«Я хочу снова стать той девушкой в белом платье. Хочу свою жизнь обратно».
Эрик
Я сидел в офисном здании, всего в нескольких кварталах от Уолл-стрит, ожидая встречи с возможными инвесторами для «Новой крови», и мой разум машинально пришел к выводу, что было бы весьма полезно иметь под рукой телепата. А потом я молча проклял себя за то, что вообще об этом подумал, особенно когда рядом со мной находилась Пэм, не нуждающаяся в телепатии, чтобы почувствовать направление моих мыслей. Я точно это знал, потому что ее ногти вцепились в стол, а глаза с подозрением уставились на меня. Шепот «отъебись» повис между нами, но только вампир смог бы его услышать. Но не имело значения, кто из нас его издал. Мы оба думали одинаково. Мое дитя не было столь снисходительно к телепатам, как я, — но мое дитя вообще не было снисходительным созданием. Эта черта характера обычно восхищала меня в Пэм. Однако касаемо Сьюки каждый из нас оставался при своем мнении. Я, как мог, избегал раздумий о ней. Когда я поднялся после дневного отдыха несколько недель назад и ощутил в крови ее исчезновение, я мгновенно запаниковал, подумав, что феи вернулись и снова забрали ее в свой мир. Я знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что она не пошла бы добровольно. Но потребовалось всего мгновение, чтобы понять, что она исчезла не полностью. Не так, как тогда. Наша кровная связь натянулась до предела, но не пропала окончательно. Она была там. Моя кровь в ее теле сообщила мне, что она по-прежнему жива, — подобно тому, что я чувствовал, когда вернулся на родину после смерти Норы. Так что я знал, что Сьюки была жива и оставалась в этом измерении. Просто покинула штат. И страну. Понадобился один телефонный звонок, чтобы узнать, что она воспользовалась значительной суммой денег, унаследованной от Комптона, и в тот же день подала документы на паспорт, после чего села на самолет в Дублин. Ни предупреждения. Ни прощания. Ничего. Мне не следовало так удивляться, зная, что «нет» было одним из ее любимых слов при общении со мной. Но меня не огорчала она или ее отъезд, как я ожидал. Сьюки превращалась в Усэйна Болта*, когда приходилось иметь дело с чувствами. Но после всего того, что она пережила за последние несколько недель, казалось, спринта ей было недостаточно, так что неудивительно, что она пересекла континент и океан, чтобы сбежать. Возможно, от меня. Я по-прежнему считал, что причины Билла отказаться от исцеления были больше в его ненависти к самому себе, чем в любом беспокойстве о будущем Сьюки. Он никогда до конца не принимал вампиризм — за исключением его пребывания на посту вампирского бога, так что я удивлялся, что ему понадобилось так много времени, чтобы захотеть закончить это жалкое подобие жизни. Но из-за его болезни или просто его идиотизма я ни в коей мере не соглашался с тем, что нас влекла к Сьюки лишь ее сказочная природа. Если он искренне в это верил, то это лишь подтверждало тот факт, что он вообще никогда не заслуживал ее любви. Даже если я не начал что-то к ней испытывать задолго до этого, моего времени без памяти у нее на попечении было более чем достаточно, чтобы понять, что в Сьюки было нечто большее, чем просто красота, кровь или дар. Не ее сказочная природа, а ее забота и пламенный дух влекли меня. Ее присутствие делало меня более уязвимым, чем любой кол, нависший над сердцем. После того как он перечислил все, в чем видел ее страдания, которые приносило его присутствие в ее жизни, — ложь, угрозы, физические атаки, одна из которых едва не привела к ее изнасилованию, — я не мог не согласиться с тем, что он не должен был быть рядом с ней никоим образом. Но точно так же я думал и в тот момент, когда увидел ее с ним в моем баре в ту первую ночь. Его лихорадочные сны о ней не волновали меня, за исключением того, что биологический ребенок был тем, что я никогда не смог бы ей дать. Было ли материнство еще одной ее мечтой? И все же, несмотря на отсутствие точек соприкосновения в вопросе, почему ей будет лучше без всяких вампиров в ее жизни, я вынужден был согласиться с ним. Лишь из-за тех слов, что она сказала мне месяцами ранее. Она сказала, что снова хочет быть той девушкой. В белом платье. Девушкой из маленького городка, чьим самым большим беспокойством был поиск времени для солнечных ванн между сменами в баре перевертыша. Она хотела свою жизнь обратно. Она не конкретизировала, но можно было прочесть между строк. Ее жизнь не подразумевала присутствия тех, чье сердце не билось. Не так уж много прежде было вещей, в которых я мог бы ей отказать. И конечно, я не мог отказать ей в этом, пусть даже для меня она всегда будет той девушкой. Может, более разумной версией ее, но для меня она по-прежнему была той девушкой. И только ради нее самой я позволил бы ей уйти, даже если мысль о возвращении в мой собственный мир — тот, в котором не было болтливой телепатки-полуфеи, пахнущей, как солнечный свет в красивой бутылочке, — абсолютно не интересовала меня. Но я слишком хорошо знал, что она не видела ничего, кроме мук и боли после погружения в сверхъестественное. Будучи ненамного лучше Билла, я участвовал в этом в той или иной форме на протяжении многих лет, хотя никогда не намеревался причинить ей вред. Даже ее заключение в моем подвале и передача ее Расселу, словно блюда на летнем пикнике, были для того, чтобы спасти нас всех. Я бы встретил истинную смерть, прежде чем позволил ему взять ее жизнь или свободу, и я был готов умереть в то утро вместе с ним. Но даже после всего того, что я с ней сделал, — с ее согласия или без — она спасла меня. Дала мне свою кровь, чтобы я исцелился. Для меня это было просто еще одним подтверждением того, что внутри она по-прежнему оставалась той девушкой. Хотя, возможно, для нее это был просто еще один признак того, что ту девушку уже не отыскать. Но можно сказать, что из-за ее наследия это всегда было неотвратимо. Неминуемо. Уже после первого вдоха в ее мире было лишь вопросом времени, прежде чем она узнает правду. Ее мир был гораздо больше, чем она знала. Она была частью сверхъестественного мира с момента зачатия. Ей пришлось пройти трудный путь. Но никто из ее родни по обе стороны ДНК не видел ее истинной ценности. Человеческая сторона избегала ее уникального ума, а феи хотели лишь ее лоно. Но на самом деле призом было ее сердце. Выигравший его был бы одарен сокровищем, столь же неповторимым, как и сама девушка. Но она отдала его Комптону, который повредил его до состояния, возможно, уже не подлежащего ремонту. За свою долгую жизнь я не понаслышке знал, что заблуждением было полагать, что время исцелит все раны. Эти раны зарубцуются, но пострадавший сможет ковырять их целую вечность. Моя тысячелетняя вендетта против Рассела была тому доказательством. Но у Сьюки не было тысячи лет на осмысление. Ее время было ограничено. Она могла прожить дольше среднестатистического человека благодаря своему наследию, но в основном, тем не менее, она была человеком. Без употребления крови вампира, продлевавшей ее существование, — и с ее прямым отказом хотя бы рассмотреть идею становления вампиром — ее жизнь в конце концов подошла бы к концу. И так как у меня было неограниченное количество времени, я знал, что еще очень долго буду извлекать занозы, оставленные ею в моей душе. Но то, что она была магнитом для опасностей, пришло к ней столь же естественно, как и ее золотистые волосы, так что после первого телефонного звонка, когда я узнал о ее местоположении, я сделал кое-что еще. Попросил о нескольких одолжениях, чтобы гарантировать, что ее марафон — сколь угодно долгий — был бы свободен от опасностей. Позаботиться о ее благополучии — меньшее, что я мог сделать в ответ на то, что она сделала то же самое для меня, пока я был под заклятием ведьмы. Но важнее этого было то, что она сделала для Годрика в его последние минуты, и это означало, что я всегда буду у нее в долгу. Она осталась с ним, когда я не мог, и боль от его утраты была не такой сильной, как могла бы. С ее уходом из моей жизни и из страны я лишь следил за ее передвижениями по докладам невидимых теней, охранявших каждый ее шаг. Всегда оставаясь на периферии, — вне ее ментальных и визуальных радаров — они должны были связаться со мной в случае, если ей грозила опасность или если ее путешествие унесет ее за пределы их возможностей, чтобы я мог предпринять новые меры для ее безопасности. Я не хотел знать больше. Если бы она хотела, чтобы я знал, как у нее дела, то могла сказать мне сама. Но, учитывая, что она даже не сообщила, что уезжает, думаю, она не желала. Она хотела снова быть той девушкой, и, если быть честным, я никогда по-настоящему не знал той девушки. Так что та девушка не держала меня в курсе своей жизни. Сьюки — какого бы цвета платье она ни носила — хотела свободы и теперь обретала ее. Я лишь делал то, что мог, чтобы гарантировать, что она останется свободной. На данный момент я просто знал, что она по-прежнему была где-то в Европе, возможно, до сих пор в Ирландии. Ее теперешний охранник будет следовать за ней незримо через многие суверенные государства, так что мне не нужно было искать новую охрану, пока она не покинет границы континента. Но во время одной из бесчисленных встреч с новыми инвесторами — и создателям, и детям следовало отъебаться, потому что я не мог перестать думать о том, что некий телепат рядом принесет мне больше пользы, чем просто ее дар, — я получил то, что стало первым из множества писем. «Дорогой Эрик, знаю, прошло немало времени, но… Как твои дела? Не знаю, известно ли тебе, — да и небезразлично ли тебе вообще — но я устроила себе каникулы. И до сих пор отдыхаю. Сначала я отправилась в Ирландию и теперь нахожусь в Англии. Или в Великобритании? Не знаю, в чем разница. Полагаю, можно вытащить деревенщину из страны, но не страну из деревенщины. В любом случае, надеюсь, что у тебя все хорошо. Сьюки». Я знал, что Пэм ощутила шок, сотрясший все мое тело, и, оказавшись рядом, она — с врожденным любопытством — тоже прочла электронное письмо на моем телефоне, пока я был слишком занят, недоверчиво разглядывая его. Так как мой разум был в смятении, ничто не остановило ее от того, чтобы потянуться и удалить его, прежде чем мои мысли вернулись обратно в комнату с ее словами: — Эрик, есть вопросы, которые ты хотел бы задать? О, у меня их было много. Однако ни один из них не следовало задавать на продолжавшемся вокруг заседании. Но позже, когда я сидел в шкафу Пэм, отламывая каблуки всех ее туфель в качестве наказания, я понял, что она была права, удалив его. Одна строка — ее сомнение в том, безразлично мне или нет, — сказала мне, что Сьюки осталась той Сьюки, которую я знал. Она еще не нашла свой путь обратно к девушке в белом платье. Поэтому я решил не отвечать на письмо, понимая, что это лишь продлит ее поиски. На этом мой альтруизм закончился, поскольку это откровение не помешало мне завершить миссию в шкафу Пэм. В последующие дни, когда прошло достаточно времени, я ощутил, что остатки нашей кровной связи исчезают, и смог, наконец, признать, — по крайней мере, для себя — что скучал по этому. Скучал по ней. Я считал часы, зная, что это лишь вопрос времени, прежде чем я вообще перестану ее чувствовать, и пытался убедить себя, что ее защиты будет достаточно. Откровенно говоря, я уже едва мог ее чувствовать, когда она ушла, и если бы она оказалась в опасности, я был бы слишком далеко, чтобы помочь. Но желание помочь ей не исчезло вместе со связью. Тем не менее, хотя я скучал по ее присутствию в моей крови сильнее, чем думал, я также знал, что кровь была виной большей части ее душевной боли. Моя. Комптона. Ее. По крайней мере, теперь ей предстояло бороться лишь со своей собственной. Я надеялся, что этого будет достаточно, чтобы помочь ей снова обрести свой путь. После первого письма прошла пара недель, и я получил второе. «Дорогой Эрик, не знаю, получил ли ты мое первое письмо, так что не знаю, получишь ли ты это. Но есть несколько вещей, которые рвутся у меня из груди, так что была не была. Через несколько дней после трусливого и эгоистичного самоубийства Билла у моей двери появился человек». Остановившись на мгновение, я несколько раз перечитал предложение. Мне казалось, она видела в его «жертве» благородство. Закончить свою жизнь, чтобы она могла прожить свою, — это должно было тронуть романтичную сторону ее сердца, каковы бы ни были его истинные мотивы. Может, эта Сьюки не была той, с которой я привык иметь дело. Я не знал, что думать об этом, поэтому вернулся к чтению. «Клянусь, в его имени больше букв, чем лет в твоем возрасте, поэтому я не буду пытаться искажать его и просто назову „Мистер К.“ для краткости. Мистер К. был юристом Билла и пришел, чтобы огласить мне его завещание. Стоп. Я забегаю вперед. Говорила ли я тебе о моем дяде Бартлетте? Он был братом моей бабушки, и когда я была маленькой, он приставал ко мне». Что за хуйня? Оторвав взгляд от маленького экрана в руке, я взял перерыв, чтобы успокоиться, потому что нет, она, черт возьми, никогда мне об этом не говорила. Так что неудивительно, что мои клыки по собственной воле удлинились, а корпус телефона пискнул в знак протеста против моего захвата. И все же, несмотря на мою убийственную ярость, я не смог удержаться от смешка, когда продолжил читать. «Убери клыки. Клянусь, я прямо отсюда слышу, как они щелкают». Она всегда хорошо меня знала. Слишком хорошо. Лучше, чем кто-либо другой. И я не знал, ненавижу или люблю ее за это. «Дело в том, что когда я доверила Биллу свою детскую травму, он убил Бартлетта за моей спиной». Наконец-то. Наконец-то Комптон сделал хоть что-то достойное. Он был пустой тратой пространства на протяжении большей части своей бессмертной жизни, но этот поступок немного оправдал в моих глазах его существование. Немного. «Заканчивай с одобрением. Мне даже не нужно быть телепатом, чтобы знать, что ты думаешь прямо сейчас». Да. Между любовью и ненавистью была очень тонкая грань. «В общем, когда обнаружили тело Бартлетта, появился его адвокат, потому что ублюдок оставил мне все свои деньги. И от этого я снова ощутила себя грязной — и точно так же я себя почувствовала, когда мистер К. передал мне этот чек от Билла. Грязной. Словно он мог бы исправить все то, через что я по его милости прошла в эти годы, деньгами». Это, блять, меньшее, что он мог сделать. «Деньги, кажется, были у него все время, но он ни разу не подумал даже предложить мне помощь, когда был еще жив. Даже когда я едва сводила концы с концами, живя на зарплату официантки, а менада уничтожила мой дом». Я передумал. Смерть Билла — наконец-то — была для меня подарком, потому что без нее Сьюки едва ли дошла бы до подобных мыслей. До того, чтобы увидеть, что он из себя представлял. Целиком. Горилла Коко** бы лучше позаботилась о котенке, чем Комптон заботился о Сьюки. Когда я купил дом Сьюки после ее исчезновения в мире фей, как бы сильно я ни беспокоился о ее безопасности и скучал по ее присутствию, я мог, наконец, сделать дом достойным ее. Потому что я всегда был абсолютно уверен, что она вернется. Прежде чем я обнаружил его истинные мотивы преследования Сьюки, я всегда задавался вопросом, почему Комптон никогда ничего не делал, чтобы превратить ее лачугу в дом. Узнав ее получше, я предположил, что из-за своей независимости она не позволяла ему провести ремонтные работы. Нередко по ночам я томился на своем троне в «Фангтазии», завидуя вызову, который, как я был уверен, происходил в этот самый момент. Протест против бытия содержанкой, грозящий палец и тыканье в грудь обязательно участвовали. Но после ее исчезновения я узнал, как ошибался. Ведь только когда она ушла и остальные потеряли надежду на то, что она когда-нибудь вернется, я понял, что он никогда по-настоящему не беспокоился о ней. По крайней мере, не так, как я. Я дал ему неделю. За те семь дней, что усадьба ее семьи была выставлена на продажу, я ожидал, что он проявит инициативу. Возьмет бразды правления в восстановлении ее дома. Но он лишь взял управление штатом и восстановил свой дом до уровня, какого тот не видывал в его человеческой жизни. Он был поистине мудаком королевского масштаба. «Это подводит меня к давно назревшей мысли. Спасибо, Эрик. Не только за то, что поправил мой дом до такой степени, что моя бабушка бы расплакалась, если бы увидела конечный результат, но спасибо, что никогда не терял надежды, что я еще жива. Только теперь, когда я одна, — и внутренне, и внешне — я могу видеть искренность твоих слов. Без влияния крови, мыслей или слов, способных поколебать меня, теперь я знаю, что ты сказал правду. Я просто не знаю, что сказать, чтобы точно описать, как много это значит для меня». Ее сердечная благодарность оставила все столь же непонятным. «Все остальные ушли и жили своей жизнью, но ты держал часть меня живой в этом мире, в то время как я исчезла. Я правда не знаю, что я такого сделала, чтобы заслужить это, — честно, ничего на ум не идет — но благодаря тебе у меня по-прежнему был дом, в который я могла вернуться». При чтении этих слов в голове мелькнуло то, что она сделала для Годрика. За одно лишь это я охранял бы ее дом до ее возвращения. Но я не мог ограничиться лишь этим. С того момента, когда она надерзила мне в баре, я был пойман ею в ловушку. Ее пощечина за то, что я сделал с ее другом, лишь заставила меня желать ее сильнее. Но поцелуй, который мы разделили в моем кабинете, когда я был уверен, что встречу свою истинную смерть, мстя за свою человеческую семью, дал мне надежду. Когда она ответила на мою страсть столь же сильно, у меня возникла мысль, что, возможно, время моей истинной смерти еще не настало. Поцелуй дал мне что-то, ради чего стоило жить. Стоило бороться. Я бы боролся за это даже сейчас, если бы она не вышла из игры. «Однако „спасибо“ звучит слишком жалко, чтобы отблагодарить за то, что ты сделал для меня. Я никогда не смогу отплатить тебе за доброту, и я не имею в виду деньги». И все же ее «спасибо» было более чем достаточно. «Но я знаю некоторые другие вещи, которые чувствую с абсолютной ясностью. Как я уже говорила, я чувствую, что смерть Билла была эгоизмом и трусостью. И не только его заявление, что это будет единственной возможностью для меня иметь жизнь, о которой ОН всегда мечтал, — иметь семью и детей; только о такой необходимости мог бы думать тот, кто родился на два века раньше, — но и его вера в то, что это был единственный для меня способ двигаться дальше, — возможно, был правдой. Но лишь потому, что он пользовался всеми доступными преимуществами, чтобы влить в меня свою кровь. Он зачаровал Раттрэев, чтобы они почти до смерти избили меня в первый раз, а потом снова — после атаки менады. Он почти осушил меня после того, как я спасла его от Лорены, а потом снова дал мне свою кровь. Влил кровь мне в горло, когда я не могла дать согласие после того, как ты вышел на улицу, чтобы позагорать с Расселом, и снова после того, как меня атаковали ведьмы». Откинувшись в кресле, я взял еще один перерыв, чтобы собраться с мыслями. Я не осознавал, сколько Билл давал ей крови. И учитывая ее разглагольствования о бывшем любовнике, когда его кровь покинула ее организм, я задался вопросом, была ли большая часть ее поступков — казалось бы, совершенных по ее выбору — вызвана его кровью. Моей в ней было значительно меньше. Но даже с новейшим водоворотом эмоций, которые ее откровения вызвали во мне, ей удалось еще раз заставить меня усмехнуться, когда я прочел следующую строку. «Или существует вампирский вариант „911“?» Нет. «Но я ни разу по-настоящему не соглашалась принять его кровь. Ни разу. Каждый раз, когда я пила его кровь, это был вопрос жизни и смерти. Иногда вызванный его собственными действиями и двуличием, иногда нет. Единственный раз, когда я по собственному выбору приняла кровь вампира, был с тобой, а ты был не в своем уме». Ни один из нас не был в своем уме после того обмена, учитывая снегопад в ее душе и нашу меховую кровать в зимней стране чудес, что создали наши мысли. Но я с полной ясностью помнил, что сказал ей той ночью. «Все возможно». И когда она была рядом со мной, это казалось реальным. «Не знаю, сожалеешь ли ты сейчас об этом, но я — нет». Я не мог отрицать, даже со всеми своими воспоминаниями, что думал точно так же. Единственное сожаление было о том, что созданная нами связь уже исчезла. «То, о чем я сожалею, — как поступала после того, как твои воспоминания вернулись. Ты сказал мне, что все еще любишь меня». К моему сожалению, это не изменилось ни со временем, ни с расстоянием. Я не лгал ей, когда сказал в церкви Братства, что не понимаю слова «любовь», но, возможно, я лгал себе. Мне потребовалось потерять воспоминания и отыскать под вампиром человека, который мог бы понять, что такое любовь. И теперь, когда во мне были воспоминания обоих Эриков, я знал, что, несомненно, любовь была тем, что я чувствовал к ней даже сейчас. «Я ответила, что все еще люблю Билла». И эти слова ужалили больнее, чем серебро, которое я обманом заставил ее высосать из моего тела. Возможно, это была епитимья за мой обман. «Прости меня за это. Я не знаю наверняка, любила ли я когда-нибудь Билла по-настоящему, и теперь уже никогда не узнаю. Я получила его кровь слишком скоро после нашей встречи, и я никогда не узнаю, влюбилась ли бы я в него без этого. Я ненавижу его сейчас еще сильнее за то, что он забрал это у меня. Не только что, что должно быть заветным — или горьким — воспоминанием о первой любви, но забрал мою способность осознанно выбрать его». Ее слова должны были принести мне чувство удовлетворения, но не принесли. Ненадежно балансируя на остром краю бритвы, я знал, как тонка была грань между любовью и ненавистью. Но гнев Сьюки на ее первую любовь был мимолетным прошлым. Я не имел причин думать, что теперь все иначе. «Но что сделано, то сделано. И я сомневаюсь, что тебе хочется слушать о моих чувствах к Биллу». И да, и нет — еще одна тонкая линия, на которую я взгромоздился. «Как я отношусь к тебе?» Если бы мое сердце могло биться, оно бы бешено колотилось в груди в ожидании ее дальнейших слов. Она наконец выбрала меня? «Ну… Думаю, я знаю ответ. Не знаю, хочешь ли ты его узнать. Едва ли ты вообще прочтешь это письмо, но на тот случай, если прочтешь, — думаю, было бы несправедливо с моей стороны взваливать на тебя все то, что я к тебе испытываю. Прошли месяцы с тех пор, как я последний раз видела тебя. Ты живешь уже так долго, что для тебя это не более чем точка на оси жизни. Ты, вероятно, двигаешься дальше, и это правильно, так что мне, наверное, следует сделать то же самое». И вновь телефон протестующе пискнул в моей руке. Я обнажил перед ней душу, хотел я того или нет. Сказал, что люблю ее. Слова, которых я не произносил с тех пор, как тысячу лет назад сказал их матери. И все же теперь, после всего, что я сделал и продолжал делать для нее, — знала она о моих охранниках или нет — она хотела быть сдержанной. Смелость предположить, что испытываешь что-то столь глубокое, как чувство любви, впервые за тысячу лет, не могла быть мимолетной для кого-то столь древнего. Грань между любовью и ненавистью была слишком размыта для меня. «Но если так случится, что ты прочтешь мое письмо, знай». Моя эйдетическая память означала, что я не смог бы забыть слова, которые уже прочел, — без проклятия гребаной ведьмы, но я едва не остановился. Я не хотел читать новые оправдания о том, почему она продолжала отказывать мне, будь то даже слова о ее истинных чувствах. Но будучи мазохистом в глубине души, как и девушка, что постоянно разрушала мою, я не мог удержаться от того, чтобы продолжить. «Я благодарна за то, что встретила тебя, Эрик. Я считаю, что мне повезло узнать тебя — и с воспоминаниями, и без. И благодаря твоим словам о том, что ты хотел бы увидеть мир в последний раз перед смертью, я решила последовать твоему желанию и воспользоваться деньгами Билла, чтобы увидеть мир, как когда-то видел ты. В первый раз. Я всегда буду думать о тебе с нежностью. Сьюки». Она будет думать обо мне… с нежностью. Раздробив в руке айфон, я понял, что ни за что не вспомню об этом с нежностью. Никогда. Свежая рана размером со Сьюки открылась во мне; я сделал все что мог, чтобы попытаться выкинуть ее из своих мыслей последующими ночами. Но никакое количество кормления или траха не могло изъять ее из моей головы. Жалкие замены лишь напоминали мне о том, что ни одной из них не сравниться с ней. И ничуть не помогало то, что она продолжала мне писать. Мой новый самсунг дразнил меня все ночные часы напролет, сообщая о новых письмах от нее. Поначалу я отказывался их читать. Нахуй ее и ее нежность ко мне. Но мазохистами называют не просто так, и именно поэтому я не удалял письма; они неделю копились в почтовом ящике, прежде чем я, наконец, сдался. Первое письмо, что я прочел, совершенно не походило на два предыдущих. В нем она «болтала» со мной, будто с другом, рассказывая мне о своем дне и обо всем, что она видела и делала. И в последующих — то же самое. Она дразнила меня тем, что видела Биг-Бен в полдень. Она рассказала мне о благоговении, которое испытала, глядя в полночь на Эйфелеву башню. После этого, с каждым новым письмом по электронной почте, я обнаруживал, что все чаще и чаще улыбаюсь и во мне растет предвкушение того, что я прочту в следующем. На протяжении ее путешествия я начал отмечать достопримечательности, которые она повидала, делая мысленный список тех, что она пропустила, думая, что она хотела бы их увидеть, — хоть я и не знал, наступит ли когда-нибудь день, когда я смогу показать их ей. Но благодаря ей я мог снова видеть мир в первый раз. Это было как дар и проклятие. По ее формулировкам было видно, что она просто болтает о пустяках, словно — как она и сказала — не верит, что я прочту это. Полагаю, большая часть вины лежала на мне, потому что ни на одно я не отвечал. Но я боялся. У меня было чувство, что она не будет столь же откровенна, если узнает наверняка, что я прочел каждое слово. Я знал, что она станет гораздо осторожнее в выражении своих мыслей. Несмотря на раздробленный телефон, который показал мне ее первые письма, сервер был застрахован от моей смертельной хватки, так что я смог перечитать их снова. И, оценив их объективным взглядом, я понял: в то время как она благодарила меня и извинялась, все ее письма носили оттенок сожаления. Несмотря на то, что слова говорили об обратном, я не мог не думать, что сожаление было направлено на меня. И не самым благоприятным образом. Поэтому, после долгих раздумий — и многих ночей, в которые я перечитывал те же самые слова снова и снова, — я решил оставить ее в покое. В конце концов, в письме не было тех слов, что использовала бы девушка в белом платье. Но в последующие дни, недели и месяцы Сьюки продолжала слать мне письма. Иногда подробно рассказывала мне о своем дне, иногда просто посылала избитую шутку, провоцируя шутника во мне выйти и поиграть. Но я не поддавался. Однако я сделал фотографию, которую она мне прислала, — как она кормит кенгуренка в зоопарке — обоями на своем телефоне. После пробуждения каждую ночь мои первые мысли были о ней, как и последние перед каждым восходом. Если к моменту моего подъема от нее не было вестей, я предвкушал ее следующее письмо. Если это занимало больше времени, чем я ожидал, ожидание превращалось в беспокойство, пока телефон не сигнализировал, что все хорошо, приходом нового сообщения. Благодаря им я чувствовал, что узнаю Сьюки Стакхаус — какой она была до того, как сверхъестественное пришло в ее жизнь. Чувствовал, что получаю проблески той девушки в белом платье. Но чем больше она давала мне признаков того, что действительно отпустила обиды прошлого и вернулась к той девушке, которой когда-то была, тем больше я уверялся, что должен держаться от нее подальше. Я чувствовал, что буду столь же эгоистичен, как Комптон, если принесу багаж своей нежизни обратно ей на порог. Я должен был отпустить ее, чтобы ее платье осталось белым и не превратилось в красное. Но если она решила продолжать давать мне проблески своей жизни, я бы с удовольствием побыл вуайеристом. К счастью, у меня был свой бизнес с «Новой кровью», и он держал меня занятым, когда я не ждал новых электронных писем от Сьюки. Но проницательность моего делового партнера не ограничивалась лишь бизнесом. А может, наоборот. Пэм была столь проницательна в конференц-зале, потому что дело касалось МОЕГО бизнеса. Она быстро заподозрила неладное, когда я начал отвлекаться, ожидая письма от Сьюки, и так же быстро узнала о наших односторонних отношениях по переписке. Быстро, потому что она взломала мою учетную запись в рекордно короткие сроки. Но проведя больше шести месяцев за тщательной заменой своей коллекции обуви, она больше не пыталась вмешиваться в нашу переписку. Однако это не помешало ей отпускать насмешки с каждым новым сообщением. Хотя она перешла к замечаниям «я-же-тебе-говорила» в ту ночь, когда Сьюки назвала Орланд насквозь продуваемой задницей. Она не понимала мое продолжающееся увлечение Сьюки. Не понимала глубины моих эмоций, когда произносила ее имя в моем присутствии. Но полностью понимала негласный смысл нашего возвращения в Шривпорт вскоре после того, как некая блондинка, пахнущая солнцем, сообщила по электронной почте, что делает то же самое. Но я продолжал держать дистанцию. По-прежнему защищая ее, я не брал охранную функцию лично и держался подальше от Бон-Темпс, как бы близко она ни была в физическом смысле. Потому что я знал, что достаточно будет одного лишь ее вида, чтобы я отказался от своего обета. И мой тысячелетний багаж будет тянуться прямо позади меня, как прицеп. Я беспокоился — как оказалось, напрасно, — что электронные письма Сьюки постепенно сойдут на нет с ее возвращением в Луизиану. В конце концов, она бы снова оказалась в окружении друзей и семьи — семьи, которая выросла в размерах благодаря браку ее брата и последующему рождению детей, — и я не подавал никаких признаков того, что объехал вместе с ней весь мир через ее сообщения. Желание, которому я почти поддался, когда узнал, что мы снова в одной стране. Но услышав, что ее брат ожидает первого ребенка, я приглушил эти позывы, уверенный, что Сьюки захочет реализовать те же человеческие идеалы, которыми дорожил Комптон. Брак и дети были тем, чего я не мог ей дать. Без церемониального кинжала и ночи, проведенной в земле. Я очень сомневался, что это было частью хотя бы одной из ее романтических фантазий. Но она удивила меня снова, когда упомянула, что не хочет иметь свое потомство, после рождения второго ребенка ее брата. Не прямо, но я чувствовал ее настроение. Может, подключились мои собственные романтические фантазии. Но ее слова опять несли оттенок сожаления. Сожаления о том, что она не была «нормальной». Я понятия не имел, какую «нормальность» она имела в виду. Так что я продолжал держаться в стороне. Молча и с сожалением отказывался от каждого ее приглашения, потому что был уверен, что это к лучшему. И я почувствовал, что это было правильно, когда с течением времени ее электронные письма утратили горечь и обиду, которую она носила в себе так долго. Теперь она гордилась своим даром и использовала его в своей новой работе с адвокатом-демоном, имя которого до сих пор не могла назвать. Она была довольна своей жизнью, полной семьи и друзей. Я был уверен, что она, наконец, стала той девушкой снова. Но эта девушка не встречалась с парнями, и я знал, что это лишь вопрос времени, прежде чем она найдет того, кто заполнил бы ее сердце и, в конечном счете, ее постель. Если она и имела какие-то романтические отношения во время путешествия, она держала подробности вне писем. К счастью. После того как мои первоначальные гнев и боль после ее второго письма, которое вовлекло меня в водоворот случайного кормления и траха, утихли, я обнаружил, что не желаю кого-то еще. Я до сих пор питался не синтетической кровью — по случаю, но это лишь напоминало мне, насколько пресными все остальные были по сравнению с ней. Нетерпеливое ожидание и получение ее электронных писем кое-как удовлетворяли мою единственную тягу. Но, несмотря на мое полное исчезновение — насколько она знала — из ее жизни, она по-прежнему упорно держала меня в курсе. Продолжала писать, не проявляя нерешительности, словно видела меня на прошлой неделе, а не двести восемь недель назад, которые прошли на самом деле. Сейчас, когда я сидел на троне, мой разум, конечно, был с ней. Из ее последних писем я знал, что она в этот самый момент развлекала гостей. День благодарения. Мое приглашение пришло и было проигнорировано, как обычно, но по какой-то необъяснимой причине что-то подталкивало меня пойти к ней. Нелепо, учитывая, что я не чувствовал ее годами. Но дыра, оставленная нашей исчезнувшей связью, все еще была во мне, и в ту ночь она пульсировала почти болезненно. Может, потому, что она была сейчас окружена друзьями и семьей. Кругом, частью которого я до сих пор был и где меня с нетерпением ждали, судя по ее письмам, но тот, в котором я по-прежнему ощущал себя аутсайдером. По моему собственному выбору, но от этого не было менее больно. Пэм появилась рядом, отрывая меня от размышлений, и раздраженно сказала: — Если бы она в буквальном смысле не была на вес золота, я бы позволила тому мудаку слить ее. Я устала от нытья этой пизды. Честно говоря, меня тоже тошнило от этой шлюхи. Мы, конечно, не нуждались в деньгах — не теперь, когда «Новая кровь» наполнила нам карманы, — но за миссис Ньюлин по-прежнему был должок. А вампиры всегда забирают свое. — Во что ты одет? — зарычала она, звуча еще более озлобленно, чем минуту назад. — Этой одежде что… семь? Восемь лет? — Все возвращается, — вздохнул я, закатывая глаза. Но у моего создания было прекрасное зрение, как и способность читать эмоции, потому что она продолжила. — Дело не только в этом, правда? Ощущение того, как усиливаются ее эмоции, оставило мне два варианта. Проигнорировать ее или отшвырнуть к дальней стене. Я выбрал первое, но о втором задумалось мое здравомыслие, когда она перешла на шведский и прорычала: — Какого хрена, Эрик? Отпусти ее или иди к ней, но, серьезно, смени пластинку. Так что пока я сидел там, гадая, не попала ли она каким-то образом под заклинание ведьмы в последние десять секунд, она пожала плечами и небрежно спросила: — Что? Очевидно, ты все еще любишь ее. Сидишь тут ночь за ночью, уставившись в телефон, словно анализируешь записи с тегом #КакДелаУСьюки. Не знаю, что хуже. Когда ты встаешь и ищешь письмо от нее, или когда вынужден ждать, чтобы прочесть обо всем, что было в ее дне. Если ты поднимаешься с первым, то дуешься весь остаток ночи, зная, что придется ждать следующей, чтобы снова получить весточку от нее. Но если ты этого не делаешь, то превращаешься в угрюмого придурка, ожидая, как на иголках, пока загудит телефон. В любом случае, это так же плохо для бизнеса, как и наряд восьмилетней давности. Ты больше никого не трахаешь. Редко пьешь что-то, кроме бутилированной крови. Превращаешься в Комптона, только без челки и бакенбард. После этой аналогии я кинул на нее яростный взгляд, и она съежилась, насколько вообще может съеживаться Пэм, — то есть, ее брови лишь слегка опустились — прежде чем она решила гораздо более мягко объяснить. — Ты знаешь, о чем я. Сидишь и чахнешь по этой девушке каждую ночь. Ты не менял пароль, так что я тоже прочла все ее письма. Не похоже, что она по-прежнему раздражающая. Черт, она даже не винит тебя в том, каким лживым манипулятором ты был. Я сказала бы, что она повзрослела. Что скучает по тебе. И ты явно скучаешь по ней, так почему держишься в стороне? — Так лучше для нее, — напомнил я. — М-м-м… — Пэм кивнула, глянула на переполненный танцпол и протянула: — Ну тогда это правда. Ты превращаешься в Комптона. Но прежде чем я успел превратить ее в новый плакат на дальней стене, она добавила: — Разве не таково было его предсмертное заявление? Он думал, что так лучше для нее, даже не подумав о том, чего она хотела. Потому что насколько бы я поначалу ни подвергала сомнению ее мотивы поддержания контактов с тобой, даже я должна признать, что она, кажется, просто хочет быть с тобой. Как правило, я рассчитывал на то, что Пэм поддерживает мою рассудительность. Ее способность видеть все стороны ситуации и острый инстинкт самосохранения дополняли мои собственные, так что я ценил ее мнение по большинству вещей. Но даже я был удивлен ее мнением о Сьюки Стакхаус. Из сплетен в клубе я знал, что телепатка не должна была упоминаться, о ней не намекали и даже не думали в пределах здания — по приказу моего разозленного создания — кроме тех, по-настоящему нуждался в услугах телепата. Пэм носила обиду так же легко, как и свою безразмерную сумку от «Гермес». — Так что ты хочешь сказать? Тяга поспешить на север росла в моей груди так неуклонно, что я почти боялся ее ответа. Малейший ветер мог бы снести меня со стула и запустить в небо прямо в направлении Бон-Темпс. Четыре года. Четыре долгих года я хранил свой невысказанный обет нам обоим, что буду держаться подальше. Но я больше не знал, как будет лучше. Для любого из нас. Ее рука легла на мое плечо, Пэм слегка сжала его и сказала: — Я говорю, что ты несчастен. И глядя на ее безвкусные шутки и проницательные замечания про продуваемую задницу, я подозреваю, что она тоже несчастна. Она не продолжала бы тебе писать, если бы часть ее по-прежнему не хотела, чтобы ты был рядом. И она даже не отрицает этого больше, потому что, несмотря на твое четырехлетнее молчание, она продолжает приглашать тебя в свою жизнь. Если ты до сих пор не отпустил свои чувства к ней, я сомневаюсь, что когда-нибудь сможешь. И удивительно то, что она, кажется, уважает твое желание оставить все как есть, потому что ты не дал ей ни единого знака, что считаешь иначе. Я готова снова терпеть ее присутствие, но вопрос в том, готов ли ты? Мне хватило слова «несчастен», но я позволил ей поверить, что все ее слова были так же убедительны, и встал, потянув ее к себе и нежно поцеловав в лоб. — Думаю, я должен тебе пару обуви, — улыбнулся я в ее кожу. — Думаю, ты должен мне целый склад, — улыбнулась она в ответ. Это стоило бы того. Как и мое дитя. Выйдя через заднюю дверь, я взлетел и секундой позже направился к дому Сьюки, когда меня охватило чувство возвращения домой. То, чего я не испытывал с того момента, как показался на пороге ее дома в ту ночь, когда Билл решил не убивать меня, и мы закончили тем, что впервые занимались любовью. Первый из многих раз. Я не испытывал заблуждения насчет того, что попаду в ее постель сегодня вечером или в другую ночь в ближайшем будущем. Не тогда, когда она, вероятно, будет сердиться за мое четырехлетнее молчание, но я мог надеяться. Ее двор сверху ярко выделялся. Светился в темноте, как белое платье в вампирском баре. Этот вид согрел меня так, что не находилось слов, и я легко заметил с неба ее светлые волосы, прежде чем опустился рядом с ней. А потом я увидел его. Ее живот, округлившийся из-за ребенка, растущего в нем. Мое сердце перестало биться тысячу лет назад, но это не значит, что попытки снова и снова убить меня были менее болезненны. Не в силах смотреть на нее хотя бы еще секунду, пока иррациональное ощущение предательства просачивалось в каждый атом моего существа, я оглядел сидящих за столом, узнав всех, кроме одного. Полагаю, того, кто выиграл ее сердце. Она мимоходом упоминала человека по имени Тим, но никогда не говорила что был ей больше, чем другом. Так она мне говорила. Она сказала, что брак и дети были не для нее. И в то время как на пальце у нее не было кольца, она определенно была беременна. Она сочла необходимым рассказать мне все о меню праздника, который подготавливала, — я узнал, сколько стоил фунт индейки на местном рынке, черт побери, — а тот факт, что она ждет ребенка, не стоил того, чтобы им поделиться? В тот момент я почувствовал себя совсем как в другой ситуации, в прошлом. В момент, когда мои потерянные воспоминания вернулись и я сказал ей, что до сих пор люблю ее. А она сказала мне, что до сих пор любит Билла. Я никогда не был тем, кого она выбирала. Все мои страхи — все мои причины держаться от нее подальше все эти годы — разом нахлынули на меня, и когда мои холодные голубые глаза встретились с ее недоверчивыми карими, все сомнения вылились в сердитое рычание: — Я так понимаю, поздравления будут уместны? И черт бы побрал меня и любого, и каждого бога, ответственного за то, что она стала еще прекраснее, чем я помнил. Увидев вспышку боли в ее глазах, я молча отругал себя за то, что опять вел себя как мудак, — совсем как когда она вернулась из мира фей и я дразнил ее тем, что владею ее домом, а она подкалывала меня тем, что это не означало, что я обладал ею, и при этом была одета не более чем в полотенце. Но моя собственная боль от ее упущения заволокла разум достаточно, чтобы поддержать во мне гнев. Однако ее настроение соответствовало. Она встала и дала мне полное представление о своем теле, так что я знал, что глаза не обманули меня. Сквозь ее гнев быстро прорвались слезы, когда она указала на потомство Комптона и ее человека, сообщив мне возбужденным голосом, несмотря на дергающиеся губы: — Да. Поздравления для них, надменный ты засранец! Это их ребенок. И ты мог бы об этом узнать, если бы удосужился позвонить, прийти или хотя бы послать голубя. Ошеломленный, я ничего не мог сказать, а она всхлипнула и пробормотала что-то вроде «тупые гормоны». Надежда, стыд и радость вели внутри меня войну. Я был просто вынужден подождать и посмотреть, кто победит. Но зрители нашего воссоединения не были поражены моим недоумением. Я осознал это, когда ее эпатажный друг, бывший торговец кровью, вытащил из кармана пачку денег и спросил: — Ну, сученьки, кто в этом году ставил на День благодарения? Голова Сьюки дернулась вместе с ее недоверчивым вопросом: — Что? Поначалу ей ответили не более чем несколькими плохо скрытыми смешками, замаскированными кашлем, и никто не смел встретиться с ней взглядом. Но тот, кто, как я предположил, был Тим, робко поднял руку и тихо ответил: — Это я. Это заставило меня задаться вопросом, был бы его ответ таким же, если бы вопрос звучал как «кто теперь занимает сердце Сьюки». Еще одно упущение с ее стороны, возможно. Всех остальных я видел лишь краем глаза; мой взгляд отказывался покинуть ее. Стоять так близко к ней, что мог даже уловить звук сердцебиения ребенка, трепещущего в ее чреве, но не быть в состоянии почувствовать ее любым другим путем было невыносимо. Это сводило меня с ума. Но была она или нет в середине своего «долго и счастливо», я не позволял себе верить или надеяться, что мы когда-нибудь будем иметь такую связь снова. Дружба? Да. Отношения? Если мне повезет. А на данный момент я не чувствовал себя везунчиком. И ни единой секунды не думал, что Сьюки согласится снова создать кровную связь. Не после того, чего ей стоила последняя. Но я взял бы то, что мог получить. На данный момент Сьюки, казалось, только сильнее разозлилась, и ее ярость достигла рекордно высокого уровня, пока ее глаза следили, как за столом из рук в руки передают деньги, пока они не перешли к Тиму. Вид сосредоточения на ее лице сказал мне, что она, наверное, читает умы тех, кто собрался вокруг, но слова ее брата, казалось, собрали всю головоломку. Глянув на меня, он посетовал: — Ты не мог дотянуть до Рождества? Деньги могли бы быть нашими! Ее подозрения, очевидно, подтвердились, она сжала кулаки и завизжала: — Вы делали ставки на то, когда покажется Эрик? — Это уже четыре года тянется, дорогая, — усмехнулся перевертыш. Бывший дилер V добавил: — Теперь у Тима достаточно средств, чтобы купить себе неплохой подержанный автомобиль. — Классно! — воскликнул ее возможный любовник, в то время как она закричала: — Не классно! Но я больше не был так уверен в возможности их любви, когда он наклонился вперед и громко прошептал: — Ты был прав, Лаф. Он красавчик. Я ощутил прилив удовлетворения, никак не связанный с моим эго. Под смех своих друзей Сьюки протопала обратно к дому. Мои глаза все еще были прикованы к каждому ее движению, так что я знал, что следующие ее слова были адресованы мне, когда она повернулась и фыркнула: — Ты идешь? Не дожидаясь ответа, она вошла внутрь, а когда я подошел к дому, которым однажды владел, и не ощутил магического барьера, то остановился. И будь то мои приостановившиеся шаги или ее телепатия, которая волшебным образом стала распространяться и на вампиров, она крикнула: — Я не отменяла свое последнее приглашение. Одно из многих приглашений, которые она посылала мне, и которые я проигнорировал. Но я принял приглашение войти в дом, так же молча, как реагировал на предыдущие, и нашел ее в гостиной. Она сидела на диване, оставив место для меня. Но мое чувство опасности и тревога держали меня на ногах, а я просто смотрел на нее. Я не знал, что сейчас сказать, и еще меньше, с чего начать. Больше не расстроенная, Сьюки, казалось, забавлялась моим молчанием и позволяла мне собраться с мыслями. Мысли, которые мне не удалось отфильтровать, покинули мои губы в виде слов. — Ты никогда не упоминала ни в одном из писем, что твой новый друг — гей. Это был мой жалкий способ найти подтверждение тому, что его сексуальная ориентация не включала ее. Я мог лишь надеяться, что она пожалеет меня и подтвердит мое предположение. Покачав головой, мягко улыбаясь, она пожала плечами. — Я не упоминала, что у него каштановые волосы, но ни один из этих фактов не имеет отношения к тому, почему мы друзья. Мои глаза жадно упивались ею — я не знал, как долго смогу пробыть в ее обществе. Я заметил, что она делает то же самое, но с прошедшими четырьмя годами и потерянной связью я не имел возможности узнать, как она себя чувствовала, видя меня перед собой. Она осталась верна своему слову за предыдущие четыре года и ни разу не дала понять, каковы были ее истинные чувства ко мне. Стоя там, в ее гостиной, я ощущал, будто стою на якоре и дрейфую одновременно. Это было волнующе и ужасно. — Почему ты здесь, Эрик? — наконец спросила она после нескольких минут молчания. — Ты меня пригласила. Зная, что это путь труса, я почти слышал голос Пэм, снова сравнивающей меня с Комптоном. Но, может, из-за своего дара телепатии или просто естественной склонности задавать вопросы, она не дала мне простого ответа и сказала: — Я приглашала тебя на многие события за эти годы, но ты никогда не приходил. Так почему сейчас? Страх в ее глазах был буквально ощутим в воздухе, но он не был таким, какой я видел в ней прежде. Страх, который был в ней сейчас, не имел ничего общего с ее физической безопасностью. Я подозревал, что корень ее страха был в том, о чем мы сообща умалчивали. — Почему сейчас? — повторил я, гадая, способен ли я произносить другие слова. Но за последние несколько лет Сьюки поделилась со мной многими словами. Тысячами слов. Было бы только справедливо сделать то же самое. Она кивнула, и я признался: — Я скучаю по тебе. Четыре слова в ответ на тысячи, но это было началом. Жалким началом, но все-таки. — Скучаешь по мне, — повторила она, слегка кивнув, а потом ее губы изогнулись, и она призналась: — Я тоже по тебе скучаю. Ощутив вдохновение от ее настроения, я мягко улыбнулся и спросил: — Ты не собираешься сделать это проще для меня, не так ли? — А когда я делала хоть что-то проще для тебя? Игривая улыбка на ее лице озарила всю комнату, но я все-таки засмеялся, чувствуя себя все более уверенно с каждой фразой, и честно ответил: — Никогда. И это была одна из тех вещей, которые я любил в ней. Теперь мои ноги ощутили облегчение, не отягощенные более чувством обреченности, и я подошел к углу комнаты, где были сложены груды коробок с надписью «Новый год». Продолжая избегать слона в комнате, я указал на некоторые из подарков и заметил: — Полагаю, у тебя раннее начало Нового года? Покачав головой, она печально улыбнулась. — И снова ты засранец. В ответ на мое недоуменное выражение она повела подбородком в сторону подарков и сказала: — Читай подписи. «Эрик». Все они были для меня от нее. Мне казалось, будто я в дурацком мультфильме о Гринче, который Пэм каждый год заставляла меня смотреть, потому что боль в моем сердце разрослась троекратно. Но не зная, что сказать, чтобы точно выразить, что это значит для меня, — ее слова, ее действия, вся она — и не в состоянии просить о еще одном подарке, которого я по-настоящему жаждал от нее, я вернулся к испытанному и честному пути, повторяя слова, которые сказал бы в ту первую ночь. Слова, которые я сказал бы девушке в белом платье. — Ну разве это не мило? Она понимающе улыбнулась, и я чувствовал, что все может быть хорошо, когда она ответила: — Не особенно. Ее насыщенный карий цвет глаз скрывал тот самый пламенный дух, что я заметил в ту давнюю ночь. Но теперь в них были другие вещи, которых не было прежде. Мудрость. Мудрость приходит с опытом, но каким-то образом все то, что она пережила с той ночи, не оставило ее обозленной, побитой или сломленной. Как и ее тело много раз, ее дух, казалось, зажил. Ее пламя было все еще внутри, горя ярче, чем я когда-либо видел, как и тепло, которое она не могла не чувствовать к тем, кого любила. Но считался ли я до сих пор одним из них? Не слишком глубоко погрязшие в прошлом, мои мысли добирались до этого момента. Через все, что вело нас к этой точке, где терять уже было нечего, — потому что она никогда не была моей — и я надеялся донести искренность всего, что испытывал к ней, своим выражением и тоном, когда сказал: — Ты спросила, почему именно сейчас. Замолчав на мгновение, я воспользовался временем, чтобы подбодрить себя перед тем, к чему я вел, потому что это была точка невозвращения. Я бы ни за что не прошел через это вновь и не провел ее. Сейчас или никогда. Поэтому, когда она, наконец, кивнула, я заметил в ее глазах шок, когда признался: — Я здесь потому, что не мог выдержать больше ни минуты, пытаясь пережить любовь к тебе.