«В этом мире мне до́роги всего несколько людей. Пара вампиров и ты».
Сьюки
Его признание — как и всегда — звучало грубовато и кратко. Даже после всех глупостей, что я сказала и сделала за эти годы, Эрик оставался в моей жизни единственной постоянной величиной. Кем-то, от кого я всегда могла ожидать правды. Даже болезненной. И хотя он не признавал этого, уверена, ему больно было отстаивать передо мной выбор Билла в ночь перед его смертью. Но так уж поступал Эрик. Ставил мои потребности выше даже своих собственных. Мой прекрасно отремонтированный дом был тому доказательством. Мы встретились в ту ночь — которая пугала меня, — и это значило больше, чем любой из нас осознавал. Я боялась не только смерти Билла, но и самой жизни. Какой она стала бы без него? Без любого из них? Я узнала ответ на этот вопрос вскоре после кончины Билла. Возможно, он был прав, говоря, что я никогда не начала бы жить своей жизнью, пока продолжалась его нежизнь, но по совершенно иным причинам. Из-за его крови. Все и всегда было из-за его крови. Но мне потребовалось время, чтобы осознать это. Я по-своему горевала о нем — так мне казалось. Но меня так и не поразили все пять стадий горя. Отрицание вышло нелегким, учитывая, что меня покрывали последствия его окончательной смерти, когда я в ту ночь шла домой с кладбища. Но когда я выбросила несчетный предмет одежды, испорченный кровью — моей или чужой, — второй этап ударил меня изо всех сил. Гнев. Я очень злилась на него. Чрезвычайно. Но все, о чем я могла думать — это его извинения за то, как он в итоге поступил. Его предположение, что брак и дети были стремлением каждого нормального человека. Уж кто-кто, а Билл знал, на что походила моя жизнь до его возвращения в Бон-Темпс. Именно поэтому моя девственность и дождалась его скрытой за красивыми словами лжи. Возможность брака и детей с мужчиной-человеком никогда не казалась мне реальной. По крайней мере, я не смогла бы этого сделать, не предав часть себя вместе с последним светом фей; я сказала ему в ту ночь, что ни за что не стала бы этого делать. Даже ради него. И, если честно, наблюдая — и, что хуже, подслушивая — подробности всех неудачных отношений, окружавших мою жизнь, я уже не считала брак самой большой катастрофой. Бытие телепата достаточно измучило меня, чтобы я даже не помышляла о браке. Биллу следовало понять это, когда я не согласилась сразу на его предложение в тот вечер, который, казалось, был целую жизнь назад. Таким образом, в то время как кровь его самоубийства буквально покрывала мои руки, я была абсолютно свободна от всякой вины за его смерть. В течение нескольких дней после этого я осталась наедине со своими мыслями, пытаясь пройти через все это, — что оказалось очень кстати. Но стоило мне подумать, что я справилась с гневом, как Билл сумел снова залезть мне под кожу. Пусть даже и совершенно по-новому. Я автоматически обратилась к телепатии, услышав стук в дверь, но получила лишь помехи. Сродни тому, как телеканал теряет сигнал. Осторожно открыв дверь, я обнаружила по другую сторону статного джентльмена. Казалось, черный костюм в жаре Луизианы не причинял ему никаких неудобств. В его глазах и улыбке сквозило тепло, так что я колебалась всего секунду, прежде чем пригласила его внутрь. Он объяснил, что был юристом Билла и заботился о его поместье. Я не понимала своей роли в этом, пока он не вручил мне чек. На большую сумму. В нем было так много нолей, что я потеряла им счет. Взгляд затуманился. Его застила красная пелена. — Как он посмел? — взбеленилась я, шокируя дородного мужчину, в чьем имени было больше букв, чем мой рот мог разом произнести. — Прошу прощения? — произнес он, не извиняясь за наглость бывшего солдата Конфедерации/вампира/вампирского божества/мудака, а, очевидно, потому что не понимал, с чего я так злюсь на внезапное золотое дно. Но все это снова и снова напоминало мне о смерти дяди Бартлетта. Еще об одном событии, к которому Билл втихаря приложил руку. — У него есть дитя, — выплюнула я, затем попыталась сунуть ему кровавые деньги обратно, добавив: — Джессика Хэмби. Фортенберри. Как бы ее сейчас, блядь, ни звали. Я знала, что они не поженились официально, но понятия не имела, сменила ли она фамилию. — Да, — согласился мистер Труднопроизносимое Имя с бодрой улыбкой. — Прекрасная девушка. Я посетил миссис Фортенберри прошлой ночью, и ей также было объявлено о наследстве. Хорошо, что он ответил хотя бы на один из моих вопросов. Но я сомневалась, что мистер Суперархиэкстраультрамегаграндиозный знает, почему Билл решил, будто может после смерти купить меня. А потом, посмотрев на меня так, словно я не вела себя как неблагодарная задница, он снова улыбнулся, мягко погладил мою руку, напомнив мне о бабушке, и сказал: — Мисс Стакхаус, если вы простите меня за самонадеянность, я советовал бы вам принять деньги. Возьмите отпуск. Сделайте что-нибудь, что всегда хотели сделать, не чувствуя никакого раскаяния. А когда вернетесь и будете готовы, я хотел бы попросить вас рассмотреть возможность работать со мной. И пока я ловила ртом мух, он вручил мне свою визитку, затем повернулся и вышел. Но, оглянувшись на меня в последний раз, добавил с блеском в глазах: — Телепат был бы очень полезен в зале суда, а договор с демоном о защите обеспечит вам дополнительный уровень безопасности. Демон? Ну, это объясняло помехи вместо мыслей. Как только он ушел, я устроилась на диване. Том, что Эрик купил, заменив разрушенный менадой. Оглядываясь вокруг, я не обнаруживала ни единой вещи, которую необходимо было бы исправить с помощью гигантского чека — вроде того, который был в моей руке. Эрик уже позаботился об этом. Это воспоминание породило следующее. То, что он сказал мне, когда мы вернулись из Франции, где Пэм нашла его, тогда еще зараженного гепатитом Ви. «Я хотел бы в последний раз повидать мир, прежде чем умру». Я не видела большую часть мира ни единого раза, который мог бы стать последним, так что решила взять страничку из его многотомной книги и использовать для получения своего самого первого паспорта. Доплатила, чтобы процесс ускорился, и хотя теперь у меня были средства на это, меня все равно мучила совесть за ненужные траты. Разбой на большой дороге. Но возмутительно большая сумма окупилась, когда всего через неделю документ прибыл, и не осталось ничего, что удерживало бы меня дома, — ни отговорок, ни чего-то подобного. Я заперла усадьбу Стакхаус, которой Нортман помог выглядеть столь величественной, и уехала. В дикую синюю даль. Или, как оказалось, зеленую. Ирландия была первой остановкой в моих мысленных путевых заметках. Волнистые зеленые холмы, которые я видела на картинках, — ну, и в фильме «Как выйти замуж за три дня» — всегда казались мне местом, которое я могла бы назвать домом. И хотя теперь у меня было достаточно денег, чтобы это не имело особого значения, я все равно не могла заставить себя летать первым классом или останавливаться в роскошных отелях. Мое скромное воспитание этого не позволяло, но я наслаждалась каждой минутой. Я любила растворяться в толпе. Никто не смотрел на меня как на урода, и с первым же шагом на ирландскую землю я ощутила, словно и в самом деле дома. Этим чувством я наслаждалась примерно две недели, пока не услышала впервые об ирландском фольклоре, из которого происходили феи. Я села на следующий же рейс. Нахуй. Это. Приземлившись в Великобритании — или это была Англия? — я поняла, что не так уж далеко убежала от земли фей, но все равно не собиралась позволять им испортить мне путешествие. Вокруг света за сколько угодно дней. Но даже при этом, казалось, мать-природа делала все возможное, чтобы продлить их. Дождь лил как из ведра. Настолько сильно, что я не могла увидеть все, что хотела, потому что много времени проводила у себя в комнате. Я не чувствовала себя одинокой: наступило время, когда сны, наконец, начали утихать. В последние несколько недель они наседали на меня со всех сторон подсознания. Это было ценой за то, что меня покинула кровь Билла, а с ее уходом пришла ясность, какой я не чувствовала с того момента, как он впервые заслонил дверной проем бара Мерлотта. Я точно знала, потому что вскоре после этого он дал мне свою кровь. Может, я простила ему ложь — теперь я понимала, что у него не было выбора, раз приказы отдавала Софи-Энн, — но это не означало, что я забыла. Я чуть не умерла благодаря избиению, которое мне устроили зачарованные Раттреи. И тогда, наконец, я перешла к последней стадии горя. Принятие. Несмотря на его решение умереть — смертью, в которой его «жертва» казалась выходом труса, — и в придачу эгоистичную просьбу убить его, — я не верила, что это мой свет тянул меня к тьме вампиров. Нет. Кровь Билла, которую он постоянно умудрялся добавлять в меня. И теперь, недели спустя, когда во мне осталась лишь моя собственная кровь, я могла, наконец, ясно видеть все. Трудно было не заметить шесть с половиной футов. Не то чтобы он физически был передо мной. Эрик не заслонял мой дверной проем или любой другой, за которым я оказывалась, с тех пор как он ночью принес меня домой. Я была уверена — или просто хотела верить, - что визг его шин в ту ночь поднял меня с постели. Не знаю, намеренно или в силу обстоятельств он оставался в стороне, но я не могла винить его за отсутствие. Ну сколько шансов, в самом деле, он мог мне дать? Господь знал, я не заслуживала ни единого. А теперь, на чужбине, я часто задавалась вопросом, чувствовал ли он мой отъезд. Из Бон-Темпс. Из Луизианы. Из страны. Думая, что он, вероятно, тоже хотел побыть один, я не пошла к нему. Не позвонила и не сообщила иным способом, что уезжаю. Я даже не была уверена, что его это волновало. Однако сейчас, когда я осталась одна, — в своей компании, в своей крови — я скучала по нему. Мне не хватало разговоров с ним. Его ухмылок и изогнутой брови. Грязных инсинуаций, которым всегда удавалось завести меня или заставить покраснеть. Но больше всего я скучала по тем беседам, что были у нас, когда он потерял свои воспоминания. Конечно, в основном односторонних, потому что он абсолютно ничего не помнил из прошлой жизни, но все-таки. Я скучала по этому. Скучала по нему. И задавшись вопросом, скучал ли он по мне тоже, я сделала то, о чем не думала уже долгое время. Взяла телефон и остановилась на номере Эрика. Но прежде чем я успела нажать на кнопку, пальцы замерли, как и мысли. Что я скажу ему? Как он отреагирует? Хочет ли он вообще слышать меня? В конце концов, у него тоже был мой номер, и он не пользовался им уже бог знает как долго. И в то время как меня можно было сравнить с разъяренным котенком, в тот момент я ощущала себя Трусливым Львом. Но я больше не была в Канзасе. Или хотя бы в Луизиане или континентальной части Соединенных Штатов. Так что я отложила телефон в сторону и вытащила ноутбук. Я пользовалась им, чтобы поддерживать со всеми связь во время путешествий. Созванивалась по скайпу с Джейсоном всякий раз, когда он сидел за компьютером, а также обменивалась письмами с Джессикой, Лафайетом и Сэмом. И как бы часто я ни задумывалась об одном светловолосом вампирском шерифе, до сих пор я не поддавалась этим порывам. Открыв новое письмо, я начала набирать. Не зная, что написать, кроме вопроса о том, как у него дела, я составила краткий обзор того, что творилось со мной в последние несколько недель. Перечитав его, я поняла, что письмо вышло неловким и кратким. О, да кого я обманывала? Оно было до крайности убогим. Но это уже было кое-что. Словно оливковая ветвь. После отправки я целую минуту пялилась в экран, ожидая ответа. Потом прошел час. И другой. Несколько раз посмотрев на часы, я мысленно прикинула разницу во времени и поняла, что к этому моменту он уже не спал. Он постоянно держал телефон при себе, так что уже получил бы мое письмо. А потом я вспомнила тот раз, когда имела несчастье спуститься в подвал «Фангтазии», готовая разорвать Эрика за исчезновение Билла. Сотовый телефон не всегда был при нем. Порой у него не было карманов, как в те разы, когда он трахал эстонских танцовщиц на странных секс-качелях. Бр-р. Я не хотела думать об этом или чем-нибудь — или ком-нибудь — еще, с кем он мог бы быть. Или в ком. Я не имела права на эти мысли, особенно после всех тех, с кем была после нашего последнего раза с Эриком. Что, черт возьми, я себе думала? У меня был секс с каким-то странным феепиром на кладбище, а потом секс с Биллом вскоре после смерти Алсида. Уже тогда я могла получить ключ к пониманию того, как сильно кровь Билла влияла на меня. Но никто не мог обвинить меня в наличии разума. Особенно если дело касалось мужчин. Когда прошла неделя, а затем и другая, без ответа Эрика, я осознала, что, вероятно, ничего от него не получу. Я не знала даже, действовал ли еще его электронный адрес, но так как не получила ни одного сообщения об ошибке, я полагала, что терять мне нечего, и снова написала ему. Следующее письмо стало гораздо длиннее первого и походило на страницу из дневника. В нем я написала все то, что действительно хотела сказать ему. Все то, на что мне не хватило бы мужества, если бы я точно знала, что он прочтет. Но он стольким поделился со мной — в своей прямолинейной и равнодушной манере, что я считала, будет только справедливо сделать то же самое в ответ. Я рассказала ему обо всем, что произошло с тех пор, как он оставил меня на крыльце. Рассказала о последних секундах Билла и о том, как я переосмыслила его действия. Попросила прощения за свое поведение с того момента, как он избавился от проклятия ведьмы, и поблагодарила за все то, что он сделал для меня за эти годы. И ощутила облегчение, высказав все это, пусть даже если он никогда не прочтет ни слова. Когда я наконец увидела Биг-Бен в полдень, ночью я дразнила его по электронной почте тем, что нашла что-то, что я видела, а он — нет. Не в дневное время, во всяком случае. Увидев Эйфелеву башню в полночь, я интересовалась в письме, находил ли он ее такой же красивой, как считала я. Увидев африканскую Сахару на закате, я размышляла о том, как ошеломляют бедные земли: они легко могли бы убить меня, останься я там. И когда я плыла на рассвете по Дунаю, — подумать только, благодаря компании «Викинг Круиз» — я хихикала все время, пока писала следующее письмо, уверенная, что Эрик оценит иронию. Но таково было положение вещей. Я не могла знать, посмеется ли Эрик, потому что я не знала больше, каким или даже где был Эрик. В Шривпорте, должно быть. А еще я знала, какой дурой можно стать, выстраивая предположения. В конце концов, я ведь была так уверена, что получу от него хоть какой-то ответ, когда посетила его родину и сравнила Орланд* с насквозь продуваемой задницей. Но было так, как было. Во время моих путешествий Джейсон прислал мне приглашение на его свадьбу с Бриджит. И когда я говорю, что он прислал приглашение, я имею в виду, что он позвонил и сказал: — Привет, Сук! Мы с Бриджит в Вегасе и собираемся пожениться. Примерно через час. Успеешь? — Нет, — вздохнула я со своего полотенца на симпатичном маленьком пляже на Кауаи**. И мне даже не пришло в голову попросить его подождать несколько часов, чтобы я могла оказаться там. Лас-Вегас не присутствовал в моем списке «увидеть непременно». Было ли эгоистично с моей стороны пропустить свадьбу моего единственного члена семьи? Да. Но я осознала за это время и кое-что еще. Синонимом слова «эгоистичный» иногда было «Сьюки». Однако я не чувствовала вины в достаточной степени, чтобы что-то изменить. Я думала, что они были бы хорошей парой, и не так уж удивилась, что ей удалось затащить его в Вегас. Джейсон среди танцовщиц? Вот это поворот! Но меня по-настоящему потрясло, что она довела его до алтаря. И уже менее шокировало, когда он донес до моего сведения тот маленький факт, что она была беременна. Но я радовалась за них. Хотя бы один Стакхаус был нормальным. Горечь, что я чувствовала по отношению к Биллу и его действиям, не была тем, что могло излечить время. Не могло излечить до конца, но я работала над этим. Теперь я понимала, что Алсид был ошибкой. Попыткой найти «нормальный» путь в жизни. Он был теплокровным. Мог стать отцом моих будущих детей. Но теперь я осознала, как бы ужасно это ни звучало, что хотела его всего лишь как пластырь на рану моей души. А Билл… Моя первая любовь. Если отбросить в сторону его первоначальные причины отношений со мной, с ним я научилась любить и быть любимой. Даже если это было реально лишь с моей стороны. Сейчас я могла сказать наверняка, что после испытывала к нему уже не любовь. Сострадание, может быть. Но не настоящую любовь. Настоящая любовь не бывает односторонней. А его эгоизм ясно показал, что не любовь он испытывал ко мне, раз пожелал закончить свою жизнь. Любовь он испытывал к себе. Но лишь сейчас — когда кровь не участвовала в принятии моих решений — я могла видеть свои истинные чувства. Моей истинной любовью был Эрик. Я знала это, потому что все еще любила его, — даже сейчас, когда его кровь уже не смешивалась с моей. Знала это, потому что на каждом шагу сражалась с ним зубами и когтями, с самого начала отрицая свои чувства к нему и отказываясь признавать его чувства ко мне. И хотя он сказал, что я была одной из немногих, кто дорог ему, у меня не хватало наглости или мужества верить, что это по-прежнему было так. Но даже если нет, даже если он игнорировал множество моих писем за последние несколько месяцев, я все равно не могла избавиться от мыслей о нем. Как и от воспоминаний из детства о том, как мы с Тарой и бабушкой сидели на кухне и она говорила мне, что у меня могло быть любое будущее, какое я захочу, покуда не ограничиваю себя. Был ли мой убежденный отказ даже допустить мысль о том, чтобы однажды стать вампиром, пределом, который я для себя выстроила? Я не могла точно понять. За много месяцев вне обыденной жизни телепатки/полуфеи/официантки я видела и делала вещи, которые могла вообразить лишь во снах. Но спокойно оставила их за спиной. Нельзя не упомянуть, что я встретила нескольких мужчин, которые с удовольствием бы присоединились ко мне и моему путешествию. Знакомства с людьми, способными говорить на английском языке, а думать на родном, показали, что я могла бы быть с человеком, если бы пожелала. Но я не желала. На самом деле, я не желала никого, потому что все, что я могла видеть, закрыв глаза, был нордический идеал шести с половиной футов ростом. Их кожа была слишком теплой. Мысли, хоть и иностранные, — слишком громкими. Руки были слишком мягкими. Их лицам не хватало ухмылок. Непохожесть на Эрика делала их менее привлекательными во всех отношениях. Даже их способность быть рядом со мной при свете дня затмевал мрак, окутавший мое сердце. Я боялась, что лишь темная душа, прожившая тысячу лет, смогла бы просочиться сквозь него. Кое-что я осознала, пока ожидала посадки на свой рейс домой, — хотела успеть к рождению первого ребенка Джейсона. Я не смотрела на телеэкран в зале ожидания, когда из динамиков зазвучал голос Эрика. Хотя прошел год с тех пор, как я его слышала, я бы узнала его где угодно. И впервые за год я глупо улыбнулась. Он был таким слащавым. Ничего похожего на таинственного и задумчивого вампира, которого я впервые увидела в «Фангтазии» сидящим на своем троне, словно его туда посадил сам Господь. Я бы ничуть не удивилась, если бы узнала, что в нем действительно была божественная кровь. Если не через рождение, то через желудок. Но я узнала ту часть, проблески которой видела в нем прежде. Более мягкую и веселую сторону тысячелетнего викинга/вампирского шерифа. И с его воспоминаниями, и без них. Боже, как я скучала по нему. И увидев его сейчас, — изо всех сил притворявшегося олицетворением Билли Мейса — я поняла, что так будет всегда. Эрик всегда будет наполнять мои мысли. Будет тем, кто мог наполнить мое тело так, как больше никто и никогда. Единственным, кто всегда будет владеть большей частью моего сердца. После отправки первого неловкого и отстойного письма я уже не останавливалась. Не проходило и дня, чтобы я не написала ему что-нибудь. Проведя месяц на Гавайях, я отправилась в Австралию. В мельчайших подробностях рассказала ему о поездке к Сиднейскому оперному театру. Отправила селфи, как кормлю кенгуренка в зоопарке. В шутку сравнила его с акулами, которых заметили в бухте, когда я приехала на Бонди-Бич, и из-за которых можно было лишь по колено заходить в воду. И хотя он никогда ни на одно из них не отвечал, я каким-то странным образом ощущала себя ближе к нему, чем когда-либо. Словно он постоянно был со мной с первого электронного письма, и впервые с тех пор как я села на самолет, уносивший меня из Луизианы, я не чувствовала себя в одиночестве. Мое путешествие занесло меня в Новую Зеландию, и увидев пейзажи, которые снимали в фильмах о хоббитах, я спросила, как дела у доктора Людвига. Ее манеры были не самыми обходительными, но я не понаслышке знала, что она была лучшей в том случае, если вы подверглись нападению менады. В долгие дни, когда сказать было нечего, я просто посылала ему избитые шутки. «Вопрос: Что получится, если скрестить вампира и снеговика? Ответ: Кусачий мороз». «Вопрос: Зачем вампир укусил клоуна? Ответ: Хотел, чтобы кровь ЦИРКулировала в нем». Я затаила маленький кусочек надежды, что глупые шутки заставили бы его сдаться. Прислать, наконец, ответ, будучи не в силах удержать ответный бородатый анекдот. Но он не отвечал. Поэтому когда мое путешествие подошло к концу и я вернулась домой, хоть я и не была больше одинока — в некотором смысле, я продолжала регулярно писать Эрику. Держала его в курсе всего происходящего в Бон-Темпс и даже рассказала о своей новой работе с мистером К. Я сомневалась, что смогу когда-нибудь правильно произнести его фамилию, но он, казалось, не возражал против прозвища. Приятно было найти моему дару хорошее применение. Я больше не смотрела на свою телепатию как на проклятие. Она была частью меня. И за прошедший год я научилась быть в ладу с собой. Джессика и Хойт жили в бывшем доме Билла, и я часто их видела. Именно от нее я узнала, что Эрик и Пэм превратили «Новую кровь» в огромную бизнес-индустрию и теперь редко бывали в Шривпорте. Мой разум рассудил, что именно поэтому Эрик и не отвечал на мои письма. Сердце отказывалось думать о какой-либо иной причине. Впервые взяв на руки первенца моего брата, я удивилась, обнаружив, что хотя мое сердце наполнялось радостью — за крошечного Стакхауса, что вырос бы в нашей небольшой семье у меня на руках, — я не испытывала никакой зависти к тому, что он не мой собственный. И к рождению его следующего ребенка я поняла, что не хочу рожать своего ребенка, если его отцом не станет тот, кто владеет моим сердцем. А это было невозможно, потому что его сердце не билось. Не говоря уж о том, что он, кажется, не хотел иметь со мной ничего общего. Так что я заполняла дни новой работой и быстро расширяющимся кругом друзей и семьи. А мои ночи обычно проходили в каморке Эрика, где я читала или просто спала. Это не была захватывающая жизнь. Но впечатлений в моей жизни хватило бы на несколько следующих. Вскоре после третьей годовщины свадьбы Джессики и Хойта — они отправились в Вермонт и заключили официальный брак, когда я еще была в отъезде, — они пригласили меня на ужин. Хотя Джессика больше не ела человеческую пищу, она не забыла, как ее готовить, и накрыла прекрасный стол для нас с Хойтом. С тех пор как я вернулась, мы стали еще ближе, и я рассматривала их обоих как свою растущую семью; поэтому, когда они попросили меня об одолжении, от которого я с грохотом уронила вилку, мне не понадобилось много времени, чтобы ум и сердце приняли эту идею. И вот так я закончила тем, что согласилась стать суррогатной матерью для их ребенка через искусственное оплодотворение. Из яйцеклетки, отданной сестрой Джессики Иден, которой несколько месяцев назад исполнилось восемнадцать, и спермы Хойта в чашке Петри был создан их малыш и помещен в мою утробу. Я ни дня в своей жизни не болела, но этому пришел конец, когда я обнаружила, что утренняя тошнота не прекращается до полудня. И хотя я была счастлива пройти ради них через это, я не могла дождаться, когда избавлюсь от маленького нахала. И снова смогу спать на спине. Сперва я волновалась, что мне будет трудно отдать ребенка, когда все закончится; но хотя я чувствовала с ним связь и кроме пуповины, соединявшей нас, моя любовь становилась такой, какую я испытывала к детям Джейсона. Любовь тетушки. И я уже отлично знала, как ею стать, благодаря его тройному потомству. Беременность лишь укрепила в моей голове тот факт, что я не предназначена для материнства. И меня слегка раздражало, что даже в чем-то столь человеческом, как размножение, я не была «нормальной». И еще больше бесило, что сам этот факт раздражал меня. Моя небольшая беседа с преподобным Даниэлем в тот давний день открыла мне глаза. Я не осознавала до определенного момента: я не могла по-настоящему принять, что не принадлежу полностью этому миру. Именно поэтому я напоследок отказала Биллу в своем волшебстве, чтобы закончить его жалкую и печальную жизнь. Я никогда не была нормальной, даже когда считала, что я полностью человек. И никогда не стала бы. Люди и сверхъестественные создания на каждом шагу напоминали мне об этом. Так почему же мне понадобилось забеременеть, чтобы в полной мере осознать этот факт? Но это хотя бы не был мой собственный ребенок. Хоть что-то светлое. Ребенок должен был родиться во вторую неделю декабря, но я не позволила этому остановить меня. Я настояла, что День благодарения мы отпразднуем с таким размахом, что бабушка бы гордилась. Я пригласила всю семью и друзей, в числе которых теперь был новый повар/помощник бармена у Бельфлера Тим. Я встретила его, околачиваясь на стоянке Бельфлера, когда в субботний день заехала на обед. Теперь я, наконец, научилась не предоставлять незнакомцам презумпцию невиновности и тут же нырнула в его сознание. И то, что я там отыскала, разбило мне сердце. Тим был бродягой и ветераном войны. Он ждал, пока я зайду внутрь, чтобы покопаться в мусоре в поисках какой-нибудь еды. Его затуманенные мысли напомнили мне Терри, и часть меня знала, что он был послан мне не просто так. Может, даже самим Терри. И как я уже была склонна поступать, я повела его, словно бездомную кошку, внутрь. Не совсем то же самое, что найти белоснежного вампира, перебегающего мне дорогу в глухую ночь, но все равно похоже. И после разговора с Арлин Тима наняли и отдали ему старый трейлер Сэма без всякой арендной платы. С тех пор я стала его героем. У Тима не было семьи; он отказался от этого еще до мобилизации, потому что был геем. Но теперь он обрел новую семью, включавшую и людей, и вампиров, и даже полуфею — и все безоговорочно любили его. Этот факт творил чудеса с его исцелением. Я услышала знакомое шипение масла, и меня окликнул голос Тима: — Индейка жарится! Он не позволял мне поднять что-то тяжелее буханки хлеба, когда был рядом, и специально пришел рано утром, зная о моем замысле. Ради Бога, я же была просто беременной. А не инвалидом. Но зная, что он все равно был себе на уме, я откликнулась: — Спасибо, милый. — И хмыкнула, ощутив в его мыслях эквивалент смущения в ответ на ласковое обращение. Он был очень славным парнем. Вскоре все начали потихоньку собираться. Джейсон, Бриджит и три их озорника — в смысле, трое милашек — прибыли очень быстро, пройдясь, как торнадо, по трейлерному парку. Показались Сэм и его семья, затем Энди и Холли. И как только солнце полностью село, появился остальной наш выводок. Двор освещали фонарики — не игра слов, просто факт, — и после того как я принесла на детский стол напитки, я подошла ко взрослому, чтобы слегка обнять Тима. Он казался немного ошеломленным, ощутив, наконец, что у него есть семья. — Мы все тебя любим, — прошептала я ему на ухо и засмеялась, когда его борода защекотала мне лицо от ответного кивка. Когда все расселись, мы подняли бокалы в благодарность за семью и друзей. И как всегда в мою безмолвную благодарность был включен Эрик. Я присылала ему приглашения на каждый праздник, но он никогда их не посещал. Даже хранила в каморке кучу запечатанных рождественских подарков для него, которая каждый раз становилась чуть больше. Но после второго минувшего года я наконец перестала накрывать для него на стол. И все остальные всегда знали, что лучше не спрашивать, для кого было выделено пустующее место. Ради маленького чуда. Но в этом году за столом не найти было свободного места, и мой бокал игристого яблочного сидра едва встал на скатерть, когда не птица, не самолет, а по меньшей мере Супермен — в каком-то смысле — приземлился рядом со мной. Все во мне замерло; я не была полностью уверена, не вижу ли из-за беременности то, чего на самом деле нет. Я не занималась сексом уже четыре года — к сожалению, Билл стал моим последним партнером, и сказать, что из-за этого мои гормоны бушевали, было бы преуменьшением. Так что это был не первый раз, когда я представляла себе гигантского викинга, подлетающего, чтобы смести меня с отекших ног. Но это перестало походить на сон, когда его глаза похолодели при виде моего разбухшего живота, и я кое о чем вспомнила. Я ни в одном из писем не упоминала — в тех, что он читал или игнорировал, — о не таком уж маленьком одолжении для Джессики и Хойта. Не знаю, почему я никогда ему не говорила. Возможно, не хотела, чтобы он думал, что я стала огромной, как кит, и полной газов, как Джейсон, всякий раз, как он читал мои письма. А может, потому что это была не моя новость, и уж гораздо менее важная, чем рождение моего собственного ребенка. Малыш Фортенберри лежал в моей утробе, и я ждала, когда смогу выгнать хитрого квартиранта наружу. Но Эрик, очевидно, не знал о малыше или малышке — кто бы это ни был, который собирался выбраться перед Рождеством; он окинул взглядом весь стол — и особенно Тима, прежде чем снова посмотрел на меня и произнес ледяным тоном: — Я так понимаю, поздравления будут уместны? Словно по щелчку выключателя — словно и не было между нами этих четырех лет и тридцатисеминедельного плода — я встала, собираясь врезать ему по полной программе. По всей вероятности, в том числе и волшебным светом, если он не будет вести себя прилично.