Тэки

Каэдэхара Кадзуха и сам не понимал, зачем тогда на пристани решил спасти незнакомца от гневной дамы, но эта благословенная Архонтами случайность оказалась одной из тех, что привела к цепочке непредсказуемых последствий. Он пребывал в Ли Юэ уже которую неделю, наслаждаясь солнечными деньками на суше, пока «Алькора» находилась в длительном плаванье. День перетекал в другой и ничего нового не происходило. Каждое утро было похоже на предыдущее. Кадзуха вставал, чуть лучи касались его щек теплотой, ходил на пристань, чтобы обвести взглядом горизонт, и уходил из города, почти допоздна теряясь в долах Ли Юэ. Он не сомневался в правильности всего его окружавшего, не сомневался в похожих друг на друга днях, не печалился о том, что не знал практически никого в городе и не винил себя за то, что не желал знать. Однако, Кадзухе казалось, будто не могло быть всё настолько хорошо и просто, смутная тревога рождалась в сердце каждый раз, когда он приходил на пирс. Он выглядывал туристов, разговаривал с занятыми матросами, бродил туда-сюда и думал, что же его так привлекает в здешней суматохе. Однажды, ранним утром он вышел в дождь на пристань, полупустую пристань, и высматривал кого-то, кого, как ему думалось, он сразу узнает. Но людей было мало и, простояв так несколько часов, Кадзуха решил уйти, укорив себя за чрезмерную мнительность. Но только он развернулся, взметнув пламенеющие рукава хаори в серости пейзажа, как его окликнули. Это был нищий мужчина, почти старик, чья потрепанная одежда — кое-где залатанная, кое-где с дырами — вызвала сочувствие у странствующего самурая, Кадзуха также приметил, что мужчина не промок под дождем, будучи без плаща. Каэдэхара решил выслушать незнакомого человека и подать милостыню. На удивление, нищий не был обычным попрошайкой, а пытался продать свой скудный товар, который больше походил на хлам и мусор, добытый тяжким трудом. Мужчина вежливо поздоровался с молодым господином и сказал: — Я часто вижу вас на пирсе, вы стоите подолгу у воды и глядите куда-то. Скучаете по родине? Кадзуха чувствовал себя скверно и у него не было желания беседовать с кем-либо, поэтому он лишь отмахнулся, произнося первое, что пришло на ум: — Я жду кое-кого. — Ваша возлюбленная — чужестранка, не желающая приезжать? — С чего вы взяли, что речь о любви? — любопытство торговца начало выводить Кадзуху из равновесия. — По вашему взгляду, молодой господин. Уж поверьте, я разбираюсь в людях! Моя жена умерла десять лет назад, но я помню ее — прекрасную и сияющую. Несколько лет мы жили вместе и она делала меня с каждым днём счастливее, мы не могли выразить нашу любовь в словах, но чувствовали, как она преображала нас. Когда ее не стало, я не мог смириться с утратой. Мои некогда живые глаза угасли, а сердце опустело. С тех пор, странствуя по свету, я всегда замечаю влюбленные глаза, которые разлучены с любимыми. Кадзуха молчал, не зная, что ответить, он сожалел случайному прохожему и был зол на себя и свою раздражительность, ранее так некстати вынудившую его на резкий тон. Но старик не был огорчён, он глядел за море, вспоминая что-то или кого-то. — Вы обязательно встретитесь, — тихо произнёс мужчина. — А когда эта встреча случится — зажгите вместе бенгальские огни. И мужчина, порывшись в своей грязной дорожной сумке, выудил из неё две тоненькие палочки. Протянув их Кадзухе, он улыбнулся. Каэдэхара взял подарок. Растерявшись, стал рыться в поисках моры, но, когда вскинул голову от сумки, готовый протянуть плату незнакомцу, понял, что тот бесследно исчез, будто призрак. Простояв так еще какое-то время, Кадзуха взглянул на бенгальские огни в своих руках. Он решил, что мужчина ошибся в своих суждениях и даже не взял мору. Ужасная самонадеянность! Никакой ведь возлюбленной не было… Но, вопреки этими мыслям, Каэдэхара всё равно спрятал бенгальские огни, чтобы те не намокли под дождем. Так шла неделя за неделей, конечно же, Каэдэхара уже и забыл про нищего торговца, никому не говорил о своих странных предчувствиях, даже самому себе боялся в них признаться. Он просто чувствовал, как в воздухе витал запах грозы, чувствовал, что она приближалась, но не мог понять, когда именно её ждать. Однажды вечером в порт прибыла «Алькора», и Бэй Доу, заскучав без товарища, звала его с собой, однако, Каэдэхара отказался, хоть и почти соблазнился предложением капитана. На вопрос Бэй Доу, отчего Каэдэхара тухнет в одиночестве в незнакомом ему городе, Кадзуха ответил, что он просто устал от мореплавания, хотя, конечно же, это было не так. Ему никто не поверил, а Бэй Доу скептично посмотрела в глаза самураю, тактично промолчав. Прикрыв глаза, она тихо вздохнула и попыталась понять, в чем же истинная причина странного поведения приятеля — он путешествовал уже несколько лет и нигде ещё не останавливался на такой длительный срок, предпочитая предсказуемым будням — азарт мореплавания. Неужели, Каэдэхара наконец-то обрёл свой дом? Сердце Бэй Доу кольнуло горечью, но вместе с тем она была рада тому, что душа её товарища обрела покой. К счастью или нет, но она ошибалась. Каэдэхара безумно тосковал по бескрайнему морю, желал поскорее взойти на корабль и покинуть городок, вдыхать свободный соленый воздух, но он убеждал себя изо дня в день, что еще не время и должно вскоре произойти нечто важное. Нечто важнее, чем безумное влечение к странствиям. Так шептал ему ветер. Тот день, когда все изменилось, ничем не отличался от предыдущих, был таким же вялым и размеренным, словно пушистая лапа кота. Кадзуха, не обремененный никаким срочным делом, планировал спуститься на торговую площадь, неподалеку от порта и купить свежевыловленную рыбу. Собравшись, он надел простецкую соломенную шляпу, защищавшую его от солнца — это был по-особенному жаркий день, цикады трещали и делали без того утомленный день жарче и мучительнее. Спускаясь по лестнице, Кадзуха смотрел себе под ноги и раздумывал об этом длинном дне, который, разумеется, не мог предложить нечто исключительное. Несколько недель назад он случайно познакомился с одной удивительной девушкой, что прогуливалась по склону Уван одна. Завидев Кадзуху, она была приятно удивлена — редко ей встречались путники в таком пугающем месте. Каэдэхара не хотел знакомиться, учитывая, что он пришёл на склон не за праздными разговорами, но на удивление, быстро втянулся в беседу и понял, что у них с этой девушкой — Ху Тао, так ее звали — было много общего и мысли новоиспеченной знакомой оказались по душе Кадзухе. Быть может, сказался затворнический или одинокий образ жизни, но Ху Тао смогла достаточно ловко выведать всё, что прятал в душе Кадзуха, так что тот поведал ей о причине своего долгого нахождения в городе. Боясь столкнуться с осуждением, он, однако, успел расслабиться, когда понял, что Ху Тао не считает его странным, даже наоборот, она верила в мистику, связанную с интуицией и предчувствиями. Она сказала, что и сама часто чувствует нечто подобное и это ни разу еще её не подводило! Кадзуха в этом не сомневался. Хозяйка похоронного бюро в семьдесят седьмом поколении встретилась как раз вовремя, так втайне ото всех думал Каэдэхара. Именно она была причиной, по которой он до сих пор не уехал. Именно Ху Тао утягивала его в свои мистические истории, связанные с загробным миром, утягивала в таинственный мир духов, и дни Кадзухи, такие пресные и посредственные, разбавились интересными буднями. Сегодняшним жарким полуднем они должны были встретиться в пабе на отшибе города. Договаривались они на встречу еще несколько дней назад, но Ху Тао весьма занятая дама, как понял Каэдэхара впоследствии, и встреча перенеслась на вечер. Кадзуха радовался возможности провести время со знакомой. Он огорчился, когда Тао накануне слезно просила её простить за смену планов, но все понимал. Днём можно было и другими делами заняться, а вечер даже более подходил для дружеских встреч, чем жаркий томный полдень. Вышагивая меж торговых лавок, Кадзуха, погружённый в собственные мысли, уловил пару фраз, которые бросали то тут, то там люди вокруг, но смысл их дошёл до него не сразу: — Смотрите, это ведь сумерский корабль! — Где? — Да вон же, уже и люди сходят! Кадзуха, нахмурив брови, повернулся в сторону порта, туда, где должен быть пассажирский корабль, о котором все в толпе судачили. Немудренно, что всех так захватила эта новость — туристы из Сумеру удивительное зрелище, а корабль оттуда — настолько редкое явление, что вызывало любопытство всякий раз. Кадзуха, за все свои недели пребывания в городе, еще ни разу не сталкивался с чужеземцами из Сумеру. Отвлекшись от рыбной лавки, он побрел мимо людей ближе к пристани, оттуда редким потоком шли люди в экзотической одежде, такой яркой, что выделялись из толпы. Каэдэхара с любопытством рассматривал их, ловил каждую деталь, чтобы впоследствие написать в особенных подробностях о каждом интересном человеке, попавшемся ему на глаза, в путевых заметках. Такие примечательные описания помогали ему в сочинении хайку или песен. Но тут Кадзуха нахмурился. Дуновение ветерка донесло до него смутный запах гроз, так что он сжал в руке рукоять меча. Запах этот, такой знакомый, пугал и тревожил, он, такой неуловимый и одновременно резкий, манил и отталкивал Каэдэхару, заставляя пошатнуться. Запах этот Кадзуха узнал бы из тысячи, даже если бы ему стёрли память. То был запах гроз и молний сёгуна Райден и именно он обрушился в момент, когда удар Мусо но хитотати столкнулся с клинком Кадзухи. Опомнившись, Кадзуха высматривал того, кому мог принадлежать этот запах, на секунду он испугался, что сама сёгун сошла на пристань. Так, увлёкшись высматриванием этого человека, таящего в себе опасность, он не сразу услышал перебранку, которая происходила буквально в паре метров от него. — Смотри куда прешь, а не свои ботинки рассматривай! Да из-за тебя у меня… Обернувшись, Кадзуха заметил, как посреди улицы стоял юноша в небесно-голубых одеяниях и прятал лицо под широкополой, искусно сделанной шляпой. Он не говорил ни слова и только отходил назад. Кадзуха замер, на секунду оставив выискивание объекта своего любопытства — по неясным причинам нечто сподвигло его подойти к спорящей паре и попытаться успокоить молодую женщину, чей багаж теперь украшал пыльную площадку Ли Юэ. Та довольно быстро остыла и, очарованная вежливостью прибежавшего на помощь незнакомца, позабыла о юноше подле, который, казалось, ни капли не раскаивался, а только мечтал поскорее убежать. Женщина пожирала Кадзуху взглядом, ее цепкий глаз уже оценил, что Каэдэхара был непростым юношей, слоняющимся без дела, инадзумские одежды, меч на поясе и изящная осанка говорили о том, что ей несказанно повезло встретить самурая, который, к тому же, был, скорее всего, не прочь познакомиться, раз обратил внимание на обычную ссору двух прохожих. Кадзухе же не было до неё никакого дела, он не слушал женщину, вместо этого резко поднял взгляд на юношу, что стоял неподвижно. Сердце забилось быстрее и в моменте он понял, что именно от него веяло сильным запахом молний. Задохнувшись собственными мыслями, Каэдэхара уже хотел окликнуть его, убедиться, что тот не опасен, но… Юноша сбежал, оставив после себя лишь силуэт в памяти и шлейфы шляпы. Но тревога внезапно сменилась новым чувством, когда Каэдэхара ощутил дуновение ветра, который донес запах листвы и трав, еле уловимый, мимолетный, сначала было и не разобрать, что он доносился от странного юноши. Запах этот смешивался с резким запахом молний, но не мог полностью перекрыть его. Эта двойственность пугала, одновременно успокаивая. Эта двойственность холодом обволакивала, чтобы потом отогреть мягким теплом. Глядя вослед таинственному страннику, в спину, Каэдэхара понял, кого дожидался всё это время. Вот только… для чего? Постояв еще минуту в легком недоумении, Кадзуха побрел в противоположном от незнакомца направлении. Он мельком услышал, как женщина, имени которой он не запомнил, что ещё секунду назад увлечённо рассказывала о планах на отдых и хорошей погоде в Ли Юэ, вдруг замолчала, увидев, что Каэдэхара молча уходил, а потом бросила вслед пару едких фраз, да так и осталась стоять одна, посреди душного порта. Этот юноша… Отчего прятал свое лицо? Опасен ли он? Может быть, стоило побежать и проследить за ним, пока он не совершил что-то ужасное? Но Каэдэхара отдернул себя. Импульсивные поступки он оставит для кого-нибудь другого, а себе даст время. Если эта встреча предопределена судьбой, наверняка, они ещё не раз пересекутся. Остаётся только ждать и наблюдать… И Каэдэхара пошёл чуть увереннее, на ходу снимая шляпу, обернувшись назад, он, конечно же, никого не увидел. Нахмурив брови, он все-таки рассмеялся самому себе. Жаль, что ему не удалось еще раз взглянуть на шлейфы шляпы незнакомца, сделанные из такой воздушной ткани, словно это крылья бабочки, которые ветерок подхватывал, невесомо отпуская, снова и снова. И жаль, что незнакомец не показал лица. Кадзуха еще раз прокрутил в голове их встречу. В тот момент юноша будто испугался чего-то, хоть и пытался это скрыть. Но чего? Он не был похож на человека, что не мог постоять за себя на торговой площади. Усилием воли заставив себя отвернуться и пойти дальше, Каэдэхара почувствовал укол разочарования. Когда ещё им предстоит увидеться? Сколько еще ждать? Сегодня вечером, в пабе, где они должны свидеться с Тао, Кадзуха всё ей расскажет. Ему нужно было кому-то рассказать, что наконец-то он близок к цели своего пребывания здесь. Осталось лишь подобраться ближе к незнакомцу. Однако, Кадзуха почувствовал в некоторой степени замешательство. Все эти недели он провел в тревоге, он чувствовал, что вот-вот откуда-то, может, с небес, должна рухнуть разрушительная новость, опасность, а вместо этого он столкнулся с человеком, которого и видел-то впервые, который, разумеется, никак не мог причинить вреда. Потому что Кадзуха справится с ним быстрее, чем юноша начнет действовать. Если почувствует угрозу, конечно же. Без подтверждения собственной теории, основываясь лишь на интуиции, Каэдэхара действовать не станет. Какого же было удивление Кадзухи, когда он зашёл в таверну и, окинув всё помещение беглым взглядом, заприметил в углу юношу, чьи небесно-голубые одеяния сразу узнал. Только теперь Каэдэхара, хотя и продолжил идти невозмутимой походкой за подругой, замер на короткое мгновение душой, когда увидел лицо юноши. Тот сидел, отставив в сторону чарку, и, недовольный чем-то, мутным взором оглядывал помещение, будто задумался о какой-то проблеме. Кадзуха заметил черные волосы, что отливали синевой, будто небо в сумерках, заметил, как они были спутаны и взъерошенны, словно юноша проснулся совсем недавно и сразу же побежал сюда, не успев аккуратно уложить их. Заспанное лицо и недовольный взгляд только подтвердили догадки Кадзухи. Поза, в которой сидел юноша, его подбородок, вздернутый вверх, все выражало абсолютную независимость и нежелание оставаться здесь. Каэдэхара смутился, он и не предполагал, что юноша, который еще днем вёл себя, словно загнанный в угол котёнок, сейчас покажет уверенный «оставьте-меня-в-покое» характер. Изучая его взглядом, Кадзуха вдруг понял, что тогда, в порту, незнакомец не боялся вступить в конфликт с настырной дамой, он… боялся себя в тот момент? Намеренно избегал конфликта, потому что не хотел испугать других резкими словами? Каэдэхара почти в это поверил. Все-таки аромат гроз никуда не уходил, даже если перекрывался другим, спокойным запахом трав. С другой стороны, незнакомец не походил на человека, которому есть дело до чувств посторонних. Возможно, тогда у него не было настроения ввязываться в мелкую перепалку. Хотя… если молнии вздумается бить, она не делит никого на категории, поражает любого, кто встречается ей на пути. Кадзуха продолжал смотреть на незнакомца, пока не понял, что потерял суть разговора с Ху Тао. Все в пабе переводили на них взгляд и замолкали, отчего становилось немного неуютно, Каэдэхара не привык быть в центре внимания, хотя и понимал, что пугал посетителей не он, а его жуткая спутница, что громогласно вещала о своих скидках в похоронном бюро. Поняв, что уже через секунду незнакомец осознает, что в пабе стало тихо, инстинктивно посмотрит на них и поймает на себе изучающий взгляд, Каэдэхара отвернулся, делая вид, что увлечённо слушает собеседницу. Хотя на самом деле слова не долетали до него, разбивались где-то рядом, просачивались мимо, желанная встреча с подругой уже не казалась такой приятной. И когда в последний раз он был настолько одержим совершенно незнакомым человеком? Кадзуха успел различить глаз бога на груди юноши. Анемо?.. что за историю скрывал он? Каэдэхара неуловимо нахмурился. Какая разница? Бессмысленная тяга узнать прошлое первого встречного не давала покоя и… Каэдэхара всё-таки не удержался и взглянул в открытую на юношу. И хотя Кадзухе думалось, что он столкнется лишь с отстраненной позой и пустым взглядом, обращенным куда-то вдаль, он ошибся. Потому что их взгляды встретились и эти глаза были такие же темные, как и волосы человека. Они не были равнодушными, а наоборот, сияли заинтересованным блеском и, когда незнакомец осознал, что на него смотрят в ответ, еле заметно округлил глаза, вмиг теряя собственную холодность и высокомерие, будто Кадзуха имел над ним какую-то власть. Этот взгляд — чудовищное совпадение, от которого у Кадзухи почему-то бешено забилось сердце. «Еще какая-то секунда и я все узнаю», — пробежала мысль. Наверное, эти глаза не были небом. Скорее, бездной или морской пучиной. Бесконечно низким или бесконечно павшим. И впервые за долгое время Каэдэхаре стало интересно заглядывать в чужую душу. Которая так открыто предлагала себя. У Кадзухи дрогнула рука и она взметнулись вверх, к груди, чтобы немного успокоиться, это такое явное проявление слабости, которое невозможно контролировать. Это чувство, недостойное самурая, должно было вот-вот вырваться наружу, но… зрительный контакт прервался и рука так и не коснулась сердца. К неизвестному подсел человек, которого Кадзуха не знал, и отгородил его своим телом. Выдохнув, Кадзуха отвернулся. Бросив взгляд на Тао, он расслабился, заметив, что та не обратила внимания на безмолвный разговор незнакомых друг с другом людей. Судьба играла злую шутку и, видимо, не стала останавливаться, она хотела идти до конца, что понял Кадзуха, когда тем же вечером, или, лучше сказать, ночью, сидя в одиночестве на пирсе, над ним склонился человек. Еще не обернувшись, Каэдэхара узнал гостя. По запаху или просто интуитивно, он уже не удивлялся этому. Кто же еще мог потревожить его меланхолию? Судя по всему, незнакомец витал далеко в своих грезах, так, не заметив, что причал уже занимал кто-то, испугался, когда Каэдэхара поздоровался с ним. Этот страх удивил Кадзуху, так не сочетался он с выдержкой, которую тот наблюдал в пабе. «Он стоял так десять минут и даже не ощутил моего присутствия. Восхитительная беспечность!» — воскликнул про себя Кадзуха. Эта ситуация позабавила в какой-то степени Каэдэхару, ведь, безмолвно наблюдая за юношей на пирсе, тот заметил, что в минуты раздумья он был уязвим и беззащитен. Гость ушел в свой мир, Каэдэхара мог подойти, пронзить того мечом, и он бы даже не шелохнулся, не попытался увернуться. Именно так глядел ночной гость на воду. И все же Каэдехара не был убийцей. Он просто хотел знать, почему происходит такая резкая перемена, от полного абстрагирования от мира и невозможной заносчивости до нелепой смешной уязвимости. И почему человек, внешне недоступный, так явно испугался одного присутствия рядом Каэдэхары? И всё же… юноша, конечно же, не знакомый, будто знал Каэдэхару, говорил настороженно, выверяя каждое слово. Язвительные слова кололи сердце, но не более того. Кадзуха понял, что тот пытается защититься и не мешал. Юноша не называл своего имени, а вместо этого поведал в общих деталях свой жизненный путь, его голос звучал ровно, приглушался всплесками волн. Такое доверие первому встречному насторожило Кадзуху. Каэдэхара отчетливо почувствовал, что как никогда близок к тому, чтобы узнать нечто важное. В какой-то момент Кадзуха все-таки обратил внимание, что спутник пришел без шляпы, на волосах играли отблески луны, ветер слегка покачивал их. Возможно, это и натолкнуло на мысль о беззащитности незнакомца. Его щёки, бледные и фарфоровые, словно кукольные, Кадзуха рассматривал, не моргая. Только бы узнать его имя! И, решившись на отчаянный шаг, Кадзуха понял, что он должен удерживать сегодняшнего гостя рядом с собой как можно дольше. Почему же?.. — Только скажи, как тебя зовут. — Тэки. — Тэки?.. Враг? Каэдэхара заметил нервное движение кадыка спутника, такое неуловимое, будто показалось. — Когда-нибудь… я поведаю тебе историю своего имени. Что насчет тебя? — Моё имя — Каэдэхара Кадзуха. «Но, разумеется, он и сам уже знает, кто я такой», — пронеслась мысль, но Кадзуха, поглощенный разговором, забыл про нее, если даже и обратил малейшее внимание.

***

— Ты хоть узнал, он носит чулочки или всё-таки колготки? — Архонты, Чайлд! Я тебе о серьезных вещах говорю, а ты!.. — А что я? Я бы в первую очередь узнал носит он чулки или нет, а уж там решал о серьезности будущих отношений. — Какие отношения? Бестолочь! Ты просто идиот! Я тебе уже который час пытаюсь разъяснить ситуацию, а от тебя никакой пользы! О превеликие Архонты… — Ты мне не ситуацию разъясняешь, а мозги полощешь каким-то бредом. А он… а я… а он… а я… Надоело. Все он, да он! Я тебе так скажу: носит чулки — борись за него. Носит колготки — пускай он борется за тебя. Скарамучча взвыл и схватился за голову руками. Он не знал, как так вышло, что разговор от «я ему признался во всех грехах, он меня ненавидит» перешел к «что у Кадзухи под хакама». Думается Скарамучче, только Чайлд был способен на такое — перевернуть серьезную тему на абсолютно бестолковую и бессмысленную. Прошлой ночью, когда Каэдэхара ушел, оставив Скарамуччу в одиночестве, лунный свет, пробивающийся сквозь редкие тучи, освещал своей яркостью улицы и комнату. Скарамучча не верил, что в такую ночь может быть так светло, и… так мрачно. Грудь раздирало неясное чувство, которому он не мог дать название, которое так явно грызло и тянуло болью, даже не верилось, что кукла способна ощущать подобное. Но она ощущала. Тогда Скарамучча поднялся с колен, подошел к окну и его фигуру, конечно же, нельзя было увидеть постороннему с улицы, но, если бы случайный прохожий поднял взгляд на окно гостиницы, единственное, в котором горел свет лампы, он бы увидел одиноко стоящего юношу, по щекам которого текли редкие слезы, которые ему было незачем смахивать, потому что теперь это не имело смысла. Потерять лицо и потерять свою напускную стойкость стало неважно. Важно только то, что он потерял своего только что обретенного друга. И эта потеря не шла ни в какое сравнение с предыдущими. За долгие годы жизни Скарамучча терял семью, имена, сердце… и каждый раз думалось ему — следующая потеря будет не такой болезненной. Но вот он здесь. В чертовом Ли Юэ. Нашёл того, кто не спрятался от Скарамуччи, узнав его чуть ближе, а остался. Остался, чтобы потом разочароваться… Как же банально и предсказуемо. — Мне бы только раз взглянуть в его глаза, — сказал Скарамучча вслух тогда, ночью, в пустой комнате. И это признание — самое честное и самое несбыточное — разбилось о тишину и пустоту комнаты. Сейчас же, он был в гостях у Чайлда, и он поведал ему всю историю от начала до конца. Зачем? Где его хваленная сдержанность и скрытность? И какой совет мог дать ему этот простодушный, напыщенный… — Ты знал, что от забвения нет лекарств? — вдруг произнес Чайлд, как бы невзначай, растягивая гласные, его взгляд был отсутствующим и смотрел куда-то сквозь Скарамуччу. — Меня это должно утешить? И к чему это вообще сказано? — раздраженно бросил Скарамучча. — Скажи, сколько именно малая властительница Кусанали уговаривала тебя на эту поездку? Скарамучча, не задумываясь, ответил: — Тридцать два дня. — И почему ты не хотел ехать? — Потому что не хотел и всё, больно нужно мне на твою рожу смотреть!.. Что за допрос, Архонт тебя подери? — Думается мне, это нечестный ответ. Засранец… Скарамучча понимал, к чему клонит Чайлд, но не хотел выходить прямо сейчас на откровение с ним, потому что его неуязвимость и без этого дала трещину ещё на моменте, когда Скарамучча в тревоге влетел в комнату Чайлда без приглашения и вывалил все произошедшее прошлой ночью. — Мало ли, что ты там себе думаешь. Я не хотел ехать, потому что… — Потому что ты думал, что я не помню тебя и не захочу узнавать. Скарамучча отвёл взгляд. Чайлд был прав, но лишь наполовину. На самом деле, Скарамучча не хотел приезжать еще потому, что встретиться с прошлым в лице бывшего товарища доходило до панического страха, столкновение с человеком, который был рядом всё то время, что Скарамучча грешил — тревожило. Скарамучча и сам бы хотел не узнавать Чайлда. — От забвения нет лекарств. — Хватит это повторять. — Но я буду это повторять, — резко ответил Чайлд. — Потому что, на самом деле, я не помню тебя, Скарамучча. Вскинув голову, Скарамучча изменился в лице, но лишь на мгновение. Ну конечно… Это было очевидно. Поэтому Чайлд в их первую встречу без умолку болтал о себе и не задавал Скарамучче вопросов о собственной жизни. Боялся, что выдаст себя своим незнанием. — Малая властительница Кусанали, узнав от тебя обо мне, стала писать мне письма, в которых подробно рассказала обо всем, что случилось с тобой. Все тридцать два дня, что она убеждала тебя поехать в Ли Юэ — она писала мне и сначала я не поверил, что такое бывает. Я не помню ни единого дня, проведенного с тобой. Но твои рассказы, которые она старательно записывала и отправляла мне, были настолько точны, описывали крошечные детали моей семьи и моей деятельности, о которых я говорил ничтожно малому количеству людей, что я решил довериться божеству мудрости и принять тебя в городе. Скарамучча молчал и внимательно слушал голос собеседника, но смысл сказанного доходил до сознания медленно, словно через пленку. Он вспомнил весь прошлый месяц, вспомнил, как Нахида донимала его чуть ли не каждый день, просила рассказать о «друге из Снежной», как она называла Чайлда, и Скарамучча покорно рассказывал, если было на то настроение. Сущие пустяки, как ему казалось, обрывочные истории их совместных поручений и битв, рассказывал забавные случаи, что слышал от товарища, когда они сидели у костра ночью, рассказывал о младшем брате Чайлда. Рассказывал, потому что и сам не хотел это забывать. Нахида всегда была хорошей слушательницей и любила слушать о прошлом Скарамуччи, не только о Чайлде, поэтому он не подозревал о ее планах. — И какого же это, разговаривать с тем, кого никогда не знал, но кто знает о тебе все? — усмехнулся Скарамучча. Чайлд задумался и, запустив пальцы в рыжие волосы, произнес: — Дерьмово. Скарамучча рассмеялся. Другого ответа от этого идиота он и не ждал. — Ну ладно. К чему все это откровение? Продолжал бы делать вид, что тебе действительно вернулась память. — Несмотря на то… — начал Чайлд. — Что я понятия не имел, кто ты, я хотел узнать, почему ты до сих пор вспоминаешь меня. — Как это слащаво, не ожидал от тебя услышать подобную чепуху. — Я думаю, Каэдэхара тоже смутно догадывался о том, что ты связан с ним. И он хотел знать правду, но не затем, чтобы отомстить. Он хотел увидеть самое темное, что есть в тебе и остаться рядом. — Но он ушел, — обреченно прошептал Скарамучча. Он не поверил ему, в глазах его виднелся испуг, и Кадзуха ушел, оставив его одного. — И что он сказал? — Ничего. Только спросил «почему?» — А ты, надо полагать, раскаялся и не захотел его слушать? Подставил горло и ждал, пока он убьет тебя. Ты считаешь, что это самое честное, что можно сделать с тобой. — Я знаю, что смерть — достойная плата за мои грехи. — Если ты вверяешь свою жизнь в руки другого и честно раскаиваешься в грехах, то должен делать это до конца и верить, что человек, от которого ты зависишь, сам способен рассудить. А ты вместо этого дал ему лишь мнимую власть, на деле же всё решил сам. — Что же мне делать?.. Чайлд вдруг потянулся, его очень утомил такой длительный разговор, и сказал: — Встреться с ним сегодня и сам все узнай. Скарамучча взглянул на часы и вздохнул, почувствовав неподъемный груз в груди: — Сейчас два часа ночи. Я ходил на пирс в полночь, но его там не было. Он не придет. — Ночь еще не закончилась. Проблеск надежды сверкнул в глазах Скарамуччи, так что Чайлд усмехнулся. — Только обязательно узнай, что он носит! Скривив губы, Скарамучча увидел нездоровый блеск в глазах собеседника и метнул на него острый взгляд. — Ладно-ладно, как знаешь, ты ж у нас сама невинность, — Чайлд выставил вперед руки, отгроживаясь от стремительно надвигающейся угрозы, он понял, что еще одна подобная шутка может закончится смертью и благоразумно отступил. — Тебе-то откуда знать, какой я? Знаком со мной всего ничего. — Ты проще, чем хочешь казаться. И Каэдэхара видит тебя насквозь. Так что не тешь себя мыслью, что ты якобы открыл ему глаза на свое нутро. Он прочёл тебя намного раньше, чем вы встретились. Будь уверен. Чайлд говорил так уверенно, что ком в горле, образовавшийся от его слов, мешал дышать, заставлял задыхаться. Если все так, как и говорит Чайлд, выходит, у Кадзухи была возможность покончить с ним намного раньше. Еще тогда, когда он назвался именем Тэки. Для чего тогда он медлил? Скарамучча встал с пола, аккуратно оправив одежду и накинув на себя шляпу и легкий плащ, ушел. Он выбежал из дома Чайлда в два часа ночи, ноги несли его в сторону порта. Хоть он и пытался сохранить остатки сдержанности, но все его существо стремилось поскорее достичь линии моря, ему хотелось прибежать, вступить на дощатый причал, увидеть издалека изящную фигуру самурая в огненных одеяниях, увидеть его пальцы и руки, о которые он опирался и глядел вдаль. Эта мечта настолько въелась в голову, что в какой-то момент Скарамучча и вовсе забыл — она может не исполниться. Он думал о прошлых ночах, об их встречах, о том, как что-то щемило внутри него, когда он увидел ожоги на ладони Кадзухи. Что-то заело в груди, оно ныло и не давало уснуть. Скарамучча думал, как прибежит и не станет ничего говорить. Какое лицо будет у Каэдэхары, посмотрит ли он с презрением или молча уйдет с пирса? Скарамучче было нестерпимо томительно бежать и представлять человека, смертного, который мог унять эту боль одним только своим взглядом. А еще он тосковал. Тосковал по всем вечерам, которых у них не было, по всем взглядам, которые они были лишены, он думал о белокурых волосах, что вились ближе к кончикам и о том, что он никогда не сможет запустить туда свои пальцы. Почему же он чувствует, как его разъедает изнутри? Разве шарнирная кукла способна понять любовь? Откуда исходит любовь у неживого существа? Где берет свое начало и имеет ли конец? Скарамучча не знал, но ему было плевать на это. Какая разница, если этому чувству не суждено ни во что выльеться? До тех пор, пока он не обременяет этим чувством Кадзуху, он ведь имеет право лелеять его внутри себя? Скрыв лицо шляпой, Скарамучча глядел под ноги и слушал, как шум моря становится все различимее. Ночь не была похожа на летнюю и не так уж много подобных ночей застал Скарамучча за свою жизнь. Будет дождь. Он уже был близок к причалу, так что его начала охватывать паника. Ступив на дощатый пол, Скарамучча остановился. Он боялся поднять голову и никого не увидеть. Хотя не кого-нибудь. Каэдэхару. Ведь это будет означать, что все закончилось. Именно так, как и предсказывал Скарамучча с самого начала. С того самого дня, когда он столкнулся с ним неподалеку от пирса. Интересно, как давно он в городе и что тут делал? Когда ему покидать Ли Юэ? Скарамучча хотел бы узнать это на прощание. Каэдэхара говорил, что путешествует по морям. Значит, он был в Сумеру? Интересно послушать его рассказы… Как бы то ни было, этому не суждено сбыться. Каэдэхара поведует свои истории кому угодно, но только не ему. Почему же? Потому что обычный смертный и бездушная кукла не смогут быть рядом. Слышать биение сердца, брать за теплую живую руку, проводить по шее и неуловимо касаться бедер. Разве не об этом мечтает каждый смертный? Скарамучча не мог представить, чтобы его любили точно также, а на его теле не замечали дурацких стыков, не замечали то, насколько нежива плоть, как она существует в этом мире только потому, что шарниры позволяют двигать ногами, пальцами и шеей. И мог ли кто-то искренне поверить, что он и его любовь реальна? Искренне смотреть на него с любовью и видеть совершенство? Просто смешно. Нет. Не за ответными чувствами Скарамучча ступил на пирс и не за влюбленными глазами. Он всего-то хотел сам подарить никчемные искусственные чувства смертному. Пусть они такие же отвратительные, как кукольные шарниры. Последний раз посмотреть на Каэдэхару, а потом уйти. И еще вечность он сможет нести в себе эту груду отяжеляющих мечтаний. Пройдя по причалу, Скарамучча медленно поднял голову. В самом конце он разлечил силуэт, однако, не видел точно, кто сидел на берегу. — Кадзуха! — его крик заглушался всплесками волн, его шаги отдавали в ушах набатом. Он подбежал к человеку и коснулся его плеча, но это оказался совершенно незнакомый ему мужчина. — И-извините… Я перепутал вас кое с кем. — Ничего, малец, бывает, — добродушно ответил мужчина и, поднявшись с пирса, встал рядом со Скарамуччей. — Ты ждешь кого? — незнакомец не хотел уходить и Скарамучче стало неловко от этого вопроса. — Просто мне нужно попрощаться с другом, — слово «друг» далось непросто, навряд ли Каэдэхара хотел бы услышать из его уст такое. — Так поздно? — Мы условились встречаться по ночам. Но сегодня он не пришел. — Дела… — протянул мужичок. — Ты совсем как тот самурай из Инадзумы, которого я встретил несколько недель тому назад. Скарамучча вздрогнул, когда услышал про самурая. «Несколько недель назад? О чем этот старикашка говорит?» — пронеслась в голове мысль. Скарамучча медленно окинул взглядом незнакомца, глаза, привыкшие к темноте, теперь могли слегка различить бедную одежду и ссутулившуюся фигуру мужчины. Видок у собеседника был действительно жалок. Он не выглядел несчастным или замучившимся, но бросалась в глаза некоторая изможденность, как будто много лет этот мужчина питался объедками. — Какой еще самурай? — невольно вырвалось у Скарамуччи. — Тот тоже ждал кого-то. Прямо здесь, в этом самом порту, у причала. Глядел за море и тосковал по кому-то. — Ты не знаешь, по кому? — Нет. Но подумалось мне, что это был любимый человек, который все никак не хотел приезжать. У Скарамуччи защемило в груди. Любимый человек, который не хотел приезжать! Но, кого Кадзуха ждал? Кто этот человек? Значит, Скарамуччи вообще не должно быть в жизни Каэдэхары. То, что они встретились на пирсе ужасная случайность, Кадзуха ждал кого-то важного, а пришел именно он, Скарамучча. Просто пришелся кстати со своими разговорами. Помешался. Или подвернулся под руку. — Стало быть, этот человек приехал и сделал ему больно, раз я теперь не вижу его на пирсе, — сказал мужчина. — Он часто приходил? — Каждый день и каждую ночь он сидел здесь. — А ты следил за ним. — Должно же быть какое-то развлечение у старика! — рассмеялся мужчина. — Он что-нибудь говорил? — Нет, молча глядел на воду. Скарамучча поник. Теперь никак не узнать, зачем Кадзуха проводил здесь дни. — Но однажды он пел песню, — немного помолчав, добавил незнакомец. — Песню? Какую? — Я уже и не помню, память не та. — Ну ты и старикашка! — разозлился Скарамучча. Мужчина хихикнул. — Не злись. Ты еще наверняка услышишь эту песню. — Тебе-то откуда знать… — Скарамучча был уверен, что если кому-то и суждено услышать мотив стихов, что напевал Кадзуха, так это не ему, а тому, кого Кадзуха любил. Но мужчина ничего не ответил, а только слегка улыбнулся. Через минуту тишину нарушил сильный кашель и Скарамучча, обернувшись, снисходительно смерил этого нищего мужчину долгим взглядом. — Кто ты вообще такой? — Я? Обычный торговец. — Больно много ты знаешь для торговца, да и товар у тебя поди скудный. Один только хлам. — А мне кроме хлама ничего больше и не надо! — улыбнулся мужчина. — Ладно уж. Вот, нА тебе, держи! Скарамучча, достав из кармана довольно увесистый кошель с морой, кинул его в руки нищему. — Благодарю молодого господина! — Я постарше тебя буду… — прошептал Скарамучча, но только так, чтобы его не услышали. — В этом я сомневаюсь… — протянул еле уловимо нищий торговец, но Скарамучча не услышал. — Иди уже! Хватит следить за людьми. Мужчина, увлеченный пересчетом моры в кошеле, довольно ухмыльнулся. — Достойная расплата! Скарамучча вздрогнул, услышав слово «расплата», и испугался уже, что позади него стоит Кадзуха с мечом и все ждет, когда тот наговориться и можно будет его убить. Но никого за спиной не оказалось и Скарамучча зло прошипел: — Что ты сказал? — Говорю, щедро ты вознаградил меня за мою болтовню. Как раз пару недель назад сделал подарок одному господину, даже моры не взял! — Ну и дурак… — Отчего ж сразу дурак? Пришла ведь мора все-таки, откуда и не ждал, да и сколько? В несколько раз больше, чем стоимость того товара! — И что ты там продавал? Рухлядь какую-нибудь. — Бенгальские огни! — Не удивительно, что ты нищий. — Это как посмотреть. И мужчина, откланявшись, ушел, оставив Скарамуччу стоять в одиночестве. Кадзухи все не было, так что, укутавшись посильнее в свой плащ, Скарамучча сел на пристань. Интересно, какую песню пел Каэдэхара? Не ту же самую, что слышал он прошлой ночью? Скарамучча попытался вспомнить что-то из прошлого, что-то, что пели ему, когда он был совсем юн, но не мог. А может быть, не хотел, ведь тогда станет больно.

***

— Тао. Эта тёмная ночь… На небе ни единой звезды, на небе ни одного яркого пятнышка. Ночь холодна, ночь пугающе безмолвна. К ней глазу не привыкнуть… Только густая чернота над головой. Кадзуха был далеко от пристани, был далеко от города, слушал стрекот сверчков, а рваные порывы ветра шуршали цветами и высокой пожухлой травой. Правда ли это летняя ночь? Прямо сейчас Каэдэхара мог спутать времена года и решить, что небом и землей распоряжается осень. Они лежали на траве с Ху Тао, вокруг них была пустая равнина, поле, пахнущее пылью и цветами. Девушка подле Кадзухи безмолвно лежала рядом, вглядываясь в тягучую темноту и не услышала, как к ней обращаются. Она не понимала, зачем ее позвали этой ночью выйти на поляну, так далеко, что даже огни Ли Юэ не виднелись, но безропотно согласилась. Она видела состояние Кадзухи, который накануне примчался к ней и голос его звучал бесцветно, выжжено и потухше. Как будто вся его душа погрузилась в тяжелые раздумья и до тех пор не стоило пытаться спасти его из этого состояния. — Тао! Ху Тао подле него вздрогнула и повернула голову вправо, чтобы видеть лицо Каэдэхары. Но темная ночь скрывала силуэт ее спутника, лишь смутные тени она могла различить. — Извини, не услышала, я придумывала стихотворение про черную-черную ночь, которая нависла надо мной и не давала встать. — Как ты думаешь, могут ли куклы чувствовать? — Чувства испытывает лишь живое существо. Ты хочешь знать живо ли то, что никогда не обладало душой? — Я хочу знать, живет ли то, что отчаянно желает быть человеком. — Живы те, кому суждено умереть. Тот, кто пытается нарушить этот закон — рушит само понятие жизни и смерти. Ху Тао отвечала спокойно, но слова были пропитаны резкостью и категоричностью. Хозяйка ритуального бюро в чем-то была права и Кадзуха задумался над ее словами. Много поколений ее предков охраняют границу между жизнью и смертью, если она поколеблется — в чем тогда смысл ее работы? Если усомнится в собственных убеждениях, кто возьмет на себя ответственность отвечать перед неумолимым роком? Ху Тао сочувствовала своему другу и поэтому находилась рядом, но что она могла посоветовать? Как утешить? Но если все так, как она говорит, что тогда значат слёзы, которые проливал вчера ночью Тэки? Истинны ли они или все-таки это выученные слёзы, послушная реакция существа, считающего, что именно таким образом должен выглядеть раскаивающийся настоящий человек? — И все-таки… разве только возможность физической смерти дает право называться живым человеком? Но Ху Тао ничего не сказала на это, только оторвала колосок — тот скрипнул влагой — и ухватила зубами, улыбаясь при этом широко и беспечно. Кадзуха смотрел на нее, ожидая ответа, сердце забилось быстрее, он знал, что Тао останется непреклонной и все же хотел услышать ответ. Когда прошло несколько минут и последняя реплика окончательно растаяла в воздухе, забытая, Кадзуха отвернулся и снова вскинул взор в небеса. В этот момент Ху Тао произнесла: — Что ты имеешь ввиду? Но Каэдэхара и сам не знал. Этот разговор, заранее тупиковый, потому что они не смогут прийти к компромиссу, был начат им из скуки и любопытства. В споре рождается истина? Но это даже не спор, потому что переубедить хозяйку ритуального бюро в деятельности, в которой она находилась с малых лет — невозможно. Это всего лишь праздная беседа и не более того… Так убеждал себя Каэдэхара, но в глубине души понимал — не поэтому он сейчас пытается выведать тайну жизни и смерти у подруги. Кадзуха желает убедить себя в том, что не во всем Тао могла быть права. — Есть что-то пострашнее физической смерти. Например… забвение. Когда ты стерт из памяти других людей, когда ты исчез. Разве это нельзя считать смертью? Человек может умереть в буквальном смысле, но после него останутся его деяния, и он будет жив в умах других. А другой может остаться в живых, скитаться по свету, встречаться на пути другим, но о нем никто не помнит. Он безымянное создание, брошенное и ничтожно малое; настолько крошечное и занимает так мало места, что даже смерть не видит его. Настолько нелюбимое никем, что бессмертие ему проклятие. Нет никого, кто способен заметить в нем жизнь, нет никого, кто увидел бы в нем человеческое. Разве это не хуже физической смерти? — Ты говоришь о конкретном человеке? Из-за него ты разбит? — Он не человек. — Тогда кто? — Не знаю. Но мне кажется, он уже умирал. Искусственное создание, кукла, о которой однажды все забыли. Он не испытывает холода, но одевается по погоде. Не нуждается в еде, но бесподобно готовит. Ему не требуется сон, но он спит. Каэдэхара говорил как на духу, он не мог держать в себе беспокойства и хотел поделиться им с кем-нибудь. Или не с кем-нибудь. С Ху Тао. Она сказала: — Ты привязался к нему? Это создание, о котором ты говоришь… причинило тебе боль? — Он считает, что ответственен за все грехи, которые совершил. И не берет во внимание то, что заслуживает прощения. — Будь осторожен с собственными чувствами. Смерть всевидящая. Пусть кукла и скрывается от нее — к тебе, как к смертному, она нагрянет в положенный срок. Но знаешь… Ху Тао оборвала фразу на полуслове и вздохнула. Она поднялась с земли, в ее густых волосах запутались веточки и стебли цветов. — До тех пор ты можешь подарить ему горсть своих чувств и сделать из него живого человека. Хозяйка похоронного бюро ушла и до Кадзухи донеслось ее пение в ночи:

Нет никаких известий о тебе, В морской дали не видно островка, И средь равнины вод, Качаясь на волне, Лишь белоснежные восходят облака...

Когда Ху Тао запела, все тело Каэдэхары охватила дрожь. А он ведь успел забыть эти стихи… Он помнил, как однажды ему приходилось петь их на причале ночью, но тогда он думал, что находился там один и никто не мог слышать его. Это был единственный раз, когда он что-то говорил морю, до этого и после — молча наблюдал. Слова причиняли боль: тянущую тоску от невозможности встретиться с кем-то знакомым. Ху Тао повторяла и повторяла стихи, пока голос не стал совсем неразличимым вдали. Но откуда она могла их слышать? Неужели наблюдала за ним тогда у причала? Обычно Ху Тао привлекала иная поэзия… Кадзуха улыбнулся и ветер донес до него запах грозы и листвы. Тэки, что встретился ему на пристани, разве он не должен был отпугнуть Каэдэхару еще тогда, когда Кадзуха учуял опасность, исходящую тугими потоками от него. Разве не должен был рассечь ему грудь клинком, когда тот раскаивался? Отчего же пожалел? Отчего позволил перебинтовать свою руку и позволил остаться на пристани в дождь, прекрасно осознавая, что такие ночи принадлежат лишь ему и покойному другу? Каэдэхара ни с кем с тех пор не делил ливни. Но Тэки… Враг… враг, который проливал жгучие слезы и горько сожалел о чем-то. Враг, что доверился своему врагу. Так считал Тэки. И Каэдэхара был почти в этом уверен. Уверен с тех пор, как услышал случайное признание, в первую ночь, которое слетело с языка быстрее, чем тот успел подумать. «Даже, если эти мысли долгие годы съедали изнутри?» Разве такое говорит враг? Враг Кадзухе оказался ближе кого бы то ни было. И Кадзуха, прекрасно осведомленный в том, что не стоит связываться с ним, все равно выбрал довериться. Потому что в тот момент чувствовал не только опасность. В юноше, сошедшем с сумерского корабля, он заметил осторожность и страх причинить боль ближнему. Еще не ведая, чем для него обернется новое знакомство, Каэдэхара понял, что юноша в небесно-голубых одеяниях хоть и несет на себе отпечаток гроз, но давно не является ими. И решил, что, чем бы это не закончилось для него, он не отступит. Кадзуха встал с холодной сырой земли и пошел обратно, к городу. А если быть точнее, на пристань. Темная ночь отступала и небо отливало серебром, готовое к золоту рассвета. Только бы успеть! Только бы Тэки был там!