Скарамучча прождал час, два, три, но никто так не пришёл. Близился рассвет, а вместе с ним удалялась его встреча с Каэдэхарой. Он знал, что как только солнце поднимется над горизонтом, стоит уйти. Потому что дальнейшее ожидание бессмысленно. «Как будто сейчас оно имеет хоть какой-то смысл», — горько усмехнулся Скарамучча и, сняв шляпу, аккуратно положил ее подле себя. Ее шлейфы спускались с пирса и касались голых голеней, приятно щекоча. Кем он был в этот момент? Тэки, что хотел удержать возле себя человека? Скарамуччей, что винил себя за прошлое? Или безымянным Кабукимоно? И кем его видит сам Кадзуха?..
Скарамучча безразлично наблюдал за тем, как из-за горизонта показывались первые солнечные лучи — они на мгновение ослепили, но тут же смягчились, наверное, понимали, что сейчас их свету не рады. Скарамучча ощутил то же самое, что в первую ночь, когда назвал вымышленное имя. А именно: нежелание останавливаться, нежелание уходить, нежелание покидать место, которое стало родным. Он знал, что не вернется, стоит ему покинуть порт, а жить будет с чувством незавершенности. Помилование ощущалось хуже мести. И все же, он поднялся на ноги, не в силах обернуться назад.
Скарамучча смотрел на спокойную гладь воды, на ее прозрачность, почти что призрачность и понял, что Кадзуха смотрел на эту же воду изо дня в день, то есть ждал здесь кого-то точно также, как сейчас это делал сам Скарамучча. В груди болезненно что-то сжалось, это было жгучее чувство, которое он прежде не испытывал. Он понимал, что не достоин находиться рядом с самураем, что любой будет лучшей кандидатурой, чем он, но все равно ревность разливалась и томила.
— Это неважно. Я могу с этим справиться сам, — сказал Скарамучча вслух, поднял с земли шляпу и, резко обернувшись, готовый уйти, неожиданно встретился с глазами, что походили на маки.
Белокурые волосы стоявшего человека напротив были так близки, что ветер поднимал их и Скарамучча ощущал, как они ласкали его щеки. Ленту, что стягивала их в небрежный хвост, Кадзуха потерял, так что они рассыпались по плечам. Скарамучча молчал, взирая на подоспевшего спутника снизу вверх, и не мог произнести ни слова. Возможно, потому что не мыслил, что его мечта еще раз увидеть эти глаза могла исполниться. «Так близко…» — подумал Скарамучча. И неожиданно вспомнил сон.
Сон, приснившийся ему в первый день по приезде в Ли Юэ. Он видел человека, незнакомца, чьего лица никогда не встречал, в чьих волосах различалась багряная прядка, но то не был Нива. Нива был мертв и не снился Скарамучче долгие-долгие годы. Да, совершенно точно, Нива пел ему песни данным-давно и он видел его глаза также близко, Скарамучча раньше видел Ниву во снах, но… то в недавнем сне были не его глаза. Похожи, чертовски похожи, но не могли быть ими. Во сне он повстречал Каэдэхару Кадзуху. И в том сне он видел Скарамуччу насквозь. «И кто кого еще забыл…», — подумал Скарамучча, уколовшись о чувство вины и горечи.
Кадзуха молчал и по взгляду было непонятно, что он думал. Так они стояли в молчании несколько минут и, когда Скарамучча не смог больше выносить взгляд, отвернулся обратно к морю.
— Прости меня, — вдруг вымолвил Каэдэхара.
Скарамуччу будто обдало пламенем, от этих слов к горлу подкатил ком.
— За что ты извиняешься? — от долгого молчания голос охрип и царапал горло.
— Я не сдержал обещание.
— Пустяк. Эта ночь была по-особенному холодная. Смертные слишком слабы и чахнут от легкого мороза, ты правильно сделал, что не пришел сидеть у воды сегодня.
Вдруг Кадзуха рассмеялся, тихо и ненавязчиво, чем вызвал недоумение у Скарамуччи. Каэдэхара опустился рядом на пирс и взглянул на спутника.
— Зато ты не чувствуешь холода, правильно?
— Правильно, — Скарамучча не мог понять, куда клонит Кадзуха.
— Тогда почему на твоих плечах плащ, защищающий от холода и дождя?
Скарамучча задохнулся от этих слов, но, конечно же, внешне это никак нельзя было увидеть. Как объяснить Кадзухе, что он не хотел, чтобы его шарниры были на виду?
— Ты можешь снять его, — вымолвил Кадзуха.
— В этом есть необходимость? Ты замерз? — Скарамучча встрепенулся, готовый, если что, протянуть одежду. Он еще не забыл, как после ливня Кадзуха дрожал, хотя и убеждал в том, что не замерз.
— Нет.
— Тогда я не хочу.
— Почему?
— Тогда ты уйдешь, как вчера.
Взгляд Кадзухи потускнел и опустился на кисти Скарамуччи, что смирно покоились на коленях. Рука Каэдэхары слегка дрогнула, взметнувшись по направлению к ним, но остановилась в нерешительности. Так и упала обратно. Скарамучча не заметил этого — остерегался зрительного контакта и смотрел вдаль. Скарамучча думал лишь о том, что сейчас он здесь лишний. Если Кадзуха приходил и продолжает приходить сюда каждый день, значит он ждал кого-то очень дорогого и Скарамучче стоило уйти. Но даже при таком раскладе, он не мог. Быть в тени… обычного смертного так унижало… Но ведь это возможность быть рядом с Каэдэхарой, и она разрушала всю гордость. Долго это продлиться не могло, но Скарамучча и не хотел вечности. Единственное, ему нужно было знать имя человека, которому Кадзуха пел у пирса. Поэтому, из губ вырвался самый слабый вопрос из всех заданных когда-либо:
— Как зовут того, кого ты дожидался здесь много дней?
Каэдэхара взглянул на него, немного округлив глаза. Скарамучча понял: ему невдомек, откуда он узнал его тайну. Но Кадзуха не стал развивать эту тему, покорно ответив:
— Не знаю. У него много имен. Всех и не перечислить, надо полагать.
Вопросительно взглянув на него, Скарамучча нахмурился.
— То есть, вы никогда не встречались?
— Я думаю, мы виделись однажды, но время стерло эту встречу из воспоминаний, — таинственные слова были произнесены с толикой сожалений.
— Как такое возможно, чтобы вы оба забыли?
Кадзуха проигнорировал этот вопрос, вместо этого, он начал рыться в своей сумке, Скарамучча наблюдал, не отрываясь, он не понимал, что такого важного ищет его собеседник.
— Вчера ночью ты угостил меня рыбой, а я пообещал тебе принести взамен подарок. Помнишь?
Так вот оно что. Не хочет оставаться даже в таком ничтожном долге. И как Скарамучча сразу не понял. Закатив глаза, он отвернулся.
— Мне ничего от тебя не надо, это был всего-навсего акт вежливости, не более.
— Тэки, — тихо сказал Каэдэхара.
— Это не мое настоящее имя. Не зови меня так. Если не хочешь меня называть обычным «кабукимоно», называй Скарамучча. Я оставил это имя, даже после того, как ушел от Фатуй. Но даже так, я не понимаю, для чего тебе это. Разве что, ты захочешь однажды вспомнить, как именовали того, кто разрушил целые инадзумские кланы.
Помолчав, Скарамучча добавил:
— Сколько имён я сменил — неважно. Сменю ещё столько же, если потребуется. Ни одно из них не значит ровным счетом ничего. Но ты… Ты умрешь — я назовусь Каэдэхарой Кадзухой. Как знак того, что моя любовь принадлежала тебе.
И это разбившееся о тишину признание Скарамучча запомнит навсегда. Он не говорил раньше ничего подобного, потому что никто и никогда не выбирал Скарамуччу и никто не приходил к нему после того, как Скарамучча оглашал свои грехи. Каэдэхара первый, кто не побоялся находиться рядом.
— А теперь тебе лучше уйти. Не думай, что я изменился, если мои деяния похоронило время. Не забывай, что находишься рядом с убийцей. Смотри, как бы я не причинил тебе вред, — вранье, которое чеканил Скарамучча, резало ножом.
На самом деле он мечтал сказать: «Останься рядом, я ни за что не сделаю тебе больно», он полоснет себя по горлу, но не тронет человека рядом. Но эти слова Скарамучча не произнесет, потому что не достоин сочувствия Кадзухи.
— Ты врешь, — сказал Каэдэхара без всяких сомнений. — Человек, которого я ждал здесь, назвался именем Тэки. Поэтому я его так и зову. Только всего. Другие имена, которые давали ему остальные, мне не интересны. Важно лишь то, как он представился передо мной.
Скарамучча взглянул на Кадзуху и замер.
— Ты не убийца. И передо мной ни в чем не виноват.
Затем Скарамучча почувствовал, как его подбородок уверенным движением тронула рука. Она слегка приподняла лицо Скарамуччи и мягко развернула в свою сторону. Подняв глаза на человека рядом, Скарамучча онемел. То зрелище, которое открылось перед ним заставило трепетать. Кадзуха вытащил из сумки две палочки и поджег их. Это были бенгальские огни, что сверкали и искрились, разлетаясь яркими точками вокруг. Но не это больше всего завораживало в тот момент. Глаза Кадзухи, в которых отражался свет, его улыбка, с которой он наблюдал за огнем, ослепляли сильнее, чем восходное солнце. И Скарамучче показалось, что в тот момент он почувствовал биение собственного сердца. На секунду ему показалось, словно он по-настоящему жив, что он жив и способен умереть прямо сейчас, в это мгновение, сразу же, когда догорит последняя искорка. Заметив, что на него смотрят, Кадзуха взглянул в глаза напротив и протянул Скарамучче вторую палочку бенгальского огня, которая тоже светилась и угасала. Взяв ее в руки, он не видел своих шарниров, не заметил даже, что Кадзуха не отпускает его руку, он смотрел лишь на улыбку Каэдэхары. Смотрел, как в его глазах отражалось мерцание. Кадзуха смотрел на него в ответ и под тихий шелест волн и шипение бенгальских огней, начал петь:
Нет никаких известий о тебе,
В морской дали не видно островка,
И средь равнины вод,
Качаясь на волне,
Лишь белоснежные восходят облака...
И все это длилось вечность, но было мало. Когда свет потух, все вернулось на прежние места, голос Кадзухи затих, в его глазах больше не было искр, но это стало неважно. Потому что Скарамучча заметил в них свое отражение. И он не успел осознать, когда оно смогло оказаться так близко, так, что он смог разглядеть свое завороженное лицо и каждый волос, что трепал ветер. Он готов был поклясться, что глаза Кадзухи в этот момент горели всепрощающей и милосердной любовью. В следующее мгновение почувствовал, как уголок его губ накрыли другие губы напротив. «Так близко…», — промелькнула мысль, но желания отстраниться не возникло. Так чертовски близко к нему никто не подбирался, еще никто не разбивал эту стену гордости и недоступности. Скарамучча не успел даже осознать, когда губы Кадзухи увлекли его в поцелуй, как двигались осторожно, чтобы не спугнуть. И… он сдался. Блаженно прикрыв глаза, Скарамучча услышал собственный сдавленный стон и в следующее мгновение, совершенно не контролируя себя, схватил руку Кадзухи. Почувствовав шероховатую поверхность бинтов, он тихо взвыл, и прижал ее к собственной груди. Зачем он это сделал? Ведь у него не было сердца. Так почему же все внутри перевернулось от осознания, что когда-то эта ладонь чувствовала нестерпимую боль? Ему было это неважно. Если будет нужно, он защитит ее, даже будучи куклой. Кадзуха стиснул своими пальцами его грудь и привлек ближе.
Еще ближе. Скарамучча почувствовал, как чужая кисть коснулась его бледных щек и провела вниз по шее, к ключицам, затем стянула плащ, оголив плечи, прошлась по стыкам шарниров, так нежно, будто он — совершенное существо, что достойно только таких прикосновений. Скарамучча был так близко к живому человеку, что стук сердца напротив отдавал в собственные уши, заставлял сливаться воедино, он чувствовал, будто оно у них одно на двоих. Он забыл о себе, Кадзуха целовал его так, будто готов отдать собственное сердце, лишь бы утешить и усмирить давнее страдание, будто его чувств хватит на них обоих. Он чувствовал, как от Каэдэхары исходил запах морской соли, что обволакивал его и растворял в безмятежном чувстве безопасности. Осмелев, Скарамучча приоткрыл рот и ненавязчиво провел языком по губам напротив, с безмолвной просьбой углубить поцелуй, и тепло разлилось внизу живота, когда он не встретил сопротивления, а почувствовал только бесконечное желание Кадзухи. Одна мысль, всего одна промелькнула в голове: «Только бы я смог стать смертным, только бы не проживать больше ни дня без этих губ, только бы мою вечность сократили до одного-единственного века». А затем, все закончилось.
Каэдэхара отстранился, переводя дыхание. Его взгляд блуждал по телу Скарамуччи, которое теперь не скрывала ни ночь, ни плащ и теперь-то Скарамучча знал, что именно хотел сказать Кадзуха вчерашней ночью, когда услышал признание от «Тэки»: «Почему ты не хочешь сказать мне правду?». Правду, что на самом деле он чувствовал в тот момент и все время с тех пор, как узнал Кадзуху. Правду, что больше всего на свете ему не хотелось умирать от клинка возмездия. Правду, что на самом деле не он был виновен во всех злодеяниях. Правду о том, что больше всего на свете мечтал лишь о прощении. Кадзуха увидел все эти ответы на свой вопрос в безмолвном взгляде напротив.
Но смысл заключался в том, что Скарамучча был прощен еще в тот момент, когда назвался врагом.
— Надо же, я больше не чувствую запах гроз, — вымолвил Кадзуха, тихо рассмеявшись.
— Та песня… Откуда ты ее знаешь? — спросил Скарамучча, не слыша последней фразы Каэдэхары.
— В детстве я слышал, как эту песню пел отец моей матери. Тогда я спросил у деда о ее значении, а он ответил, что много лет назад в нашей семье был человек, который пел ее в надежде, что к нему вернется человек, покинувший его.
«Нива…» — промелькнуло в голове у Скарамуччи и все внутри будто треснуло. Получается, Кадзуха ждал его не несколько недель, а многие-многие годы, покуда тянулся род Каэдэхара. Нива так и не дождался Скарамуччу и был убит.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Кадзуха, заметив тень грусти, упавшую на лицо Скарамуччи.
— Ты ее пел на причале?
— Откуда ты знаешь? — удивился Кадзуха. — О песне и о том, что я давно прихожу на пирс?
Скарамучча вспомнил нищего мужчину, которого встретил недавно. Он говорил о самурае и бенгальских огнях…
— Тебе дарили бенгальские огни?
— Да, несколько недель назад мне повстречался странный мужчина, он поведал мне о своей возлюбленной и сказал, что я должен зажечь бенгальский огонь с тем, кого так долго ждал. Он не взял моры.
— Я видел его сегодня и подал милостыню, он рассмеялся и сказал, что плата за товар все-таки пришла. Выглядел он скверно. Он сказал, что каждый день и каждую ночь наблюдал, как одинокий самурай стоял у причала и смотрел вдаль.
— Надо же! Выходит, эти бенгальские огни твой мне подарок, — грустно сказал Кадзуха. — А я так тебе ничего не принес.
— Не бери в голову. Он — обычный шарлатан.
Кадзуха покачал головой и усмехнулся, все-таки тот мужчина угадал по его взгляду тоску по любимому.
— Ты подарил мне нечто большее, чем просто бенгальский огонь.
— И что же это? — задумался Кадзуха.
— Сердце.
И это простое слово вызвало улыбку на лице Скарамуччи.
— Вчера после ливня, я хотел сказать тебе… — Кадзуха осекся. — Ты первый человек, с тех самых пор, как умер мой друг, с кем я разделил дождь,
Тэки.
Каэдэхара взглянул на свою перебинтованную руку и Скарамучча внезапно понял, отчего вчера Кадзуха вел себя странно после ливня.
— Твоя рука… Это как-то связано с ним?
— Он умер за свои идеалы, а я был слишком слаб, чтобы смириться. Его потухший глаз бога оставил на моей руке ожоги.
— Он оставил тебя в одиночестве.
— Мне не в чем его винить, — просто ответил Каэдэхара, потупив взгляд.
Злость и горечь затопили сознание Скарамуччи, он не мог поверить в такое оглушающее спокойствие Кадзухи, он не мог поверить, что этот человек способен так просто вынести любое страдание. Каэдэхара, разве он… заслужил такое?
— Я не оставлю тебя.
Эти слова были сказаны настолько тихо, что, не славься Кадзуха превосходным слухом, наверняка упустил бы их в шуме волн. Но даже так, он сомневался, что верно услышал, настолько это было нереально.
— Что ты сказал?
— Я говорю, что никогда не оставлю тебя. Мои идеалы, остатки моей чести, моя жизнь и достоинство ничего не значат перед твоей любовью. Если благодаря мне ты счастлив, я не покину тебя. Если моя смерть способна причинить тебе боль — я не умру. Я рад, что ты меня дождался, — сказал Скарамучча и переплел свои пальцы с пальцами Кадзухи.
Рассвет застилал Ли Юэ, Тэки смотрел ввысь и Кадзуха видел, как в его глазах отражалось голубое небо.
Конец
