Сказ о том, как Федька кота диковинного просил-просил да выпросил

Имя твое для меня молитва, Я повторяю его не трижды. «Имя твое» Даша Медведева

Федя смущенно опустил длинные ресницы — осознание того, что Иван сделал для него практически невозможное теплой волной разливалось по телу, учащая сердцебиение и окрашивая щеки в цвет летнего заката. Не переставая улыбаться, он обернулся к клетке и поглядел на котика — тот сидел в дальнем углу, потревоженный его восторгами и с любопытством глядел на них яркими глазами, словно два лазурита. Размером он был не более Пряника, разве что попушистее, да лапки были короткими и массивными. Государь смотрел на него нахмурясь и думал: «И вот за это я уплатил столько денег? Его ж не хватит даже на шапку!». Но нет, не за зверя диковинного он отдал добрую часть казны, а за Федькину радость — Федя опустился на колени перед клеткой и глядел на животинку счастливыми, полными восторженных слез глазами, а когда он обернулся снова к государю, то взгляд его снизу вверх был ровно таким, каким глядят на Господа Бога, губы у Федьки дрожали — он весь был одно сплошное обожание. — Царенька, погляди какие у него глазоньки! — проговорил он, снова оборачиваясь к котику. — Голубенькие! — И правда, — пригляделся государь, — как твои прямо. Котик тем временем подошел к решетке и любопытно просунул нос между прутьями. Несмотря на маленькие размеры, то точно был манул — серенький с рыжеватыми переливами, с полосатым хвостом с черным кончиком и низко посаженными ушами, отчего голова его была похожа на совиную. На головке его между ушей меховыми веснушками рассыпались круглые темные пятнышки, спускаясь почти до носа, а по щекам от внешних уголков глаз тянулись характерные светлые полосы с черным контуром. От розового носика разлетались длинные белые усы. Мордочка у него была совершенно дитячья. — Государь мой, да он же маленькай! — умилился Федька, снова оборачиваясь и глядя на Ивана полными восторга глазами. — Котеночек он! Верно? — обратился он к турку, склонившемуся подле в земном поклоне. Тот выпрямился, поглядел на Федьку, потом на государя и почтительно протянул царю грамоту, переданную ему султаном, поцеловав полу Иванова платья и только после отвечая на Федькин вопрос. — Бебекь, — подтвердил он, кивая и показывая два пальца, и изображая, как качают на руках младенца. — Дитя, — повторил он по-русски с акцентом. — Котеночек! — воскликнул Федька, просовывая пальцы в клетку. — Ему два месяца всего! Иван вздрогнул и хотел было схватить глупого мальчика за шиворот да поднять, но турок сказал, улыбаясь и показывая ладони: — Ручной! Любить человек. Жить с человек. Не кусать. В подтверждение его слов, котенок понюхал Федины пальцы и поставил на них широкую лапку, второй опершись на золоченые прутья и вытягиваясь на задних, носом просовываясь в решетку и издавая совершенно кошачье мяуканье. Федька склонился к нему и заворковал ласково: — Ах, какой же ты хорошенький! Маленькай, миленькай! Долгожданный мой! Он просунул указательный палец другой руки сквозь прутики и погладил мануленка между ушами, отчего тот с любопытством задрал голову. — Отопри, желаю достать! — молвил Федор высокомерно, поглядев на турка. Тот в свою очередь обратил взор на царя, испрашивая дозволения. Иван Васильевич хоть и хмурился, да все ж кивнул, и осман золоченым ключом отпер дверцу, поклонившись Федьке. Котик тут же высунул голову, осматриваясь, но из укрытия своего не вылезая. — Не пужайся, — проговорил ласково Федя, медленно протягивая руки к зверьку, чтоб не спугнуть и забирая того к себе на колени. — Славненький, котеночек мой царский, — ворковал он, склоняясь к котику, отчего сережки его звякнули и качнулись. Мануленок тут же заинтересовался и поднялся на задние лапки, передние уперев Федьке в грудь и носом пытаясь дотянуться до серег. Юноша хихикнул и наклонил голову, повернув ее вбок, чтоб манулу было удобнее. Котенок сразу протянул ловкую лапку и ударил по изумрудным капелькам. — Гляди, свет мой, он тоже сережки любит, — рассмеялся Федька, снимая украшение и играя с котенком. — Весь в хозяина, — снисходительно улыбнулся Иван Васильевич, сам он таких лобзаний с животинами не понимал, но глядеть на такого Федю было ему в радость. — Дозволь с собою взять, — Федька обернулся и поглядел на царя самым своим умоляющим взглядом, складывая соболиные брови домиком. Одной рукой он придерживал котенка, увлеченного его сережкой, а второй взял Ивана за руку, прижимаясь губами к прохладным пальцам. — Пожалуйста, любовь моя! — Федя, — начал было государь, но Федька глядел так жалобно, что он лишь вздохнул — спорить с ним не имело смысла, Феденька все равно бы сейчас победил. — Поднимись, у тебя руки ледяные, — сказал он, помогая Феде встать — в подвале и правда было студено. — Токмо днесь, — сдался он окончательно, — опосля пусть живет как положено зверям. — Спасибо, государенька, счастье мое! — Федька улыбался так нежно, как улыбался только Ивану, да и то не всегда. — Слышал, Боярин, государь тебе дозволяет остаться в его покоях, — весело проговорил Федька, прижимая к себе котика — он уже знал, что сегодня перетечет в завтра, а завтра в послезавтра. — Токмо ты веди себя хорошо. — Не нравится мне это имя, — молвил вдруг государь, поглядев на манула, а после на Федора. — Отчего же? Славное имя, я давно его выдумал, еще когда ты в Лавре молился, — Федька, улыбнувшись, посмотрел в очи царю и спросил, — желаешь сам его назвать? На радостях он готов был поступиться своей придумкой, если это осчастливило бы государя. Кроме того, Федька подумал, что может тогда Иван Васильевич проникнется к манулу сильнее. — Желаю, — кивнул Иван, поглядев Феде в глаза очень странным взглядом, смысл которого Федька не разумел. — И как же? — уточнил он. — Ваней, — серьезно отвечал Иван Васильевич, не меняясь в лице. — Ты потешаешься? — Федька приподнял брови — где это видано, чтоб называть котенка именем государя, это было слишком даже для него, а Басманова считали самым охальным человеком во дворце. — Нет, я вполне серьезен, — Иван улыбнулся самыми уголками губ, заправляя рассыпавшиеся Федины кудри тому за ухо. — Я приметил, что тебе это имя любо, да ты отчего-то не решаешься его вслух произносить. Будет тебе наука. От этих слов Федька лишился дара речи, щеки его запылали, сердце пропустило удар и пустилось вскачь — очень, очень редко он позволял себе произносить имя возлюбленного своего государя, но то было тише шепота, и он совершенно не ожидал, что Иван Васильевич это когда-нибудь расслышит. Он глядел на царя широко распахнутыми глазами и беззвучно шевелил пересохшими вмиг губами. — Ты… — он запнулся. — Ты желаешь…? — наконец произнес он, не смея договорить до конца. — Желаю, — кивнул Иван, глядя на Федю ласково. — И ты дозволяешь?.. — уточнил Феденька, глаза его заблестели, и он сморгнул, чтоб не расплакаться. — Наедине, — подтвердил царь. — Государь мой, — Федька прижался лбом к его плечу, тихо вздыхая. — Любовь моя, свет мой… Он хотел бы выразить словами, как много это для него значит, но он не умел и только тихонечко всхлипнул от переполнявших его чувств — он знал, что обращаться к Ивану по имени так дозволено было только Насте да матушке с батюшкой государя. Иван Васильевич тоже плохо умел молвить о своей любви словами, но дела его говорили громче всяких слов, и главное, что Федя понимал этот язык. Он обнял Федьку, прижимая к себе, гладя по волосам и целуя в лоб. Между ними возился маленький серый мануленок, которого Федька продолжал держать на руках. — Пойдем, радость моя, ты совсем застыл, — молвил наконец Иван. Федька только кивнул, глядя доверчивым, полным обожания взглядом на своего повелителя. Хотя глаза Федины были открыты, государь снова обнял его за талию и так повел из подземелий, поддерживая под рученьки, словно Федька был сговоренкой, а не царским воеводою. Тот, впрочем, совершенно не возражал — смущенный и обрадованный государевым предложением, он шел, погруженный в какой-то внутренний трепет, опустив ресницы и глядя на манула на своих руках да на сильные пальцы в золотых перстнях, что поддерживали его под локоть. Турок низко склонился, провожая царскую чету. За дверями дожидались опричники и Трубецкой, готовые проводить государя в покои. Дмитрий Тимофеич поглядел на диковинного котика — он никогда не видал такого прежде, а после скользнул взглядом по государю и его полюбовнику — первого он никогда не видел таким покойным, а второго — таким счастливым и смущенным. Когда дошли до покоев, Федьке уж не терпелось остаться наедине с Иваном и мануленком — все же ворковать с котом на глазах у опричников он себе позволить никак не мог. В опочивальне все было прибрано, неярко горели свечи, постель была перестелена, а спальники и холопы дожидались государя, чтоб помочь тому отойти ко сну. Дмитрий Тимофеич также хотел было войти за царем, но Федька прикрыл дверь прямо перед его носом: — Сам помогу государю, ступай, — молвил он, окинув Трубецкого надменным взором. Тот бросил растерянный взгляд на Ивана Васильевича, не желая подчиниться кравчему, но не смея перечить государю. Иван едва приметно кивнул — Федьку огорчало, когда его не слушались, а расстраивать сегодня Феденьку ему не хотелось, пусть мальчик думает, что Димитрий ему повинуется, нет греха в маленьком лукавстве. — Как прикажешь, Федор Алексеич, — он покорно опустил взгляд и низко поклонился. — Доброй ночи, царь-батюшка. — И вы оставьте нас, — обратился Федька к слугам, что дожидались царя в его покоях, окинув их презрительным взглядом. — А ты, Василий Андреич, вообще ступай прочь, не умеешь покой царя уберечь, уж я сам пригляжу, чтоб никто государя не потревожил, — Федька так зло поглядел на Лемешева, что тому сделалось дурно. Он хотел было что-то возразить, но Иван Васильевич бросил на него предостерегающий взгляд — довольно было того, что он не гневался за случай со страшим Басмановым, но спорить с Федькой он не дозволял. Слуги молча поклонились и удалились, прикрывая за собою тяжелую дубовую дверь. — Ты бываешь несносным, — молвил Иван ласково, целуя Федьку в лоб. — Оставь их, для них уж и так достаточная пытка мое к тебе расположение. Федька только самодовольно хмыкнул, поглядев лукаво в очи государю: «Это они еще последних новостей не ведают», — подумал он, предвкушая уж что будет, когда бояре узнают, что позволил ему царь — не то, чтобы он собирался хвастаться, но сплетни распространялись по дворцу с ураганной скоростью. Он посадил котика на постель и опустился перед ним на колени, чтобы продолжить свои нежности, но государь поглядел на них очень строго. — Федор, — молвил он, хмурясь, — не на постель же! Убери немедленно! — Государь, — Федька надул губы, — где ж ему тогда спать? — На полу, разумеется! — непререкаемо отвечал тот. — Он же деточка еще! Не можно ему на полу! — не унимался юноша. — Федя, — тон Ивана изменился, спорить дальше не имело смысла, — одеяло ему постели подле кровати, ежели тревожишься, но спать в моей постели кот не будет! Федька хотел было сказать, что это их постель, но вовремя замолчал и со вздохом стянул на пол шелковое голубое одеяло, под которым сам недавно почивал, и сложил его в несколько раз, делая высокую перинку и пересаживая туда мануленка. — Здесь поспи, Ванечка, — молвил он ласково, гладя пушистую спинку — от имени этого сердце его забилось маленьким воробушком. — Государь не дозволяет на постельке почивать тебе, голубчик, — добавил он, бросив обиженный взгляд на царя и обкладывая импровизированную кошачью лежанку шелковыми подушками. — Ну, полно, — улыбнулся Иван, поднимая Федьку с пола и притягивая для поцелуя. — Это всего лишь зверек, — и он поцеловал Федьку в приоткрытые уста, садясь на постель и усаживая полюбовника на свои колени. — Ты, кажется, обещался сам меня раздевать, — молвил он хитро, — приступай. Просить о таком Федьку дважды нужды не было — и ежели со своими одежами он справлялся раз через раз, то в раздевании царя ему не было равных, иной раз Иван Васильевич шутил, что надо было ему пожаловать Федьке чин спальника, а не кравчего, отчего они оба совершенно по-мальчишески хохотали. Государь тоже много преуспел в навыке раздевания молодых полюбовников, тренируясь на Федьке чуть не каждый день, а потому Федин тяжелый изумрудный кафтан скоро соскользнул на пол, упав прямо на манула, отчего тот испуганно мяукнул и заметался под тяжелой тканью, не умея найти выход. Федька и государь рассмеялись, и Басманов скользнул к питомцу, спасая того из тёмного плена. — Ну что ты, не пужайся! — он смеялся и никак не мог остановиться, гладя и утешая тем кота, но токмо больше пугая всполошенную животинку своим хохотом. — Мы не нарочно, да, государенька? — он весело поглядел на царя. Тот только покачал головой и закатил глаза — где ж это видано, чтоб так нянькаться с котом. Он переодел рубаху и лег под одеяло. Продолжая посмеиваться, Федька тоже разделся, собираясь уж снять Иванову косоворотку, но отчего-то передумал — было что-то особенно волнующее в том, чтоб носить одежду любимого человека, и он забрался в постель в рубахе, смущенно отводя взгляд. — А говорил, что носить не желаешь мою огромную рубаху, — усмехнулся государь, обнимая прильнувшему к нему Федора и целуя в макушку. — Я передумал, — отвечал лукаво Федька, пряча покрасневшее личико на государевой груди, — мне очень любо в твоей рубахе, — Федя шумно вдохнул и прошептал на одном дыхании, — Ванечка… Государь ничего не ответил, лишь тихо усмехнулся, обнимая Федьку крепче и засыпая в кои-то веки раньше своего дорогого мальчика. Федьке же не спалось, он все прокручивал в голове события последних часов и пузырился, и лопался от счастья, наслаждаясь теплом Ивановых объятий, звуком его дыхания да шорохами, доносящимися с пола — мануленок тоже не спал. Он попробовал запрыгнуть на высокую кровать, но обе его попытки оказались неудачными, и он дважды шлепнулся на толстые ковры с глухим ударом. Наконец он принялся жалобно мяукать, поставив передние лапки на постель и являя миру свои рыжеватые пяточки. Федька осторожно, чтоб не потревожить чуткий сон царя, выбрался из его объятий и поглядел на котика, прижимая палец к губам, уговаривая того замолчать. — Ш-ш-ш-ш-ш, тише, миленькай, ты разбудишь государя, — шептал Федька, протягивая вниз руки и поднимая маленькое легкое тельце на постель, — не буди его, он устал, — юноша ласково поглядел на спящего царя, — пусть отдыхает, не шуми, — он погладил котенка, отпуская и дозволяя тому самому выбрать себе местечко. — Ложись спать, ну же. Мануленок обнюхал Федьку, прошелся, осторожно переставляя лапы, туда-обратно по постели и забился наконец между подушками, словно в теплую мягкую нору. Лицо Ивана Васильевича и пушистый хвост разделяло расстояние едва ли с ладонь. «Он убьет нас поутру», — подумал с усмешкой Федька, аккуратно пристраиваясь к спящим Ваням и тоже засыпая. *** Несмотря на слова государя, сказанные в подземелье о том, что манула он дозволяет взять в опочивальню токмо днесь, ни заутра, ни спустя седмицу котенок никуда не отправился, хотя в зверинце ему уж было приготовлено местечко. Привыкший к тому, что Федька быстро теряет интерес к полученному, даже ежели очень чего желал, государь терпеливо ждал, когда тибетский котик будет позабыт, но казалось, что любовь к нему Федькина токмо росла. Он носился с ним повсюду и брал бы того даже на поварню, но тут уж государь выступил с решительным запретом. Из письма, переданного турком царю в ту ночь, Иван Васильевич и Федор узнали, что манул родился в зверинце султана, что был он с самого рождения забран у родителей и воспитан людьми, а потому считал их своими благодетелями и был ласков и игрив. Также султан даровал в придачу к котику и раба Ибрагима, коий сопровождал ценного зверя, зная об нем решительно всё и оттого был бы полезен теперь государю всея Руси в заботах о мануле. Ибрагим немного говорил на ломаном русском, был почтителен с Федькой и умел научить кота фокусам, а потому ему нашлось место при дворе Ивана Васильевича. Когда Федька бывал занят, он занимался с его питомцем — купал, чесал, кормил, дрессировал и прибирал за любимцем царева полюбовника. С Пряником манул тоже подружился, хотя рыжий его товарищ не сразу принял нового фаворита и сторонился того первое время, однако, уразумев, что тот еще котенок, взял под свою опеку и даже приносил тому дохлых мышей, которых ловил в дворцовых подземельях. Федькины амадины, что стояли теперь в его опочивальне, в которой он практически не жил, тоже весьма будоражили воображение мануленка, однажды он чуть не поймал одну нерасторопную пташку, за что был смешливо отчитан Федькой, а вот Ибрагим получил звонкую оплеуху, ибо плохо следил за манулом. Демка кота заморского побаивался да сторонился и все мыслил о том, каким же он вырастет здоровенным, ежели в два месяца он уже размером со взрослую кошку. Федька этим вельми забавлялся, бесконечно дразня холопа. Максиму Боярин — при всех, кроме государя, кота звали именно так — тоже пришелся по нраву, и он часто чесал и ласкал улегшегося на его колени манула, пока они играли в Фединой горнице. «Люб ты ему, погляди-ка», — говорил на это весело Федька. Удивительно, но обычно жадный до внимания, он готов был поделиться манульей привязанностью с Максимом. Как-то вечером Федька, обряженный в парчовый алый кафтан с золотыми узорами да подпоясанный золотым кушаком, расшитым драгоценными каменьями и вязаным на два узла, шел по коридору, постукивая каблуками карминовых сапожков. Его тугие, блестящие кудри подскакивали в такт шагам, а длинные рубиновые серьги, столь любимые Иваном, позвякивали и отбрасывали бордовые блики. На левой руке он держал своего обожаемого питомца, укутанного в шелковое пуховое одеяльце цвета спелого апельсина, в правой же нес широкий и неглубокий золотой кубок на невысокой ножке, украшенный чеканными виноградными гроздьями и крупными рубинами. Лицо его выражало такое высокомерие, будто он шел не по дворцу государя всея Руси, а по полю с холопами. При его появлении караульные почтительно опускали взгляды, не смея даже глядеть на царского любимца, направлявшегося к своему благодетелю — отношение Ивана Васильевича к Федьке Басманову было какое-то особенно трепетное в последнее время, чего нельзя было не приметить. Федор остановился пред тяжелой дверью, не утруждая себя даже просьбой — он лишь глянул презрительно на рынду, да вздернул бровь, как бы удивляясь, отчего дверь все еще не отворена. — Доброго вечера, Федор Алексеич, — поспешно проговорил тот, с поклоном распахивая дверь. Федька и не подумал ответить, проходя в государевы покои. Дверь за ним затворилась, и лицо его вмиг изменилось — сделалось веселым и игривым. Государь сидел за столом, заваленным бумагами и свитками и писал какой-то документ, не обращая внимания на вошедшего. Федька прошел к неубранному пока ставнями окну и поглядел на улицу — еще лежал снег, хотя март был в разгаре, и днем с крыш срывалась звонкая капель. В горнице пахло свечами и малиновым узваром, уютно трещали в печи дрова и скрипело перо по пергаменту. Басманов со своей ношей опустился на застеленную парчою скамью и принялся ворковать с манулом, который лакал что-то белое из подставленного ему кубка. — Умница мой, хороший котик, кушай-кушай, расти большой и пушистенький, — приговаривал он, улыбаясь ласково. — Глоточек за государеньку, глоточек за Феденьку… Иван Васильевич тем временем дописал и поднял глаза на Федьку, возящегося с котиком и только головою покачал, улыбнувшись. — Молоком поишь? — спросил он насмешливо. — Помилуй, государь, разве я позволил бы себе налить Ванечке молоко? Это чистые сливочки! — весело хихикнул Федька, опуская кубок, чтоб манулу было удобнее. — Ты с ним как девка с куклой, — рассмеялся Иван. — Ничего не девка, — обиженно пробормотал Федька, нахмурившись и надув губы. — Может, мне тебя женить? — Иван Васильевич откинулся на спинку кресла и весело глядел на Федьку, ему нравилось потешаться над своим возлюбленным мальчиком. — Чего? — Федька даже голову вскинул, звякнув сережками. — Нянчишься с ним, как с младенцем, — пояснил свою мысль Иван, — а так женушка б тебе дитя родила, вдруг ты будешь нежным отцом, — усмехнулся царь. — Фу! — Федька скривился. — И думать забудь! Мне никого окромя тебя не надобно! — он поглядел на государя с любовью и нежностью и улыбнулся. — Ты и сам не рад будешь! — Отчего ж это? — нахмурился государь. — А оттого! — Федька лукаво улыбнулся, грациозно поднялся и медленно прошел к его столу, глядя Ивану в глаза. Он положил свой сверток прям поверх царских бумаг и поставил подле кубок со сливками, отчего мануленок вынужден был выбраться из своего мягкого кокона, чтобы продолжить трапезу — сливочки он любил и отказываться от них не собирался. — Ты токмо вообрази, — говорил Федька, прикусывая губу и качая хорошенькой головкой, — это ж какая-то девка будет меня обнимать, — он бочком сел к Ивану на колени, обнимая того за шею, подтягивая колени и ставя каблучки на край кресла, — будет целовать меня, — он прижался к устам государя теплыми губами, целуя нежно и долго, проскальзывая в его рот ловким язычком, — будет меня касаться везде, — его руки заскользили по государевым плечам и груди, расстегивая пуговки платья, касаясь тонкой рубахи, опускаясь ниже, лаская бесстыдно. — А самое главное, — Федька состроил скорбную мордашку и поглядел в очи царю, — что мне придется, — он прильнул мокрыми скользкими поцелуями к Ивановой шее и наконец прошептал в самое ухо, — исполнять с нею супружеский долг! Федька сидел так тесно, что прекрасно чувствовал, какой эффект производили на царя его слова и действия, однако ж на всякий случай он поглядел на своего возлюбленного государя самым невинным взглядом — тот смотрел на него потемневшим от ревности и страсти взором, столь хорошо знакомым Федору. — А я ведь не желаю! — тихо добавил Федька, вспорхнув густыми черными ресницами и сглаживая впечатление от своих речей. — Я желаю токмо тебе одному принадлежать, — он глянул на Ивана, не поднимая головы, отчего взгляд его показался скромным и невинным. — Любовь моя, жизнь моя, Ванечка… Его лепет был остановлен грубым, властным поцелуем. Федьке казалось, что Иван сломает ему ребра, так сильно он прижимал его к себе. Раздался треск рвущейся ткани, длинный кушак скользнул на пол, золотые пуговки разлетелись внезапным салютом, потревожив увлеченного кушаньем манула, привыкшего уж к странному поведению своего хозяина и его любимого человека. Испугавшись прилетевшей прямо в его пушистый меховой бок тяжелой пуговицы, кот громко мяукнул и подскочил, разливая остатки сливок по государевым бумагам. Еще более напуганный упавшим кубком, он задел и чернильницу, и банку с кварцевым песком, все это расплескалось и рассыпалось, погружая в полнейший хаос царские документы. Сам виновник мгновенно спрыгнул со стола и скрылся под лавкой — шума тибетский кот не любил. От грохота Федька вздрогнул и обернулся, в ужасе глядя на случившееся. Иван Васильевич успел уж нахмуриться и хотел было что-то сказать, как Федя закрыл ему ладошками глаза и рот и принялся покрывать его лицо мягкими, теплыми поцелуями. — Не серчай, не серчай, свет мой! Он не нарочно! Прости ему, — приговаривал он, не позволяя Ивану молвить ни словечка. — Ты же добрый! Ты самый добрый человек на свете, ты не станешь сердиться, — Федька скинул кафтан и рубаху. — И я так люблю тебя! Пойдем ужо в постель, — он поцеловал Ивана в губы, снова оплетая его шею голыми руками, прижимаясь и ласкаясь. — Я так хочу тебя, — прошептал Федька, спускаясь поцелуями ниже. — Ох и хитрец же ты, Федька, — вздохнул государь, решив, что документы уже безнадежно испорчены, а вечер еще может быть спасен и даже весьма приятен. — Накажу тебя, сам все будешь переписывать, — рассмеялся он, подхватывая Федьку на руки и направляясь с ним к постели. — Я уж лучше как-нибудь иначе искуплю свою вину, — хихикнул Федя, целуя государя в губы, а после откидывая голову назад и наблюдая за оживающими в свечном свете ангелами на потолке — ему казалось, что он тоже парит с ними в небесной вышине, потому что разве может на земле человек быть настолько счастливым, насколько был сейчас Федька Басманов, молодой, охальный и обворожительный царский кравчий, всецело влюбленный в жестокого, властного и деспотичного государя всея Руси, готового ради Федьки решительно на все, даже быть ласковым и милостивым со своим мальчиком, потому что любовь не спрашивает государь ты али холоп, хорош ты али плох, добр али суров — она просто случается, долготерпит, на все надеется и все прощает, даже испорченные царские указы.