Сказ о том, как Федька кота диковинного просил-просил да выпросил

На дворе стояла середина апреля, всюду щебетали птицы, предвкушая скорую полноценную весну. Снега таяли уже несколько недель и на дорогах стояла распутица, жидкая черная грязь смачно хлюпала под копытами быстроногих коней, обдавая брызгами снежные еще обочины. Деревья стояли голые и еще черные, украшенные только нахохлившимися сизыми голубями и набирающими силу почками. Небо сияло лазурью, не омраченное тучами, лишь изредка спешно текли по нему белые сахарные облака, писанные будто пастелью. Солнце грело и заставляло сердце ликовать. Широкий царский двор в Слободе был покрыт деревянными настилами, устеленными дорожками ковров, чтоб посетители дворцовые не замарали сапог. Сам государь на двор выходил редко, пользуясь переходами. По широкому двору с сияющей высокомерной улыбкой шел неповторимый царский кравчий, юный красавец Федька Басманов. Он чуть морщился, иногда глядя под ноги и стараясь ступать там, где ковры были посуше. При появлении его разговоры смолкали, черные стайки опричников почтительно расступались, пропуская государева фаворита. Федька сиял, что начищенный пятак. Изумрудный его кафтан, подпоясанный алым кушаком и украшенный золотым шитьем, словно напоминал о скором приближении весны. Шитый сапфирами темно синий охабень его был подбит соболями, на ногах блестели красные сапожки, расписанные цветами да птичками. Мурмолки на Федьке не было, ибо было тепло и шапку он надевать отказывался. Длинные изумрудные серьги свисали ему до плеч, позвякивая при каждом шаге. Ступал Федька нарочно неспешно и величаво, поглядывая на присутствующих при том проходе несколько свысока. Шел царский полюбовник не один. В руке он держал кожаный поводок тонкой выделки, расшитый серебряными нитками и жемчужинами, а на поводке том вел он кота своего диковинного, заморского, манулом зовущегося. Ошейник у кота был такого же серого материала, но изукрашен яхонтами лазоревыми, ибо глазки у кота, вопреки обещаниям Ибрагима, не сменили цвета и остались голубыми, как у самого Федьки. Это было неизменным поводом для государевых шуток, но Федька не обижался таким сравнениям, а лишь еще сильнее ластился к Ивану. За проведенное во дворце время манул подрос, опушился еще паче и изрядно потолстел. Этот кот определенно вытащил счастливый билет и оказался в самом невозможном, но самом подходящем для себя месте. Его чесали, ласкали, кормили с рук и тискали беспрестанно, а так как нраву он оказался кроткого и ласкового, оттого что взят был к людям еще котеночком, то получал он от всего этого истинное наслаждение. Манул шел, мягко ступая своими тяжелыми лапами чуть впереди Федора, изредка на него оглядываясь, проверяя на месте ли хозяин. — Ты хороший мой котик, Боярин, смотри как холопы государевы спины гнут, нас с тобой приветствуют, — тихонько говорил ему Федька, посмеиваясь. На людях кота звали Боярином, но наедине Федька ласково называл его Ваней, Ванечкой, Ванюшей… и оборачивалась тогда на Федора не одна, а две пары глаз — одни круглые лазурные, а вторые ласковые, цвета грозового неба. Так и повелось с тех пор меж ними, открывая новую глубину их близости да сплетая их души еще крепче.

Конец.