Странствие

Ливень весенний — Как же преобразился мир! Как стал прекрасен! — Тиё-ни (1703-1775)

Наблюдать за тем, как отчаянно Мэзуё пытался медитировать, было забавно. Со стороны это зрелище представляло собой самый болезненный процесс, напоминающий изгнание мстительного духа из одержимого, и Кадзуха, издали наблюдая, не мог сдержать улыбки. Стоял погожий денек, густо плыли облака, подгоняемые ветром, и сквозь них виднелось голубое небо. Погода налаживалась, вместе с ней оживали и люди, уставшие от бесконечных ливней. Кадзуха выбрался из деревни, в горы, чтобы насладиться пейзажами, ухватить всем своим существом воздух, пение птиц, бесконечный простор и свободу. Он знал, что это невозможно — ощутить полностью, впитать всю без остатка природу невозможно, сколько не пытайся. Одного его тела, души и сознания мало. А слов еще меньше, так что Кадзуха уже с полчаса не мог вывести ни строчки в своей потрепанной тетради. Винить себя в этом бессмысленно, однако, несмотря на внешнюю безмятежность, его все-таки тревожила эта деталь. Ведь поэт для того и носит на себе роль поэта — для выражения невыразимого. А Кадзуха млел перед вселенским и выдавить из себя ни строчки не мог. И когда все-таки получалось ухватить нечто чувственное, это не его была заслуга. А чего-то божественного. Вдохновения. Отводить глаза Кадзуха мог только от двух вещей: природы и любви. Это ветки двух деревьев, что переплелись между собой… И выдержать глубину их взглядов приравнивалось к самоубийству. Или прозрению. Поэтому Кадзуха предпочитал только косвенно касаться их, но никак не дотрагиваться напрямую, только чтобы не сжечь всю свою плоть дотла. Повертев в руках карандаш, Кадзуха бросил рассеянный взгляд на напряженную спину своего сегодняшнего спутника. Мэзуё не хотел идти с ним, говорил, что погода не подходящая, идти далеко, а любование природой — просто чушь. И еще много чего Кадзуза услышал по дороге сюда. Однако от него не укрылось то, как время от времени Мэзуё вскидывал голову вверх и глядел на облака широко раскрытыми глазами, а ветер подхватывал вуаль его шляпы и трепал волосы, так что хотелось даже ухватить их в паре штрихов на бумаге. Прогулки наверняка служили для него вдохновением, Кадзуха мысленно запомнил это, и сейчас, сидя под раскидистым деревом, он глядел на Мэзуё раздраженного, весь вид которого выражал мятеж. Кадзуха оставил его так, одного со своими мыслями, около получаса назад. Он сказал, что духовная практика будет для него полезна, но на самом деле это служило лишь предлогом. Конечно, Кадзуха желал Мэзуё добра, зарекся помочь ему обуздать собственный нрав и именно поэтому терпел все его выходки. Но сейчас хотелось побыть одному. Это осознание пришло в тот момент, когда они поднялись высоко в горы и Кадзуха немного пожалел, что не вышел сюда в одиночестве, а взял с собой спутника. Будучи окруженным высокой зеленой травой, ручьями и сияющим небом, ему захотелось впитать это, ни с кем не разделяя. Так оно и было, однако этот недовольный вид Мэзуё уколол виной, а внутренний голос постоянно отвлекал и заставлял нет-нет да бросить взгляд на него. Тяжело вздохнув, Кадзуха поднялся, беря с собой блокнот и карандаш, и направился к спутнику. Легко касаясь кончиками пальцев высокой травы, своей воздушной походкой Кадзуха приблизился к Мэзуё. Тот опустил голову и тяжело дыша, вцепился руками в колени, оставляя красные полосы ногтями. Видимо, таким образом, заставлял себя сосредоточиться. Ругнувшись про себя, Кадзуха отвел глаза, он думал о том, как безответственно поступил, оставив его самого вариться в собственных мыслях без возможности отвлечься. Какой же наставник поступил бы также? Подойдя ближе, он коснулся плеча Мэзуё и слегка сжал его, показывая жестом, что он может прерваться на минуту. — Давай я помогу тебе. — Смотришь на меня свысока, Каэдэхара Кадзуха? — сказал он вкрадчиво, как лисица. — Мэзуё, взгляни прямо перед собой, — произнес Кадзуха, присаживаясь рядом. Мэзуё вздрогнул, но послушно обвел взглядом равнину. Он, сбитый с толку, посмотрел на Кадзуху своим недоверчивым взглядом, ожидая чего-то. Но ронин молчал, ему все никак не удавалось подобрать нужных слов. — Это все твой дом. Кадзуха широким движением обвел рукой весь открывшийся перед ними пейзаж и добавил: — Этот дом способен выдержать твою боль и твою радость, всю разрушительность твоего гнева. Он не отвернется, услышав злостные слова в свой адрес и не предаст, если ты захочешь стереть его с лица земли… Но Мэзуё прервал задушевную речь Кадзухи, резко и грубо, голос дрожал и сбивался: — Этот дом не заплачет, если я умру и не убережет меня от зла, что царит повсеместно. Этот дом не укроет от дождя, не спасет от страданий, не остановит войны и не ответит на мольбы. Он лишь молча посылает мор, голод, горе и смерть. Мэзуё взглянул на Кадзуху и уже не цеплялся за свои колени, не выглядел утомленным от медитации. Он отвернулся и смотрел куда-то в пустоту. В Гандхарве они были уже чуть больше двух недель, но чертовски мало говорили, не знали, куда направятся дальше и причин, по которым согласились на это странствие. Не обсудили произошедшее в пещере и старались избегать общества друг друга. Кадзуха убеждал себя, что все это случилось из расчета, из необходимости и долга. И не имело значения, что они скажут друг другу. Будут эти слова, наполнены ядом или сладостью. Так получилось, что абсолютно на все у них расходились мнения. И что говорил Кадзуха, с тем не соглашался Мэзуё. Как и сейчас. — Сядь напротив меня, — попросил Кадзуха. — Зачем? — Ты все поймешь, когда доверишься мне и сядешь напротив. Вздохнув, Мэзуё подчинился. Он встал со своего места и сел лицом к лицу к Кадзухе. Их колени почти соприкоснулись, а расстояние между ними стало так коротко, что Кадзуха мог протянуть руку и коснуться волос спутника. — Ты говоришь, что дом жесток. Пусть так. Но ты живешь лишь потому, что жив он. Он породил тебя и дал возможность чувствовать. — Мне нет до этого дела, — Мэзуё скривил губы. — Создал и выбросил, как ненужный хлам. Вот что сделал твой «дом». Кадзуха увидел, как в зрачках напротив блеснула ярость, как нахмурились брови и сжались губы. Все нутро кричало о том, как ему некомфортно с Кадзухой, как хотелось сбежать, но Кадзуха будто лишил Мэзуё движения, запер в клетке своими словами. Или, наоборот, даровал слишком много свободы. Кадзуха решил положить конец их недомолвкам и недоверию. Расстояние между ними должно стать короче, если они хотят обойти весь Сумеру. Кадзуха подумал о том, как давно у него не получается писать. Пустые страницы с выведенными на них оборванными строчками о том, о сем. Это была пустота, невозможность выразить. Как и здесь. — Возможность видеть, — сказал Кадзуха и указал пальцем на свой глаз. — Возможность жить, — произнес, касаясь рук на коленях Мэзуё. — И возможность чувствовать, — закончил Кадзуха и дотронулся ладонью до его груди. Но не услышал сердцебиения. — Делает из тебя человека. В глазах Мэзуё промелькнул страх и Кадзуха подумал, что перешел границы дозволенного. Однако никакой ответной реакции не последовало. Все замерло и насторожилось, Кадзуха пытался считать эмоции Мэзуё, но тот, медленно сглотнув, никак не реагировал. В воцарившейся тишине Кадзуха чувствовал порывы ветра, перешптывания листвы и собственное дыхание. Убрав руку, Кадзуха сказал: — Закрой глаза и доверься тому, что тебя окружает. Позволь мыслям утекать, словно вода сквозь пальцы или представь, будто каждая мысль — порыв ветра. Сейчас он тут, а через мгновение исчез. — А как же ты? — Я помедитирую здесь, с тобой, — улыбнулся Кадзуха. Сказав это, Кадзуха поднял с травы тетрадь и карандаш и, подождал, пока Мэзуё не настроится на медитацию и не закроет глаза, с легким прищуром вгляделся в лицо. То, что произошло сейчас, останется в памяти навсегда. На секунду Кадзухе показалось, будто ему удалось прикоснуться к тому больному месту, что так тщательно укрывал Мэзуё. Целительно было ли это или болезненно? Кадзуха не мог этого знать наверняка, однако, глядя сейчас на расслабленную позу сидящего напротив человека, что не сжимал колени, пока не побелеют костяшки, и не напрягал мышцы лица, пытаясь заткнуть собственные мысли, он решил, что смог донести до него важность его жизни. На целое мгновение. Кадзуха не привык оценивать внешность людей, разве что она была совсем удивительной, как, например, у Тигнари, но сейчас в голове промелькнула мысль, что Мэзуё выглядит чарующе. Его иссиня-черные волосы контрастируют на фоне бледного лица. Кадзуха разглядел темные круги под глазами и решил, что, скорее всего, Мэзуё плохо спит по ночам. Он не мог знать отчего именно и подумал, что стоит в будущем расспросить его о самочувствии. Но потом отдернул себя, решив, что вмешивается не в свое дело. У каждого есть то, что не хотелось бы выставлять напоказ. Невесомыми штрихами Кадзуха запечатлел лицо сидящего напротив юноши. Не было в нем грубости и язвительности, агрессивности и высокомерия. Кадзуха запечатлел его таким, каким видел прямо сейчас и каким его не видел, пожалуй, никто. «Он ведь давно не юноша. Бесчисленное количество имен и титулов пришлось сменить этому человеку в погоне за чем-то», — подумалось Кадзухе. — Кадзуха, — вдруг позвал Мэзуё. — Да? — Что ты почувствовал в той пещере? — Мэзуё спросил это, не открывая глаз. Кадзуха, не ожидавший вопроса, вздёрнул бровь. Он попытался вспомнить свои ощущения от прикосновения к катализатору и это у него на удивление легко получилось. — Ярость, обиду, гнев… — с каждым произнесенным словом Кадзуха замечал как сильнее хмурятся брови Мэзуё. — Боль. Физическую и душевную. — Почему ты никому ничего не сказал? — А должен был? — Вдруг это важно. Кадзуха удивился такому участию со стороны Мэзуё, но постарался никак этого не выказать. — Нет смысла беспокоиться. — Я не беспокоюсь. — Не имеет смысла, что я чувствую, пока это остается только моими чувствами. Я отдаю себе отчет в собственных эмоциях и мне по силам с ними справиться. Нет причин втягивать в это других. Мэзуё открыл глаза и в упор посмотрел на Кадзуху. Глаза сверкали то ли решимостью, то ли гневом. — Знаешь, что сказала мне Нахида перед тем, как… я ушел? — спросил Мэзуё, отводя взгляд. — Она рассказала о тебе. А еще о том, что ты ищешь человека, знающего, где сейчас дневник… твоего друга. Кадзуха усмехнулся. Мэзуё выделил слово «друг», но при этом побоялся добавить «умершего». Интересное проявление заботы. Деликатное. Что еще более интересно, так это то, что Нахида выдала его целиком и полностью. Не то чтобы Кадзуха скрывал прошлое, просто не хотел вдаваться в тонкости. Ведь их с Мэзуё связывало общее дело, которое можно было завершить без вмешательств в планы друг друга… — Ты ведь делаешь это из расчета. Кадзуха вскинул голову и ветер подхватил его белокурые волосы. То что сказал Мэзуё не звучало как вопрос. Наоборот, он был точно уверен в том, что Кадзуха с ним из-за выгоды. Его проницательность напугала Кадзуху. — А ты будто нет. Мэзуё стиснул зубы и начал вставать, прерывая медитацию. Какое-то мгновение на его лице читалась растерянность и желание задать еще несколько вопросов, но это было мимолетно. Кадзуха, глядя на него снизу вверх, вздохнул, когда увидел прежнее усмехающееся лицо и скрещенные на груди руки. Не торопливо закрыв тетрадь и бросив последний печальный взгляд на набросок, Кадзуха поднялся вслед за Мэзуё и побрел обратно к дереву, не оборачиваясь. День завершался, а это значило лишь то, что пора возвращаться в деревню. Всю дорогу они шли в напряженном молчании и думали каждый о своем. Кадзуха чувствовал, как стало тревожно на душе после резких слов Мэзуё о выгоде. Дело было не в том, что это не являлось правдой, а скорее в упущенной возможности примириться с ним. Кадзухе подумалось, что он как будто специально не дает приблизиться к себе. В один момент глядишь в глаза — в них видится ясность и покой, а в следующий — безразличие и высокомерие. По какой причине он так делает? Кадзуха не знал и не хотел бы знать, однако… он не мог злиться на Мэзуё. Ка-бу-ки-мо-но. Кадзуха повертел у себя на языке имя человека, что в прошлом привел его клан в упадок, и не почувствовал ничего. Дотронулся рукой до груди. Сердце мерно билось, также, как и всегда. Возможно, он не хотел признавать, что прямо сейчас перед ним стоит то же самое существо, которое в прошлом могло убить его предков. Вырезать всех до единого. Мэзуё. Это имя могло прикрыть неприятную истину, создать иллюзию непричастности его ко всем грязным делам и даровать спокойствие, но каждый раз, произнося его, в мыслях пробегает только Скарамучча. Скарамучча, убивающий и приказывающий убивать. Скарамучча, грязный и падший. Скарамучча… Кадзуха взглянул на спутника рядом, у которого возле сердца сиял Анемо глаз бога, и Скарамучча снова исчез, растворился в воздухе. На его месте очутился Мэзуё. Который глядел на синее небо и улыбался уголком рта. Заприметив, что на него смотрят, Мэзуё вмиг стер с лица улыбку и нахмурил брови: — Чего ты так смотришь? — Просто… хотел сказать, что я искренне хочу помочь тебе. Даже, если это, как ты сказал, «только из-за выгоды», — Кадзуха лучезарно улыбнулся. — Ну разумеется, — ответил Мэзуё. — Каэдэхара Кадзуха. — Почему ты называешь меня полным именем? Думается мне, мы уже с тобой достаточно близки для того, чтобы отбросить такие формальности. Мэзуё лишь усмехнулся, пропустив реплику Кадзухи мимо ушей. Он сцепил руки в замок за спиной и пошел быстрее, так что Кадзухе пришлось ускорить шаг, чтобы догнать. Завидев восьмилистный лотос в центре широкополой шляпы, Кадзуха замер. Ему вспомнились слова Нахиды об удаче, которая должна сопровождать того, кому повстречается лотос. Получается, теперь ему должна сопутствовать удача все время, пока Мэзуё рядом. — Ну, ты идешь? — позвал его Мэзуё. — У тебя ведь сегодня еще свидание с хвостатым. Придя в себя, Кадзуха подошел к Мэзуё и потянул за вуаль его шляпы, так что тот чуть было не упал. — Эй! — Его зовут Тигнари. И никакое это не свидание. — Да? А мне думается, что вы после того случая в кабинете стали очень близки. Кадзуха потер точку между бровей, прикрыв глаза. Не человек, а просто ходячий мешок сарказма. Не имело значения, сколько аргументов приводил Кадзуха, последнее слово все равно оставалось за Мэзуё. — Просто я вызвался патрулировать вместе с ним местность. Все равно ведь придется отрабатывать. А в патруле удастся увидеть так много красот… — Кадзуха вдохновенно взглянул вверх. — Можешь тоже присоединиться. — Ну уж нет, мы еще успеем насладиться природой. Мне достаточно тех наискучнейших часов, что я провожу, помогая этой тихоне с бумажками. — Ты про Коллеи? — А про кого же еще? В моем присутствии она постоянно молчит и странно косится. Такое чувство, будто она думает, я ее убью. Мэзуё засмеялся, довольный собственной шуткой, и Кадзуха тоже, из вежливости, натянуто улыбнулся. Думалось ему, Коллеи сама не своя в такой компании, Кадзуха почти уверен, что если она и пыталась разговорить своего язвительного гостя, то получила в лучшем случае незаинтересованное хмыкание. Кадзуха подумал, что на патруле необходимо будет обсудить это с Тигнари. Возможно, стоит отправить Мэзуё в другое место. — А ты не пробовал… найти с ней общий язык? Тогда тебя не так бы донимала скука. — И о чем же мне с ней говорить? — Ну, знаешь, при знакомстве люди узнают об увлечениях друг друга… — начал издалека Кадзуха. — Ты можешь рассказать ей о том, что видел за годы странствий. Она ведь почти не покидала деревню. Ей наверняка будет интересно. Мэзуё неопределенно замычал, то ли задумчиво, то ли скучающе, тем самым прерывая разговор. Кадзуха понял намек и оставил Мэзуё наедине со своими мыслями. Когда путники дошли до деревни, солнце уже клонилось к закату и окрашивало небо в багрянец. Улицы пустовали, вокруг не было ни души, и только одна зеленоволосая девушка сидели на лавке, спиной к ним и, будто дожидалась кого-то. — Ну вот. Снова она, — шепотом бросил Мэзуё. У Кадзухи сложилось впечатление, что Мэзуё боится Коллеи даже больше, чем она его. Девушка, услышав шаги и речь, обернулась. Она выглядела смущенной и напуганной, однако поза и походка были полны решимости. Видимо, здесь в одиночестве, она все это время готовилась морально к очередному непростому разговору с подчиненным. — Господин Кадзуха… Мэзуё… Как прошла прогулка? — тихо и застенчиво спросила Коллеи. — Замечательно, в Сумеру удивительная природа, — улыбнулся Кадзуха, поддерживая попытку девушки завести непринужденную беседу. Коллеи немного приободрилась, услышав дружелюбный тон Кадзухи и, казалось, почувствовала себя в чуть большей безопасности, чем обычно. Но, повернувшись к Мэзуё, с лица спали все остатки уверенности. Тот стоял и глядел исподлобья, скрестив на груди руки. — Мэзуё, хм… Господин Тигнари сейчас уходит патрулировать окрестности. Он поручил нам задание. Нужна твоя помощь. Это была не самая хорошая новость для Мэзуё и тот хотел было возразить, но Кадзуха, хлопнув его по спине, ответил Коллеи сам: — Конечно же, он поможет. Как раз говорили об этом по дороге сюда. — Правда? Это ведь замечательно! Обещаю, я не задержу надолго. Подойди в кабинет господина Тигнари через полчаса. Я как раз успею все подготовить. Сказав это, Коллеи бросила благодарный взгляд на Кадзуху и пошла прочь. Мэзуё еще с минуту скептично глядел на своего палача и в итоге устало покачал головой. — Ничего не получится. У меня нет дара красноречия, как у вас, господин Кадзуха, так что… придется ей и дальше терпеть мое молчание. — Просто постарайся быть более вежливым и дружелюбным, — промолвил Кадзуха. — Как сегодня во время медитации. Прохладный ветер трепал одежды и волосы, заставляя ежиться. Двое путников замерли, утомленные дальней дорогой. Возможно, сегодня Кадзухе удалось прельстить Мэзуё чем-то прекрасным. Взглянув на него и заметив на шляпе упавший лист, Кадзуха легко снял его и принялся вертеть в пальцах. — Путешествовать с тобой, даже из расчета — кошмар, — буркнул Мэзуё, отворачиваясь. Вечерело.