Вечность с тобой

Нельзя одновременно иметь две жизни — судьбу необузданного дурака и умеренного мудреца. Глупо позволять зависимостям разрушать тело, и все же надеяться иметь оболочку, которая функционирует. Сигарета без фильтра, которая горит с двух концов, может, конечно, предлагать затянуться сразу двоим. Но не имея возможности подступиться, вскоре осознаёшь, что саморазрушение — это сугубо индивидуальное занятие для одиноких ценителей. Потому что, как Юра считал, коллективное самобичевание сравнимо с гонкой среди закостенелых понторезов. Когда всякий недолюбленный пытается выделиться в том, что получается у каждого никчемного человека: убивать себя медленно, не решаясь сделать отважный шаг. А потом меряться хуями: кто больше сожрал этилового спирта или сварил мозги шмалью. Одна хуйня — им нравится чувствовать себя особенными. Юра не находил в себе ничего общего с теми, кого не уважал. Он точно также саморазрушался, но с условием того, что выбора особого нет. Не сможет себя убить, да и не хочет. Не умеет по-другому, без сиги меж зубов не начинается утро, вечер не уйдёт, если не попрощаться с ним в сопровождении привычного табака. Но было кое-что другое. Раскаяние — это наше настоящее. Если вы раскаиваетесь, то признаëте, что прошлое есть прошлое, что его нельзя отменить, и позволяете себе из-за него грустить. Оно может сосуществовать с прощением. Ощущать вину — верить, что беда произошла из-за вас, и осуждать себя за это. И вот она держала очень крепко, коренилась в чувстве стыда: он верил, что недостоин. Думал, что его не хватает — не хватает на все, что он совершил. Это не даёт настоящей оценки тому, кто мы есть. Это образ мышления, стиль жизни, который мы выбираем и в котором надолго увязаем. Сигарета за сигаретой, каждый новый рассвет блёклее предыдущего. Видит ли он красоту в том, ради чего выходит на балкон ежедневно? Очевидное оправдание работает, пока он сам не захочет принять, что слаб перед силой зависимости и желания хоть как-то успокоиться. Прийти к гармонии невозможно, если в лёгких произошёл пожар, а сердце покрылось ледяным инеем. В блеклых облаках темной глади он угадывал имя — самый важный кусок истории. Но со временем небо перестало давать ему подсказки, и он ощутил себя беспомощно под тяжестью сказанных слов, прошлого, из-за которого сложно было что-то изменить. Небес, воздух которых был ещё более враждебно настроен, чем все его недруги. Серая дымка подступала. Он не чувствовал ветра, и это его пугало. Он отрицал меланхолию, не верил в депрессию. Жил так, как привык: жизнь его, бывало, втаптывала в грязь, он даже отметил, что втаптывание самого себя ничем не отличалось от результата чужой инициативы. Теперь, когда рядом не было кого-то важного, его тело опустело, под рёбрами скреблась тоска. Вместе с виной и раскаянием откололся кусочек сердца и рассыпался прямо в руках, он наблюдал чёрную сажу, такую плотную и до жути глубинную, пока эту пыль не развеял дым. Думал, что если он унёс её по небу, значит так будет легче. Должно. Нихуя. Он не умел успокаивать себя сам. Не знал, какие слова подобрать, как объяснить внутреннему голосу свои ощущения. Бессилие уничтожало то чуткое начало, которое кое-как вообще с божьей помощью смогло сформироваться. Ведь Челябинск не просто так суров, даже если только на словах, у всего есть причины и последствия. Ведь мы снаружи являемся копией того хрупкого мира, что внутри. Почему даже сейчас, в момент слабости он пытался обернуть это в мнимую брутальность? Его никто не видел, был только он и тлеющий пепел. Наверно, чтобы было не так жаль себя и тех, кто от его существования пострадал. Жалость всегда разрушала всё то, что мы преодолели внутри себя. Юра знал, что скучал. Не понимал только, как умудрялся раз за разом прощать Косте все его сдвиги по фазе. Он думал, это был как раз один из таких. Никто даже допустить не мог, что в их союзе стабильный — Юра. Потому что у Катьки, сколько Татищев себя помнил, всегда была какая-то муть в мозгах. Разве так в дружбе бывает? Когда начинаются сложные времена, то обычно, все держатся вместе, помогают. Но Костя — сложный фрукт, и в девяностых он предпочёл нечто более интересное, чем его близкие. Конечно, наркотрипы с педиковатым кокаинщиком — это намного круче, чем Аня, оставшаяся временно жить с Савой из-за вопроса личной безопасности… И намного веселее продавать оружие, заниматься рэкетом и ходить в баню с важными дядьками, чем тратить время на Татищева. А ведь он нуждался в нем, даже не отрицал этого. И конечно, Юра его простил, не обижался, принял как сердобольная барышня. Потерпеть, проработать терпение, или как это ещё называется? Конченое чувство. Благо, парень только затушил сигарету и не успел зажечь новую, потому что его вдумчивое миросозерцание прервал звонок в дверь. Он открыл ее резко, а перед глазами Анечка. С виноватым, почему-то, лицом и грустными глазами. Она придержала ручку, не дав ей раскрыться полностью. — Привет? Ты не отвечал на звонки, я писала, — её радужки, обычно ярко-рыжие, казались потухшими в приглушенном освещении коридора, — Извиняться за внезапный приезд не буду! Бессовестный. Он пропустил мимо ушей чужое недовольство, попытался отогнать своё мрачное настроение, встретить Аню как полагается. Ничего не поменялось внутри, но на лице ухмылка. — Ты как обычно. Проходи, я тут накурил чутка, не обращай… — Юра заметил, что подруга мнётся на месте и не заходит, — Чего там у тебя? Она недовольно отошла в сторону, к ней со спины подошёл молодой человек, и первое, за что зацепился Юрин взор — светлая чёлка, знакомый взгляд, отдающий холодом. Ёмаё… — Юр, он сам увязался, — оправдалась она и ударила рядом стоящего кулаком по плечу, — Я его не брала с собой. — Извини, мазы ава*, — сказал что-то на своём, улыбнулся, слегка подтолкнул её за плечи вперед и зашёл сам, — Привет, Юра. Татищев немного не понял, причём тут «свежий воздух». Хотя, догадался, не кривя душой, признал, что замечание в точку. И проветрить все же стоит. От небольшой наглости у Перми волосы вспыхнули огнём, она раздраженно фыркнула и продолжила смотреть на спутника с нахмуренными бровями. Хозяин квартиры не очень понимал, как реагировать на эту сцену. — Здаров, Радай, ты какими судьбами вообще…? — Татищев не договорил, потому что контекст был понятен и так. Они являлись лишь знакомыми, можно сказать, приятелями. И ничего их не связывало, кроме тусняка в Сибири. — Ветер нашептал, что мне надо сюда. Заодно, приехал весточку передать, — он учтиво принимает верхнюю одежду Камской, уточняет, — От Камалии. Так и знал, что это сестра прислала его. Кажется, Челябинск начал понимать, почему Аня раздражается от его присутствия. Но сам дискомфорта не испытал и проблем не видел. Он настолько увлёкся самокопанием, что ему стало недалеко от похорон в могиле, вырытой собственноручно. А Саранск… умудрялся, каким-то образом, появляться там, где нужен. И в прошлый раз он сильно помог. Выставил на стол все что было из сладостей: любимые кара-кумы с верблюдами, кокосовые печенья и Башкирский мёд — его гордость. Ну а что, надо же приезжих чем-то удивить. Достал заварник, пыльный, но красивый и, главное, функционирующий. Попытался компенсировать своё помятое состояние таким образом. Выглядел он не слишком здорóво. Ане не привыкать, Юрка любил угощать её всяким, специально для неё накупил тысячу сортов чая, потом ходил довольный. С Костей Юра обычно пил кофе, да покрепче. С Ильей они зависали под пивко, иногда виски, если он приносил. Анна заметила, что хоть в чем-то они с Инсаровым схожи: оба предпочитали зелёный листовой чай. Юра попытался не выдать, что с недавнего времени не чувствовал некоторые вкусы. Вредная привычка притупила не только обоняние. Он видел все, как во сне. Что-то странное и непривычное выделялось, или это было все сразу? И заварник, и мёд. И Аня, такая непонятно тревожная. Радай, который появился без объяснения причин. На последнего вообще было странно смотреть, он сильно отличался, но одновременно неплохо вписывался, особенно, сидя рядом с подругой. В прошлую встречу ему не подвернулось рассмотреть его внешность лучше. Подметил их с Москвой похожесть, но там, в Сибири он казался другим. Возможно ли такое, что они с Казанью встречались? Вполне. Типаж прослеживался. Стало немного тошно, когда взгляд задержался на Ане. Он это чувствовал, и она, наверняка, тоже, что их общение стало не таким активным. Они не виделись достаточно долгое время, Юра не приезжал, часто игнорировал звонки и не всегда отвечал в мессенджерах. За такое поведение, заслуженно получил от Кургана пиздюлей. Ну а Костя был, к своему несчастью, переговорщиком-почтальоном. А сейчас некому стало Юру отмазывать. Поэтому Пермь очевидно ждёт объяснений. Которых у Юры нет. Незаурядная беседа быстро перетекла в викторину «Кто хочет к мозгоправу». Спойлер: Победитель предопределен. Блять, правда никому не нужна, и это знали все. А ложь никто принимать не захочет, потому что все уже давно знают правду, просто отрицают её. Тогда Юре оставалось огромное нихуя. Радай — проницательный бес, вовремя вышел из кухни. — Что ты хочешь услышать? — начал Челябинск. — А что ты готов рассказать мне? Ну вот, опять лабиринт. Он потёр щеки рукой, и у него зачесалось небо от того, как сильно хотелось курить. — По нулям, — Заключил Юра. — То есть, ничего не произошло, ты имеешь ввиду? — Ань. Сорян, но так надо. — Ясно. Думала, я хоть немного тебе дорога. — Охуенно ты все перевернула. — Ага, такая вот я, ещё скажи «все нормально»! И тогда я точно тебе тресну. Диалог был сразу обо всем и ни о чем одновременно. У обоих были проблемы со структурированием эмоций в связные мысли. Ходили вокруг да около. Их перепалку прервал Радай, вернулся он со звонящим телефоном в руке. — Это твой, — протянул устройство девушке. — В моих вещах рылся? — она с подозрением зыркнула на него. — На столике лежал, кельгома*, — его стрессоустойчивости можно было позавидовать. Пермь относилась к нему предвзято, и это не могло ускользнуть от Татищева: его первое впечатление о Саранске хорошее, он друг, а возможно, парень Камалии, а сестра умеет разбираться в людях. Илюха не умеет, иначе нахуй ему такой друг как Юра? Но это не исключало вероятности, что именно между ними могло что-то произойти. Заранее, он встал на Анину сторону, как и всегда. — Костик звонит… — удивленно пробубнила она. У Юры побежали мурашки только от упоминания имени. Собственная ментальная пощёчина остудила пыл, и он отошёл назад. Не будет ничего спрашивать. Проводил взглядом отдалявшуюся девичью спину; Аня вышла для приватного разговора. А он, ощутимо, отпустил не подругу, а казалось, самого Уралова на яву… Время замедлилось, волосы рыжиной разрезали пространство. Но пламень был так ярок, что заставил старую рану вновь кровоточить. Не видел, не ощущал отдачу под рёбрами, только едкое пятно среди серости. Сферическое тело отделилось от оболочки и тянулось рукой. Его ударило больное прозрение: стоять на месте — значит не дотянуться до желаемого. Быть с Аней невозможно хорошо. Но он догадался, что сознание его давно обманывает. Быть с Аней невозможно. Отвернулся и протёр тыльной стороной руки лицо, смог размазался по скулам. Напряжение спало, будто сдули гелиевый шарик. Весь выжатый и скукоженый как кусочек резины, он уселся напротив блондина. Сам не заметил, что кинул на него взгляд с надеждой на что-то. — Ну как оно? — Инсаров оценил чернявые пятна на бледном лице и покачал головой. — Херово, курение убивает, мужик. Радай ничего не ответил, ложка размерено помешивала чай, растворяя в нем мёд. — Ты Аню обижал что ли? — Татищев сменил тему, отпил немного из кружки.— Колючая сегодня такая. А у самого скреблась совесть: на самом деле, это он виноват. — Нет, Юр. Просто, иногда, мы привыкаем к чему-то одному. А перемены делают нас нервными и тревожными. Хоть и осознать это сложно. — А ты только загадками говоришь? — Если для тебя это так, то разгадай её. Но мои слова относятся не только к Ане. Так что, попытайся осознать, как ментальные скитания мешают не только тебе. Я же не спасать тебя пришёл. Но ты ждёшь именно этого. Сука, меткий и колкий. Холостая пуля прошлась по коленям, именно так ощущалась слабость. Конечно, Челябинск мастер в этом, одну уже разгадал: вся жизнь в пизду полетела. — Ебать, сам все решил, значит. Разве я тебя ждал? — звучало так по-детски, даже если в словах есть истина. Злила прямолинейность, которая никак не вязалась с ожиданиями. — У тебя уже есть тот, с кем решать. А я просто на чай забежал, Юр. Саранск смотрел пронзительно, как дикая птица, выискивающая движение в траве. Но не враждебно, скорее задумчиво. Татищеву показалось, что от этого человека не утаишь секрета, не спрячешь умысла. И любое побуждение будет ему ясно. Нет и толики той игривости, с которой он изначально пришёл. Не помешало бы Ане сейчас вернуться. — Ответь мне на вопрос: ты хочешь, чтобы тебя спасли?

***

— Давай честно, тебя из универа выперли? — так Зина подметила внешние изменения своего друга. — Ты как наркоман, блять, жуть какая, — она слишком не любила этот отрывок своей биографии и никому не желала бы оказаться на месте зависимого, — Ты же не…? — В порядке я. Со мной бывает. Ближе к осени даже костюм на Хеллоуин готовить не надо. Но женщина шутку не оценила. Она поглядывала с беспокойством, подмечала впалые скулы, синяки под глазами. Узнавала в этом облике «больного человека» себя. Она резко схватила его худое запястье. — Да, сука, не торч я! — воскликнул хриплым голосом и подпрыгнул он от удивления. — Вижу, — она зацепила взглядом чистую нетронутую кожу, догадалась, что спрашивать про таблетки и порошки было бы большим неуважением. Она не желала его оскорблять, мальчишка ещё совсем зелёный, не хотелось пугать своими загонами. По состоянию казалось: просто болел, — Как там Анечка? — Аня нормально, мы с ней… — остановился Юра, кашлянул и попытался обдумать, что же изменилось, — Не знаю. — Разлюбил что ли? Эх, балбесина, а в прошлый раз в любви клялся. Юра заметно погрустнел. Последний разговор не внёс продвижений, не разъяснил ничего, добавил лишь новых вопросов. — Лучше бы и вправду только дружили, все втроём. Зин, ебал в рот я эту любовь. — В рот ебут меня, а любовь сама кого захочет поимеет, — женщина звучно рассмеялась. Она уже смирилась с тем, что Юра называл её этим именем. Татищев громко закашлял, но все равно улыбнулся. Можно было расценить это как «все нормально», но мысли по поводу болезни начали крепчать. Юра держал руки близко ко рту. Она не стала додумывать. — Ты заболел? — Нет, — еле выговорил он, пытаясь восстановить дыхание, — Бля, только не сейчас. — Юр, у тебя кровь, — удивленно прошептала она. Голова Татищева забита другими вещами, в данный момент, когда он не мог нормально вдохнуть, мысли вообще были безобразны и размыты. Но ещё хуже — дикий ужас от того, что он узнал это ощущение.