Вечность с тобой

Юра выжидающе на него смотрел. Он беспокойно бил пальцами по краю стола. Есть столько всего, что Костя бы хотел сказать, и даже не знал, с чего начать. Почему нельзя показать кому-то, что ты чувствуешь на самом деле одной простой фразой? Представлять взаимность чертовски приятно, это как зависимость. Она строит вокруг иллюзии, заставляет думать, что так будет и в реальности, лишь бы ты продолжал фантазировать об этом снова и снова. Костя… Он как медведь, попадающий в капкан, как Козел Иуды, обученный вести стадо овец на убой, который в долгом пути не успел понять, что сам стал овцой. Он загнал себя в тупик. Юра не глупый, он все видит, все понимает. Пришло время заново научиться уважать его. Он заслуживает знать правду. — То, что я люблю тебя? — будто бы сам у себя спросил он. — Я тоже тебя люблю, но давай без вот этой пидорск… — раздраженно отмахнулся Татищев и был перебит. Это был шанс спастись. Челябинск не допускал теорию, что Костя действительно был в него влюблён. Можно было отшутиться, сказать что это прикол и совсем ничего не значит. Но его нутро так утомилось затягивать на дно то, что лежит на поверхности. Перебил, потому что знал: если Юра договорит то, что хотел, Костя больше никогда не решится. — Не как друга, Юр. Признаться в этом оказалось легче, чем он думал, даже, возможно, приятно. Но пожинать последствия придётся в любом случае. Он обязательно задаст себе вопрос: «Зачем ты это сделал, еблан?» И не раз. — Прекращай хуйню нести. Шутка затянулась. — у того не было сил улыбаться, напряжение поглотило его всего. Возможно, потому что он знал все это с самого начала, и в глубине души отрицал настолько сильно, что ощущение чего-то неправильного в их дружбе стало неощутимым для него. Костя грузно сел за стол, произнося обречённое: — Да не шучу я. Сигарета чуть не выпала изо рта. И это искреннее отчаяние заставило поверить. Его глубокий прерывистый вдох, нахмуренные брови. Руки были сильно зажаты в кулаки, словно в них он пытался уберечь самого себя. У Юры по телу прошла дрожь, его бледные ладони стали еще холодней, когда он увидел, когда он почувствовал чужую панику как свою собственную. Между ними натянулась струна, проводящая ток. Она ударила своим разрядом прямо по сердцу. — Ну ты и мудила редкостная, — едко выкинул Юра на эмоциях, — Всё про дружбу затирал, да? — на его скулах заиграли желваки. Косте что-то прострелили в области груди. Он поджал губы и стыдливо смотрел на свои колени. От такой боли, тянущей и липкой, хотелось спрятаться, забыться. С ней пришло кровоточащее ранение от несправедливости. Уралов не выбирал это, никто в здравом уме не захочет заведомо быть отвергнутым. Любить со стороны и обманывать того, с кем хотел бы разделить жизнь. А ещё появилось отвратительное понимание, что Юра отчасти прав. Он ведь мог признаться раньше, ничто ему не мешало рассказать другу прям сразу после 1917 года. Таких моментов было много, когда поддаваясь подьему общественной толерантности, Юра смягчал свой настрой. Тогда же посчастливилось рассказать про свои похождения Кургану. Татищев принял со смирением: «бисексуальность — не крайность, похуй». Костя все никак не решался. Потому что обьектом его вожделения был не какой-то другой мужчина, а сам Юра. От чего он пытался его уберечь? Думал, что заденет его нежные чувства? Или пытался себя защитить от болезненного отказа? Он настолько зациклился на скрытии своего влечения, что позабыл о том, что Юра, блять, знает его настоящего. Со всеми косяками и несовершенствами, с загонами и предрасположенностью к мании величия. Бывший мафиози в лихих девяностых не знал принципов, но был уверен точно: Юру надо защитить от «Центровых» и от собственного гейства. Это все вылилось в то, что происходит сейчас. Юра злился. — Решай как-то эту хуету. — Да если бы я мог! — горечь разлилась по его венам. Нёбо содрогнулось от тяжести кома в горле. — А мы ведь ещё в баню вместе ходили всегда… пиздец, — Юра чувствовал феерический ахуй. А ещё Юре было обидно. Потому что перед ним сидел совсем не тот Костя, которого он знал. Его Костя всегда рассказывал про свои проблемы, делился мыслями и чувствами. Они шли по длинной тропинке без конца и думали, что их крепкий союз продлится вечно. Стоило лишь поддерживать его в правде и доверии. Резко все воспоминания приобрели другой оттенок, скрытый смысл стал очевиден в кратчайшие сроки. Костя был с ним рядом и вёл себя не так как хотел. Говорил то, что не хотел. Юра всегда был прямолинеен, для него враньё подобно предательству. Было неприятно. Костя — мужчина, который испытывает к нему противоестественные чувства. Перед Юрой сидит его близкий друг, роднее его никого не найти. Татищев не успел заметить, когда же их, как Петербург называл, «романтическая дружба» перетекла во что-то большее. Иррациональный страх, привычка, инстинкт диковатого волчонка, выработанный с юношества. Представлять и знать, что Костя из этих… Внутри тела начался свербёж, странное ощущение, побуждавшее бежать подальше. Он никогда не боялся Костю, он был самым нежным его другом из всех. Но сейчас адреналин затуманил голову. — Какого хуя вообще? Костя сидел сам не свой, он пожалел тысячу раз, что вообще затеял эту игру с огнём. Он так долго старательно выстраивал «свой дом», а сейчас был уверен, скоро он лишится этого. И даже не мог представить, как это пережить. Потому что Юра после такого явно запретит ему общаться с детьми и сам к себе не подпустит. Пришла вина, вновь пробудилась та самая ненависть к себе. Из его отрочества. Уралов чувствовал себя беззащитным ребёнком в ледяной пустоте, где нет места состраданию и милосердию. К напряжению добавилась легкая паника. Юра не понимал, что ему думать и как действовать, пытался отрицать реальность, но она снова дала ему по голове за такую инфантильность. Юра ощущал себя обманутым дитём с повисшей на спине взрослой ответственностью. Судьба не дала никому из них выбора, и Челябинск начал это осознавать вместе с первым успокоением. Он так и стоял, не сумев двинуться. В тишине разбавился подступающий вечерний сумрак. Такое звонкое безмолвие нарушил жалобный приглушённый звук. Юра слышал, как на улице разгневанный ветер вбивал ветки дерева в окно, как моросящий дождь расплывался лужицей на стекле. И видел редкие крупные капли, падающие сквозь пальцы плотно прижавшихся к лицу дрожащих рук. — Блять… В последний раз Татищев наблюдал такое аж в послевоенное время. Было непривычно, было очень жаль. — Едь домой, Костян, это того не стоит. Ему сложно видеть слёзы, потому что их так легко перенять. *** «Я не понимаю, почему это называют разбитым сердцем. Такое чувство, что и все кости сломаны тоже.» И оставляя за дверью свою попытку на счастье, он смотрел на дорогу, отдаляющую его от мук. А время — оно не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта. Костя не знал, сможет ли уничтожить пулю, прошедшую насквозь. Глазами не увидишь, руками не поймаешь. Неуязвимая эмоция, после которой невозможно жить как раньше. Время — плохой доктор. Заставляет отвлечься о боли старых ран, нанося все новые и новые… Все мы ползем по жизни, как израненные солдаты. И с каждым годом на душе все растет и растет количество плохо наложенных повязок… Душу Уралова вывернуло наружу, все внутренности будто бы скрутились в плотный жгут, он шёл вперёд, насильно заставляя себя не оборачиваться. Шаг за шагом, и ноги тоже начали игру против своего человека, слабели, в изнеможении от нервной нестабильности. От ментального удара страдает всегда наше физическое. Наблюдая улицу, эту широту свободы, природное буйство, он видит в ней то, что никогда не мог себе позволить. Падает на колени перед своей небесной покровительницей, матерь всего живого смотрит сквозь суровые тучи. Меж ними никогда не видно ее благословение. Нежные воздушные кисти обнимают ослабленного людского слугу, обременённого своей вечностью. «За что же это всё, за какие проступки я расплачиваюсь?!» — Янтарные глаза — капли солнца, обращаются к недостижимому небесному существу. Он знал, что там никого нет. Его мать — сама судьба, жестокая и справедливая, лишь ей единственной есть дело, как её земные дети будут жить. Костя понимал, что он нелюбимое творение судьбы. Фокус взгляда размылся, и он позволил себе взвыть в сдерживаемой истерике. Тихо, глотая слезы. Пока родительница- природа, сжалившись, скроет своим дождем истинное количество боли, вырывающееся из зеркал души. *** Каждый из нас вынужден жить в той реальности, которую он сам для себя выбрал. Трагедия заключается в том, что почти никто не делает этот выбор осознанно, поэтому и явь получается не та. Собственные записи все так же лежали на столе, ненавязчиво показывая, что все это не сон. Юра помнил, как был увлечён этой загадкой. От Екатеринбурга до Челябинска… от Челябинска до Уфы… На карте Уральского округа было маркером обведено кривоватое сердце — разгадка гравировки на кольце. Он позволил ему уйти вот так, без слов вслед, возвращая назад другу взятую за него ответственность. Прогнал как чужого, закрыл свои истинные ощущения в пользу привычной защитной злости. «Обещал, что всё пройдём вместе. Что за ты человек такой, Татищев?» Юра никогда не отличался любовью к себе, а сейчас начинал ненавидеть не только свои недостатки, но и всего себя в целом. Он пытался найти утешение в дыме, затягивался глубоко, но выдыхать так же спокойно уже не получалось. Осень — это пора, когда люди пытаются согреть остывшие сердца горячим тлением своих лёгких. Наверно, поэтому он появился на свет в холодном сентябре. В голове невероятно пусто, мыслей было слишком много, но все они исчезли с громким звуком закрывающейся двери. Парни не плачут, они выходят на балкон покурить. Так почему же сейчас это не работает? *** — Юр? Холодно же, — с подозрением высказался Магнитогорск, — Сколько ты уже куришь? Он слышал этот едкий запах смога, им пропахло все: занавески на кухне, Юрина одежда и волосы. Когда он уходил с Катей на прогулку, то застал отца с хорошим настроением за каким-то интересным занятием. Прошло несколько часов, и квартира в их отсутствии погрустнела и казалась серее чем обычно, а ее хозяин… был в ментальной яме. — Так. Всё, харе! — он выхватил сигарету из рук и выкинул в окно, обратился к нему, — Что случилось? Сергей тряханул того за плечи, но взгляд напротив был слишком безучастным, почерневшим, в нем не отражались вечерние огни. — Я Костю просрал. — Что с ним? — младший Татищев напрягся. — Иногда, сына, хуйня случается. Когда дружишь, а потом влюбляешься. Анюта не ответила, и я не ответил… — говорил он тяжело, смотря в пустоту. Знание тяжким бременем сидело в груди Серёжи. Он знал. Видел, не мог не замечать, как друг отца постоянно прокалывался. Только, не ждал, что момент признания когда-нибудь настанет. Дядя Костя был слишком стабильным для таких решений. Не спрашивая, он потащил Юру в тепло. — Ты жалеешь? — Нет, блять, радуюсь, — вспомнив, что Катя может их услышать, он продолжил тише, — Я не знаю, что делать. Да, хотелось материть судьбу за предоставленный выбор. Который он не ждал и не просил. — Поговорить? Помириться, не знаю? — Но это уже не дружба. Сын видит, как Юра начинает хмуриться, пытается говорить уверено, убедить. — Не думай о том, что думают другие. Костя, он, он хороший человек, пап, лучший из всех, кто бывает рядом. Так прими его, раз уж он мирится с нашими недостатками каждый день. Юра на это ничего не ответил. Жутко то, что он не знает, как все исправить. И хочет ли он этого на самом деле? Сзади послышался счастливый детский возглас. — Пап, мне дядя Костя такую книгу подарил, смотри! Кажется, у него нет выбора.