Огонёк

«Никогда не бывает достаточно» У Джисона было всё для хорошей жизни. Ему повезло родиться в обеспеченной семье двух творческих людей, которые пользовались почётом в высшем обществе деятелей искусства. Мать — талантливая актриса, которая продолжала дело своего рода, отец — успешный и уважаемый музыкант, чьи композиции раздавались с лучших сцен города. Не было ни толики сомнения, что у такого творческого союза появится чадо, которое унаследует именитое дело родителей. Джисону ещё до рождения было предначертано стать успешным творцом в эстрадном искусстве, а после рождения у него было всё для этого — лучшие нянечки, гувернантки, частные преподаватели и вечерние школы. Где-то в глубине души Джисон мечтал, чтоб у него появился ещё один младший родственничек, которому бы он торжественно передал золотую ложку, да отправился прочь из золотой клетки, но случилось ровно наоборот — матушка закончила свою карьеру в самом её разгаре, чтоб всё своё время посвятить любимому сыночку. Общими стараниями беспокойной матушки и более спокойного батюшки сценарий пьесы под названием «Неудивительная жизнь Хан Джисона» был любезно размещен на его рабочем столе и лишь ждал момента, когда Джисон отыграет роль по этому сценарию до конца. Получи престижное образование, начни блистательную карьеру, найди красавицу-жену, построй дом, не забывай благодарить родителей за счастливую жизнь, воспитай наследников и наслаждайся финальным актом своей пьесы. У Джисона было всё для хорошей жизни. Но ему этого было недостаточно — он всю жизнь искал нечто особое. Джисон всю свою недолгую и очень скучную жизнь был в поисках чего-то большего. Ему казалось, словно он заперт в своей размеренной и однообразной повседневности, отчего он не может видеть настоящий мир и всё, что там его ожидает. Тошнота подкатывала каждый раз, когда голову посещали мысли о жизни примерного семьянина, который расколол себя на две части: одну на работе оставил, а вторую на растерзании у любимой жены и детей. Особенно с тем примером, что был у него перед глазами добрую половину жизни. Матушка со временем начала считать Джисона виноватым в том, что её карьера закончилась слишком рано, и теперь в её видении жизни сын обязан был радовать и делать всё для родителей. И как он посмеет возразить? Отец же проводил всё своё доступное время на работе, только лишь чтоб быть подальше от этого семейного деструктивного хаоса — и, честно говоря, ни о какой любви между супругами не могло быть больше и речи. И откуда Джисону было знать, что такое любовь? Разумеется, когда близкий друг их единственной опоры и надежды — Бан Кристофер Чан — внезапно ушёл в крайне экстравагантное, рисковое и необычное направление эстрадного искусства в лице уличного цирка, родители восприняли это как потенциальный соблазн для своего отпрыска. И оказались правы — Джисон не просто поддерживал своего друга (по началу даже финансово, но им об этом знать было необязательно), но и всегда стремился быть как можно ближе к цирковому делу Чана. Втайне-не втайне от родителей, особого значения уже не имело — с каждым годом он становился всё смелее на пути к своим грезам о свободе, которые Хан видел уже наяву. Джисон жаждал почувствовать хоть что-то, даже сильную боль — ведь только тогда он сможет убедиться, что живёт. Ему нужна была лишь искра. — Скажи на милость, тебе чего-то недостает в жизни? — Джисон упрямо продолжал сверлить глазами изящную скатерть за обеденным столом, пока его мать начинала день с традиционных причитаний к завтраку. — Родители тебя чем-то обделили? Матушка плохо тебя воспитала? Джисон старался с родителями не ругаться, да и в целом не расстраивать их… ну, хотя бы слишком сильно, потому что они и правда подарили ему огромное количество тех вещей, которые ему пригодятся в жизни весьма и весьма. Хотелось бы, конечно, ещё побольше свободы, но, как говорил его любимый дедушка — перехочется. Мнимую свободу приходилось выгрызать самостоятельно, сбегая по последним рядам с постановок в цирк, к Чану и его замечательной труппе, к Чанбину с Хёнджином, к Феликсу и… к Минхо. Джисон едва удерживал нить разговора (очередных причитаний о том, каким плохим сыном он стал) с матушкой, потому что мысли о рыжеволосом артисте вытесняли практически всё остальное из его головы. Хан восхищался им и раньше, но после знакомства и разговора тет-а-тет он и вовсе чувствовал себя уже пропащим. Мысли были и о номере, который можно было поставить танцору с огнём, и о музыке для него, и о самом Минхо — Джисону очень хотелось познакомиться с ним ближе. — Ума-то у тебя как у батюшки моего родного, стрень брень с горошком, так надобно самому наживать, — и Джисон едва заметно скривился от этой реплики матери: по обыкновению за завтраком обсуждают погоду и сплетни светские, да и своего деда он очень любил. — Отправляйся к Ынквану сегодня, будешь теперь у него в подмастерьях ходить, авось толковое что от тебя выйдет. Видишь, сколько всего мать для тебя делает? А ты не ценишь, абсолютно не ценишь… Джисон не мог сказать, что ему претила такая работа. Ему нравилось эстрадное искусство, музыку он писать тоже любил — и любил это больше всего остального (видать, отцовские гены сыграли свою роль), да и Ынкван дядькой был неплохим. А ещё всё заработанное знание на побегушках у такого именитого драматурга Джисон сможет пустить в нужное русло. И обязательно это сделает. На улице было дождливо и промозгло с самого утра: редкие прохожие пробегали по тротуарам, пытаясь чем-то прикрыть голову, будь то пиджак или бульварная газета (коим под дождем было самое место, по мнению Джисона), назойливые извозчики, которым дождь — примета к деньгам, наверняка подняли свои тарифы, а небо было отвратительного серого цвета, которое не украшали даже живописные тучи. «Под стать твоему настроению» — угрюмо подумал Джисон, на подходе к театру отряхивая брюки — от дождя не спасал даже зонт. Настроение действительно напоминало свинцовые тучи ровно с того момента, когда Хан прошлым вечером вернулся домой — вопрос «где тебя черти носили во втором отделении?» поджидал его сразу на пороге, ну а ответ родители смогли прочесть в его глазах. Ох уж этот брыдлый цирк! — Я рад, что теперь у меня есть такой подмастерье, как вы, — Со Ынкван, как и ожидалось, оказался крайне приятным человеком, работа с которым обещала быть сносной. — Талантливым здесь всегда рады, я как раз хотел переосмыслить один из своих мюзиклов. Вот только чем именно вы здесь займетесь… «Могу полы драить, юбки подшивать» — подумал про себя Джисон, пока они шли по пустому залу мимо зрительских кресел. В голове потихоньку начинался отсчет часов до вечера. — Вы сами-то чего желаете? — А чем мне дозволено здесь заниматься? — Практически чем угодно, — Со развёл руками, отчего широкие рукава-фонарики его белой рубашки забавно колыхнулись. — Мы не так часто берем себе помощников, да и не буду кривить душой — сейчас их и не искали, но раз госпожа Хан настояла… Джисон шумно выдохнул, что не скрылось от внимательного взгляда его без пяти минут наставника. — А вы и не рады этому особо, я верно вас понимаю, молодой человек? — Да нет же, — Джисон уже было взмахнул руками, потому что говорить «у свинопасов я видал этот театр» владельцу этого самого театра как-то негоже, но врать он никогда толком не умел. — Ну, точнее… Это было сделано без моего ведома, что самую малость огорчает. Но мне здесь всё равно нравится. Не театральный критик, и на этом спасибо. — Ваша матушка уверяла, что вам больше всего подойдет работа над сценарной частью, но что-то мне подсказывает, что выбор будет иным. — Честно говоря, если меня допустят до работы с музыкой — я буду просто счастлив. — Решили продолжить дело отца? — Не совсем, просто это единственная вещь, где я чувствую себя свободным. — Вот и договорились, — Ынкван хлопнул в ладоши, мягко улыбаясь. — Вы нам и перепишете песни к мюзиклу «Звёздная ночь», а то он хорош, конечно, да только осточертел уже всем. Тот самый, кстати, с которого вы сбежали как-то. Джисон не нашёл на это замечания ответа лучше, чем «е-хе», но всё равно был рад — он точно останется сегодня поработать в театре, прямо за кулисами, недалеко от главной сцены. Так можно было совместить приятное с полезным, а заодно и двух зайцев пристрелить — за работой для новых композиций Ынквану он обязательно сотворит что-то для шоу Криса. И особенно для Минхо. «Звёздная ночь», да… Джисон видел ухмылку судьбы (почему-то с лицом Лисы) в том, что Ынкван отправил его работать именно над этим мюзиклом, потому что это та самая история про любовь двух несчастных из разных слоев общества. У истории был счастливый финал — но Хан знал, что такое бывает лишь на сцене под светом софит. Это в театре все умиляются тому, что простой рабочий покорил сердце благородной леди, в реальности же эта самая леди вряд ли подпустила бы к себе этого работягу. Во всем этом прослеживалось настоящие лицемерие — пока в театре рукоплескали подобным историям, за порогом такое лишь презиралось. Но Джисон был достаточно упрям, чтоб нарушить и этот привычный уклад вещей. — Как продвигается работа у нашего нового композитора? — из мыслей о социальной несправедливости Джисона выдернул раздавшийся откуда-то сверху голос. — Уже есть что-то для меня? — Э-э-э, пока нет, — Джисон поднял голову, чтоб посмотреть на своего собеседника — и удивиться. Им был… Минхёк. — Я ещё работаю. — Мне уже очень интересно посмотреть на результат, — высокий мужчина с волосами цвета молодой пшеницы сел напротив Джисона и протянул ему руку в приветственном жесте. — Ли Минхёк. — Хан Джисон, рад знакомству, — юноша протянул руку в ответ. Минхёк был одним из первых актеров Ынквана вместе с Пениэлем (чей смех Джисон мог слышать все то время, что пытался работать), и уж точно одним из лучших. Леди теряли от него голову, а джентльмены… Ну, и они тоже. — Для меня честь работать с вами. — Ой, да брось. Это мы должны быть рады, что к нам приходят молодые таланты. — Ну, судя по моим практически белым листам, не такой уж я и талант. — И это тоже брось. Ты не извозчик и не коробейник, ты — деятель искусства, а здесь важно вдохновение. Капризное явление, знаешь ли. — Да, вы правы… Наверно. — Эти все разговоры про пресловутых муз… — Минхёк аккуратно перебрал пару листов сценария мюзикла, которыми обложился Джисон. — Начинаешь воспринимать их иначе, когда дело доходит до собственного творчества. — Верно, — согласился Хан, откидываясь на спинку стула. — Может, я ещё не настолько хорош, чтоб меня посещали эти мифические музы с вдохновением. — А может их нужно просто уметь замечать, — Минхёк как-то по-доброму прищурился. — Вдохновение можно находить в том, что тебя окружает — события, люди, то, что они говорят, что они делают. Мысли, эмоции, всё, что тебя переполняет — это всё можно выплескивать в творчество. В твоем случае — сюда, на бумагу, а потом в чистейшие симфонии. «Звёздная ночь» — о чувствах, о любви, чистой и искренней, что восстала против целого общества. Попробуй прислушаться к себе, к своим эмоциям. Возможно, ты услышишь в себе нечто особое и возвышенное. Возможно, есть кто-то, кто заставляет твое сердце нежно трепетать, или же наоборот — безжалостно гореть от всего лишь одной искорки. — Я никогда не любил, — и конец предложения Джисон произнес куда неувереннее, чем нужно было. «Потому что не умел». — Ещё полюбишь, — на этих словах Минхёк поднялся со своего места, похлопал Хана по плечу и собрался к главной сцене, где уже начался сбор всей труппы. — Рад был с тобой пообщаться, Хан Джисон. Юноша, который остался наедине со своими сценариями и черновиками, молча смотрел на белый лист. Как всё просто и сложно одновременно — ему нужна всего лишь искра, обычный… огонёк. Утро не спеша перетекло в день, а день стремительно превращался в вечер — и Джисон уже показывал Ынквану небольшие наброски и наметки будущих музыкальных номеров для мюзикла. Выходило для начала вполне сносно, Ынкван только посоветовал Хану больше присутствовать на репетициях и на генеральных прогонах, чтоб лучше чувствовать историю — Джисону же казалось, что он начинает её чувствовать, только немного с другой стороны. В любом случае, работа подмастерьем прошла очень неплохо, отчего Джисон с чистой совестью теперь спешил на вторую, более ответственную и шумную — в цирк. По пути к уже такому знакомому шатру, Джисон прогонял в голове слова Минхёка, которые внезапно осели в его голове. Он, разумеется, был прав во всём — искусство не получается на пустом месте, у него должна быть первопричина. А что движет Джисоном? Желание вырваться из отцовского дома? Желание пойти наперекор тому, что было ему уготовано судьбой? Желание почувствовать… хоть что-то? А что его будоражило в последнее время? Конечно же арена цирка, конечно же новая роль. Стремление показать, что он не просто изнеженный мальчик богатеньких родителей. И в первую очередь показать это рыжеволосому танцору. В цирке тем временем труппа во всю готовилась к вечернему представлению: кто-то подшивал свой костюм, кто-то — Хёнджин, безуспешно пытался уложить свои волосы, где-то в глубине шатра артисты грохотали своим реквизитом, Феликс кружился около канатов и трапеций на главном манеже, ну а Лиса по традиции перебирала свои карты. Джисону же нужно было как можно быстрее отыскать Криса — сегодня последний вечер перед отъездом, когда он открывал шоу, но на дальнейшее объявление номеров уже будет выходить Джисон. Ему дали один вечер на то, чтоб привыкнуть к манежу перед выходом на полноценный парад-пролог (который он уже успел выучить). В поисках главного шпрехшталмейстера он успел наткнуться ещё и на Чонсу, который радостно его приветствовал, а потом и на Сынмина, который без своего обличия Пьеро выглядел очень собрано и сосредоточено. Чего нельзя было сказать про общую атмосферу перед генеральным прогоном — в шатрах творился сущий творческий хаос. И Джисону это нравилось. — Даже не знаю, спрашивать ли тебя про волнение, — усмехнулся Чан, пока в его цирковом вагончике (что служил ещё и кабинетом Чана) Джисон натягивал на себя красный фрак — благо, их была парочка. — На тебе лица нет, бледный как поганка лесная, которая ещё и лешего увидела. — Ещё бы я таким не был, — Джисон фыркнул, стряхивая пылинки с фрака у зеркала. — Не каждый день я впервые выхожу на арену цирка, ответственность за который со следующего дня ляжет на мои плечи. Как же страшно ошибиться и подвести труппу, ты бы знал, Крис. Ты бы знал. — А ты не бойся. Даже если и ошибешься, никто тебя на канате не вздернет, да помидор с трибун не кинет. — Что, Лиса лично на входе отбирает все помидоры? — Побереги своё мастерство сарказма для других членов труппы — желательно для тех, перед кем ты сам становишься помидором. — Спасибо за поддержку, дружище, — Джисон повернулся к нему с наигранно-страдальческим лицом. — Всегда знал, что на тебя можно положиться! — Ну в самом деле, Джисон-и, — Чан протянул ему цилиндр. Не второй — этот временно умыкнули у Хёнджина, потому что по правилам классического циркового искусства, только один иллюзионист мог быть в нём. — Это же не экзамен, не концерт, который стоил тебе заложенного дома, поместья батюшки и коллекции шляпок твоей матери. Это же цирк! Успокой своё беспокойное сердце, и пусть оно ведет тебя по этой кривой, но такой интересной дорожке уличного шоу. — Ага, и заведёт меня моё сердце в лес с горящей каретой. Я сяду в неё и сгорю. — У нас в цирке обычно горит только одна вещь. И если твоё сердце ведет к ней, то я могу тебя только поздравить и пожелать удачи, чтоб случайный крут факела не подпалил твою шкурку. — Пообещай мне, Крис, — Джисон решил проигнорировать каламбур от Чана, который внезапно увел его шутку немного в не то русло. — Если я что-то сделаю не так, то ты не будешь сильно сердиться. Прозвучит жалко и глупо, но и не отвернешься от меня, если все пойдет сикось-накось. — Белены объелся, друг мой? — Крис поднялся со своего места и тоже подошел к зеркалу, где неуверенно мельтешил Джисон. — Я верю в тебя. И труппа со временем тоже поверит. А если ты и ошибешься где-то, то ни я, ни кто-то другой здесь, в моём цирке, не будет тебя журить за это. Джисон слабо улыбнулся в ответ, поправляя цилиндр на голове. — Правда, у меня к тебе тоже будет одна небольшая просьба на то время, что я буду далеко отсюда. — И какая же? — Как бы верно донести мысль? Позаботься… точнее сказать, присмотри, пожалуйста, за Феликсом. — В смысле? Чан уселся обратно на свое место, устало сжимая переносицу. Казалось, что это первая тема в жизни, на которую ему было нелегко беседовать с Джисоном, севшим напротив юноши. Но провести беседу, видимо, было необходимо. — Я даже и не знаю, как тебе это всё выразить, — Крис тяжело вздохнул. Весь его изменившийся вид выражал то, как юноше будет нелегко говорить. — Ты же знаешь, что он был одним из первых артистов в моем цирке. Несмотря на это, ему было безумно сложно освоиться, привыкнуть к новому месту — Феликс не из этого города, даже не из этой страны. У него не было ничего, и я дал ему всё, что смог — не из чувства долга, благородства или чтоб потешить чувство собственной влиятельности, нет. Феликс… стал дорог мне и по-настоящему близок. И поэтому сейчас я очень беспокоюсь за него — что-то происходит, но я не могу понять, что именно. Феликс сам не свой, беспокойный и рассеянный, а меня он и вовсе избегает в последнее время. На всё его воля, пусть так — я просто хочу, чтоб он был в порядке. Джисон слушал молча, не перебивая, даже почти не моргая. Не часто они с Крисом говорили о подобных вещах (да и в целом не часто просто говорили), поэтому этот разговор стал для Джисона открытием. — Если с ним что-то случится, а я не смогу помочь, — Крис все еще избегал прямого контакта с Джисоном и смотрел куда-то в сторону. — Это будет непростительно для меня. Поэтому прошу, присмотри за ним чуть более… внимательнее, чем за остальными. Если ситуация выйдет из-под контроля, отправь мне весточку. — Хорошо. — Джисон согласился сразу, не задавая лишних вопросов. Если Чан сказал — значит, так оно и будет. Он и раньше замечал за другом порой излишнюю заботу об окружающих, но здесь явно присутствовало что-то ещё. Но что — Джисон не знает. Чем ближе начало выступления, тем волнительнее — но только для одного Джисона. Остальные артисты цирка были закалены настолько, что выход на сцену к зрителям был сродни обычной репетиции перед пустующими зрительскими местами. На нового участника труппы никто особо и не обратил внимания — каждый был сосредоточен на своем деле, чтоб сделать все славно и без ошибок. Джисона это вполне устраивало, он шёл в цирк не за тем, чтоб тешить своё самолюбие. Стоя за кулисами, готовясь к своему первому в жизни выходу на сцену, он мысленно отсчитывал мгновения до этого момента. — Волнуешься? — чей-то шёпот раздался так близко, что Джисон ощутил чужое дыхание. Он обернулся, мысленно молясь, чтоб увидеть перед собой то, что желает. Перед ним стоял Минхо, облаченный в свой парадный костюм для выступлений — черный бархат и черная кожа, приталенный камзол со стоячим воротником, накидка на одно плечо и высокие сапоги. Бессменные чёрные перчатки покоились на поясе — у Джисона вновь возникло необъяснимое желание коснуться его ладони. Это было бы просто — Минхо стоял так близко. — Нет, не волнуюсь. — Значит, будешь, — и с этими словами Минхо наклонился к Хану непозволительно близко, легко, невесомо и едва ощутимо касаясь губами нежной кожи чуть ниже уха. Джисон успел только раскрыть рот, собираясь вымолвить хоть что-то, как Минхо резко развернул его за плечи обратно к занавесу — чтоб тот увидел, как артисты прощаются со зрителями и собираются покидать манеж, а значит, Джисон должен выйти в следующее мгновение. Первое объявление следующего номера прошло гладко и чисто, как и все последующие этим вечером. Казалось, словно зрители и не заметили смены шпрехшталмейстера (в отличие от Хёнджина, которые искал свой цилиндр, гневно сотрясая воздух) — либо заметили, но не предали этому особого значения. Воистину, какая разница, кто объявляет номер и треплется с аудиторией, когда зрители ждут сам номер? После окончания всего представления Крис сразу же похвалил Джисона и увел за собой — несколько вещей нуждались в уточнении ещё до того, как хозяин театра отправится в долгий путь. Когда они закончили долгое, скучное и нудное обсуждение бюджета, рекламы цирка (даже с денюшкой для пронырливых критиков), было уже совсем поздно — шатёр снова был практически пустым, все артисты уже разошлись, но Джисон всё равно направился к главному манежу. Он надеялся, что его там ждали. Минхо сидел на бархатном ограждении манежа, окруженный своим реквизитом и парой ведер с водой, и копошился в одном из факелов так увлеченно, что не сразу заметил, как к нему кто-то подошел. — Ладно, Хан Джисон, возможно, от тебя и правда будет какой-то толк, — первым подал голос факир, всё ещё не отрываясь от своего занятия. Видимо, его это увлекало настолько, что он даже не сменил костюм, только накидку снял. — Сегодня даже не блеял как деревенский козел. — Спасибо, — Джисон присел рядом, подобрав ноги и совершенно не обижаясь на немного резкие реплики факира. — Я надеюсь, что и дальше не буду ни козлом, ни осликом. — А я надеюсь, ты вернул цилиндр Хёнджину? — Да. — Ну слава богу, потому что тот за кулисами ворчал аки старая базарная бабка, у которой куру на рынке украли. В воздухе повисла слегка неловкая тишина: Минхо продолжал своё занятие, а Джисон пытался отогнать совсем свежие воспоминания об их первом разговоре перед выходом на сцену. И по всей видимости, такая тишина устраивала факира — но не Джисона. — Твоя музыкальная голова уже что-нибудь придумала? — Минхо словно мысли читал. — Мне интересно. — Нет, — Джисон тихонько вздохнул, вспоминая потуги в театре и слова Минхёка о вдохновении. — Пока не получилось. — А я корячусь тут целый день, пытаюсь огонь в разные цвета покрасить, да пока без толку, — на этих словах Минхо выпрямился и наконец-то оторвался от своего занятия. — Пока мой новый и единственный музыкант служил за козла на конюшне. — Неправда, я пытался! Просто меня пока не посетило вдохновение. — Полно тебе. Вдохновение — это сказки от олухов, настоящий творец сидит и делает. — Разве? — А ты как думал? Если бы все сидели и поджидали, пока их настигнет какая-то сила мистическая, озарение откуда-то с небес или что ещё в мире этом существует, то и половины бы прекрасных творений не было. — Но ведь у каждого искусства есть какой-то импульс, — Джисон развернулся на месте лицом к факиру. — Ты же творишь свою огненную сказку ради чего-то. — Потому что я больше ни на что не годен? — рыжеволосый юноша криво усмехнулся в ответ. — Если я занимаюсь этим, то значит, я живу. У меня нет возможности сказать «сегодня ничего не могу делать», потому что тогда я буду бесполезен и меня отправят жрать харчи со свинами. — Но это же не так. Я уверен, ты способен на многое. — Жрать харчи не только со свинами, но ещё и с курями? — Разве что с самым важным петухом, коим ты и являешься. Да нет же, я не об этом. Неужели ты не… мечтал о чем-то большем? — Сам-то ты как думаешь, — на этих словах Минхо поднялся и медленно зашагал к центру манежа. — Когда я был мелким, я мечтал танцевать на большой сверкающей сцене, под светом софит, под музыку большого оркестра. Всё, как нам рассказывали нянечки в нищенском приюте. Но когда я подрос, то понял, как устроен мир. Поэтому я здесь. — Неужели ты думаешь, что твоя судьба уже предрешена и за неё не нужно бороться? — слова про приют больно полоснули по сердцу Джисона, но он всё же хотел донести свою мысль. — Никто не в праве выбирать за нас, как жить. — Ты, видимо, безумен абсолютно, если думаешь, что простые старания одного мальчишки как-то переломят течение времени и всё общество заодно. Да я каждую ночь представлял иной мир, полный ярких красок — и этого не хватило. — Можешь называть меня безумцем сколько угодно, — Джисон подскочил на ноги, вмиг преодолел расстояние между ними и потянул Минхо за руку на себя. — Но мы можем сбежать в тот мир, который сами же и создадим. Минхо молча смотрел на него, слегка приоткрыв рот в искреннем удивлении с примесью возражения. Джисону же казалось, что до него постепенно доходят слова Минхёка, сказанные как-то невзначай сегодня днём. — У тебя не получится. У нас не получится. — Получится. — Почему, — Минхо замотал головой в непонимании, — Но почему я? В ответ Джисон притянул Минхо к себе ещё ближе и прижался губами к чужим.