Огонёк

— Как поживаешь? Минхо нехотя оторвался от своего реквизита и медленно поднял голову. Рядом с ним на бархатный борт манежа изящно приземлилась Лиса, одетая в простое повседневное платье и собрав свои темные кудри в высокий хвост. Многим из труппы казалось, что девушка везде и одновременно нигде — настолько поражало её умение появляться чертиком из причудливой табакерки именно в самый нужный миг, а затем исчезать бесследно, словно её рядом с тобой и не было вовсе. В цирке у неё, как и у половины артистов, было несколько ролей — до представления она завлекала народ и удивляла зевак своими раскладами на картах Таро, принося лишнюю монетку в кассу цирка. Соблазн заглянуть за приоткрывающуюся завесу будущего всегда был велик у обывателя — и с этим Лиса прекрасно справлялась. Во время самого выступления девушку можно было увидеть где-то под куполом — она изящно парила в высоте на своем излюбленном кольце. Впрочем, и без него Лиса никуда не делась бы — благодаря своему какому-то неуловимо-мистическому нутру гадалки её просто негласно сделали талисманом цирка. Минхо же всегда крайне скептически относился ко всему оккультному и сверхъестественному — отчего старался держаться от девушки подальше, но однажды всё-таки не удержался и задал вопрос её картам. И если Лиса решила сейчас заинтересоваться им, то это всяко должно что-то да значить. — Живой предстал перед твоим взором, — факир достаточно нехотя ответил девушке. — Занимаюсь полезным делом, в отличие от некоторых. — И чем же ты таким тут увлечен? — слегка отстраненный тон Минхо Лису и вовсе не смущал. — Не видела раньше, чтоб ты так долго возился с реквизитом. — Я хочу сделать огонь цветным. — Батюшки! Да как же это возможно? Не иначе как в колдуны записался? — Ой ли? От колдуньи слышу. Тут делов-то: нужна всего лишь обычная соль, да медь. У меня давно была такая идея, я знал, что нужна соль… Но сейчас я узнал, какие именно нужны пропорции. — С каких пор ты в химики записался? — Я и не записывался, даже в мыслях не было. Джисон нашёл среди своих знакомых одного причудливого химика, с кем я смог проконсультироваться. — Ах, Джисон, — лицо девушки озарила лукавая улыбка, а Минхо отвернулся обратно к своим факелам. — Славный юноша, ты не находишь? — Нормальный. И в меру ненормальный, чтоб связать жизнь с цирком. — Однако связал же. И не только с цирком… — Лиса ухмыльнулась, хлопая по своим коленкам. — Впрочем, мне уже пора, звезды зовут. Не потухни, Огонёк. — Какой ещё… — Минхо поднял голову, чтоб пожурить девушку за вечные загадки, но не смог этого сделать — её и след простыл. Впрочем, не только Лиса интересовалась тем, как дела у факира. День, ещё день, так прошла неделя, а за ней ещё одна — время шло своим чередом, написанным на картах Лисы. Цирк работал бесперебойно, стабильно следуя своему расписанию выступлений, стабильно продавая билеты, стабильно радуя постоянных зрителей и раздражая своим существованием ценителей высокого искусства. Некоторые, конечно, умудрялись изящно лавировать между этими двумя мирами, по утрам посещая салоны и престижные театры, а вечером посещая такое простое людское развлечение, как бродячий цирк. Особо хорошо, даже очень мастерски, это получалось у Джисона, который справлялся с делами цирковыми заместо Кристофера без малого уже почти месяц. Труппа его приняла, как и говорил хозяин шатра — пусть и не сразу. Быстрее всего он стал добрым товарищем для Чонсу и Хёнджина — последний решил, что у Чанбина плохих знакомых, как и плохих фокусов, просто не бывает. Помимо труппы его приняли еще и зрители — он открывал шоу, объявлял номера, оживлял толпу, и это всё с его несменной очаровательно-солнечной улыбкой, которая могла растопить даже самые холодные сердца. Казалось, словно Джисон был перевертышем или ещё какой мистической сущностью, потому его способность перевоплощаться на сцене воистину поражала. За кулисами, в последний миг перед выходом, он лишь нервно вдыхал-выдыхал пару раз, судорожно сжимал-разжимал свои ладони, поправлял цилиндр и выходил. Как только Джисон пересекал черту между потемками закулисья и ярким светом сцены, он тут же перевоплощался — от его волнений и тревог не оставалось и следа, а на сцену выходил абсолютно уверенный в себе и бесстрашный шоумен, который наслаждался каждой минутой на манеже, очаровывая своей харизматичной натурой каждого зрителя без исключения. — На-а-адо же, — удивительно протянул наблюдающий за манежем из-за кулис Хёнджин во время одного из первых выступлений Джисона на сцене. — Я как-то и не думал, что мальчишка так поразительно оживает на сцене. — Джисон и правда хорош, — согласился с ним Феликс, который сидел рядом и растирал свои ступни. — Иначе бы Крис и близко его не подпустил бы к этой роли. — Правду говоришь. Крис, чертёнок, вечно находит самородки. Да и вообще, — Хёнджин придвинулся и наклонился ближе к гимнасту, чтоб их разговор не попал в чужие уши. — Кажется мне, что Джисон справляется даже получше Минхо. Рыжий слишком колюч. С тем, что было сокрыто от глаз зрителей, да и частично от глаз самой труппы, Джисон тоже справлялся. Организационная работа, финансы, реклама, лишняя монетка для газетных критиков — ну а как иначе? Всё это он успевал, и даже больше — вытащить из лаборатории своего старого знакомого-химика Сонхва, чтоб тот открыл секреты цветного огня, выслушать от Хёнджина, как сильно ему нужен новый реквизит — но ни в коем случае не кролики, обновить снаряжение Феликса, а ещё отработать утренние и дневные часы у Ынквана, а потом убежать на вечерний манеж. Всё Джисон успевал и понимал. Успевал даже откидывать голову и неприятно ударяться об опорный столб шатра, когда к нему Джисона прижимал Минхо, опаляя шею жарким дыханием, а затем покрывая её спешными и влажными поцелуями-укусами в полумраке шатра, вдали от чужих глаз. На слабые просьбы Джисона не оставлять на шее расцветающие бутонами следы был всегда один ответ — «у тебя парадный фрак со стоячим воротником». Хан в ответ хватался за его талию, за его бедра, за всё, куда дотягивались руки, чтоб прижать рыжеволосого к себе ближе, а затем запустить пятерню в его мягкие волосы, вздернуть его голову и утянуть Минхо в глубокий и неторопливый поцелуй. Если Минхо в своих проявлениях чувств был как нежен, так и резок, нетерпелив и порой слегка грубоват, то Джисон старался быть его противоположностью — он не мог позволить себе иного отношения к юноше, кроме абсолютного нежного и трепетного, такого, под напором которого сам Минхо словно успокаивался. — Почему? — задался вопросом Минхо, когда под конец тяжелого Джисон подошел к нему, сидящему на дубовой бочке, и обнял со спины, утыкаясь носом в его шею. — Почему ты всегда такой ласковый, словно молодой и слепой теленок? — А почему ты вечно меня сравниваешь с животиной: то с ослами, то с петухами, то с бычками? — парировал его вопрос Джисон, оставляя диалог незаконченным, потому что Минхо поднял голову, и блондин утянул его в поцелуй, проводя языком по пухлым губам, а затем нежно проталкивая его внутрь. Джисон не желал вовсе беседовать на эту тему, потому что чувствовал: нежность для Минхо сродни жалости, а жалеть себя он никогда не позволял. Поцелуй был в который раз быстрый, запрятанный не только глубоко в их сердцах, но где-то в темноте между шатрами — и это всё, что у них было. Они никогда не заходили дальше поцелуев, нежных прикосновений и вечерних разговоров, пока Минхо разжигал пламя — и не только на своих веерах. Они не позволяли себе лишнего при других, не виделись за пределами цирка. Джисон не знал, как это всё можно было назвать, как описать то, что искрило между ними, а Минхо, казалось, даже не задумывался — его все устраивало. Тогда и Джисона тоже всё устраивало. — Тебе пора идти, — тихо прошептал Минхо своему любовнику, практически не отстраняясь и касаясь его губ своими. — Хёнджин искал господина, заведующего этим балаганом окаянным. — Неужели он снова потерял цилиндр, — Хан не торопился покидать Минхо, спускаясь легкими поцелуями к виску. — Не уверен, что это стоит моего внимания прямо сейчас. — Джисон. Хану было достаточно одного слова, сказанного факиром с особой интонацией, которая совмещала в себе и упрек, и просьбу, и наставление, и тихую угрозу настучать по черепку, чтоб отстраниться, напоследок оставив легкий поцелуй где-то за ухом, и отправиться к членам труппы, которым он был нужен. Вряд ли сильнее, чем Минхо — это читалось в изящных кошачьих глазах, но работать всё же было нужно. В конце концов у них ещё оставались совместные вечера на тренировках и обязанности перед Кристофером, которого никто не хотел подводить. — Это всего лишь огромное зеркало, — Хёнджин взмахнул руками, мысленно призывая ко всем небесным силам. — Даже не заморский слон, который был у цирка из соседнего города! — Ну ты же сам знаешь структуру номера, сам её озвучил, это не «всего лишь зеркало», Хёнджин, — Джисон вздохнул, едва удерживаясь от того, чтоб потереть переносицу. — Номеру требуется сборное зеркало из двух частей, ещё одного цельное зеркало, и для этого всего нужна массивная рама. Дело не из дешёвых. Слишком дорого. — А что вообще бывает дёшево? — блондин весьма заметно заводился из-за того, что Джисон отказывался тратить и без того не шибко большой бюджет цирка на заказ дорогого оборудования для нового номера иллюзионистов, в котором один из них должен был проходить «сквозь» зеркало. — Искусство — бесценно, если тебе это не ведомо! — Полно тебе, Хёнджин, — в разговор включился Чанбин, который сидел рядом на каком-то вовремя подвернувшемся ящике. — Если это и правда дорого, то мы можем отложить этот номер на будущее. А как насчет номера с ловлей пули, Джисон? — Ого, какая восхитительная идея! — О, Господь! — Только не говори, что денег нет даже на пистолет с поддельной пулей! — Нет, Хёнджин, мы не можем держать здесь огнестрельное оружие, и уж тем более давать это зрителям! — Мы и так держим здесь огнедышащего дракона, куда опаснее?! Чанбин лишь ухмыльнулся. Вид препирающихся юношей его забавлял, особенно с учётом их внешнего вида: Хёнджин был долговязым и с худым лицом, а Джисон был ниже и с пухлыми щеками, которые забавно раздувались из-за его экспрессивной мимики, отчего их спор больше напоминал распри между лаской и лесной белкой, нежели конструктивный диалог двух артистов цирка. Впрочем, лесная белка выигрывала в этом споре: реквизит для новых номеров иллюзионистов действительно обошелся бы цирку в круглую сумму, а Кристофер явно не рассчитывал возвращаться к пустой казне. Да и нужно ли было это, если зрители и так приходили в восторг от того волшебства, что творили Чанбин и Хёнджин. Последний всегда очень ярко и искренне восхищался мастерству Чанбина — тому, как он благодаря своей элегантной ловкости рук очаровывал любого зрителя и открывал ему настоящую Страну Чудес. Не было и дня, чтоб Хёнджин не ахнул удивленно после очередного трюка его напарника. Чанбин лишь скромно улыбался и напоминал, что тот может не хуже. Внезапный грохот заставил артистов резко прервать свой спор — звук раздался со стороны главного манежа, где обычно прогонял номера Феликс за неимением других площадок. Нехорошее предчувствие начало растекаться по груди неприятным холодом, и Джисон тут же сорвался в ту сторону, откуда донесся шум. В голове мгновенно начали слетаться, подобно черным могильным воронам, нехорошие мысли — включая и воспоминания об одной единственной просьбе Кристофера, которую он поклялся выполнить. Присмотреть за Феликсом. Когда главный манеж расстелился перед взором Джисона, стало легче на самую толику — Феликс сидел на песке среди своего реквизита, что означало хотя бы то, что он не разбился насмерть. Когда Хан окликнул его, подходя ближе, то взгляд обернувшегося Феликса больше напоминал взгляд раненого олененка на охоте. — Господь, ты в порядке? — Джисон в один миг преодолел расстояние между ним и гимнастом, а затем опустился рядом с ним на колени. — Как я могу помочь тебе сейчас? Что здесь вообще произошло? — Всё в порядке, не смертельно, — ответил Феликс, растирая свое запястье, слегка морщась и не обращая внимания на «мы видим, что не смертельно!» от Хёнджина, который увязался вслед за Джисоном. — Я упал с небольшой высоты. Думаю, отделался небольшим ушибом. — Так не пойдет, — Джисон покачал головой. — Тебя необходимо будет отвести на осмотр к медикам. Кто знает, насколько серьёзны твои ушибы. — Как ты вообще шлепнуться умудрился? — в разговор вклинился Хёнджин, который хоть и говорил с обычной кичливостью, но все равно выглядел обеспокоенным. — Здесь же обручи… Ты же на них с закрытыми глазами летаешь, малой, как так… — Не проверил крепление обруча, отчего и упал прямо с ним, — Феликс отвел взгляд. — Я просто… забыл. — Ладно, что случилось, то случилось, — поглаживая эквилибриста по спине в успокаивающей манере, потому что тот тяжело дышал и явно был перепуган и потрясен, Джисон всё вспоминал слова Кристофера про Феликса и его состояние. В самом деле, какой гимнаст не проверит свой реквизит перед работой на нем?.. — Сейчас тебе нужно прийти в себя, подлечиться и убедиться, что всё и правда обошлось. У меня есть на примере превосходный врач, он— — Не надо, — Феликс перебил Хана и начал подниматься на ноги с его помощью. Хромоту скрыть не удалось, как бы он ни старался. — У нас есть свой местный лекарь, Лиса позовёт его, справимся. Не первый раз, Джисон, тебе не стоит так сильно беспокоиться. Джисон помог Феликсу покинуть манеж, сопроводив его до укромной гримерки закулисами. От взора Хана не скрылось, что Хёнджин, оставшийся прибрать рухнувшие кольца, покачал головой, горько вздохнув. Что-то явно ускользало — теперь и от внимания Джисона. Держа в голове слова Кристофера про что-то неведомое и происходящее у него под носом, Джисон лично проследил за Феликсом, пока с ним сидел врач, к которому обычно обращались артисты труппы — Ёнми, что жил неподалеку, да и очень цирк любил. Ничего подозрительного Джисон не заметил — как бы он ни старался. Феликс и правда отделался легким ушибом запястья, да синяками и парой шишек — а у кого из воздушных гимнастов их нет? Стараясь ровно и размеренно дышать, потому что от грохота с манежа у Джисона чуть сердце не выскочило — так сильно он перепугался за артиста, который мог там сильно пострадать, юноша хотел было уже отыскать Минхо, перекинуться с ним парой слов, да отправиться домой, работать над мюзиклом, как перед ним возникла уже хорошо знакомая фигура. — Привет! — Чонсу, как и всегда, лучезарно улыбался. — Что приключилось сегодня с тобой, раз ты бледен как поганка? — Феликс ушибся на своей тренировке, и я сильно испугался, — Джисон вздохнул, спиной прислоняясь к несущему столбу. — Чуть сам на тот свет не отошел, когда грохот его упавших колец услыхал. — Это всё так страшно, — Чонсу в миг помрачнел и запрыгнул на бочку напротив своего собеседника. — Воздушные гимнасты и так выполняют столь опасные трюки, а Феликс, упрямец, летает ещё и без страховки, даже без партнёра, который мог бы в воздухе подхватить. Джисон смотрел на мима и думал о том, что он общительный и располагающий к себе достаточно, чтоб быть на хорошем счету у всей группы. Выглядел Чонсу очень здраво, думал рассудительно, да и на легкомысленного остолопа и болтуна похож не был, поэтому Хан оттолкнулся от своей опоры, чтоб подойти к нему ближе и начать разговор о том, что беспокоило не только его. — Слушай, я всё спросить хотел, — конечно, Джисон мог бы спросить это у Минхо, но тот, казалось, вообще не особо интересовался делами других. — Ты не замечал ничего странного за Феликсом в последнее время? — М? — мим наклонил голову вбок, словно внимающая собака. — О чем ты? — Не замечал ли ты за ним чего-то безрассудного, чего-то… необычного? Чего-то, из-за чего он может так меняться. И не в хорошую для него сторону. — А-а-а, кажется, я понимаю, о чём ты. Прямо не скажу — все же, это личное, но всё равно подскажу. Видишь ли, за яркой оберткой цирка обычно скрывается очень горькая конфета. — Я уже слышал об этом, — Джисон слегка нахмурился. Ту же мысль ему выпалил Минхо в самом начале их знакомства. — Что именно здесь происходит? Чонсу подпер голову руками, опираясь локтями на свои колени и смотря куда-то вверх. — Все артисты цирка здесь — живые люди, со своими эмоциями, переживаниями, страхами и тревогами, которые приходится держать глубоко в себе, чтоб продолжать делать свою работу и нести радость зрителям. Но вот незадача, порой играть приходится не только на сцене, но и за её пределами, чтоб труппа работала как причудливая заморская шкатулка. Видал такие? С балеринами ещё… Джисон молча кивнул. — Но роли обычно играют актёры в помпезном театре, а у нас цирк бродячий. Кто умело крутит розы зрителям, да в дуделки на башмаках дудит, не всегда умело играет свою роль за кулисами. Порой маска просто… трескается. Как тот фальшивый торт Сынмина, видал такой? Хоть я и простой мим, но думаю, что маска Феликса совсем уже не держится целиком. И если ты так обеспокоен происходящим, то подумай, чья маска также пошла трещиной — скорее всего, ты пытаешься вникнуть в историю обычного эквилибриста именно по просьбе ее хозяина. Чонсу медленно перевёл взгляд на Джисона, который стоял, слегка сведя брови и пытаясь собрать в голове кусочки мозаики, любезно подкинутые ему мимом. Который, на удивление, показал свой талант говорить загадками и метафорами. Если он прав, то дело всего лишь в чувствах? Что же, это хотя бы не так страшно, могло быть и хуже — по крайней мере, так думал Джисон. — Приглядись, и найдешь разгадку, — Чонсу подмигнул и спрыгнул с бочки. — Самому разгадывать загадки всегда интереснее, не правда ли? — Может и интересно, если бы я сюда не заведующим нанимался — и если бы ответственность временно не нес за всё происходящее здесь. — Да брось. За всем не уследишь, да и чем ты подсобишь в делах сердечных? Ничем, именно. — И пусть тогда всё и все летят к чертовой матери? В ответ Чонсу лишь развел руками и улыбнулся. — Кстати, я тоже хотел спросить, — мим словно вспомнил что-то перед тем, как оставить Джисона. — Как там дела у Криса, не нашел ли он ещё невесту? А то знаешь, перед его отъездом у нас ходили разговоры, что он может заключить выгодный брак. — Нет, а чт… — и у Джисона в голове щелкнул последний кусочек мозаики. Всё так просто и так сложно одновременно — Джисон думал о происходящем и за работой в цирке, и за работой у Ынквана. Тот, однако, был только рад, что его молодой подручный озаботился чувствами людскими, потому что работа у него шла только в гору, прямиком к звездам. Джисон успевал создавать музыку для постановки несмотря на то, что вечера композитор проводил в месте не слишком почетном среди публики Ынквана. Он, конечно же, прекрасно знал, что Джисон был шпрехшталмейстером в бродячем цирке заместо Кристофера (про которого он тоже знал), но не обращал на это никакого внимания. Какая ему разница, где черпает вдохновение его молодой композитор? Джисон же вкладывал в свою работу над мюзиклом что-то из самых потаенных закоулков своей души — и делал это едва ли осознанно. История о двух влюбленных из разных миров, границы которых были искусственно созданы самим человеком, казалась ему кривым и уродливым зеркалом, в отражении которого он видел их с Минхо историю. Актеры на сцене пели его голосом, его мыслями и теми чувствами, что он пока не осмеливался озвучить рыжеволосому циркачу лично. Ли был слишком свободолюбив, и, казалось, не нуждался в ком-то ещё. Но Джисон хотел, чтоб Минхо услышал его слова: что Хан готов разделить с ним всю боль и одиночество бродяги, даже когда исчезнут все звёзды на небе; что он готов до самого конца петь эту бесконечную песню; что он наконец-то… — Я смотрю, ты делаешь успехи, — Минхёк снова отвлек Джисона от работы, усаживаясь рядом с ним прямо в своем сценическом наряде. — Вся труппа в восторге от обновленного репертуара. — Спасибо, — Хан кротко кивнул. Он сам не считал свою работу какой-то выдающейся. — Рад слышать. — Знаешь, я всё хотел сказать, — актер откинулся на спинку стула и направил взгляд куда-то в сторону, заправляя прядь светлых волос за ухо. — Твоя музыка так изменилась с того дня, когда ты появился здесь впервые. В ней появились… эмоции. Я, как актер, проживающий эту историю на сцене каждый раз, чувствую в твоих строчках столько тоски и нежности, столько отчаяния и надежды, сколько не каждый музыкант может вложить в свое детище. — Я просто иду по либретто, — Джисон замялся. — Пытаюсь представить себя на месте героев. — У тебя получается. Даже лучше, чем требовалось бы. Поэтому позволь мне не сдержать свое любопытство и задать один вопрос. — Ради бога. — Насколько прекрасна твоя муза, что ты создаешь такие шедевры? — Прекраснее всего, что я видел за свою недолгую жизнь, — эти слова вылетели сразу же, как только Джисон раскрыл рот, чтоб ответить и попытаться увести разговор. Но не смог. — Вот на столько. Минхёк тепло улыбнулся, глядя на музыканта. — И по тому, как ты прочувствовал эту историю, я могу судить, что… Приходится вам несладко. Я прав? — Правы. История на сцене уже перестала быть выдумкой. — Мне жаль. Наверное, это тяжело — любить того, с кем не можешь быть вместе. Джисон снова приоткрыл рот, чтоб возразить: и Минхёк не прав был — всё они смогут; и разве можно ли здесь говорить о настоящей любви, ведь это такое великое чувство, которое приходит бесцеремонно и меняет привычный уклад вещей, что Джисон пока до этого просто не может дотянуться душевно. Но вместо этого музыкант промолчал. Он не мог собрать мысли в одно целое, да и осознание слов Минхёка постепенно накрывало летним теплым дождем. — Впрочем, мы же все здесь творческие люди, — голубые глаза напротив хитро прищурились, и музыкант мог прочитать в них некий вызов. — А таким, как мы, свойственно нарушать устоявшиеся правила. … он наконец-то что-то чувствует. В конце рабочего дня театра, когда Джисон уже собирался уходить восвояси, его задержал Ынкван, чтоб обсудить с ним пару гастрольных моментов и ещё кое-что. «Отдадите это тому, кто заслуживает услышать вашу музыку больше всех на свете» — с такими словами он вручил юноше изящно украшенный конверт с билетом на премьеру «Звёздной ночи». — Интересные происходят истории вокруг нас, — разливая вино по трем бокалам, произнес Ынкван в приятной тишине своего театра, который обычно был полон звуков в рабочие часы. — Никогда не знаешь, история с каких страниц воплотится в жизнь завтра. — Да что там говорить, твоя «Ночь» воплощается уже направо и налево, — Минхёк хохотнул, развалившись в кресле в кабинете Ынквана, закидывая ногу на ногу. — Даже наш крошка-композитор душу наизнанку вывернул в своих песнях — а делает вид, что это всё просто творческий вымысел. — Какие же вы сплетники, хуже бабы на базаре, ей богу, — Пениэль с довольным видом принял из рук Ынквана бокал. — Но я такой же, так что давайте, рассказывайте третьей бабке, что у вас, а я посижу послушаю, вымотался за день, как конь. — А что тут рассказывать, полюбил наш Джисон артиста из бродячего цирка, где по вечерам подрабатывает. И зная его матушку, зная её характер, да и в целом его семейку, нелегко будет юноше. — Почему ты решил, что его избранница из цирка? — Давно ли ты глух и слеп, Минхёк? Если бы ты прислушивался к музыке не только в стенах театра, а ещё и за его пределами, то узнал бы много нового после цирковых вечеров. Включая то, что у танцора с огнем в номере музыка сменилась на новую — с таким знакомым почерком юного музыканта, что тебе партии пишет. — Ох. Как-то всё… Не по-человечески. Как-то сложно. — И если ты забыл, то в твоих партиях очень много метафор про огонь да искры. Вот! Сразу видно, кто ни черта не учит, но зато фордыбачится больше всех. Минхёк застыл с бокалом у лица. Он бы и вовсе пролил бы на себя содержимое бокала, пятная свою белую рубашку алыми разводами от дорогого вина, если бы узнал, что герои их беседы прямо в это же мгновение пылко целовались где-то в полутьме циркового шатра. — Что случилось, Джисон? — мягко спрашивал Минхо, ласково поглаживая того по волосам и мягким щекам с одинокой родинкой. Пара факелов и ведерки с водой одиноко лежали в стороне, до них уже никому не было дела этим вечером. — Ты выглядишь беспокойнее, чем обычно. — Ничего страшного не случилось, — вздохнул Джисон. Он и сам не мог понять, отчего сердце бьется так сильно. — И ничего страшного не случится. Просто мне нужно будет уехать на время с театральной труппой, когда та начнет гастроли. Это случится практически сразу, как вернётся Кристофер. Минхо едва заметно кивнул, опуская взгляд. Неприятное знакомое чувство вновь заполняло его голову противным и сырым уличным холодом. Юноша старался не думать о том, что когда-то работа Джисона в цирке подойдет к концу — и о том, что будет дальше, он также не размышлял даже в самые паршивые дни. Но разговор, которого Минхо так боялся, все же настиг его — и в реальности он был даже страшнее. — Пожалуйста, дождись меня. Я обязательно вернусь. — Хорошо. — Я не оставлю тебя, молю, услышь меня. — Я слышу тебя, — Минхо поднял голову, и Джисон внезапно прочел в его глазах такую боль, что отразилась прямо в его беспокойное сердце. — И верю тебе. Но скажи мне, есть ли в этом смысл? Ты не принадлежишь этому месту… И мы будем проходить через этот миг снова и снова. — Неправда. — Почему ты у меня такой упрямый, — фраза «у меня» сладко-горьким пасленом откликнулась в душе Джисона. — Сам же всё понимаешь. — Понимаю, но не хочу такого, — в Джисоне вновь просыпался тот упрямый мальчишка, который без устали спорил с родителями, с нянечками, с учителями, с кем угодно, лишь бы не идти по уготовленному ему пути. — И не допущу. — У нас нет будущего, Джисон, — Минхо мотал головой, сдерживая предательские подступающие слёзы, которые неприятно щипали в глазах. — Всё к этому придет, рано или поздно. Даже если судьба как-то распорядится иначе, я все равно не хочу, чтоб ты жертвовал своим будущим ради меня. Сияй и дальше, милый, не сгорай в этой темноте вместе со мной. Джисон судорожно выдохнул, обнимая Минхо за талию и прижимая его как можно ближе к себе — и только тогда заметил легкую дрожь юноши. Минхо боялся одиночества до дрожи, и сейчас, когда в его голове хрупкая идиллия вновь рушилась, оставляя после себя холодное одиночество — он разрушался сам. — Я буду здесь, когда путь твой будет одинок, — Джисон шептал ему на ухо строчки, которые никогда в жизни не написал бы без Минхо, пока тот отчаянно цеплялся за его плечи. — Остановись на секунду и глубоко вдохни. Для тебя, кто уже позабыл, как плакать, будет звучать моя песня. Строчки, которые он писал только для Минхо.