***
Ашрайский лагерь с двух сторон стерегли холмы. На каждом затаились дозорные с полными колчанами стрел и звонкими рогами на случай беды. Ряды палаток прихотливо вились, окружая шатер царицы. Слабо тянуло дымом, походной пищей и лошадьми. Там и тут горели костры, бросали алые отблески на составленные вместе копья и надетые на колья шлемы — с поникшими, ободранными перьями, а порой и вовсе без перьев. Перекликались воительницы, протяжно или отрывисто, разрывали густеющую тьму крики степных птиц. Фыркали лошади, звенела броня. Теней среди палаток становилось все меньше — женщины расходились на отдых. Дозорные разъезды давно вернулись, чтобы наутро вновь отправиться на разведку. Орима глядела на лагерь, словно на вражеский, сама удивляясь этому. В голове, которой подобало сейчас быть холодной и ясной, метались самые пестрые мысли. «Что станет со мной потом, если Немертвая своей милостью поможет мне убить Киннари и сбежать? Неужели я смогу вернуться в свой город, в свой дом и жить, как прежде, словно ничего не было? И что станет с нашей Ашрайей после смерти Киннари? Начнутся распри, мигом всплывут все старые обиды. Если враги захотят завоевать нас, им это удастся без труда…» Справа, на склоне холма, зашуршала трава — ветер так не колышет. Позабыв тревожные думы, Орима распласталась на земле. Звон брони приближался, было нетрудно различить даже шорох высокой травы по подолу туники воительницы. Орима нащупала кинжал — его дал ей Вьяртан с последним: «Уверена, что помощь не нужна?» Сквозь траву, несмотря на темноту, она разглядела подошедшую дозорную: та чуть опустила копье и как будто прислушивалась. Орима затаила дыхание, не смея утереть потное лицо, чтобы не шевельнуть траву. — Хума, что там у тебя? — послышался приглушенный голос слева. — Все спокойно, — отозвалась дозорная. — Только словно копыта простучали. Должно быть, отвязалась одна из лошадей. — Я скажу остальным, проверим. Хума и ее товарка скрылись в темноте. Орима сморгнула едкий соленый пот, наконец-то вытерлась краем покрывала. Мысли же закрутились пуще прежнего: «Что бы это могло быть? Правда лошадь сорвалась с привязи — или нет? Может, зинворский лазутчик? Или один упрямый, как осел, мужчина с севера решил-таки последовать за мной и все испортить?» Над головой плеснули широкие крылья, крик ночной птицы ударил по ушам, словно сотня вражеских боевых рогов. Орима помянула мысленно ходрайских духов и поползла в траве к лагерю, задыхаясь от горьковатого терпкого запаха и летящей в лицо мелкой пыли. Дозорных не было видно, разве что шуршала чуть слышно трава под их сандалиями и позвякивала броня. Должно быть, прошло не меньше часа, когда впереди показались первые палатки. Орима медленно выдохнула: собственное дыхание казалось ей шумом толпы на рынке. Из ближайших палаток не доносилось ни звука, воительницы спали. Трава здесь была частью выкошена, частью вытоптана, поэтому идти стало легче. Прячась за широкими крыльями палаток, замирая в тени при виде проходящих дозорных, Орима неспешно приближалась к огромному, сверкающему даже в темноте шатру Киннари. Движение слева заставило Ориму замереть. Это была не дозорная: невысокая, хрупкая тень пряталась за палаткой шагах в двадцати. Порой тень вытягивала шею и вертела закутанной головой: судя по движениям, совсем девчонка, лет пятнадцати, если не младше, хотя младше в войско не брали. Разве что служанка какой-нибудь сотницы для особых утех — Орима знала, что такое бывает, еще в училище Богини вдоволь наслушалась и нагляделась. Разумеется, жрицы и наставницы сурово порицали подобное: связь с рабами хоть и отвратительна, но необходима для продолжения рода, тогда как связь женщины с женщиной противна Богине. И пускай Орима не одобряла этого, она понимала причину. «Нельзя отнимать у человека право любить и привязываться. А если человек насильно лишен естественного права, он отыщет противоестественное. Киннари слепа, глуха и безумна, раз не понимает этого. Только и умеет, что ставить на все печать преступления и потом измышлять жестокие кары, чтобы удовлетворить собственную страсть». Справа мелькнула искорка прогорающего костра, рядом поблескивали алыми отсветами нагрудники и шлемы на кольях. До шатра Киннари оставалось не больше тридцати шагов. Орима пересчитала взглядом стражу: трое только с ее стороны, и еще сколько с другой. А когда поднимется переполох, сюда сбегутся все дозорные. «Может, и хорошо, если сбегутся», — подумала она. — «В такой суматохе они скорее кинутся тушить пожар, чем искать поджигателей, и будет проще ускользнуть. Главное, чтобы Киннари умерла. А что будет потом, все равно…» Про потом она прибавила, чтобы успокоить себя: чем дальше она шла, тем безнадежнее казалась ей задумка. Но обратной дороги не было. Отчего-то ей вспомнился Вьяртан: чувствовал ли он то же самое, когда шел убивать Киннари? О чем он думал, когда понял, что все кончено? Хотя вряд ли мужчины способны чувствовать так же глубоко, как женщины. Скорее, их уязвит сама неудача. «А у меня нет права на неудачу». Легкой тенью Орима перепорхнула от одной палатки к соседней, где горел, затухая, костер. Она даже разглядела лежащие рядом щипцы и совок для углей — будто нарочно оставили. Примерившись, она метнулась к костру, схватила щипцами головню потолще. Когда наполнился совок, по лагерю промчался ночной ветер, отчего угли ярко полыхнули. В лицо Ориме полетела горячая пыль, дым и искры. Она словно не заметила — едва сдержав полный ненависти крик, она бросила свои горящие снаряды в шатер царицы. Угли не скатились на землю, а застряли в складках шатра, и ветер вновь пришел на помощь. По тяжелым, шитым золотом полам побежали огненные ручейки. Пламя разгоралось медленно, от запаха паленой шерсти Ориму замутило, и пришлось зажать нос и рот краем покрывала. Свободной рукой она вновь зачерпнула совком угли, уже не боясь, что ее обнаружат. Впрочем, стражницам было не до того. Вскоре запылали соседние палатки: еще одну подожгла Орима, на прочие огонь. видимо, переметнулся из-за ветра. И вновь вышло удачно — они горели так, что царица, когда выскочит из шатра, сможет бежать только в одну сторону. Вонь черным облаком разлеталась по лагерю — но куда ей было до неистовых воплей? Две-три стражницы, что стерегли шатер Киннари, бросились наутек — не то спасаться, не то за помощью. Двое кинулись тушить пожар: хотя они прибили пламя внизу, оно уже взобралось выше, к самой верхушке шатра. Орима различила среди безумства криков, лязга брони и топота ног низкий, могучий голос Киннари, услышала тревожные голоса: «Спасайся, о Бессмертная!» Привычное высокопарное именование царицы вызвало у нее жестокую усмешку. «Бессмертная? Что ж, иди, бессмертная, навстречу своей гибели!» Орима вытащила кинжал. Пока пламя вокруг разгоралось, она успела подобраться ближе к шатру Киннари и укрыться напротив завесы-входа, там, где не было огня. Завеса колыхалась: стражницы только что вбежали внутрь. Теперь дождаться, когда они выйдут вместе с царицей, — и разить наповал, одним ударом, под ребра или в горло, под подбородок. Киннари высока ростом — тем лучше, тем удобнее будет бить, кинжал войдет снизу вверх и вмиг оборвет жизнь… — А ну-ка стой! Завеса распахнулась, стражницы вывели царицу из шатра, Орима приготовилась бить. Время застыло, осталось лишь алое пламя и сверкающее алым лезвие кинжала, готовое напиться столь же алой крови. В тот миг, когда Орима метнулась было вперед, ее схватили сзади. — Сюда, сюда, на помощь, я поймала убийцу! — заверещали ей прямо в ухо. Орима рванулась, но держащая ее воительница крепче стиснула руки. Правда, держала она неумело: вместо того, чтобы придушить или, на худой конец, завернуть руки за спину и выкрутить кисть с оружием, просто сгребла ее в охапку. Орима прекратила рваться, и это обмануло ее противницу — продолжая звать во весь голос на помощь, она чуть ослабила хватку. Орима резко присела, зацепив ее выставленным вверх локтем по челюсти. Воительница пошатнулась — и получила удар кинжалом в шейную жилу. Когда подоспели стражницы царицы, Орима уже была далеко. Пронзительные вопли оглушали. Едкая вонь паленой шерсти словно окутала не только лагерь, но и всю Ашрайю. Шатер кое-как потушили, хотя дым еще клубился в воздухе. Среди надрывного гула криков смутно различались отдельные слова: «Убийцы! Заговор! Вражьи лазутчики! Ждите нападения!» Орима давно не прислушивалась — она неслась, как поднятый львом иашхай, не разбирая дороги. Неважно, куда, лишь бы спастись. Преуспей она, ей не жаль было бы своей жизни. Но зачем умирать, не преуспев, на глазах у торжествующей противницы, которой будут в радость ее муки? Из-за ближайших палаток вылетела навстречу Ориме толпа полуодетых, встрепанных воительниц — должно быть, из числа ополченок. Они метались так, что порой сталкивались и сбивали друг друга с ног. Как ни пыталась Орима увернуться, она тоже упала, кругом замелькали сандалии, подолы и босые ноги, сверху свалилась еще одна девчонка. Орима кое-как выскользнула из-под нее, но зацепилась ступней и рванулась сильнее, пытаясь высвободиться. Какая-то здоровенная баба наступила ей на голень, споткнулась, выбранила «мужской подстилкой». Подоспевшая десятница визгливо орала, воительницы огрызались в ответ, зато в суматохе Орима сумела наконец выползти — ее как будто не заметили. Правая ступня болела, бежать стало неудобно. И все же она бежала, задыхаясь, словно ее по-прежнему душила вонь горящего шатра. «Богиня, не оставь!» Рубаха путалась между ног, мешала бежать, плотное покрывало лезло в лицо. Снять нельзя — узнают, и тогда точно конец. Ноги подкосились, и Орима поползла вперед наугад, не разбирая дороги. Слева впереди замаячило что-то темное — не иначе, тот самый холм, где она едва не попалась дозорным. Миновать его, и все, свобода… — А, ходрайская нечисть! Резкий вскрик оглушил Ориму, вмиг облил холодным потом. На спину ей опять кто-то свалился, сильные руки вцепились в локти. Орима неуклюже ткнула кинжалом, который чудом не выронила на бегу. Совсем близко свистнул меч, она увернулась, вскочив на ноги, отбила удар кинжалом. И пересчитала своих противниц: пятеро, не меньше. А если крикнут, сколько набежит еще… «Богиня, защити… Хотя какая Богиня, ведь я нарушила ее закон — хотела убить свою царицу. Богиня скорее покарает, чем защитит… Мама, хоть ты помоги!» Орима отбила еще один удар. Новый рассек ей рубаху на животе — еле сумела увернуться. Затрещал от боли левый локоть, рука вмиг отнялась. Усталые ноги путались в траве, противницы наседали со всех сторон, норовя прижать к ближайшей палатке. На помощь не звали — не иначе, хотят сами захватить и получить награду. Вспыхнула болью недавняя рана в плече — словно вонзили раскаленный прут и повернули. Пальцы скользили на рукояти кинжала, вражеские мечи летали совсем близко. Одна противница зашла за спину, сунула древко копья между ног. Орима свалилась ничком. «Кинжал!» — металось в голове. — «Давай, режь жилу, скорее!» Поздно: кисть уже хрустнула под чьей-то ногой, другая придавила шею, рядом слышался довольный смех. Совсем как в битве, подумала Орима, только там были враги, а здесь… Впрочем, здесь теперь тоже враги. И пощады не будет. Быстрый шорох, свист, крик. Тяжесть с шеи и руки исчезла. Орима стиснула зубы, рывком приподнялась на здоровом локте — и ее обдало чем-то горячим, словно кипятком плеснули. Прямо перед нею рухнула одна ее противница, другая. Оставшиеся трое бились с кем-то: Орима видела лишь высокую тень и отблески далекого пламени на длинном мече. Пала еще одна, а другая кинулась бежать, вопя на весь лагерь: «На помощь! Лазутчики!» Тень резко вскинула правую руку, в пальцах мелькнуло что-то длинное, тонкое. Бегущая воительница запнулась, подавившись собственным воплем, и рухнула ничком. Орима подсекла ногой последнюю противницу, навалилась сверху и, прежде чем та подобрала упавшее оружие, впилась пальцами ей в горло. По лицу бежал пот вперемешку со слезами, Орима сжала зубы и веки, умоляя неизвестно кого неизвестно о чем. Резкий свист клинка и обмякшее тело под нею привели ее в чувство. — Идти можешь? Крепкая рука стиснула ее локоть — по счастью, здоровый, вздернула на ноги. Ориму обдуло знакомым, не женским запахом: мужского и конского пота, не стираной одежды, железа, крови и кожи. Вмиг позабылись все недомолвки, ссоры и обиды, душа ликовала — не бросил, защитил. Хотя по-прежнему непонятно, зачем. — Зачем ты пошел за мной? — выдохнула Орима, пускай сейчас было не до вопросов. — Да вот за этим. — Вьяртан небрежно указал на убитых, пока всовывал в правый наруч тонкий, обтертый от крови дротик — им он прикончил воительницу, которая пыталась сбежать. — Идем скорее, Ниврин ждет. Холм уже остался позади, дозорных не было видно. Орима оглянулась на далекий отсвет почти угасшего пожара. — Подожди, — сказала она. — Может, лучше вернуться? Когда еще подвернется такой удобный случай? Убить ее, пусть даже ценой жизни… — Ты жизнью-то не разбрасывайся, умереть всегда успеешь. — Он крепче взял ее за локоть и повел прочь, не забывая оглядываться, будто впрямь видел в темноте. — Если тебе суждено ее убить, убьешь. Сейчас ты вряд ли подберешься к ней, ее окружили чуть ли не стеной щитов, сам видел, пока тебя искал… — Ты искал меня? — Орима невольно запнулась. — Почему? Что тебе за дело? — Знаешь, — он отвел глаза, — кто побывал у нее в руках, никому не пожелает такой судьбы. — Молчание и знакомый жесткий смешок. — И, думается мне, ты кое-что забыла сказать. Орима вспыхнула — не то от гнева, не то по привычке. «Неисправим и упрям, как все мужчины. Не знаешь, злиться на такого или смеяться». И она рассмеялась. — Ладно, спасибо. Теперь доволен? Он кивнул — глаза сверкнули в темноте — и свистнул своему коню.***
— Это была женщина, о Лучезарная. Мы нашли ее сандалию. Это ашрайская работа. Киннари едва глянула на то, что показала ей сотница Ираза. В самом деле, обычная сандалия, какие носят ашрайки: толстая кожаная подошва, узкие ремешки без тиснения, два из них порваны. Трудно сказать, кем была ее владелица. Все, что разглядели воительницы, — то, что убийца невысока ростом и молода, судя по движениям. Сама сандалия маленькая, но это ни о чем не говорит: даже у рослых женщин бывают маленькие ноги. — О Богиня… — прошептала Киннари. — Безумие охватывает уже моих подданных! Ашрайка, дочь Немертвой, решается убить свою царицу! Не иначе, она одержима злыми духами! — Киннари осеклась и обернулась к Иразе и ее воительницам: — Кто-нибудь узнал эту женщину? — Прости наше нерадение, о Бессмертная, нет. — Сотница поклонилась, растрепанные светлые волосы свесились на черное от дыма лицо. — Если кто узнал, то они мертвы — те, кого она убила, когда бежала. — Да просветит глаза наши и разум Немертвая, — прибавила одна из воительниц, что стояли рядом. — Быть может, убийца была не одна. На восточной окраине лагеря мы нашли пятерых погибших. Четверо из них пали от меча, тогда как у убийцы был только кинжал, это удалось разглядеть… «Лучше бы разглядели ее гнусное лицо!» — едва не выплюнула Киннари. Подавив напрасный гнев, она уточнила: — Итак, убийца — или убийцы — бежали? Вы не настигли их? Низкие молчаливые поклоны сказали ей все. Киннари смотрела на склоненные головы, горло ее в который уже раз стиснула обжигающе-ледяная петля — но не гнева, а страха. Отяжелели ноги, похолодели ладони, черное беззвездное небо, казалось, нависло над головой, суля незримую угрозу. «О Немертвая, что, если заговорщицы из столицы уже начали действовать, и эта убийца — их посланница? Сколько еще их может быть, откуда их ждать? Под чьей личиной станут они прятаться — верной служанки, телохранительницы, посланницы или даже жрицы?» — От чего погибла пятая? — раздался рядом негромкий серебряный голос. Киннари невольно вздрогнула, вскинула голову. По ее приказу Адор оставила все прочие заботы и полностью сосредоточилась на подготовке к великой и опасной миссии — битве за бессмертие. Лишь поэтому чародейка ночевала сегодня отдельно, а не в шатре царицы, иначе многое могло бы выйти иначе. Однако ум Адор работал привычно быстро. — Ее убила неизвестная лазутчица? — прибавила Адор. — Рана от кинжала? Воительница покосилась на Киннари, и та кивком велела ей отвечать. — Нет, о Бессмертная, — сказала воительница, словно отвечала царице, а не Адор. — Рана небольшая, сзади в основании черепа, вроде укола чем-то тонким. Оружие мы не нашли. — Тебе это ничего не напоминает, царица? — тихо спросила Адор, глядя Киннари в глаза. — Вспомни покушение на тебя во дворце. Северянин убил четверых чем-то подобным, и тогда оружие нашли в трупах: маленькие тонкие дротики длиной чуть меньше локтя. — О Немертвая… — Киннари отшатнулась. — Ты думаешь, что… — Я ничего не думаю, царица, я лишь указываю на схожее оружие. Впрочем, оно часто встречается у иноземных наемников, каких немало во вражеском войске. А тот, кто едва не убил тебя тогда, наверняка давно мертв. — Довольно гадать! — Царица едва не топнула ногой. — Все твои хитрые измышления не помогут отыскать преступницу и не защитят меня. Мой шатер сгорел, идем в твой. Я не желаю ждать следующих убийц. Пошлем весть Лагише и немедленно отправимся в горы Ходрай. Вели позвать Риайю. Лишь сейчас, упомянув вещую жрицу, Киннари спохватилась: почему ее не видели, пока бушевал пожар? Быть может, она своим чародейством сдержала пламя, как в прошлый раз? Или же — эта мысль словно толкнула царицу в ледяной горный источник — с нею что-то случилось? Киннари не услышала тех летящих шагов, которые обычно предваряли появление Риайи. Вместо этого до нее донеслась тяжелая поступь троих или четверых воительниц: они переговаривались полушепотом, и голоса их звучали тревожно, если не испуганно. — О Солнце Ашрайи… — с низким поклоном начала одна из воительниц, рослая десятница со шрамом на лбу. — Прости недостойных служанок за дурные вести… Вещая Риайя, голос Богини, умирает… — Что? Киннари вскочила со своего престола — он не пострадал от огня, и его по ее приказу перенесли в шатер Адор. Десятница отшатнулась, ее воспаленные от едкого дыма глаза бегали в глазницах. — Она велела нести ее к тебе, о Лучезарная… Но она очень плоха, старшая целительница Ушрума и прочие сказали, что бессильны… — Так чего вы медлите, клянусь Ашгормит! — вскричала Киннари. — Сюда ее, скорее! Пока не поздно! Десятница выскользнула из шатра, позабыв о поклонах. Полы тотчас колыхнулись вновь, и две воительницы внесли на походных носилках из плаща и копий Риайю. Лишь только Киннари взглянула на ее лицо и полуобнаженное тело, как в горле затрепетал едкий комок: казалось, жрица с головы до ног облачена в багрово-красное одеяние. Волосы ее сгорели, глаза вытекли, кое-где виднелись тускло-белые кости. Наполовину сгоревшие губы кривились, зубы жутко сверкали в багряной маске. За носилками шла Ушрума, лучшая целительница в войске. Она тотчас кинулась к Риайе и поднесла к ее рту склянку с бледно-голубой жидкостью. Жрица, собрав силы, качнула головой. — Не надо… — скорее прошелестела, чем проговорила она. — Зачем удерживать то, что не удержать… Зачем напрасно мучить обреченное тело… Где ты, о Бессмертная? Подойди скорее… Мое время на исходе… — Я здесь, вещая! Недавнее омерзение исчезло, Киннари подошла к носилкам. Она догадалась, что произошло: Риайя втянула пламя в собственное тело, чтобы спасти весь лагерь. Богиня весть, почему она не смогла остановить пожар иначе; быть может, бедствие застало ее врасплох, и ей пришлось решаться и действовать быстро. «Почему всегда уходят лучшие и вернейшие?» — завертелась в голове жестокая дума, прожигая насквозь душу. Киннари захотелось утешить напоследок благородную жрицу, очередную жертву за свое будущее величие. Но ладонь ее замерла, пока она тщетно пыталась найти, к чему прикоснуться. — Твоя жертва не будет забыта, Риайя, — произнесла Киннари. — Но неужели ты не могла сделать иначе, чтобы в жертве не было нужды? — Не могла… — вылетело из распухших, обожженных губ. — Торопись, о Бессмертная… Когда я уйду к моей Богине, я буду счастлива знать, что ты сделалась воистину бессмертной… — Тогда призови ее, вещая, прямо сейчас! — Киннари знаком велела Адор выпроводить Ушруму и воительниц. — Передай Лагише мою волю: пусть немедля едет в Ходрай и ждет меня там. Скажи ей, что это единственный способ удержать Ашрайю и спасти ее от врагов, спасти весь наш народ, спасти истинную веру! Что бы она ни говорила, она знает… — Да, о Владычица, она многое знает… — Улыбка Риайи превратилась в оскал смерти. — Мои силы почти иссякли, но я сделаю, как ты говоришь… Лишь бы… Риайя не договорила. Опаленные провалы глазниц задергались, и как она ни скрежетала стиснутыми зубами, из них вырвался хриплый, почти звериный рык. Киннари застыла на месте, дрожа и обливаясь холодным потом, и молча смотрела, как вещую жрицу крутит и корежит на грубых походных носилках. Риайя билась, словно в падучей, от ее криков хотелось заткнуть уши или провалиться под землю: привыкшая лицезреть чужие страдания и наслаждаться ими, царица никогда бы не подумала, что это зрелище может быть столь пугающим. Казалось, прошло целое столетие. Едва Риайя неуклюже скатилась с носилок и застыла на земле, Киннари медленно выдохнула. Лишь сейчас она поняла, что затаила дыхание на все то время, пока жрица умирала. Теперь грудь ее жгло от нехватки воздуха, а вдохнув вновь, она ощутила странный запах — словно обгорелая плоть стремительно разлагалась. Киннари отвернулась и велела Адор позвать стражниц. — Как ты думаешь, она успела? — спросила Киннари, когда чародейка вновь вошла в шатер, а труп Риайи унесли. — Лагиша услышала ее? — Я ощущала чародейство, царица, — ответила Адор. — Успела она или нет, услышала ее Лагиша или нет, не мне судить. Будем надеяться, что да. — Надежды мало. — Киннари вновь вдохнула всей грудью, всем телом: мерзкий запах понемногу уходил. — Я пошлю к Лагише вестницу с письмом. Подай мне тинш и чернила. Никогда прежде Киннари не писала писем сама. Но разве доверишь такое послание посторонним глазам и ушам, пускай даже глазам и ушам верных служанок? Да и кто поручится за их верность в эти страшные дни, когда предают все — или почти все? — Мы с тобой уедем перед рассветом, — сказала она Адор, пока сворачивала готовый лист тинш в свиток и запечатывала душистой смолой. — Риайи больше нет, значит, отвлекать людей придется тебе. Но это ничтожные пустяки. Сейчас нам подобает думать о другом. — Воистину я не ошиблась в тебе, царица. — Адор низко поклонилась, что делала не так часто, серебряные волосы закрыли ей лицо. — Ты рассуждаешь верно: думаешь только о важном, отбрасывая все лишнее. Да, если мне и положить на чьей-то службе свою жизнь и могущество, так на твоей. Ты готова, ты достойна. Ты обретешь искомое, или наша Дейна создана богами напрасно. Все тело Киннари вспыхнуло, будто не могло вместить того неземного ликования, которым пылала ее душа. Губы сами собой разошлись в улыбке, кровь прилила к щекам. — Тогда готовься к отъезду, — сказала Киннари. — Я отыщу вестницу. Письмо тихо хрустело в руках, пока Киннари размышляла, кому доверить его. Так ли надежны ее стражницы — на словах все преданы, а на деле каждая себе на уме. В полной мере можно доверять лишь двум-трем, вроде Лифы и Хурашу, которым придется вскоре скрывать ее отъезд как можно дольше. Что, если она вручит ценное послание подлой заговорщице или их обманутой, ослепленной сообщнице? Военачальниц не послать, они тоже нужны здесь. Оставалось одно — положиться на волю Богини. Нечасто Киннари прибегала к этому способу. Да и повода прежде почти не было, разве что в запутанных судебных делах, когда недоставало улик. Если так случалось, царица могла мысленно воззвать к Богине, умоляя положить ей на сердце справедливое решение. И Богиня отвечала, и решение всегда оказывалось верным. Пусть же оно окажется верным и теперь, в столь тяжкий час для всей Ашрайи. «О Немертвая, укажи мне ту, кому я могу доверить мою судьбу и судьбу моей Ашрайи!» Киннари зажмурилась на миг, чуть повернулась — и распахнула глаза. — Ты! Совсем юная девушка, держащая под уздцы крапчатую кобылу, едва не подпрыгнула на месте и словно не сразу поняла, что ее зовут. Однако она повиновалась знаку и подошла. Видимо, девушка была из числа дозорных: закутана с головой в плащ, так, что едва видно лицо. — Как тебя зовут? Девчонка поклонилась, плащ полностью скрыл ее голову. Выпрямившись, она поправила его. Киннари увидела загорелое лицо с точеными, безупречно правильными чертами, на высокий лоб небрежно спадали короткие завитки черных волос. — Фаррут, о Бессмертная, — едва шевеля губами, выдохнула девушка. — Это твоя лошадь, Фаррут? — Да, о Бессмертная. Киннари усмехнулась. Девчонка выглядела до смерти напуганной — впрочем, это было отчасти приятно: если тебя вот так боятся, то вряд ли предадут. Именование тоже позабавило царицу. У нее их хватало, одно пышнее другого, и она предпочитала разнообразие. Но признавалась себе, что «Бессмертная» особенно тешит ее душу. Даст Богиня, вскоре это слово сделается явью. — Тогда скачи в столицу, немедля. — Киннари протянула Фаррут свиток. — Это послание ты передашь в храм Немертвой, верховной жрице Лагише. Никому другому не отдавай, требуй встречи с самой Лагишей, такова моя воля. Торопись, не теряй ни единого мгновения. И будь осторожна, письмо не должно попасть в чужие руки. Поняла? — Да, о Бессмертная, — пробурчала девушка. Она с поклоном взяла письмо из рук Киннари и тотчас взобралась на свою кобылу. Двигалась девчонка неуклюже — не то утомилась, простояв всю ночь в дозоре, не то была недавно ранена. Прежде чем Киннари задумалась, верно ли она поступила и не приняла ли собственное желание довериться случаю за волю Богини, перестук копыт уже затих. Фаррут уехала на северо-восток. Киннари оглянулась — и увидела чуть поодаль Адор: она держала в руках что-то темное и задумчиво разглядывала. Гнев Киннари вспыхнул мгновенной искрой и пропал — Адор ничего не делала напрасно. Подойдя, царица увидела, что именно держит чародейка. Это была оброненная сандалия убийцы. — Она спешила, царица, — произнесла Адор, словно буркнула себе под нос. Киннари тотчас осенило. — Ты сможешь по этой сандалии отыскать и настигнуть владелицу? — И да, и нет, царица. — Адор наконец опустила руку с сандалией. — Отыскать не смогу, она уже далеко. А вот настигнуть можно, пускай не сразу. Адор мягко опустилась на колени и зачерпнула горстью рыхлую песчаную землю. Бледное лицо чародейки сияло, точно полная луна, улыбка казалась блаженной, только глаза потемнели пуще прежнего. Тонкие пальцы разжались, осыпая порванную сандалию землей. Адор дунула, и земля взвилась крохотным вихрем. — Вот так, — произнесла она, поднимаясь, и отбросила сандалию в ближайший костер. — Я вызвала бурю, она вскоре обрушится на хозяйку этой сандалии, где бы та ни была. И на всех, кто рядом с нею. Поверь, царица, им не уйти от гибели. А нам с тобой пора отдохнуть перед дорогой. Киннари кивнула, словно завороженная. Все недавние тревоги и сомнения ушли. Теперь они в прошлом: и таинственная убийца, и ее сообщники, и погибшая Риайя, и посланница. Впереди главнейшее и величайшее испытание — битва за бессмертие. Никакого страха перед горными духами Киннари не ощущала. Наоборот, ее переполняла почти божественная уверенность в своих силах. Да, она сойдется в поединке с одним из обитателей гор Ходрай. И победит. И обретет желаемое. И горе тогда всем врагам, явным и тайным. Лишь сейчас она заметила еще один знак свыше, словно эхо голоса Богини: имя посланницы, Фаррут, означало по-ашрайски «судьба».