Дочь Немертвой Богини

      — Похоже, мы сбились с пути.       В который раз Орима огляделась, приспустив с лица покрывало. И тотчас вернула его обратно: солнце пекло так, что выжигало глаза.       Степь осталась позади, ее сменили пустоши, а кое-где — унылая песчаная пустыня. Куда ни взгляни, всюду тусклые серо-желтые холмы, изредка пробивается сквозь песок такая же блеклая поросль — жесткая трава и колючки. Если взобраться на ближайший холм, покажется вдали едва видная блестящая полоска Зуровари. Может быть — если они правда не потеряли направления.       Вьяртан, водивший своего коня на водопой — по счастью, им удалось отыскать узкий, мелкий ручеек, из которого они напились сами и наполнили фляги, — посмотрел на Ориму, но не сказал ничего. Так же молча он вытащил из мешка кожаный нагрудник, повертел его так и сяк. Орима глядела на него, точно на сумасшедшего, когда он вновь посмотрел на нее.       — Снимай сандалию.       — Зачем? — Она едва не поджала ноги: ходить по раскаленному солнцем песку босиком было все равно, что по нагретой на углях сковороде.       — Не будешь же ты вечно щеголять вот так. — Он указал на кривую обмотку, которую она навертела на босой правой ноге. — Давай, я сниму мерку и сделаю тебе новую. Красиво не обещаю, я не сапожник. Зато будет удобнее, чем в этой тряпке.       Со вздохом Орима послушалась. Разувшись, она кинула ему сандалию и подобрала ноги под себя. Хотя она подстелила край покрывала, назойливые песчинки забивались в мокрые от пота складки кожи, кололи и натирали ее. Наконец Орима устала отряхиваться и скорчилась под покрывалом. Ушибленный в ночном бою локоть почти не болел; хвала Богине, обошлось без вывиха. Орима легонько поглаживала его кончиками пальцев и заодно наблюдала за работой Вьяртана. Зрелище показалось ей забавным.       Поставив на нагрудник сандалию, он обвел ее кончиком ножа, потом принялся вырезать. Толстая вощеная кожа поддавалась с трудом. Он работал молча, лишь утирал рукавом пот с лица и бороды. Лицо его раскраснелось от жары, он облизывал губы, но ни разу не прервался, чтобы взять флягу.       Орима тем временем устала ждать неизбежного и решила поторопить.       — Что ж ты молчишь? — сказала она. — Ничего не скажешь? Хотя я забыла, ты же не привык говорить попусту, если не желаешь.       — А что ты хочешь услышать? — Он поднял взгляд; из-под наголовника плаща торчали взъерошенные волосы. — Что если бы мы пошли вдвоем, все бы получилось? Ты и сама это знаешь.       Он отхватил ножом ремешки от собственного мешка, развязал ворот нижней рубахи и отрезал тесемки. Все это он принялся прилаживать на вырезанную подошву. Поправить распахнутый ворот он и не подумал, и Орима невольно содрогнулась, когда заметила на его твердой груди глубокий шрам от ожога, что тянулся вниз от самой ключицы. Почти такой же шрам, как на лице.       «Богиня, если бы меня схватили…»       Орима отвернулась. Его правота жгла ее сильнее, чем гневное солнце над головой или горячий песок, чем любые раскаленные орудия палачей. Она ожидала упреков, ожидала брани, злости, хотя бы недовольства. А он просто молчал.       — Другого я от тебя не ждала, — не сдержалась Орима, мысленно честя себя круглой дурой. — Только я по-прежнему не понимаю, зачем ты вмешался. Хочешь уязвить меня, доказать, что я ни на что не годна?       Он оторвался от работы и посмотрел Ориме в глаза. Поневоле она вздрогнула, вспомнив, как ночью умоляла покойную мать помочь ей. Будь мама жива, она вот так же смотрела бы на неразумную упрямую дочь.       — Знаешь, — медленно сказал Вьяртан, — мне порой жаль, что я не женщина. Понимаю, тебе это трудно — принимать помощь от мужчины.       Он вновь принялся закреплять ремешки и завязки. Орима поникла головой, лицо ее пылало, но вовсе не от жары и не от гнева. Взвившийся в груди вихрь едва не душил ее, слезы упрямо лезли на глаза, и она смаргивала их, чтобы он не заметил. Чем больше она узнавала его, тем меньше понимала.       — Ты так и не сказал, почему… — тихо начала она, но он перебил:       — Держи, надевай. — Он поднялся и поставил перед нею две сандалии, старую и новую.       Новая впрямь выглядела неказисто: неровная буровато-серая подошва, потертые ремешки, некогда синие грубые завязки. И все же, примерив, Орима признала правоту своего спутника. Так в самом деле было удобнее, чем в обмотке.       — Спасибо, — сказала Орима, прежде чем он напомнил.       — Надеюсь, в ближайшие дни не развалится, — усмехнулся Вьяртан по привычке. — Хватит, чтобы добраться до вашей столицы. Понимаешь, Ниврину тяжело нести нас двоих, особенно на такой жаре. Ему тоже нужен отдых.       — Может быть, пойдем прямо, к Зуровари? — предложила Орима, указывая в ту сторону. — Хотя бы вода у нас будет.       — Тогда придется обходить, здесь кругом оазисы с поселениями, сколько помню. — Он поморщился, словно вспомнил нечто неприятное. — Давай, сбегай к ручью, если тебе нужно, и пойдем.       Орима так и сделала. Справив нужду, она ополоснула в ручье ноги, руки, облила голову и вдоволь напилась, пока не почувствовала себя полным бурдюком. Откуда-то налетел прохладный ветер, растрепал мокрые, выбившиеся из косы волосы, и Орима едва не застонала от блаженства. Хотя странно потускневшее солнце слегка встревожило ее.       Пока она возвращалась к Вьяртану, небо над головой темнело на глазах, ветер усиливался, едва не снося ее с места. Серый конь как будто чуял беду — фыркал, встряхивал гривой и бил песок копытом. А его хозяин, прищурившись, глядел на темно-серое небо и покусывал длинные усы.       — Повезло, называется, — буркнул он, едва завидел Ориму. — Похоже, будет буря. Только странно как-то. Перед бурей обычно наступает тишина, ветер стихает. И налетает она издали, а не сверху.       — Ты прав. — Орима кивнула, стараясь говорить ровно, хотя ее пробрало холодом до поджилок и костей. — Это похоже на колдовство. Я видела подобное, когда наша жрица сражалась с вашим чародеем… — Она содрогнулась открыто.       — Да, я тоже помню. У нас тогда столько народу погибло… и едва не погибло… — Он вновь помрачнел, отвел взгляд, но лишь на миг. — Что бы ни было, плохи наши дела. Бери мешок.       — Надо искать укрытие, — сказала Орима — ветер усилился так, что пришлось почти кричать. — Может, вон тот холм?       До холма было шагов шестьсот — на таком ветру все равно, что до неба. Вьяртан качнул головой.       — Слишком далеко, напрасно потеряем силы. — Он опустился на землю и принялся отгребать песок. — Да и слишком он пологий. Останемся здесь. Давай, помогай. Надо выкопать неглубокую яму, чтобы нам троим там поместиться.       «Если успеем», — подумала Орима, но промолчала. Когда она опустилась на колени, порыв ветра ударил так, что она упала навзничь. Рубаху вздуло пузырем, покрывало резво помчалось прочь — чудом она успела поймать его за край и обмотала вокруг головы, закрыв нос и рот. Концы его хлопали тугим парусом, больно хлестали по ушам. Запоздало Орима сообразила, что нужно бы разорвать покрывало надвое и поделиться со спутником. Но вряд ли это удастся сделать на таком ветру.       Несмотря на их с Вьяртаном усилия, Ориме казалось, что яма не становится больше. Сквозь яростный гул ветра еле донеслось ржание коня — словно вопль перепуганного человека, узревшего воочию собственную смерть. Орима оглянулась: конь упал на колени и беспомощно бился, вскидывая шею, растрепанная грива окутала его голову белесым облаком. Бранясь себе под нос и сплевывая песок, Вьяртан кинулся к нему. Кричать теперь было бесполезно, рев бури глушил все звуки, и он просто махнул Ориме — мол, помогай. И она бросилась помогать — раздирала пальцы, ломала ногти. А песок тут же налетал вновь.       Наконец, Вьяртану удалось поднять коня на ноги. Накинув ему на морду плащ, он потянул поводья. Орима привстала на коленях, и ее опять чуть не снесло ветром. Сквозь завывания бури и повязку на губах она почти не различила собственный визг, лишь успела кое-как ухватиться за ногу Вьяртана. Он тотчас протянул ей свободную руку, поднял и указал большим пальцем себе за спину — мол, укройся. И она укрылась — вцепилась в его пояс, изо всех сил борясь с желанием прижаться к его спине, чтобы спрятаться от секущего лицо песка.       Не осталось других звуков, кроме грозного гула ветра. Не осталось ничего, кроме рыже-бурой тучи песка. Орима подалась ближе к Вьяртану, чтобы просто слышать его тяжелое, хриплое дыхание, слышать судорожные всхрапы коня — чтобы просто знать, что она не одна в этом губительном хаосе. Звонкие песчинки тучами носились в воздухе, ноги вязли по самую щиколотку, и каждый шаг превращался в неимоверное усилие. Голова пылала, ветер сдувал пот, но Ориме все равно казалось, что по лицу течет что-то. Быть может, кровь — столь сильно впивались в кожу песчинки, будто стая голодных насекомых.       Орима ощутила, что ей давят на плечо, заставляя лечь. Она выпустила пояс Вьяртана и тотчас легла ничком — оказывается, они уже добрались до вырытой ямы. Та была глубиной не больше четырех ладоней, но лучше, чем на открытой равнине. Под бок Ориме ткнулось что-то круглое, твердое, едва различимо плеснула вода. «Фляга!» — поняла она и хотела уже вынуть пробку, когда вспомнила кое о чем.       — Лежи смирно! — чуть слышно донесся до нее хриплый окрик.       Орима не поняла, к кому он обращался — к ней или к коню. Неважно. Она размотала покрывало на голове и разодрала его, помогая зубами и отплевываясь от песка, на две неровные части.       — Возьми, закрой лицо! — крикнула она изо всех сил и вытянула руку с лоскутом в ту сторону, откуда недавно слышала голос Вьяртана.       Ответа она не получила — словами, зато ощутила быстрое, крепкое пожатие его жесткой ладони. Сверху легло что-то плотное, вонючее — плащ, поняла Орима. Жажда раздирала ей горло и нутро: казалось, с тех пор, как она пила у ручья, прошло лет сто, не меньше. На спину что-то давило, с каждым мгновением все сильнее. В голове мелькнуло: «Нас же занесет песком, похоронит здесь!», но она заставила себя совладать с диким, животным ужасом. Дышать было трудно, хотя пыльная вонь перебила все запахи. Смутно ощущала Орима, как дрожит и всхрапывает рядом серый конь. Что до Вьяртана, то он лежал неподвижно — не то берег силы, не то лишился чувств.       Вновь Орима похолодела, несмотря на тяжелую духоту под плащом. Что, если он погибнет вместе со своим конем, а она останется в живых одна? Впрочем, она не пропадет: главное — переждать бурю. Вода и припасы у нее есть, а до ближайшего поселения — сутки-двое пути. Лишь бы добраться живой, а там ее никто не знает и не спросит, ослушница она, преступница, убийца или кто еще. Или будет лучше погибнуть здесь, под гневом колдовской бури, наверняка насланной по приказу Киннари? К чему понапрасну пытать судьбу: вся эта глупая борьба и вражда бессмысленна, ей все равно никогда не удастся убить царицу, что бы она ни твердила самой себе. Не проще ли позабыть и жить, как прежде… хотя нет, уже не будет «как прежде». И долго ли она проживет, пока жива Киннари? Мстительная царица не забывает обид, ни великих, ни малых.       Тьма перед глазами замерцала алыми искрами — точно костры, разбросанные по военному лагерю. Вновь Орима кралась среди палаток, дозорных, сонных товарок, лошадей у коновязей. Вновь рукоять кинжала одновременно холодила и обжигала ей ладонь. Но на сей раз все прошло, как было задумано: Киннари одна выскочила из полыхающего шатра, ее белая ночная туника и длинные черные волосы тоже горели, словно небесная хвостатая звезда. «За маму!» — скрежетнула зубами Орима и ударила кинжалом снизу вверх, под высокую грудь царицы.       Киннари же, вместо того, чтобы упасть мертвой, торжествующе оскалилась и захохотала. Смех ее не походил на женский, вообще на человеческий — казалось, это сотрясаются древние горы и хохочут над смертными могучие духи. Пальцы Киннари впились в шею Оримы, ногти глубоко вонзились в плоть. Орима безмолвно кричала, точно маленькая девочка в темноте, зовущая мать, но никто не шел на помощь. Вновь замерцало алым перед глазами, потемнело, сгустилось. На темя будто обрушился тяжелый мягкий кулак, и все исчезло.

***

      Тишина оглушала не слабее, чем недавний грохот бури. Воздух под плащом, казалось, слежался, точно песок. Подняться же не удавалось — на спину что-то давило, словно рухнула одна из гор Арвасинского хребта. Вьяртан подобрал под себя руки и ноги, сжался и резко распрямился. Плащ вместе с завалившей его грудой песка отлетел прочь.       Песчинки брызнули в стороны, сверкая на солнце и слепя глаза. Вьяртан зажмурился, протер лицо — словно кора старого дерева, а не кожа, — сорвал со рта повязку. Горячий, но свежий воздух обжег и горло, и грудь, заставил закашляться почти до рвоты. Зрение медленно прояснялось. Вьяртан пошарил рядом в поисках фляги, не нашел и осторожно выпрямился, все еще стоя на коленях.       Он едва не рухнул обратно — затекшее тело словно завопило от боли. С него слетел еще один ворох песка, почти запорошив обтрепанную ткань. Дальше из-под плаща виднелись спутанные пряди темных волос и обрывок полотна, а следом — лохмотья серой гривы. Под ними поблескивало что-то похожее на зубы.       Позабыв о боли, Вьяртан неуклюже кинулся туда, одним движением смахнул песок. Ниврин был мертв, его короткая шерсть стояла дыбом, ребра ободьями бочки торчали под туго натянутой кожей. Рот приоткрылся под раздувшимися ноздрями, будто в последнем жалобном крике. Зубы сверкали, как полированная кость, отчего морда коня казалась почти страшной. В выпученные глаза Ниврина Вьяртан старался не смотреть — ему виделся в них немой упрек.       «Прости, я и тебя погубил», — сказал он мысленно. — «Обещал тебе свободу, как мальчишке, и подвел. Его уже нет, и тебя тоже. Разве что…»       Последний холмик под плащом слегка зашевелился. Вьяртан сдернул со рта Оримы обрывок полотна: она была жива, хотя все лицо запорошено песком, несмотря на повязку. Одной рукой девушка крепко вцепилась в ремень фляги. Пришлось осторожно разжимать побелевшие пальцы — будто гвозди разгибаешь, подумал Вьяртан. Вытащив пробку, он просунул горлышко фляги меж приоткрытых губ Оримы: она глотнула, закашлялась, но не пришла в себя. Тогда он смочил край покрывала и бережно обтер ей лицо. «Только бы очнулась», — думал он, — «а то, не приведи боги, придется вдувать ей воздух в рот. Тогда точно даст по морде, а то и в глаза вцепится».       Орима тихо, хрипло застонала, вновь закашлялась. Вьяртан приподнял ее голову и положил к себе на колени: пусть сердится, зато так удобнее. Завязки рубахи врезались девушке в шею, и он разорвал их — развязать не вышло, ободранные пальцы не слушались. Она чуть слышно выдохнула: «Пить…», и он вновь поднес флягу к ее губам.       Глаза ее дергались под веками — вот-вот очнется. Она пила жадно, будто перед смертью. Не без сожаления Вьяртан убрал флягу.       — Хватит пока, — сказал он; собственный голос ржавыми гвоздями вонзился в уши. — Это все, что у нас осталось.       — Где мы? — выдохнула Орима, уже громче.       «Сказал бы я тебе», — мысленно хохотнул Вьяртан по привычке, но удержался от колкости.       — Пока там же, — ответил он. — Зато мы хотя бы живы. Ниврину не повезло.       Орима со стоном повернула голову — и мигом вскочила, когда увидела, где лежит. Щеки ее тут же вспыхнули, хотя она промолчала. Вместо этого она поглядела через плечо Вьяртана на мертвого Ниврина, и подвижное лицо ее дрогнуло.       — Мне жаль его, — сказала она, подняв голову. — Но, быть может, оно к лучшему. Если тот ручей занесло песком, мы вряд ли найдем воду даже для себя — не то что для лошади.       — Я проверю, — ответил Вьяртан и поднялся на ноги. — Хотя ты, должно быть, права. Пока меня не будет, поройся тут. Главное — найти припасы и вторую флягу.       Вьяртан не стал брать плащ, только набросил на голову обрывок покрывала. Он не отошел и на триста шагов, когда понял, что искать ручей бесполезно: буря полностью перекроила все кругом, превратила холмы в равнины, а равнины — в холмы. Из-под песка торчали там и тут прядки травы и обломанные ветки с шипами величиной с детский мизинец. И ни единой живой души кругом, даже птиц не видать в желто-сером небе. Солнце готовилось укатиться за окоем на западе, и Вьяртан зашагал ему навстречу, обратно к Ориме.       — Не нашел? — спросила она и развела руками. — Я тоже. Второй фляги вообще нет, мешок полон песка. Вяленое мясо и сухари целы, но без воды…       — Ничего. — Вьяртан подал ей руку, подобрал изодранный плащ и набросил ей на плечи, а сам закинул за спину мешок. — Пойдем по солнцу. Как начнет темнеть, заночуем под холмом, их здесь полно. Только не упрямься и, когда устанешь, говори сразу.       — Хорошо. — Она вздернула твердо очерченный, почти мужской подбородок. — Только и ты тогда говори сразу, когда устанешь.       Он улыбнулся в ответ. Забавная все-таки девчонка эта ашрайка, не такая темная, как большинство прочих. Да и можно ли судить обо всех по одной озлобленной царице и паре-тройке озлобленных военачальниц и колдуний? Вновь он вспомнил Олуру, вернее, то, во что ее здесь превратили. Есть ли в том ее вина, спросят ли с нее небесный владыка и матерь-земля за чужую злую науку? «Они не могут быть другими, потому что так требует от них царица. Но в глубине души они другие, они идут на пытки и смерть ради права любить, как это сделала мать Оримы. Им приходится вопить «Слава!» своей царице — но сколько из них вместо этого всадили бы ей в горло кинжал, если бы смогли? Когда Орима подожгла ночью ее шатер, отнюдь не все бросились спасать «бессмертную владычицу».       Один холм за другим, одна равнина за другой, похожие, как отражение в воде. Нет, хватит думать о воде — но как не думать, когда воды у них — едва полфляги? Вьяртан пытался вспомнить ашрайские поселения, где он побывал — сперва один, потом с Эддемозом. На какое-нибудь да выйдут, лишь бы не потерять направление: солнце и река. Хотя бы Орима будет спасена, когда окажется среди своих. Ему будет потруднее — как ни старайся, за раба он не сойдет, да и не умеет лицедействовать. А путь на север, за пределы Ашрайи, долог.       Солнце едва двигалось по небу, словно застряло там. И день не кончался, и зной разыгрался пуще прежнего, вытягивая из усталых, иссохших тел последнюю влагу. Орима захромала, споткнулась раз-другой — и не отказалась, когда он протянул ей руку. Сейчас она буквально висела на его плече, чуть ли не раздирая рукав — кажется, кое-где ткань все-таки треснула. Вьяртан обхватил девушку за талию и уже волок, а не вел. Скупые тени холмов ничуть не спасали от удушливого жара.       Все же Вьяртан затащил Ориму в одну из таких теней, к подножию невысокого гладкого холма. Уныло плеснули на донышке фляги остатки воды. Он заставил Ориму выпить половину, не тратя времени на разговоры, — только в горле пересохнет еще сильнее. Она пыталась что-то сказать, даже отталкивала флягу, и он понял ее. Пришлось сделать вид, что он тоже пьет: никогда прежде он не знал более тяжкого искушения. Но сумел удержаться, как бы ни пылало от жажды нутро.       Пока они отдыхали, Орима словно впала в забытье. С губ ее порой рвались слабые стоны, она сжимала и царапала раненое в бою плечо. «Видно, совсем надсадилась девка», — подумал Вьяртан, пока глядел на нее и мучительно соображал, чем бы помочь. — «Ей бы сейчас отдохнуть где дней десять, чтобы есть и спать вволю, и чтобы никто и ничто не тревожило. Только где тут найдешь отдых?»       Надо идти, понял он. Каждый шаг приближает их к реке, а значит, к поселениям. Проклиная на чем Дейна стоит здешнее «око немертвой», Вьяртан вгляделся вдаль из-под ладони: далеко впереди, если взять влево, виднелась тускло-зеленая дымка. «Лишь бы это правда был оазис, а не пустынный морок».       — Идем, — шепнул он Ориме и встряхнул ее за плечо.       Она с трудом подняла распухшие веки, глаза ее тускло блестели, потрескавшиеся губы запеклись. И все же она молча ухватилась за протянутую руку и побрела рядом с ним, зарываясь ногами в песок. Вьяртан слышал ее тяжелое дыхание, слышал скрип зубов, пальцы ее и ногти царапали наруч на его предплечье. Упрямая девчонка и не думала просить о помощи или отдыхе, но силы ее явно были на исходе.       Орима рухнула внезапно — просто соскользнула с его руки и замерла на песке без чувств, будто получила стрелу промеж лопаток. Со вздохом Вьяртан поднял ее на руки и лишь сейчас понял, что сам изнемог не меньше: невысокая стройная девушка показалась ему не легче кабана. Он прикрыл ее лицо обрывком покрывала, голову же попытался уложить к себе на плечо, но она соскальзывала и откидывалась назад, метя растрепанной косой по песку. Пришлось нести ее так — и молить небесного владыку, чтобы ему самому достало сил.       С каждым шагом и Орима, и мешок за плечами, и оружие на поясе будто делались вдвое тяжелее — и ведь ничего не бросишь. Ныла спина, немели руки, пот засыхал на лице соленой коркой, разъедая глаза. И все больше сил уходило на то, чтобы выдернуть ногу из песка и сделать еще один шаг.       Руки разжались, Орима кулем покатилась по песку. На сей раз Вьяртан забросил ее на плечо, уже не думая, удобно ей или нет, — она все равно без сознания. Вновь забились перед глазами черно-зеленые круги, заложило уши, песок под ногами превратился в топкое болото. «Так со мной уже было…» — мелькнуло в голове, прежде чем на нее обрушился раскаленный небесный кулак.       Вьяртан сам не знал, как долго пролежал без чувств. В забытье он привалился щекой к бедру Оримы, и теперь ему было все равно, рассердится она или нет. Рывком приподнявшись, он взял почти бесполезную флягу, влил остатки воды в рот Ориме. Она глотнула, даже пробурчала что-то, но так и не пришла в себя. Быть может, к лучшему — не так мучительно ей будет умирать.       Покрывало слетело с головы Оримы, и Вьяртан поправил его, закрыв ей лицо. Свой обрывок он положил себе на затылок. Тень от очередного холма, где они лежали сейчас, лишь душила невыносимой песчано-пыльной вонью, которая забивала нос и глотку. А солнце по-прежнему не спешило заходить — будто тешилось их мучениями, желало вдоволь налюбоваться.       Вьяртан лежал неподвижно, тело и душу сковало знакомое оцепенение. Да, с ним такое в самом деле было, не так давно. Только в тот раз его выручил Эддемоз, а теперь некому выручить. В тот раз он был один, никому не нужный, а теперь с ним юная девчонка, виновная лишь в упрямстве и отваге. Руки будто вросли в песок, и не было сил даже вынуть нож и оборвать напрасные мучения. Что ж, значит, они оба погибнут здесь — ночной холод доконает их не хуже дневного зноя. Вряд ли они доживут даже до утра. А если доживут, они все равно обречены без воды.       Злому солнцу, видимо, прискучило зрелище: небо заалело, потускнело. А может, это близится смерть, вот и темнеет в глазах. Или все вместе.       Несмотря на жару, Вьяртан содрогнулся, едва вспомнил те видения-мороки, что терзали его тогда в бреду. «Пресветлый Ва-Катоа, избавь меня хотя бы от этого…» Тьма перед глазами чуть рассеялась, посветлела, сквозь нее проступили полузабытые лица: бабка, отец, мать, оба брата — теперь они, юноши, казались сопливыми мальчишками по сравнению с ним нынешним. И Олура — взрослая, но светлая, одетая по-андариански в длинное платье поверх вышитой белой рубахи, с девичьим венчиком на голове. А рядом улыбался Кателлин, держа под уздцы Ниврина, словно только что водил его на водопой.       Лица поплыли, вспыхнули и развеялись. Тьма накрыла внезапно, будто тяжелым душным одеялом. Лишь солнце равнодушно жмурилось, глядя на два бесчувственных тела на ладони пустыни.

***

      «Девятая преисподняя, такое со мной тоже было…»       Не осталось сил ни усмехнуться, ни обрадоваться — только глотать, захлебываясь, льющуюся в рот воду. Пересохшая гортань болела, и это было чудесно — значит, точно жив. Если только это не очередной колдовской морок и не отголосок предсмертного бреда.       Вьяртан приоткрыл глаза — будто поднял с земли камень с себя величиной. Небо по-прежнему тускло алело, солнце поумерило свою палящую злобу, хотя воздух наполняла легкая прохлада. «Боги, сейчас что, уже рассвет?» — заметалось в пустой голове. — «Вроде всего миг-другой назад лишился чувств. И почему я до сих пор жив — и откуда взялась вода?» Вьяртан чуть повернул голову и тотчас усомнился, что правда жив.       Над ним склонился кто-то в плаще: из-под складок ткани виднелось знакомое смазливое личико. Спутанные черные завитки стояли торчком надо лбом, глаза потемнели и провалились, обведенные синеватыми кругами, зато рот разъехался до ушей.       — Живой, хвала небесам… — послышалось родное наречие с ботарским говором.       — Кателлин…       Одно-единственное слово царапнуло горло. Вьяртан закашлялся, и мальчишка тотчас поднес к его губам ашрайский мех-бурдюк.       — Пей давай, — сказал Кателлин — или его призрак. — И не вздумай умирать, слышишь?       Вьяртан кивнул: мол, довольно, отерся ладонью. «Орима!» — вспомнил он, едва не подскочив. Но тут же упал обратно на заботливо подложенный под голову свернутый плащ.       — Девчонка… что с нею? — выдохнул он, оглядываясь: голова двигалась с трудом на затекшей шее.       — Здесь она, жива, не тревожься. Вон спит. — Кателлин указал влево.       Орима в самом деле спала, укрытая собственным плащом. Дышала она ровно, лицо и волосы слегка поблескивали от воды. Тени от холма пока хватало всем, хотя она понемногу укорачивалась.       — Спасибо. — Вьяртан отыскал руку мальчишки и крепко пожал. — Без тебя мы бы пропали. Теперь долг за мной…       — Да ты что, какой долг… — Кателлин вспыхнул, точно небо над головой. — Я-то тебе должен побольше, если судить по совести. Хотя ты сам говорил, что между товарищами долгов и счетов нет. А между братьями и подавно.       — Верно, — кивнул Вьяртан и приподнялся: двигаться уже стало легче. — Скажи мне одно: как ты нас нашел? И почему ты вообще здесь? Я думал, те ублюдки тебя убили.       — Это уже не одно, — ухмыльнулся мальчишка. — Ладно, сейчас расскажу. Только давай сначала ее разбудим, а то неохота потом повторять. Если, конечно, она захочет слушать…       — Захочет.       Вьяртан поднялся: голова слегка кружилась, ноги дрожали, но силы понемногу возвращались — вот что делает глоток-другой воды и одна ночь отдыха! Вместе с Кателлином он принялся приводить Ориму в чувство. Она проснулась почти сразу, и мальчишка, опережая все просьбы, дал ей напиться из своего меха.       Глядя на вытаращенные глаза и открытый от изумления рот Оримы, Вьяртан не сдержал усмешки. «Хотя что тут смеяться — сам только что так же пялился на нашего ожившего покойника». А «покойник» откинул плащ с головы и плеч — под ним оказалась ашрайская туника до колен, какие носили воительницы.       — Давай рассказывай, — начал Вьяртан. — А то я не знал, что думать: или ты жив, или я умер. Хотя для небесного острова вроде жарковато, да и неуютно, а для преисподних прохладно…       — Не смейся. — Кателлин опять покраснел и заговорил, порой сбиваясь на родной язык — хотя реже, чем прежде: — Мне так стыдно перед вами обоими, я же не справился, не смог тебя защитить… — Он покосился на Ориму. — Зато одного я пырнул, как ты учил, вроде по ребрам зацепил. Но они меня тут же свалили, конечно. Правда, я сознания не потерял…       — После такого удара? — Вьяртан нахмурился и заметил, что Орима тоже. — Тебе же голову разбили, парень. Крови-то натекло…       — Да не так уж много, у страха глаза велики, — отозвался Кателлин тем голосом, каким обычно говорят: «Пустяки, царапина». — Мою голову даже телега не пробила, не то что эти…       — Даже если так, — перебила Орима, глядя на него взглядом лекаря, — даже если кости целы, надо зашить рану, было бы чем… — Она покосилась на Вьяртана, он кивнул на свой мешок. — И все равно… Удары по голове просто так не проходят. Как ты вообще смог ехать верхом так далеко?       — Не знаю. — Кателлин пожал плечами, чуть поморщился. — Так-то она болит, конечно, и кружится иногда, и дурно делается. Да я как-то не о себе думал…       Орима тем временем принялась за дело — будто и не было недавних тяжких испытаний. Вьяртан порылся в мешке и кое-как отыскал иглу и жильную нить; Орима лишь качнула головой: «Жаль, шелковой нет». Она велела Кателлину лечь ничком на землю и взялась за бурдюк с водой.       Когда Орима начала зашивать, Кателлин шипел и морщился, но старался терпеть молча. Глядя на него, Вьяртан вздохнул и сдержал улыбку — а то как бы мальчишка не подумал, что он смеется над ним.       — Давай, рассказывай дальше. И времени потратим меньше, и тебе легче будет.       Кателлин едва не кивнул — Орима вовремя шикнула на него. Опершись подбородком на сцепленные добела пальцы, он продолжил:       — Ну так вот, я упал, но не потерял сознание, просто все кругом как будто помутилось. Я и решил притвориться мертвым, а потом все так быстро случилось: ты примчался, как вихрь, за вами погоня, все бегут, кричат, суета до самого неба! Я и отполз потихоньку в сторону…       — Значит, притворился мертвым. — Теперь Вьяртан усмехнулся. — Перестарался, парень. Тебе впору выступать с лицедеями — даже меня обманул.       — Что поделаешь, — ответил Кателлин, утирая пот со лба. — Откуда мне было что знать? Я одно понял: за четыре трупа тебе смерть, вернуться ты не сможешь. И я решил тебя искать: собрал что мог, увел втихую коня — прикормил сухарем, чтоб не шумел, — и поехал следом…       — Уж не ты ли следил тогда за нами, когда мы остановились в степи? — сказала Орима и поглядела на Вьяртана. — Помнишь, ты еще говорил, что за нами как будто следят?       Она уже закончила зашивать рану и теперь перевязывала Кателлину голову обрывком его туники. Мальчишка вновь уселся, поглядел на них обоих и кивнул. Побледневшее лицо его опять вспыхнуло.       — Ну да, я. — Он лукаво улыбнулся. — Зато ты меня не заметил…       — А зачем вообще было прятаться? — не сдержался Вьяртан. — Не мог подъехать к нам, что ли, — такой бы камень снял у меня с души! Я ж себе места не находил с тех пор, все думал, что погубил тебя понапрасну…       — Просто я понял, что ты, — Кателлин посмотрел на Ориму, — пойдешь в свой лагерь. Ну, а ты, конечно, ее не оставишь и пойдешь следом, только чтоб она не видела. Я и подумал: если подойду к вам, вы меня нипочем не возьмете в дело, велите отсиживаться в каком-нибудь укрытии. А я хотел помочь.       — Так ты потому переоделся в бабьи тряпки? — Вьяртан обернулся к Ориме. — Не узнаешь? Это же твоя одежда на нем.       — Ну, я ее прихватил в нашей палатке, когда удирал, — пояснил мальчишка. — А пока следил за вами, подумал: раз я иду в ашрайский лагерь, надо выглядеть, как ашрайка, только лицо прикрыть. Я пробрался в лагерь, да плохо привязал коня, он сорвался и убежал. Ловить я не стал, решил взять другого — вот эту крапчатую. — Кателлин кивнул на лошадь: та зарылась мордой в торбу с ячменем. — Тут как раз начался пожар, переполох, и я там тоже поджег шатер-другой… А потом попался на глаза самой царице.       — Что? — в один голос воскликнули Вьяртан и Орима.       — Да вот то. Знаете, как перепугался, чуть не об… э-э, помер со страху. А она мне: «Как тебя зовут?» У меня голова вмиг опустела, аж собственное имя позабыл. И тут вспомнилось, как недавно в суматохе одна девчонка звала другую. Я и ляпнул: Фаррут. Только говорил тихо, чтобы не догадались, что я не девушка. Так-то в темноте сошел…       — Да ты и при свете сойдешь, — заметил Вьяртан, — только волосы подлиннее отрастить. Ладно, не обижайся, парень, пригодилось тебе твое девчоночье личико. Мне бы, скажем, так не посчастливилось.       Кателлин засмеялся, чуть кривясь от боли, и даже Орима улыбнулась. Впрочем, улыбка ее тотчас исчезла.       — А что царица? — спросила она. — Зачем ты ей понадобился?       — Она дала мне какое-то письмо и велела отвезти его в город, в столицу, причем как можно скорее. — Кателлин порылся в мешке и вытащил чуть помятый свиток тинш с блестящей бурой печатью. — Вот оно, письмо царицы.       Вьяртан подался ближе к Кателлину и положил ему руку на плечо.       — Да, парень, горазд ты соображать. У меня в твои годы голова так шустро не работала. Пожалуй, поостерегусь покупать у тебя в лавке, когда подрастешь, — если только доживу. Кого угодно облапошишь.       — Это он тебя хвалит, — прибавила Орима, ехидно взглянув на Вьяртана.       — Знаю, — кивнул Кателлин и улыбнулся до ушей, вновь красный, точно вареный рак. — Вот вроде и все. Я думал найти вас, а тут налетела буря, но я в нее не попал. Переждал и опять принялся искать вас… но отыскал только Ниврина… мертвого…       Кателлин осекся, коротко всхлипнул, глаза его заблестели. Вьяртан молча похлопал его по спине, и мальчишка совладал с собой.       — Ничего… просто жалко его так, хороший был… Ну, поплакал я чуток и задумался, куда вы могли пойти, — ясно ведь, что пережили бурю. Тут настала ночь. А ночью же прохладнее, и луна прибывает, вот я и ехал, все глаза проглядел. Счастье, что нашел, и вовремя…       — Твоя правда. — Вьяртан вновь пожал ему руку и улыбнулся, глядя на сияющее гордостью лицо мальчишки. — Теперь надо решить, что будем делать. Можно добраться до ближайшего поселения, Орима останется там, а мы с тобой — на север…       — Погоди, — перебила девушка. — Вы даже не хотите взглянуть на письмо Киннари? Вдруг это что-то важное?       — Важное, да, — сказал Кателлин. — Вид у царицы был такой, словно она мне свою судьбу вручала. Да толку, я же не умею читать по-вашему.       — Зато я умею. — Орима преспокойно забрала у него свернутый тинш и сломала печать. — Сейчас посмотрим, что за судьбу вручила тебе Киннари.       Орима развернула желтый хрустящий свиток. Почти сразу тонкие брови ее сползлись, ноздри раздулись, она даже прикусила губу. Письмо, видимо, не было длинным: прежде чем Вьяртан успел бы сосчитать до десяти, Орима выронила свиток из рук и отерла лоб от пота.       — О богиня… — прошептала она. — Киннари велит верховной жрице Лагише ехать в горы Ходрай… Это по ту сторону Зуровари, к востоку от столицы.       Вьяртан и Кателлин переглянулись в недоумении.       — И что? — спросил мальчишка. — Зачем им туда ехать? А ты чего перепугалась, аж лица нет…       — Ты сейчас тоже перепугаешься, — отрезала Орима. — В горах Ходрай испокон веков обитают духи, никто не знает, как давно и почему. Они позволяют нам добывать в горах камень и руды, хотя, если зарыться слишком глубоко, начинают устраивать обвалы. Так повелось с давних пор, что им приносят в жертву тела погибших в бою воительниц и даже души иногда. И у нас есть поверье: та, что решится сразиться с горным духом и одолеет его, обретет что угодно. В том числе, — Орима глубоко вздохнула, и все равно ее голос дрогнул, — бессмертие.       Вьяртан, который вытянулся было на земле, опершись на локоть, тотчас выпрямился.       — Ты хочешь сказать, что ваша царица собралась в горы за бессмертием?       — Это не я говорю, а она сама. — Орима кивнула на смятый свиток. — Она зовет Лагишу в Ходрай; верховная жрица — самая могущественная из наших колдуний, так говорят. К тому же, у Киннари есть еще Адор, чужестранка…       — Серая ведьма, — прошептал Вьяртан и содрогнулся: ему вспомнился допрос в дворцовых застенках и взгляд темных глаз, сверлящих разум насквозь. — Не знаю насчет жриц, но эта — страшная колдунья. Не завидую я тем горным духам…       — Так что нам делать? — вскинулся Кателлин, обдав всех песком, словно позабыл о ране и боли. — Если эта царица станет бессмертной…       — Тогда нам всем конец, — жестко закончила Орима. — Киннари правит не один десяток лет, но так и не родила себе наследницу. Это может означать лишь одно: она искала способы обрести вечную жизнь. Видимо, нашла — не знаю, почему именно сейчас. Может быть, ее смутило недавнее поражение, и она решила устрашить врагов и заодно поднять дух собственного народа.       — Что ж, если она преуспеет, конец не только нам, но всей Дейне. С такой-то злобой, да еще бессмертная… — Вьяртан помолчал, стиснул пальцы так, что костяшки побелели. — Как мы можем остановить ее?       Орима аж подпрыгнула, вытаращилась на него, будто на безумца. Он же смотрел на нее молча, не отводя глаз, хотя внезапная решимость разрывала его изнутри. И разорвала бы, будь он моложе лет на десять. Сейчас же его звало в путь не горячее юное сердце. И тем паче не трезвый ум.       — Хорошо, — прибавил он, — вас двоих я с собой не зову. Просто укажи мне дорогу, дальше разберусь.       — Ну уж нет, — оскалилась Орима. — Думаешь, я упущу такой случай? Я тоже пойду, а он, если… э-э, хочет, пусть остается…       — Я тоже пойду! — заявил Кателлин — видно, понял намек. — И я не боюсь! Не хотите меня брать, так закапывайте сразу в песок, прямо здесь, потому что я все равно за вами пойду.       — Не горячись, парень, пойдешь, лошадь-то твоя, и припасы тоже. — Вьяртан спрятал ухмылку и прибавил: — Да и не по-братски это — бросать своих. Так что идем вместе. Давай, Орима, рассказывай, что за горы и что за духи.       Орима поглядела на них обоих, словно оценивала.       — Я мало что знаю, — сказала она. — Я была там лишь однажды, лет пять назад: случилась засуха, и жрицы отдали духам гор души умерших. Обряд совершали всенародно, согнали почти весь город — от старух до матерей с грудными дочерьми. Поэтому неизвестно, с чем мы столкнемся там, в горах. Но скажу сразу: все мы, кто войдет туда, можем сделаться жертвами для духов, если потерпим неудачу. А чем больше народу там погибнет, тем сильнее станет Киннари.       Побледневший Кателлин захлопал глазами, затеребил обтрепанный подол. Орима сама казалась напуганной собственным рассказом. Вьяртан же не спешил с ответом, размышляя. «Хотят идти — пусть идут, они вправе сами решать за себя. Дело, конечно, безнадежное, преуспеть здесь можно разве что чудом. Хотя… такое со мной тоже было — с того самого мгновения, как я согласился идти в Ашрайю убивать царицу. Куда ни глянь, сплошные чудеса. Что ж, двум смертям не бывать…»       — Значит, идем, — сказал он, так, что оба спутника встрепенулись. — Колдовство колдовством, но я верю в помощь моих богов. И в вас тоже верю, и знаю: вы не струсите, оба. Так что довольно споров и разговоров, отправляемся. У нас два пути: подстеречь царицу и ее свиту снаружи у гор или войти внутрь и помешать обряду. Так, Орима?       Она кивнула.       — Так. По пути можно останавливаться в поселениях — или около поселений, я буду доставать нам еду и воду. Потом переберемся через реку. Главное — не попасться ходошам, хотя они водятся не везде. А потом напрямик к горам.       Завтрак и сборы были недолгими. Кателлин закутался в покрывало, а плащ отдал Вьяртану. Он же посмотрел сперва на единственную лошадь, потом на Ориму.       — Садись. — Он хлопнул по седлу. — На такой жаре бедняга даже двоих не снесет. А уж троих…       — Хорошо, — неожиданно быстро согласилась Орима. — Но поедем по очереди.       Она взобралась в седло и указала рукой вперед, туда, где Вьяртану мерещилась накануне зеленая дымка — оазис.       Там им предстояла следующая стоянка.