Дочь Немертвой Богини

      Наполовину отдернутое полотнище, что служило дверью, колыхнулось. Сперва вплыл поднадоевший запах свежей каши, потом показались голова и плечи Кателлина. Следом — его руки, держащие миску. Он глянул в дальний угол, завертел головой, да так потешно, что Орима не сдержала смешок. Мальчишка вздрогнул и едва не разжал пальцы, когда увидел ее сидящей почти у самого входа.       — А, вот ты где… — выдавил мальчишка по-ашрайски. — Зачем села так близко?       — Мне так лучше видно, — ответила Орима, кивнув на свою работу. — А тебе чего?       — Вот, поесть принес.       Кателлин поставил перед нею на землю миску с торчащей в каше ложкой. Сам он явно не собирался уходить: полностью отвернул завесу-дверь и принес еще одну миску, для себя. Вытянув ноги, он принялся есть, хотя не забыл положить рядом — так, чтобы Орима не достала, — обнаженный кинжал. «Тоже мне, стражник», — мысленно фыркнула она, но сумела промолчать. Солнце уже поднялось высоко, в животе у нее тихонько урчало. Отложив шитье, она взяла миску с кашей.       — Он еще не вернулся? — спросила Орима, когда проглотила несколько полных ложек.       Кателлин поднял голову от миски, почти пустой.       — Нет еще, — сказал он и тут же затараторил, порой сбиваясь на родное наречие: — Да ты не тревожься, с ним ничего не случится. Сейчас же нет боев, только разведка. Ну, разве что оазис пару дней назад взяли…       «Было бы о ком тревожиться», — подумала было Орима и тотчас осеклась. Как бы ни храбрился мальчишка, без Вьяртана он явно чувствовал себя неуютно. И она тоже, хотя сама же ненавидела себя за это: неужели не сможет защититься, вздумай тот здоровяк и ему подобные напасть на нее? Кинжал Кателлина рядом, да и обращаться она умеет всяко лучше, чем мальчишка. Случись самое страшное, живой не дастся.       Кателлин продолжал болтать. Порой он забавно ошибался или переходил на свой северный язык, который отчего-то не казался больше Ориме грубым. Она хихикнула раз-другой и принялась поправлять, почти не удивляясь тому, как быстро мальчишка сблизился с нею. Быть может, все дело в том первом их разговоре — именно он сломал невольное смущение Кателлина перед Оримой. Сама же она не знала, что думать. Четверть луны назад ей бы и в голову не пришло размышлять, робеет перед нею мальчишка или нет: что ей за дело до чувств мужчин, если они вообще способны на чувства? Теперь же она знала, что способны — не только на ненависть и злобу.       Сам же разговор вышел тогда непростым. В то утро — первое утро плена — Орима не смогла подняться от боли. И не стала пытаться: раненое тело само знает, что ему нужно, и мудрый врачеватель прислушается к нему. Она была в палатке одна и от души порадовалась этому — не хотелось никого видеть. Но вскоре явился мальчишка, вот так же принес ей поесть, даже предложил знаками помочь, хотя она отказалась. И впервые заговорил с нею — вспыхнул до ушей и спросил, как она себя чувствует.       «Я с рабами не разговариваю, — отрезала она тогда — отвернуться не было сил. — И со слугами тоже».       Мальчишка отшатнулся, как от удара, покраснел еще жарче, а прозрачные глаза блеснули, точно занявшийся трут.       «Я не раб! — заявил он. — И не слуга. Вьяртан — мой брат».       «Родной, что ли?» — невольно усмехнулась Орима: сходства между этими двумя было меньше, чем у камня и облака.       «Нет, конечно, — ответил Кателлин, словно позабыл про недавнюю робость. — Названый. Мы родом из одной земли, он выручил меня из плена и потом, когда война закончится, поможет мне вернуться домой».       «Разве ты богат? — удивилась Орима. Кателлин не понял, и она пояснила: — Ты обещал ему награду за твое спасение?»       «Да при чем тут награда? — Казалось, мальчишка возмутился от души. — Он хочет помочь мне — ну, и заодно поглядеть на свою родину, это я уже сам понял, он не говорил. У него, между прочим, родная сестра была тут, в Ашрайе, он затем и пришел сюда, чтобы отыскать ее, а царица и прочее — это так, предлог. И он нашел ее в одном из ваших разъездов, только она погибла в бою, и он узнал ее уже мертвую… Только ты ему не говори, что я тебе сказал…»       «А что, поколотит? — усмехнулась Орима. — Хорошо, не скажу».       Она и не сказала. Но эта внезапная искренность чужого мальчишки в беседе с нею, незнакомкой и врагом, заставила ее размышлять о них обоих.       Вьяртан был непостижим — крепостная стена, а не живое существо. Хотя каким бы суровым и жестким он ни казался, как бы ни сыпал колкими насмешками, в нем не было настоящей злобы, зато была некая цельность, поневоле располагающая к себе. Будь он другим, Кателлин не привязался бы к нему всей душой и не проникся преданностью: Орима умела отличать преданность искреннюю от вызванной страхом. А сама она не задумалась бы в который раз, что не все чужеземные мужчины — похотливые, тупые и жестокие пьяницы, как внушали ей в училище с самого детства.       Орима вырвалась из воспоминаний и заметила, что миска ее опустела лишь наполовину. Пришлось поскорее доедать кашу. Кателлин забрал миску и вскоре вернулся с походной флягой, полной воды.       Когда Орима напилась и вернула ему флягу, он не двинулся с места, словно дожидался чего-то. «Видно, благодарности», — поняла Орима и нехотя бросила: «Спасибо». Это было странно — благодарить мужчин, хотя уже проще, чем четверть луны назад.       На благодарность мальчишка кивнул, но так и не ушел. Орима вздохнула раз-другой, поерзала на месте.       — Ты долго будешь здесь стоять?       Кателлин замялся, комкая подол рубахи.       — Я знаю, тебе там, внутри, неуютно, — начал он. — Но ты же понимаешь, зачем это. Ты-то не видишь, а я постоянно вижу, как они шныряют мимо нас день-деньской. Так что тебе лучше не показываться лишний раз. Особенно когда Вьяртана нет.       — Они — это кто? Тот толстяк? Или еще кто-то?       — Ага, он самый. Его зовут Реас, и с ним еще трое. У них давно на нас, э-э, зуб… — Кателлин хохотнул. — С тех пор, как Вьяртан повышибал этому Реасу зубы в Морне за нечестную игру. А теперь вышиб второй раз, за тебя…       — Боишься? — Орима прищурилась и вновь взяла свое шитье. — Или думаешь, зря?       — Нет. — Кателлин вскинул голову, вмиг сделавшись старше. — Я бы поступил так же, будь у меня сил побольше. Просто ни к чему дразнить опасность, если не можешь встретить ее как должно.       Орима поневоле улыбнулась.       — Это ты сам придумал? Или кто научил?       — Научил, — ответил мальчишка не без гордости. — Так что давай я опять приспущу завесу, наполовину, чтобы тебе не темно было шить. Хочешь, могу оставить воду. А если тебе нужно, э-э… — Он покраснел, и Орима поняла, что он имеет в виду.       — Пока нет, ступай, — сказала она. — У тебя наверняка много дел.       Кателлин пожал плечами и ушел. Завесу-вход он закрепил, как сказал, наполовину приспущенной, но света в палатке оставалось достаточно. Орима вдела в иглу новую нить, осторожно повела раненым плечом: хвала Богине, почти не болело.       «Были бы у меня мои снадобья, уже позабыла бы о ране», — сокрушалась порой Орима. Впрочем, ашрайским целительницам было доступно многое даже без лекарств — пожалуй, в том же Зинворе это сочли бы чародейством. Первые дни и ночи плена тянулись бесконечно, и Орима часами лежала неподвижно, отрешившись от всего, что ее окружает, и проникала мысленно в свое тело, в рассеченные мышцы и сосуды. Подобные усилия обходились недешево, зато рана заживала без всяких воспалений и лихорадок, а главное — быстро.       Помощи от Вьяртана она больше не принимала, даже перевязки делала сама. Он и не настаивал. Сперва Орима объясняла это черствостью и равнодушием и лишь потом поняла, что он щадит ее стыдливость. Поняла после того, как он принес ей неизвестно где добытый отрез полотна, иглу и нитки. Впрочем, забирать у нее свою рубаху он не спешил.       Нитка закончилась, заодно сползли подвязанные рукава: в Ашрайе их не знали, так что Орима за минувшую четверть луны немало намучилась с ними. Отрезать не решилась — вдруг Вьяртан рассердится за испорченную одежду, у него и так ее немного. Благо, на запястьях имелись тесемки, которыми Орима завязывала выше локтей подвернутые к самым плечам рукава. Он как-то застал ее за этим, но ничего не сказал, лишь усмехнулся по привычке. Должно быть, вправду смешно: в эту рубаху спокойно поместились бы две Оримы.       Полотно, которое она шила, было грубое, зато такое точно не соскользнет с головы, стоит повернуться или наклониться. Орима расправила готовое покрывало, удивляясь сама себе: странно, что простой кусок подрубленной ткани заставляет ее чувствовать себя увереннее. Ни одна ашрайка не позволила бы себе ходить без покрывала, образа священного покрова Немертвой над своими дочерьми, — разве что дома, для удобства. С непокрытой же головой ходили только мужчины-рабы. «Пусть я вынуждена носить рубаху с плеча бродяги-наемника, зато теперь буду выглядеть прилично».       Остаток полотна предстояло тоже подрубить — потом она соберет его складками и обернет вокруг бедер, прикрыв ноги до ступней. Обычно так носили по праздникам, чтобы украсить простого кроя платья; заодно в дело шли всевозможные ленты, цепочки, пряжки и булавки. Их у Оримы не было, разве что подвязать полоской того же полотна. Все лучше, чем позволять двум мужчинам — вернее, мужчине и мальчишке — глазеть на ее голые ноги.       Орима почти закончила, когда снаружи кто-то перекликнулся, послышались отдельные крики и приближающийся цокот копыт. Она вскинулась было, но звуки эти не дышали угрозой или тревогой. «Должно быть, их разведчики вернулись», — поняла Орима. А раз вернулись разведчики, значит, вернулся Вьяртан. У нее вмиг отлегло от сердца, как будто само присутствие этого наемника, подобно покрывалу, возвращало ей уверенность.       Если только в разъезде с ним ничего не случилось.       «А если и случилось — что тебе за дело?» — закопошился в глубине души тихий зудящий голосок. — «Не лги себе, что правда тревожишься за него. Он — твой щит, не более. Кому придет в голову очеловечивать свое оружие? Вернется живым и здоровым — хорошо, тебе же спокойнее. Без него мальчишка тебе не защита».       Ориме хотелось бы отмахнуться, но она признавала правоту голоса. Неужели можно вправду верить в искренние добрые намерения мужчины, тем более, такого, который давно позабыл о чести, если вообще знал прежде? Не зря он прячет свое нутро за насмешками — наверняка задумал что-то. А заставить его выдать себя не так уж легко — и все же ей придется это сделать, если она хочет выбраться отсюда невредимой.       Снаружи раздался радостный возглас Кателлина — он кричал на родном, северном наречии. Вскоре Орима расслышала ответ: голос Вьяртана звучал устало, но твердо. Знакомые, столь же твердые шаги сопровождал стук конских копыт. Позабыв про все опасности, Орима выглянула из палатки.       Вьяртан в шлеме, кожаном нагруднике поверх кольчуги и при мече вел в поводу серого коня. Кателлин кинулся к наемнику, точно впрямь к родному, и тот обнял его за плечи, улыбаясь. Орима поневоле поразилась тому, как переменилось при этом его лицо, как разгладилась вечная хмурая складка между рыжих бровей, как потеплел взор. «Неужели мальчишка правда дорог ему? Неужели он готов помочь ему без всякой награды? Почему? Разве могут мужчины искать чего-то, кроме собственной выгоды или собственного удовольствия? Или эти двое в самом деле другие?»       — Тебе жить надоело, что ли? — привел Ориму в чувство резкий оклик по-ашрайски.       Кателлин увел коня, сунув ему по дороге кусок плода уэш. Вьяртан же, расстегивая броню, шел прямо к палатке, лицо его вновь зачерствело, глаза прожигали Ориму насквозь.       — Быстро внутрь! — приказал он. — И только посмей высунуться, особенно когда меня нет.       — Кто ты такой, чтобы мне приказывать? — вскинулась Орима и крепче запахнула новое покрывало — будто заслонилась щитом. — Мне надоело сидеть в этой вонючей тюрьме.       — Что ж, здесь кругом полно тех, кто охотно вытащит тебя из этой тюрьмы, — усмехнулся он. — Почти всех пленниц давно замучили, уцелевшие женщины нарасхват. Не представляешь, сколько мне уже предлагали за тебя.       — Отчего же не согласился? — Орима глядела ему прямо в глаза, моля Богиню, чтобы он отвел взгляд. И знала, что не отведет.       — Товарищей жаль.       Он преспокойно забросил в палатку снятое снаряжение, оставил только пояс с мечом и кинжалом. Тут вернулся Кателлин и сразу схватился за черпак и миску.       — Да ты что, парень, неужто я без рук, что не смогу сам положить себе каши?       Вьяртан уселся прямо на землю у самого входа в палатку и принялся за еду. Кателлин жарил над остывающими углями нанизанные на прутик душистые кусочки сала, а сам поглядывал на старшего товарища — видимо, ждал похвалы. А может, ждал вестей.       Ориму это зрелище не прельщало, и она вернулась к шитью. Но так и осталась сидеть на прежнем месте. Не сразу она заметила, что Вьяртан устроился так, чтобы не заслонять ей свет — и при том прикрывать ее от чужих любопытных взглядов. А проходящие мимо воины и наемники в самом деле оглядывались, а некоторые даже задерживались, хотя ненадолго.       — Молодец, парень, сегодня намного лучше, — сказал наконец Вьяртан, когда окончил трапезу. — Испугался, что вправду заставлю съесть весь котел, если снова пригорит?       — Припасы берегу, — ухмыльнулся в ответ Кателлин, пока уплетал жареное сало, облизывая пальцы. — Расскажи хоть, что там нового.       Вьяртан поправил рукоять меча, чтобы не мешал сидеть, покосился на Ориму.       — Да ничего, — сказал он. — Ашрайских разъездов не встретили. До самого оазиса никого, а те, кто уцелел там, сидят тихо.       — А почему? — тут же спросил мальчишка. — Они что, отступили? Или… слушай, я только что подумал: может, они ждут подкрепления?       — Ишь какой умный — впору начальствовать над войском, — беззлобно хохотнул Вьяртан, хотя усмешка его тотчас исчезла. — Может, в самом деле ждут. Только пока неизвестно, когда и откуда. Я слышал, как квиннийский начальник разведки, Дриатен, говорил со своими: вроде бы кто-то видел гонцов из Леирра, которые ехали в сторону ашрайского лагеря. Если, конечно, правда видели.       Орима при этих словах встрепенулась так, что уколола палец и зашипела, поднеся его к губам. Вьяртан и Кателлин тотчас обернулись к ней.       — А ты что скажешь? — обратился к ней наемник. — Пускай ты там, у себя, не начальствовала, но могла что-то слышать…       — Ничего я не слышала, — буркнула Орима: палец все еще болел. — А если бы и слышала, думаешь, я сказала бы тебе, чтобы ты потом доложил своим военачальникам?       — Захотел бы узнать — все бы выложила. Леирр же ваш союзник, как и Эввель. Не поверю, если скажешь, что ваша царица не посылала туда, когда заварилась вся эта каша.       Орима помедлила, задохнувшись от возмущения: «Выложила бы, как же!» И все-таки ответила:       — В городе говорили, что посылала. Но это было три луны назад. Что ей ответили, я не знаю…       — И ответили ли вообще, — подхватил Вьяртан. — Нет, если бы они намеревались помочь, то помогли бы раньше. Хотя, может быть, они смогли помочь только сейчас, кто знает этих торгашей. Да еще те слухи об убитых купцах — в той самой крепости, Мафари, где ты сперва была.       На сей раз Орима тяжко вздохнула — упоминание Мафари заставило ее вспомнить о судьбе Анин.       — В Мафари купцов всего лишь держали под стражей, — жестко ответила Орима, — но не убивали. Когда мы уходили, их никто пальцем не тронул, перебили только рабов. Наверняка это сделали зинворцы, нарочно, чтобы поссорить Ашрайю и Леирр.       Ненадолго беседа смолкла. Орима закрепляла очередную нитку, Вьяртан сидел, подтянув длинные ноги и сплетя на коленях пальцы рук. Наконец, заговорил Кателлин, который отскребал опустевший котелок.       — Когда уже все это закончится, а? — Мальчишка огляделся вокруг. — Надоело, скучно. Будто в болоте барахтаешься: и не тонешь, и выплыть не можешь. Я думал, на войне все по-другому…       — Белые кони, знамена, красотки с цветами, блестящая броня, полные телеги добычи и груда золота? — усмехнулся Вьяртан. — Нет, парень, война — это грязь и по большей части то, что ты зовешь скукой. Военачальникам-то сейчас отнюдь не до скуки. А уж что они там решат, боги весть. Будем ждать.       Глядя на вытянувшееся лицо Кателлина, Орима прыснула в свое шитье. Вьяртан поднялся на ноги и хлопнул мальчишку по плечу — тот пытался увернуться, но не успел.       — А тебя, чтоб не скучал, я займу делом. Вот отдохну немного, и бери кинжал. Можешь пока вспомнить то, чему я учил тебя вчера.       — Может, и меня научишь чему-нибудь? — вмешалась Орима: вольно же им болтать о своих делах и не замечать ее, словно она — скамья или раб. — Дай мне оружие. Ты сам знаешь, что после ранения тело должно скорее вспомнить все…       — Оружие не дам, — отрезал Вьяртан. — И не выпущу никуда. Надеюсь, понимаешь, почему — или снова объяснить?       — Ты обещал отпустить меня, когда я поправлюсь, — не сдавалась Орима. — Вот, я уже поправилась. Так зачем я тебе здесь — только объедаю вас понапрасну. Когда отпустишь? Или мужчины не привыкли держать слово?       Кателлин молча глядел на нее во все глаза, позабыв о кинжале. А Вьяртан усмехнулся.       — Что, не терпится вновь идти в бой за свою царицу?       Орима задохнулась от ярости. Вскочив, она уронила шитье на землю, вылетела стрелой из палатки и влепила наемнику пощечину. Вернее, попыталась: он чуть заметно повернулся, уходя от удара, и перехватил ее кисть. Орима вырвалась, и все, что зрело в ее душе много лун и много лет, выплеснулось наружу.       — Я ненавижу ее! — выдохнула Орима — вернее, почти прорычала. — И ты знаешь это! Не смей больше говорить мне такое, слышишь? Я не за нее сражаюсь, чтоб она сдохла, как собака! Если бы я могла, то убила бы ее… А вот так я и сделаю: вернусь, совру, что бежала из плена, подстерегу и убью! И пусть делают потом со мной что угодно…       Ярость иссякла в один миг, как и воздух в груди. Орима зашлась сухим кашлем, глаза ее жгло слезами бессильной злости. Ноги подкосились, и она упала бы, не подхвати ее Вьяртан. Пытаясь высвободиться, она мельком удивилась, как бережно он держит ее: так держала бы мать бьющуюся в лихорадке больную дочь.       — Тише, тише, успокойся, — прошептал он в самое ухо ей. — Перестань. Кателлин, дай воды. Вот так, пей и успокойся, пока сюда не сбежался весь лагерь, и наш, и ваш заодно.       Орима всхлипнула, но повиновалась. Напившись из фляги, она все же вновь рванулась из рук Вьяртана, и он тотчас отпустил ее. Но не отстал.       — Говоришь-то ты верно, — прибавил он вполголоса. — Да кто же вопит о таком на всю округу? Дело это не из легких, тут мало надеяться на удачу. Ступай и отдохни, можешь подумать заодно.       Он мягко подтолкнул ее к палатке. У Оримы вырвался новый вздох, на сей раз досады: глупо-то как вышло. Кажется, на ее крики впрямь кто-то подошел — Богиня весть, что эти мужчины подумают, а уж как смеяться будут… А может, не только смеяться.       Лицо пылало, высыхали на щеках недавние слезы. Подавив новый всхлип, Орима ушла и плюхнулась на шкуру. Натянутый на голову плащ словно отгородил ее от всего вокруг, и не осталось ничего, кроме глухой, крепкой, как закаленное железо, ненависти. «Вернусь и убью!» — твердо сказала себе Орима — будто сама Немертвая положила эти слова ей на сердце.       Костер ненависти полыхал недолго, как это обычно бывает. «Он прав», — билось в опустевшей голове. — «Легко сказать: убью, а сделать много труднее. Но я должна это сделать!»       Как ни пыталась Орима задуматься, как и что именно сделает, на ум ей не шло ничего путного. Вернулись ставшие уже знакомыми звуки и запахи — и накрыли ее с головой, как этот старый плащ. Проваливаясь в тяжелый сон, Орима различила смутно голоса Вьяртана и Кателлина. Правда, слов не разобрала — они говорили на родном языке.       «Они в самом деле другие…» — подумала она, прежде чем уснуть.       — …Ты же вроде собирался отдыхать, — сказал Кателлин. — Так чего не идешь?       — А ты чего меня торопишь? — отозвался Вьяртан и лишь сейчас заметил, как поблескивают глаза у мальчишки, как он косится на палатку, где недавно скрылась Орима.       — Ну, я думал… — начал было мальчишка.       — Если и думал, то не головой, — бросил в сердцах Вьяртан и сгреб его за плечи. — Ты с ума, что ли, сошел? По-твоему, мне больше нечем заняться?       — А что, разве нет? — Кателлин казался искренне удивленным. — Я думал, ты ее давно… ну…       — Ясно. — Вьяртан отпустил его, скрестил руки на груди. — То-то я гадаю: какая тень тебя щекочет по ночам, что ты пыхтишь да ворочаешься, спать не даешь? А ты вздумал меня подстеречь.       — Но… — Казалось, мальчишка вот-вот вспыхнет заживо. — Если ты с нею не спишь, зачем она тогда тебе? Она же пленница. Другие вон…       — Другие мне не указ, — оборвал Вьяртан и оглянулся: любопытные товарищи неохотно разошлись. — Она же ашрайка, парень. А для них насилие горше самой лютой смерти. Да и что за радость, если женщина тебя не желает?       — А ты? — спросил Кателлин, все еще багровый. — Ты сам желаешь?       Вьяртан помедлил — и заодно вопросил сам себя. Красавицей Ориму не назвать, ему встречались и получше — и не волновали ни сердце, ни тело. Впрочем, многим его собратьям по ремеслу хватило бы и меньшего. А сам он… Можно быть благодарным этой девчонке, беззлобно посмеиваться над ее ашрайской прямотой, защищать от чужих посягательств, восхищаться ее смелостью — не каждая ашрайка, подданная «божественной царицы», отважилась бы на то, что Орима уже совершила и еще намерена совершить. Никаких других чувств он к ней не испытывал.       — И я не желаю, — твердо ответил он Кателлину. — Пойми наконец, парень, не все мужчины одинаковы. Даже не все воины одинаковы, что бы о нас ни болтали. Есть те, кто думает головой, а не яйцами, и не у всех член выпрыгивает из штанов, стоит мимо пройти какой-нибудь женщине. Думай сам, каким хочешь быть ты.       Кателлин не нашелся с ответом, лишь повесил голову и покраснел еще жарче. Пальцы его теребили рукоять кинжала на поясе, словно игрушку.       — Словом, забудь. — Вьяртан вновь взял его за плечи — по-дружески ободряюще. — И не думай больше о всяких глупостях. Лучше наточи как следует кинжал, не то он у тебя заржавеет в ножнах. А я, пожалуй, обойдусь без отдыха.       Пока мальчишка со вздохом брался за коричневый точильный камень и суконку, Вьяртан сам вытащил из ножен меч, кинжал, вынул из сапога нож. На душе отчего-то сделалось неспокойно. Не иначе, скоро придется пустить оружие в ход.       Слева промелькнула чья-то тень, чуть задержавшись. Краем глаза Вьяртан разглядел человека: это оказался Эррун, один из приятелей дважды побитого Реаса. Он не особо удивился. Все минувшие дни дружки — то по одному, то вместе — хоть раз в день да проходили мимо его палатки и косились на него, не тая злобы. И все же открыто напасть они не решались, как и подобраться тайком ночью, рассчитаться кровью за обиду и заодно забрать приглянувшуюся пленницу.       «Не то боятся, не то выжидают», — решил Вьяртан. — «Причем не таятся, ходят открыто. Случись что, я их раскидаю, конечно. Только что потом? Да еще мальчишка с девчонкой на руках».       Он заставил себя отбросить тревогу — незачем понапрасну пугать Кателлина. Зато гонял он в тот день мальчишку нещадно.

***

      Леиррских посланцев было трое, не считая двух слуг. В иные времена Киннари бы оскорбилась при виде столь жалкого посольства, но сейчас сумела в который раз совладать с собой. Неважно, что это мужчины, неважно, сколько их, — важно, что они прибыли. И вдвойне важно, с чем.       Прежде чем впустить посланцев в шатер царицы, их всех обыскали, отобрали оружие и лунные амулеты. Вещая Риайя приблизилась к каждому и заглянула в глаза — не таит ли кто коварные умыслы? Сделав знак страже пропустить их, она тоже вошла в шатер и заняла обычное свое место по правую руку Киннари. Слева стояла Адор.       Затканные золотом шелковые, до пят, одеяния послов шуршали и шелестели, точно дождь, в низких вырезах виднелись богато расшитые вороты рубах. Все послы были немолоды, бритые по обычаю своей земли, коротко стриженные, с обнаженными головами. Прежде чем получить дозволение говорить, они, как один, склонились перед Киннари, затем, неспешно распрямившись, подали знак слугам.       Один из слуг держал в руках резной костяной ларец, чьи стенки напоминали искусно плетеное кружево; сквозь них сверкало золото и самоцветы. Другой пыхтел под тяжестью шелкового свертка — не иначе, из самого Ларока. С низкими поклонами слуги положили дары у ног Киннари и поспешно отошли к дальней стене шатра.       — Говорите, — повелела Киннари, кивнув Адор — ей предстояло переводить, как обычно. — Прибыли ли вы сами, или вас прислал ваш государь?       — Мы прибыли по воле государя, благородная царица, — заговорил старший из послов, одетый богаче прочих. — Фез-Эллек, властитель Леирра, всей душой приветствует тебя, шлет тебе добрые пожелания здравия и благополучия, а также шлет дары — драгоценности и шелк. Сердце его опечалено тем, что дары эти слишком скромны, чтобы порадовать твой взор и душу, но путешествие нам предстояло опасное, и дабы избежать возможной угрозы со стороны Зинвора и его союзников…       — Я понимаю, — перебила Киннари, постукивая сандалией по деревянному подножию своего походного престола. — И принимаю дары вашего короля. Что еще он велел вам сказать мне?       — Король наш Фез-Эллек восхищен доблестью ашрайских воительниц и мудростью военачальниц, в первую же очередь — твоей, благородная царица. Всею душой он надеется, что всевидящие небеса ниспошлют вам победу в этой войне, и готов разделить с Ашрайей грядущее торжество. Тем тягостнее горе леиррского властителя оттого, что Леирр не в силах прийти на помощь Ашрайе, как подобает верным союзникам, чтущим многолетнюю дружбу.       Мягкий, гортанный голос посла, струящаяся поверх него речь Адор словно отдалились прочь. Киннари стиснула челюсти, страстно желая закричать, завопить во все горло, выплеснуть ярость, что несколько лун бродила в ее душе, точно молодое вино. Итак, все опасения подтвердились: подлые соседи-мужчины, дерзающие именовать себя союзниками, струсили. Неважно, в какие слова они облекают свою трусость, — им нет ни извинений, ни оправданий. Горло и грудь Киннари сжала тугими петлями змея гнева, в ушах гулко шумело. Едва различимо долетал откуда-то издали голос посла, уже другого:       — …всему виной засуха и губительные ветра. Случился неурожай, люди голодают. Леирру впору самому просить о защите, ибо границы наши сделались жертвами набегов диких кочевников. А купцы несут жестокие убытки, опасаясь торговать в ашрайских крепостях из-за слухов об убитых в Мафари по приказу ваших военачальниц…       Упоминание Мафари и погибших там купцов заставило Киннари вздрогнуть, слегка приглушило гнев и ярость. Посол осекся на полуслове, бритые щеки его побелели и затряслись.       — О каких убитых купцах ты говоришь? — произнесла Киннари низким рокочущим голосом. — Я никого не приказывала убивать, и никто из моих воительниц не посмел бы ослушаться и учинить самовольную расправу над невинными. Даже если это правда и купцы в самом деле погибли, их могли убить гнусные зинворцы, чтобы очернить Ашрайю и рассорить нас с Леирром.       — Быть может, так и случилось, о великодушная царица, — поклонился посол, шурша длинными рукавами. — Но, правда это или нет, наши купцы боятся ехать в Ашрайю и везти товар. Слухи быстры, как разливающаяся река…       — Довольно. — Киннари нахмурилась, поджала губы. — Я поняла вас. Теперь я желаю слышать открытый, честный ответ. Ваш король отказывает нам в помощи?       — Наш король, благородная царица, всего лишь молит тебя подождать, — ответил старший посол. — Сила оружия и благоволение небес на твоей стороне, и государь наш не сомневается, что ты одолеешь всех врагов, сколько бы их ни явилось на землю Ашрайи.       Если все предыдущие словесные кружева казались Киннари скрытой издевкой, то в этих словах она узрела издевку откровенную. Скрежетнув зубами, она стиснула пальцами узкие подлокотники. Все послы дружно попятились, и это разлило в груди Киннари пряную, жестокую радость. «Возьму этих трусов заложниками — тогда их подлый король не посмеет отказать мне в военной помощи! Пришлют все: воинов, лошадей, оружие, припасы, засуха у них или нет. Эти торгаши-мужчины надолго запомнят, что значит обманывать дочерей Немертвой Богини!»       Стражницы у входа в шатер шагнули вперед под звон брони, словно прочли по лицу Киннари ее намерения. Послы шарахнулись прочь, сбились в кучу, затравленно глядя то на стражниц, то на царицу. Прежде чем кто-то проронил хоть слово, Киннари пришла в голову другая мысль: «Что, если это не поможет?»       Она заставила себя медленно выдохнуть, пальцы ее разжались. В самом деле, вдруг леиррский король будет готов пожертвовать послами, лишь бы не позволить втянуть себя в войну? Или того хуже — Леирр может отступиться от давнего союза и помочь ненавистному Зинвору. А если то же самое сделает подло молчащий Эввель, Ашрайю зажмут с трех сторон.       Киннари знаком остановила стражниц, и те вернулись на свои места. Послы так и дрожали, замерев от страха, их бритые холеные лица блестели от пота. Киннари одарила их снисходительной улыбкой и ответила — так, как повелевал союзный долг, а не сердце. Пускай не она изменила союзу, зато она будет выше мужской гнусности и предательства.       Хотелось верить, что это уязвит леиррского короля.       — Мне досадно, что ваши вести дурны, — сказала Киннари, нарочно медленно, не сводя глаз с лиц послов, — но вы — всего лишь уста, произносящие их, а не разум, что их измыслил. Передайте своему королю, что по окончании войны ему придется прислать к нам новое посольство, дабы договориться о новых условиях торговли. Ступайте.       Теперь послы дружно вспыхнули, словно их отхлестали по щекам, как неуклюжих рабов. Старший попытался что-то сказать, но Киннари оборвала его движением ладони. Они все еще кланялись, пятясь к выходу, пока стражницы уводили их прочь вместе со слугами.       Когда шум тяжелых шагов снаружи стих, а стражницы вернулись, Киннари знаком велела им выйти. Сама же она поглядела на обеих своих советниц — других у нее не осталось после смерти Нурен. Мучительно хотелось скинуть с головы венец, вцепиться в волосы, спрятать лицо в ладонях, излить неведомо кому всю горечь, что скопилась в душе и истерзала ее, точно лев — иашхай. Вместо этого царица распрямила стан и заговорила, голос ее не дрожал.       — Ты имела в виду это, Адор? — произнесла она с невеселой усмешкой. — Быть на стороне победителя? Что ж, вот так верят в нас мнимые наши союзники. Впрочем, чего еще ждать от мужчин, как не вероломства…       Киннари не договорила — ее перебил сдавленный крик, что вырвался у Риайи. Молча царица глядела, как вещая жрица бледнеет и оседает на колени, как черты ее деревенеют, а глаза делаются пустыми черными озерами. Киннари поняла, что это значит, и вцепилась в тонкую, холодную руку Адор. «Богиня, что ты скажешь мне устами своей служительницы?» — билось в голове. — «Доброе или злое? Клянусь священным ликом твоим, я уже не верю в добрые вести! Дай мне сил снести все, преодолеть козни моих врагов…»       Риайя содрогнулась, моргнула раз-другой. Киннари впилась жадным взором в ее оживающее лицо, с трудом сдерживая желание встряхнуть вещую за плечи. Темные глаза Риайи вновь заблестели, в них мелькнуло странное выражение, которое Киннари никак не ожидала увидеть.       — Ужасные вести, о Бессмертная, — выдохнула вещая хриплым шепотом, пока поднималась на дрожащие ноги. — Тебе шлет свое слово госпожа Лагиша. И вот ее слово: оставшись без твердой твоей руки, твоя столица породила гнусный заговор.       — Что?!       Киннари вскочила с престола. Ее руки со скрюченными пальцами тряслись, словно у больной в припадке падучей. Окажись в этот миг здесь, в шатре, десяток убийц с копьями, она не была бы столь потрясена. И вновь безумно хотелось кричать, вопить на всю Дейну, но из сведенного судорогой горла вырвался только сдавленный хрип, похожий на стон умирающей.       — Сядь, царица, не тревожься прежде времени.       Адор твердой рукой взяла Киннари под локоть и усадила обратно, чуть коснулась плеча и груди. Прикосновение словно усмирило бурю в душе, вернуло живость мыслям, застывшая кровь быстрее побежала по жилам. Киннари вздохнула, готовясь выслушать самое страшное, смиряясь перед волей Богини — и настраиваясь на борьбу.       — Говори, вещая, — сказала она. — Что передала мне Лагиша? Что это за заговор, кто сплел его?       — Имен госпожа Лагиша не назвала, о Лучезарная. — Риайя чуть склонила серебристую голову. — Возможно, они неизвестны ей — или же она умолчала неспроста. Упомянула лишь, что среди заговорщиц есть твои придворные, твои стражницы и даже жрицы Немертвой…       — Клянусь Ашгормит, как они посмели! — Киннари едва не вскочила вновь, все кругом словно почернело. — Предать свою царицу, предать саму Богиню…       Риайя кивнула.       — Воистину они безумны, Владычица. Знай госпожа Лагиша их имена, они уже были бы мертвы. Они замышляют убить тебя, ибо в безумии своем считают тебя виновницей нынешней войны. В том числе виновницей поражений.       — Поражений, вот как! — в сердцах бросила Киннари. — О, если бы мы победили, они бы держали на замке свои нечестивые рты! Зато в годину скорби они трусливо скулят, обвиняя всех и вся…       Она умолкла, как будто погруженная в размышления, но на самом деле просто не находила слов. Когда же слова нашлись, они упали в тишине, точно тяжелые камни или куски замерзшей воды из северных морей.       — Значит, вещая, они правда решились убить меня?       — Скажи это кто угодно, я бы не поверила, о Лучезарная, — ответила Риайя. — Но не верить самой верховной жрице, голосу Богини, я не могу. К тому же мало кто столь предан тебе, как госпожа Лагиша, и мало кто так же пылает душой, радея о твоем благополучии и твоих победах. Если она говорит, что тебя хотят убить, значит, это правда.       — Ты собиралась послать в город за подкреплением, царица, — заговорила Адор. — Очевидно, этим намерены воспользоваться твои враги. Вместо подкрепления ты получишь собственных убийц. И даже не будешь знать, кто они.       Киннари заломила руки.       — О Богиня, все против меня! Почему? Неужели они не понимают, сколь велико и священно наше дело, наша война? Неужели они так малодушны, что после стольких удач их сломило одно-единственное поражение? Но разве они сражались в том бою? Разве их ранили, убивали, топтали лошадьми? Разве их захватили в плен, мучили и позорили? Или в этом тоже моя вина?       — Твоя вина в том, что ты напрасно медлишь, царица. — Темные глаза Адор заблестели. — Удар может подстерегать тебя повсюду. Заговорщицы могут отправить убийц с подкреплением — или же решат, что ты именно так рассудишь, и подошлют их тайно. У тебя один путь, царица, чтобы избежать смерти. Время настало.       По коже Киннари прошел холодок, зато душа вспыхнула жарче солнца. В этот миг она в самом деле была готова на все и даже пожалела, что горы Ходрай слишком далеко отсюда.       — Ты права, Адор. — Киннари поднялась. — Если мой народ и мое войско решились предать меня, свою царицу, избранницу Немертвой, я научу их верности иным способом. Когда я одолею бессмертного врага, что мне будет за дело до угроз смертных?       — О да, ты готова, царица. — Адор улыбалась, сияя, словно серебряное изваяние. — У тебя довольно сил и мужества, чтобы одолеть любого из ходрайских духов. А то, чего ты лишена, тебе подарят другие: я и Лагиша. Пускай она не любит меня, но в преданности тебе мы едины.       — Отчего же ты пренебрегаешь мною, чародейка? — вмешалась Риайя. — Если нужно помочь Солнцу Ашрайи разогнать гнусные тучи и воссиять ярче, я готова…       — Ты можешь понадобиться здесь, Риайя, — сказала Киннари и мягко положила руку на плечо жрице. — Нам придется отправиться в горы Ходрай тайно. Без твоей чародейской помощи мне не обойтись, ты сможешь создать морок или отвлечь всех, чтобы пустить моих врагов по ложному следу. Лагиша же — самая могущественная из всех наших колдуний, хотя лишена вещего дара.       Риайя поклонилась. Адор же поспешила добавить — как показалось Киннари, для того, чтобы успокоить вещую:       — Прежде чем ты выйдешь на бой, царица, надлежит совершить особый ритуал и потом поддерживать тебя чародейскими силами. Наверняка это будет стоить жизни и мне, и Лагише. Скажу за себя: я согласна принести такую жертву. Зная верховную жрицу, скажу, что и она тоже согласна. Ради твоего величия.       Невольно Киннари вспомнила недавнюю битву, вспомнила, как гибли отважнейшие и благороднейшие из ее подданных. «О Немертвая, почему? Почему столько потерь? Неужели такова цена бессмертия и будущего могущества?» Глаза обожгло подступающими слезами, в груди сделалось тесно. Киннари сжала кулаки, сдерживая душевный порыв. Горько терять верных людей, особенно если их мало. Но другого пути у нее нет. Если жертва нужна — ее придется принести.       Ради славы Богини и Ашрайи. Ради посрамления врагов: и тех, что впереди, и тех, что подло подкрались сзади. И — Адор сказала верно — ради собственного величия.

***

      У обозных телег, где расположились торговцы, царил привычный шум. Здесь воины собирались, чтобы сыграть в кости, поболтать тайком от начальства, разжиться съестным, одеждой или другим скарбом — и отыскать сговорчивую бабенку, которая возьмет недорого. С женщинами в лагере вновь стало туго: почти всех ашрайских пленниц замучили в первые два-три дня, а распаленный телесный голод требовал удовлетворения.       Смеркалось. Сидящие у костров на свернутых собственных плащах воины играли на все: на зинворские гизи, на местные серебряные монеты с изображением черепа, на добытые в боях и грабежах драгоценности. Носатый удачливый торговец, не стыдящийся заодно торговать собственной женой, следил, как слуги выволакивают из недавно подъехавших телег мешки с товаром. Рядом толпились воины, пересчитывая деньги в кошелях и поясах, и порой косились на игроков.       Обозные женщины обносили воинов кислым вином, заодно щедро расточая улыбки, и получали в ответ то объятие, то игривый щипок. Выпивка, женщины и звон серебра и меди развязывали языки, речи делались громче и смелее. Не думая о возможных доносчиках, воины изливали друг другу сердечную боль.       — Скоро помрем со скуки, — говорил один. — Ни туда, ни сюда. Вроде победили — и что дальше? О чем думают военачальники? Может, ты что-то знаешь, Даимас?       — Кое-то слышал, — ответил Даимас, пожилой квиннийский десятник, и понизил голос. — Право, тут не знаешь, что думать. Похоже, сами военачальники тоже не знают. Ни наш король, ни зинворский ведь не собирались завоевывать или уничтожать эту проклятую Ашрайю. Без торговли с ними многим землям будет плохо. Главный наш враг — не столько Ашрайя, сколько их царица.       — То-то я думал, с чего бы вашему Олвиану вздумалось болтать перед боем? — сказал кто-то из наемников. — Неужели вправду решили, что ашрайская царица струхнет и запросит мира? Или все ашрайки тотчас опомнятся, сами скрутят свою царицу и приволокут к нам?       Щеголеватый парень в шитом серебром кафтане, пускай изрядно засаленном, с ухмылкой откинул пятерней со лба густые русые кудри.       — А я бы поглядел, — сказал он. — Вот смеху было бы!       — Говорят, эта царица — красавица, каких мало, — протянул другой, явно соотечественник молодого щеголя. — Только злая, как все Хидеговы прихвостни.       — Потому и злая, что от мужиков нос воротит. Вот я бы за нее взялся, вмиг бы подобрела…       Воины посмеялись, кто-то неспешно зашагал к телеге-лавке, где уже разложили припасы, одежду и прочую походную мелочь.       — Толку-то с красоты, коли душа гнилая? — бросила толстая, морщинистая обозная бабенка, щедро нарумяненная. — Я вот хоть и не красавица, зато каждого привечу от сердца…       — Особенно если серебра вдоволь отвалят, — подхватил кто-то из воинов и сгреб ее в охапку. Женщина вырвалась, но подмигнула: мол, потом.       — А и правда, друзья, — продолжил парень из Старших княжеств, — как думаете, долго бы еще продлилась война, если бы не стало царицы?       Воины загомонили. Кто отмахнулся, кто чесал в затылке, кто вообще позабыл о разговоре и теперь вовсю торговался с предприимчивым купцом. Пока в пестром гуле не прозвучали слова:       — Так взять и убить ее. И бери потом Ашрайю на золотом подносе и делай с нею что угодно.       Воины дружно расхохотались, кто-то выругался.       — Ага, — бросил плешивый здоровяк лет сорока, в чьих жилах, казалось, перемешалась кровь всех народов Дейны. — И кто пойдет ее убивать — ты, что ли? Пытались уже, да не так-то просто до нее добраться.       — Так ведь то было во дворце! — наперебой заговорили щеголь и его приятель. — Ясное дело, там стражи — как блох на собаке. А в лагере будет проще подобраться. Помните, как было перед битвой, когда подожгли их лагерь? Если сделать что-то подобное, ашрайкам будет не до царицы…       Спор загудел громче, так, что заглушил даже ругань игроков и скрипучие голоса торгашей. Наконец, вмешался десятник Даимас.       — Дураки вы, парни, — сказал он. — Думаете, царица сама не понимает, какая она всем нам заноза в заду? Ее наверняка стерегут в сотню глаз, так, что и мышь не проскочит, и муха не пролетит. Кому охота понапрасну терять жизнь?       — И не только жизнь! — прибавил со смехом здоровяк. — Хотя нам есть кого расспросить, вон он идет сюда. Эй, Вьяртан!       Подошедший Вьяртан нехотя остановился, выругался мысленно. Вот еще — тратить время на болтовню, точно бабы. Купить быстро нужные припасы — и назад, пока не стряслось какой беды. Однако товарищи не отставали.       — Мы вот тут думаем, — сказал русый щеголь, — кто бы взял да прикончил эту клятую царицу, шуфы ее дери двадцать раз. Не хочешь снова попытать судьбу? Вдруг повезет?       — Вот сам и пытай, раз такой дурак, — ответил Вьяртан. — Глупое это дело.       — Что, боишься? — Парень ухватил его за рукав.       — Боится девка на сеновале, и то недолго. — Вьяртан высвободился и отстранил товарищей.       У ближайшей лавки-телеги двое зинворцев примеряли сапоги, другой, морщась, нюхал связку вяленого мяса. Еще двое, квинниец и наемник, пытались побольше выручить за ашрайские украшения — толстое серебряное запястье и жемчужную серьгу. Сбоку слышался негромкий перестук игральных костей и отрывистые возгласы: «На все!», «Двадцать гизи!», «Десять серебром!»       Торговец спрятал украшения в стеганый кошель, воины удалились — не слишком довольные. Вьяртан купил сухарей, дробленого ячменя, сушеного мяса и несколько свежих плодов уэш — какая-никакая, а радость Кателлину, да и Ориме тоже. «Будто нянька над малыми», — подумал он с грустной усмешкой, вспомнив покойную Олуру. — «Не иначе, это моя расплата. Что ж, надо — расплачусь, лишь бы ничего не стряслось».       В душе его надрывался тревожный голос: «Возвращайся скорее!» Отчего так, он сам не знал. «Глупо. Сколько раз я вот так же уходил, оставлял их — и ничего. Почему что-то должно случиться именно сегодня?» И все же нечто вправду беспокоило его. Да и не было причин медлить — что проку в пустой болтовне?       — И все-таки, — тот же смазливый щеголь и еще несколько других преградили ему дорогу, — как ты думаешь: если убить царицу, война закончится?       — Пусть военачальники думают, — ответил Вьяртан. — А ты, если хочешь, ступай сам и убивай, вот и проверишь.       Он хотел пройти мимо, но его не пустили.       — Думаешь, много заплатят за ее голову? — не отставал парень. — А если ее свои же прикончат, что будет?       — Странно, что до сих пор не прикончили, — подал голос кто-то рядом. — От такой правительницы кто угодно взвоет.       — Я слышал, она раз в год убивает красивую девушку из своих и пьет ее кровь, чтобы сохранить молодость, ей же невесть сколько лет, — подхватил молодой воин-квинниец.       — Нет, не пьет, а купается в крови. И не одну убивает, а нескольких…       — А мне какое дело? — Вьяртан отстранил всех, но щеголь вновь сгреб его за рукав.       — Слушай, ты, как я погляжу, при деньгах. — Он кивнул на свертки в руках Вьяртана. — У меня тоже кое-что завалялось в поясе. Может, сядем да сыграем?       «Сыграем!»       На голову словно обрушилась окованная железом палица: вот оно! Где еще пропадать Реасу и его прихвостням, как не здесь, среди игроков? Обычно всю эту шайку и упряжкой лошадей отсюда не вытащишь в дни приезда торговцев. Но сегодня их здесь нет. Случайность — или умысел?       «Если сговорились, убью!»       Вьяртан отпихнул прочь наемников и со всех ног помчался к своей палатке. Те, кто попадался ему на пути, отпрыгивали прочь, одного-двоих он попросту снес. Казалось, никогда прежде он не бежал так быстро, даже тогда, в детстве, когда спасался от погони. Из головы словно выдуло все думы, кроме одной: «Боги, только бы успеть!»       Поздно.       Вьяртан едва не споткнулся на бегу, руки его разжались, припасы полетели на утоптанную землю. Кателлин лежал ничком у входа в палатку, еще сжимая запятнанный кровью кинжал, волосы на темени влажно блестели. А палатка ходила ходуном, из нее доносилась хриплая брань, приглушенный хохот и едва различимые женские вскрики.       Ладонь обожгло рукоятью меча. Расстояние до палатки показалось одним огромным шагом. Влетев внутрь, Вьяртан не приглядывался — ударил сразу, первого, кто подвернулся. Это оказался любопытный Эррун, голова его тотчас повисла на клочьях кожи и мяса. Следом меч обрушился на плечо Реасу — тот на коленях, со спущенными штанами, уже стиснул бедра отчаянно бьющейся Оримы.       Реас неуклюже завалился навзничь. Вскинулись двое оставшихся — один заломил Ориме руки за голову и зажал тряпкой рот, другой вцепился в ее левую ногу. Правую она высвободила — ее держал Эррун. «Только бы не прикрылись девкой!» — мелькнуло в голове Вьяртана. Впрочем, не успели. Один едва сообразил схватиться за кинжал — и тотчас лишился его вместе с рукой. Вьяртан всадил меч в живот последнему, ногой спихнул труп с клинка. Тот, что без руки, корчился на земле и вопил на весь лагерь, пока его не угомонил вонзенный в лицо меч.       Едва обтерев лицо и руки от горячей крови, Вьяртан кинулся к Ориме. В задранной почти до шеи рубахе, она откатилась в сторону и тряслась, будто в падучей. Когда он коснулся ее, она страшно закричала и забилась, отмахиваясь от него руками и ногами. Он схватил ее за плечи, поднял и встряхнул раз-другой.       — Очнись! — Она продолжала вопить, и он отвесил ей пощечину. — Очнись, говорю, это я. Все, они мертвы, никто тебя не тронет, слышишь?       Орима хлопнула глазами, хватая ртом воздух. Губы ее тряслись, из носа текла кровь, левую щеку залило синяком. Вытаращенные темные глаза, совершенно дикие, казалось, сейчас выскочат из глазниц. Вьяртан сорвал с пояса одного из убитых кожаную флягу и плеснул Ориме в лицо водой.       Она содрогнулась пуще прежнего, облизнула губы. В глазах ее наконец мелькнул разум. Она пыталась что-то сказать, но рот ее скривился, и у нее вырвалось лишь сдавленное рыдание. Вьяртан привлек ее к себе, и его рубаха на плече вмиг промокла — не только от воды.       — Ну все, полно, — шепнул он, неуклюже гладя Ориму по спине. — Вроде не успели…       — Н-нет… — Она отстранилась, замотала растрепанной головой. — Я…       Орима всхлипнула, не договорив. Вьяртан одернул на ней рубаху, подобрал брошенное покрывало, сунул ей в руки флягу с водой. А сам поднялся на ноги и огляделся, словно тоже очнулся от дурного забытья. Впрочем, явь была хуже любого морока.       Всю палатку, землю и стенки забрызгало кровью. Тут же стыли трупы — раскрытые рты, перекошенные злобой и похотью лица. А снаружи надрывались десятки голосов, так, что слов было не разобрать. И лишь сейчас, когда Вьяртан остыл от схватки и отпустил ярость, он понял, что натворил.       Он знал военные законы: за убийство товарищей карают смертью, и неважно, за что именно ты убил. Вряд ли военачальники — что квиннийский, что зинворский — вступятся за безродного наемника, который не поделил с другими такими же бродягами ашрайскую пленницу. А что будет с самой пленницей, угадать нетрудно. Значит, остается одно.       — Уходим, быстро. — Вьяртан рванул Ориму за руку.       — Зачем? Куда? — Она сглотнула, вновь хлопнула глазами.       — Не знаю, куда подальше. Сейчас сюда набегут наши, и нам обоим не поздоровится. Я убил товарищей, со мной не станут нежничать, а с тобой — тем более. Давай, живее!       Подхватив плащ и мешок — благо, многолетний опыт научил быть готовым к любым неожиданностям, — Вьяртан выбежал из палатки. Ориму он тащил за собой, и она больше не рвалась — видно, поняла, что угроза нешуточная. Но вся его решимость исчезла, стоило вновь увидеть бесчувственного Кателлина. Вьяртан застыл, так, что Орима врезалась в него и зашипела от боли.       — Что ты встал, бежим! — Она толкнула его в спину.       — А вдруг он живой? — начал Вьяртан и тотчас умолк.       С нескольких сторон на них бежали тени, плясали в вонючем воздухе огоньки светильников, отблески носились по клинкам мечей и наконечникам копий. Квиннийская, зинворская и прочая речь звенела единым гневом. Позади палатки всхрапнул Ниврин. «Или спасаться вдвоем, или погибать всем», — понял Вьяртан, проклиная себя на чем Дейна стоит. Он перешагнул через раскинутые ноги Кателлина, перехватил кинжалом поводья коня, забросил ему на спину Ориму — седлать было некогда.       Сам он запрыгнул следом и, свистнув, сжал коленями бока Ниврина. Тот уже знал, что это означает, — помчался вперед, так, что по пути сбил двоих или троих. Пропела в шумном воздухе одна стрела, другая. Краем глаза Вьяртан заметил, как лучник вновь натянул тетиву, как кто-то, похожий на квиннийца Эдалета, огрел его по затылку. Еще двое кинулись наперерез: одного Вьяртан зарубил, другого пнула в лицо Орима. Она едва удержалась на спине коня, но тут же выпрямилась, ухватившись за гриву.       — Отпусти, он этого не любит, — сказал Вьяртан, сам не зная, зачем.       Никогда прежде он не ощущал такой пустоты — даже когда погибла семья, даже когда увезли Олуру. Даже когда умер у него на руках израненный в бою Фиррерин. «Я обещал, что верну тебя домой», — билось в голове, выжигало душу каленым железом, — «а вместо этого бросил, хотя мог спасти. Ты доверял мне, ты звал меня братом… Напрасно. Когда-то я подвел сестру, теперь — тебя. И ради кого — ради чужеземной девчонки, для которой я — пыль под ногами?»       — Куда едем? — спросила Орима, обернувшись.       Ее больше не трясло, как будто нежданный побег помог ей прийти в себя и воспрянуть духом. Вздохнув, Вьяртан заставил себя отбросить тягостные мысли. Что в них толку, сделанного не воротишь. Если думать, то о будущем, Орима права. Погони вроде не слышно. А вот куда ехать…       — Не знаю, — ответил он. — Куда-нибудь приедем.