Оранжевая дверь

Идёт лёгкий майский дождь, и одновременно поют птицы; с улицы вместе со свежестью веет теплом. Воздух чистый, влажный и приятный на вкус. Шуршат шины по мокрой дороге, которую не видно за пышной зеленью — отель придорожный, но перед ним такие густые деревья и кусты, что разноцветные зонтики уезжающих постояльцев едва заметно даже у крыльца — красное, синее и жёлтое пятнышки. Алиса расправляет на коленях длинную юбку, накидывает тонкий жакет с закатанными рукавами и босиком выходит на деревянный балкон. Влажные доски под ногами немного пружинят, поэтому девушка ступает осторожно, опирается на старые выцветшие перила и полной грудью вдыхает. Пахнет молодой листвой и свежим хлебом: в левом крыле отеля своя пекарня. С первого этажа доносятся звуки старенького американского пианино. Инструмент кажется немного расстроенным, но Алиса в этих дребезжащих нотах слышит свою гармонию. Они напоминают ей о чём-то далёком. Неизвестно, кто так нерешительно играет. Аккорды часто прерываются, и хочется помочь играть дальше. Налетает свежий ветер, и девушка кутается в лёгкий жакет, длинный, как куртка. Он сложного цвета, то ли оливкового, то ли хвойного. Дорожка под балконом вся покрыта листьями — они облетели от ветра и недавних дождей. С первого этажа и с улицы отдалённые голоса, как сквозь стену, отчего кажется, что звук двоится. А птицы поют звонко, словно и нет никакого дождя. Если закрыть глаза, можно раствориться в этих звуках: мелодичные голоса птиц, тихий шорох капель, машины на шоссе, фортепиано и тихие разговоры. Алиса проводит кончиками пальцев по деревянным перилам, изъеденным временем. Они шершавые и приятные на ощупь. Доски под босыми ногами гладкие, отполированные временем, ветрами, подошвами. Девушка ещё раз глубоко вдыхает воздух, пропитанный хвойной влагой, и, когда дождь стихает, возвращается в полутёмную комнату. Свет в номере включать не хочется, а от пасмурного неба кажется, что уже глубокий вечер, хотя на улице ещё светло. Алиса раскрывает дверь, выглядывает в коридор — пусто и тихо, как обычно. Она всё так же босиком выходит из номера и спускается по деревянной лестнице вниз. Портье за стойкой дремлет, и девушка, чтобы не разбудить его, на цыпочках тихо выходит на крыльцо. Оно скрипит, но не предательски, а тоже как будто не хочет выдавать тайн. Звуки фортепиано из буфета в глубине холла здесь ещё слышнее. Кто-то нерешительно подбирает аккорды к «Колыбельной» Гершвина, медленно, и от этого дребезжание струн ещё заметнее. Алиса сбегает по крыльцу и идёт между деревьев, но не к дороге, а огибает приземистое здание отеля и направляется по узкой дорожке к реке. Дорожка покрыта мелким гравием, и когда Алиса наступает на острые осколки, поджимает пальцы и сворачивает в траву. Юбка снизу сразу же намокает в мокрой траве и липнет к ногам. От порывов ветра целые россыпи капель падают с листвы, оседают на открытой шее, на тёмных волосах и заставляют ёжиться от прохлады. Девушка запускает ладонь в волосы и обнаруживает, что они намокли и ещё больше отяжелели. Но воздух по-прежнему тёплый, и когда тропинка начинает спускаться к воде, девушка замедляет шаг и придерживается правой рукой за стволы деревьев. Из-за густых крон они сухие и тёплые, покрытые сеточками морщин, похожих на древние надписи. Девушка ощупывает небольшую книжку в кармане, скользит по траве и спускается на сухую глинистую землю у самой воды. После мягкой травы кажется, что пятки стучат по земле громко и неуместно, и девушка садится на корточки, подобрав длинную юбку, и любуется пузырьками на воде — дождь расходится, но она под широкой листвой деревьев, поэтому косые струи волнуют только поверхность реки, тёмную и почти зеркальную. В отражении переплетение веток и беспокойные блики от бледно-голубого выцветшего неба. Птицы поют, но теперь их голоса глуше, зато невидимые лягушки раскричались, почувствовав родную стихию. Тихо трещат старые сучья на другом берегу. Вдалеке шум воды, сбегающей по каменным уступам. И стук, как от привязанной лодки, бьющейся о берег. Алиса поднимается, немного поддёргивает юбку и спускается в воду. Рядом с берегом совсем мелко, по щиколотку, и это девушка уже успела выяснить. Она неторопливо, разводя ветви и огибая заросли рогоза, идёт на звук, шлёпая по воде, и скоро действительно видит лодку — настолько старую, насколько можно представить, рассохшуюся и с облупленной краской. Лодка привязана к широкому стволу осины, и сама верёвка кажется столетней. Осторожно, чтобы не поскользнуться в вязком иле, Алиса подходит к лодке и, подтянув юбку до колен, забирается в неё — борта от неожиданности опасно раскачиваются, но вскоре вода под ними успокаивается. Девушка удобно устраивается на перекладине у кормы, вытягивает ноги и расправляет юбку, чтобы ткань скорее высохла. Дождь почти перестал, и ветер стих, поэтому Алиса снимает жакет и остаётся в тонком синем свитере. Это её любимая вещица — она нашла свитер у наставника, и только потом познакомилась с обладательницей, Тайной. К счастью, Тайна не стала требовать свитер обратно, а вместо этого в подарок отдала, кажется, половину своего гардероба. Свитер с широким воротом, и он постоянно сползает в сторону, оголяя одно плечо. Кожа в тусклом свете кажется тонкой и папирусной. Алиса достаёт из кармана юбки маленькую книжку в старом потрёпанном переплёте. Пока она так и не разобрала, что написано на обложке: буквы золочёные и давно осыпавшиеся. Закладка на семнадцатой странице, потому что чтение продвигается с трудом; книга на неизвестном языке, и расшифровывать короткие главы утомительно, но увлекательно. Девушка устраивается уютнее, скрещивает ноги в щиколотках — ветер налетает, нерешительно раскачивает лодку и холодит обнажённые ступни. Но ткань быстро высыхает, и становится совсем хорошо. Алиса погружается в странные сочетания букв, как в зазеркалье. Буквы звучат, как плёнка, пущенная наоборот, шуршат пластинкой под старой иглой, но складываются в осмысленные слова, в историю барышни, ровесницы Алисы, живущей одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в нескольких мирах сразу. Девушка думает, что книга могла попасться ей неслучайно. Она снова запускает пальцы в густые короткие волосы, улыбается и отряхивает мокрую ладонь от капель. Читает до темноты, и только когда бледный месяц становится ярче, чем спокойный воздух над водой, Алиса поднимает жакет, осторожно выбирается из лодки и идёт к отелю. Его огни горят очень уютно сквозь густые ветви, и девушка легко поднимается по шуршащей дорожке, снова незамеченной проскальзывает мимо спящего портье и закрывается в своём номере. Из буфета на первом этаже фортепиано уже не слышно; вместо этого звенят вилки и тарелки. Алиса насухо вытирает ноги, прислушиваясь к уютным звукам. Свет она так и не включает: фонари с улицы достаточно освещают комнату. Переодевшись в шорты и клетчатую рубашку — снова с закатанными рукавами,— девушка берёт с собой книжку, спускается в буфет, просит чашку с шоколадом и гренки и садится в самый дальний уголок, скрестив ноги под стулом. Ей нравится ходить по отелю босиком. Отчасти из-за приятного ощущения от старого паркета, чуть прилипающего к подошвам, отчасти из-за того, что так она себя чувствует почти по-домашнему. Девушка улыбается своим мыслям, отпивает горячий шоколад и снова погружается в повествование, придерживая ветхие страницы кончиками пальцев. Временами она отрывается от книги, понемногу откусывает гренок и рассматривает старенькое американское фортепиано. Оно накрыто выцветшей лиловой тканью. Она читает, пока не замечает, что у кельнера за стойкой глаза слипаются от усталости. Он в жилетке, рубашке и светлых брюках, с русыми разлетающимися волосами и трогательной родинкой на щеке. Девушка благодарит его и взбегает по скрипучей лестнице к себе на этаж, в номер. Запирается, задёргивает занавески и, оставив раскрытой дверь на балкон, аккуратно складывает одежду на стул. И, забравшись под тёплый плед, уютно заворачивается в него, ложится на живот и смотрит в окно. Дождь на улице снова разошёлся, шумит не переставая, со своим особенным глухим звуком разбиваясь о мокрую дорожку под окнами; шелестит тёмная листва, задевая перила балкона,— тяжёлая, масляная и таинственная в свете тусклых фонарей. Тени на полу беспокойные, но дождь продолжает свою мерную песню, и птиц не слышно. Звуки отеля приглушённые, как у корабля в гавани, и девушка погружается в сон. * * * Алиса в растерянности стоит на лестнице: весь буфет заполнен утренними гостями. Звон тарелок и чашек, гомон голосов на разных языках, разноцветные рубашки, пиджаки и платья; на босоногую девушку в шортах и красно-белой полосатой футболке посматривают с любопытством, но никто не торопится уступать место. Только она решает позавтракать бутербродом на свежем воздухе, как подлетает кельнер, тот самый, ночной, с родинкой. Он бодрый и свежий — как он ухитрился за четыре часа так выспаться? — и объясняет девушке, что в сезон дождей придорожные отели всегда полны. Дороги размывает, и некоторые предпочитают переждать день-другой. Кельнер ведёт её в дальний угол у окна и сажает рядом с упитанным серьёзным господином, которому мал костюм: клетчатый пиджак топорщится на груди, а рукава немного коротки. Алиса как-то сразу понимает, что это коллекционер. У него старомодные усы и зарождающиеся бакенбарды. Он удобно устроил живот, похожий на портфель, на коленях. Рядом у него ещё один портфель, настоящий, из дорогой кожи. Господин внимательно осматривает обнажённые ноги девушки и её копну чёрных волос, сдвигает супницу в сторону, убирает газеты и учтиво приглашает садиться. Алиса с облегчением устраивается напротив, благодарит, и вскоре кельнер приносит ей омлет, тост с сыром и чай. Он уже выучил её вкусы и даже угадывает, когда девушке хочется основательно подзарядиться, а когда достаточно лёгкого завтрака. Алиса с улыбкой кивает ему и, скользнув взглядом, подмечает, что хоть он и бодрится, но под глазами мешки, а движения выдают усталость. Девушка решает оставить ему чаевых побольше. За окном льёт дождь; основательный сосед по столику, закончив с трапезой и прихлёбывая кофе, достаёт из портфеля какие-то каталоги и рассматривает — девушка только видит, что это о картинах и выставках, и убеждается, что перед ней коллекционер. За окном шумит дождь, но вполсилы, и небо уже проглядывает, вымытое в цвета калифорнийских послевоенных авто,— наверное, после обеда дождь стихнет совсем; Алиса достаёт из кармана блокноты и делает записи, замечая взгляды соседа исподволь. Листва на деревьях сегодня как-то особенно грустно обвисла. После завтрака буфет быстро пустеет; Алиса, поддавшись порыву, помогает убрать со столов; кельнер неубедительно протестует. — Мне всё равно пока нечего делать,— объясняет девушка. После чего поднимается к себе, накидывает синюю длинную рубашку и выходит на балкон, стараясь наступать между маленьких лужиц. Облокачивается на перила, ставит одну ступню на другую и задумчиво смотрит на мокрый сад вокруг. Неожиданно рядом раздаются тихие звуки скрипки. Алиса чуть удивлённо смотрит на клетчатого коллекционера: он стоит на соседнем балконе и полностью поглощён игрой. Звуки у него получаются нежные и задумчивые, и девушка немедленно проникается к невысокому толстячку симпатией. Он завершает пассаж, опускает маленькую скрипку и смотрит на соседку: — Помогает сосредоточиться.— Девушке кажется, что он произносит это немного застенчиво.— Как Шерлок Холмс, помните? Алиса кивает. Все книги о сыщике она прочитала на английском языке по два раза. — Вас что-то тревожит? — спрашивает она. Вскоре они сидят вместе в фойе. Господин в клетчатом костюме взволнованно рассказывает ей про одну картину. Он приехал ради неё, долго вёл переговоры, наконец, смог приобрести. И теперь она украдена. Он показывает репродукцию в каталоге: картина и правда чудесна, неизвестный шедевр, где девушка на бордовом шёлке лежит в лучах солнца, задумчиво прикасаясь пальцами к плоду граната, и в закатном свете из окна нежно-персиковые, глубокие винные и алые оттенки создают глубокую и богатую гамму. — На месте моя коллекция минералов, мои рукописи, другие картины, наконец! А этой работы нет. Вот и играю на скрипке, пытаясь понять, как это произошло. Вы первая, кто вообще знает о том, что я приобрёл картину… Я вижу, вам можно доверять, у вас умные глаза. Кстати, чем вы занимаетесь? — обеспокоенно спрашивает он. — Спасибо,— смеясь, отвечает Алиса.— Я биолог и лингвист. Тут необычные растения по берегу реки, я уже неделю собираю образцы, изучаю, записываю, слежу за ростом. — Необычное сочетание,— замечает клетчатый господин.— С моей стороны было невежливым не представиться. Альфред Ритбергер, к вашим услугам. — Алиса,— девушка пытается сохранить серьёзное выражение лица, пожимая серьёзному господину руку.— Мой наставник не только лингвист и не только биолог, мне приходится хотя бы немного соответствовать. — Мне льстит знакомство с умным и разносторонним человеком,— Альфред склоняет голову.— Если вам придёт в голову какая-то идея о том, кому понадобилась «Девушка с гранатом», не постесняйтесь дать мне знать. Я буду сверх меры признателен. — Обещаю. Расскажете мне, как всё произошло? * * * Алиса аккуратно складывает всю одежду на стул и заходит в душ. Сырая погода с улицы проникает в номера и коридоры отеля, внутри прохладнее, чем на балконе и на улице, и хочется согреться. Девушка включает воду погорячее, встаёт под струи и смотрит на себя в большое зеркало, которое тут же покрывается россыпью жемчужных капель. Если не считать ссадины у щиколотки — вчера поскользнулась у реки,— то на теле ни одного повреждения, синяка или пореза. За три года Алиса уже привыкла, что так может быть. Что можно носить лёгкую одежду, игнорировать обувь и не бояться наступить на что-то опасное или неприятное; купаться хоть пять раз в день, просто отдыхать, работать в своё удовольствие. Привыкла, что можно выбирать: горячий шоколад, кофе с амаретто или ароматный чай от робота Полины. И что можно просто спокойно ходить по улицам. Зеркало запотевает от пара, и вместо отражения — размытый силуэт. Это напоминает одежду неярких расцветок, которую Алиса носила раньше — три года назад и десять лет назад. Из странной ткани, сгорающей дотла, но уберегающей от ожогов, блёклой, неудобной. И городские отравленные туманы. Девушка дотягивается до зеркала и быстро протирает его ладонью. Капли воды стекают вниз, но в отражении теперь снова она, с мокрой копной чёрных волос, с огромными глазами, в которых горит живой огонь, худенькая и почти не грустная. Алиса берёт мочалку — кажется, это разноцветное изделие в половину её роста; щедро намыливается и растирается до малинового свечения. На левой руке сквозь кожу загорается неяркий сигнал о том, что температура воды высокая, но девушке нравятся эти ощущения: слишком горячая вода или слишком холодная, и все эти ароматы и вкусы; книги с тканными обложками в руках, пахучие цветы в пальцах, лёгкий браслет на запястье — его сплела Рената в знак окончания тренировок. И возможность чувствовать босыми ногами мокрую шершавую плитку, землю, траву, тёплый деревянный пол, льняные простыни и щербатые доски деревянного балкона. Вода успокаивает, и отражение в зеркале улыбается. Девушка указательными пальцами дотрагивается до уголков губ: это действительно её улыбка, а не обман зрения. Однажды Тайна подметила, что у Алисы маленькие складочки рядом с уголками губ. Девушке приятно вспоминать об этом. Она условно промокает волосы, насухо вытирает тело и одевается: можно взять с собой обед и идти на разведку. И как раз подумать над историей с картиной. Сведений сообщили более чем достаточно. Девушка натягивает джинсы, любимый синий свитер, смотрит на себя в зеркало и в целом остаётся довольна. Встряхивает волосами, которые сами собой укладываются аккуратной шапочкой, показывает себе язык и спускается на первый этаж. * * * Портье с сочувствием смотрит на мокрую светловолосую девушку, но сообщает, что мест нет. С девушки капает вода — с одежды, с кончиков волос, с сумки через плечо. Вокруг высоких ботинок уже натекли две лужи. Дождь разошёлся, и на улице совсем сумрачно. Портье очень не хочет выгонять девушку наружу, предлагает переждать в фойе; извиняющимся голосом он говорит: — Может, кто-то из постояльцев раньше времени съедет, конечно, хотя в такую погоду мало шансов. Девушка вздыхает, трёт нос кончиком пальца и смешно чихает, отчего её длинные волосы взлетают над плечами, а вокруг ещё больше брызг. — Ты сегодня в ботинках. Это редкость! Светловолосая девушка удивлённо поворачивается на голос, и глаза её переполняют восхищение, обожание и радость одновременно; она кидает сумку на пол: — Алиса! — Тайна, чудо моё… Тайна целует Алису в обе щёки и в кончик носа, ерошит ей волосы, сжимает в объятиях, отчего та снова мокрая с головы до ног. — Боже. Я столько раз к тебе приезжала, а тебя не было,— взволнованно говорит Тайна. — Я тоже,— улыбается Алиса, расправляя на подруге мокрые пряди волос.— То ты ночной таксисткой работаешь, то пропадаешь в снежных краях, то вообще в космосе, ну как так? — Оно само так выходит… — Фантастическое везение. Алиса подходит к портье, кладёт обе ладошки на деревянную стойку, покрытую лаком, и, распахнув и без того огромные глаза, сообщает: — Она ведь может поселиться со мной, места вполне хватит, правда? Тайна, встав рядом, подтверждает, глядя на портье снизу вверх: — И правда, мы вполне можем потесниться, и никому не будет неудобно. — Платим как за дополнительное место,— добавляет Алиса. Портье, высокий, из-за чего ему всегда всё хорошо видно, и немного нескладный, потому что за стойкой сложно уместиться и обычному человеку, поселил бы их и бесплатно: он тронут встречей подруг. Поэтому девушки, подхватив сумку за обе ручки, взбегают на второй этаж, в номер, и ботинки тут же летят куда-то в угол, мокрая одежда тоже, и Алиса ищет в гардеробе что-то подходящее: подходит почти всё, потому что подруги похожей комплекции, и Тайна, довольно рассматривая себя в бежевой рубашке и широких брюках, подворачивает рукава, как это обычно делает Алиса, снова от избытка чувств целует подругу и предлагает немедленно начать уничтожать припасы. — О нет,— Алиса возводит глаза к потолку.— Полина неисправима. Да и ты тоже. Тут, кстати, неплохо кормят и очень милый кельнер, он уже выучил мои вкусы. Она берёт полотенце и насухо вытирает волосы Тайны. Девушка жмурится от удовольствия, потом ныряет по пояс в сумку и достаёт два фирменных сочных сэндвича. — Они слишком огромные,— с сомнением говорит Алиса.— Мне половинки хватит на два месяца. Тайна улыбается, раскидывает руки и падает на широкую кровать, но тут же садится и двигается в сторону, чтобы Алисе тоже хватило места. Они обедают прямо на постели, усевшись рядом на покрывале и вытянув ноги, и Тайна не может насмотреться на подругу. — Правда, где ты была? Я уже побывала и у папы, и на другом конце света. — Ничего нового,— пожимает Алиса плечами. Свитер тут же сползает с её плеча, и Тайна снова отмечает мягкий кофейный оттенок её кожи.— Нахожу странные книги в библиотеках, изучаю, перевожу, нахожу места, которые там упоминаются. Кропотливо всё записываю, фотографирую. — Не скучно? — Спокойно и мирно,— улыбается Алиса. Она не может удержаться, достаёт из-под подушки камеру мгновенной печати и, обняв Тайну, делает пару снимков, потому что Тайна перемазалась во всех соусах, как обычно, и от этого ещё более симпатичная. — Чудесно,— ворчит Тайна.— Изысканная Алиса и чумазая Тайна. Как всегда… — Но забирает один из снимков в себе и бережно прячет в нагрудном кармане. — Какой толк в обычных снимках? Кстати, а ты тут как оказалась? — Мой летающий ранец не сильно любит проливные дожди: искрит, жалуется и из вредности молчит о прогнозе погоды, делая вид, что и так всё ясно. Я увидела сверху очень приятный отель у реки, вот и решила задержаться. Тайна уютно укладывается у подруги на коленях, и Алиса перебирает ей влажные пряди. — Сейчас засну,— улыбается Тайна.— Несколько часов под облаками летала. Надолго её, правда, не хватает: через двадцать минут Тайна уже просыпается, полная энергии и желания что-то делать. Она замечает ссадину на щиколотке у Алисы, достаёт мазь и, сев на колени у кровати, осторожно смазывает ей ранку. — Арабелла надавала мне с собой снадобий. Она находит всякие растения, читает тоже, как ты, древние книги, колдует, в общем… Вы как две ведьмочки, только хорошенькие. Алиса, заворожённо глядя, как затягивается ссадина, проводит ладонью по щеке Тайны: — Спасибо тебе… * * * — Это более густое, чем просто вино. Оно как-то по-особенному расслабляющее. Видите, как красиво стекает по стенкам бокала? — он усмехается.— Волнует, раскрепощает, наводит на мысли. Цветом, смотрите,— как древний коричневый янтарь, прозрачное, свет плещется на дне бокала. В предзакатных лучах зрелище и правда почти мистическое. Алиса незаметно проводит правой ладонью по запястью левой руки, отключая восприимчивость к непредсказуемым химическим соединениям. А Альфред всё подливает ей в бокал шерри, рассказывая об английском названии этого напитка, о старых кораблях, о флёре и винограде под солнцем. Он смотрит на эту молоденькую девушку в шортах и полосатой футболке, с аккуратной шапочкой тёмных волос, с нереально большими глазами; смягчённый шерри, он неожиданно тоскует по своим семнадцати или восемнадцати, когда он был полон сил и желания дарить миру добро и искусство, умел влюбляться — а сейчас от её трогательной юной красоты он грустит, и чтобы заглушить грусть, рассказывает мерно, как дождь за окном, про скрипки, про картины, минералы, поездки и встречи. Девушка съёжилась, поджав ноги, в глубоком кресле, и в полутёмной комнате лишь её глаза блестят, да отражается свет из окна на дне бокала. Такую же щемящую грусть он испытал, впервые увидев «Девушку с гранатом». — А кто написал эту картину? — В том и дело, что неизвестно. Там едва разборчивая подпись: «Аквитанский». И один инициал: буква «И». Я много знаю, но никогда не слышал о таком художнике. Но вы знаете, девушка на картине — мне кажется, это его возлюбленная. Алиса задумчиво проводит пальцем по краешку бокала и кивает в ответ. — Слишком это чувственно. И слишком много смыслов в такой простой позе, в естественном движении руки. Так можно написать только человека, которого очень хорошо знаешь. Или которого не знаешь совсем. Тот самый нежный период, когда влюблён, очарован, видишь в человеке только прекрасное, подмечаешь каждую мелочь, нащупываешь точки соприкосновения… Альфред достаёт из коробки длинную сигариллу, пахнущую горьким шоколадом и вишнёвым деревом, разминает её в пальцах, но, даже не спросив разрешения закурить, откладывает обратно. * * * — Подозрительно легко всё складывается,— говорит Тайна. Она отчаянно жалеет, что нет вересковой трубки. Конечно, трубку курить она бы не стала, но это добавило бы антуража. Все остальные составляющие имеются: плед, утиный козырёк, раскачивающееся кресло и даже скрипка, пусть у соседа. И благодарная слушательница.— Он находит тебя, первую встречную. Рассказывает тебе о пропаже. Не сообщает об этом никому больше. Картину украли ночью, когда в отеле были ты, он, портье, кельнер и ещё пара человек. Остальные заселились утром. В его номере не убирались уже три дня. В буфет он спускается, то есть его номер ненадолго остаётся пустым. — То есть он мне всё это намеренно рассказал. — Думаю, да.— Тайна раскачивается в кресле, глядя в раскрытое балконное окно. Туманная дымка делает листву деревьев сизой. — Мне не даёт покоя моё ощущение. Обычно я чувствую опасность. Я чувствую, что скоро будут неприятности, обычно за несколько часов. Сейчас этого нет. Он не кажется мне плохим человеком. Я растеряна. Тайна выбирается из опасного кресла-качалки, по пути два раза чуть не вывалившись на пол, садится на краешек кровати рядом с подругой и говорит: — Всё равно я за тебя волнуюсь. Вдруг это что-то подстроенное? — Не знаю… — А кто ещё был? Ты сказала: ещё два человека. Алиса разглаживает джинсы на коленях. Потом смущённо улыбается: — Я заглянула в книгу записей портье, пока он спал. Там был ещё один постоялец, некто Туран, он не выходит из номера. И ещё повар, но он всю ночь провёл в пекарне, я уже расспросила кельнера. Тайна хитро прищуривается: — Кельнер наверняка очень симпатичный! — Да, его зовут Ивар, но у него милая жена и двое детей, он мне уже показал фото,— грустно вздыхает Алиса. Тайна гладит её по руке и сочувственно молчит. * * * — Картину я купил у Рафаэля. Не художника, а путешественника. А он её случайно приобрёл в одном торговом порту — у самого художника. Алиса, съёжившись в огромном кресле и поджав голые ноги, внимательно слушает. Кажется, что ей хватило бы маленького уголка в этом бархатном кресле. Сначала она смущалась и сидела на краешке, едва прикасаясь к бокалу с шерри, но когда истории стали всё более захватывающими, она просто взяла бокал, забралась в кресло и лишь мерцала глазами, стараясь запомнить всё. Она старается, чтобы индикаторы на левой руке не загорались, даже если почувствовали что-то подозрительное. — Рафаэль гостил в этом отеле до вчерашнего вечера. Вы вряд ли его видели — он немного нелюдим. Но наверняка слышали, как он пытался играть на расстроенном фортепиано. Его слабость. Мы встретились, а к вечеру он уже уехал. Номер Альфреда в отеле заставлен картинами. Часть из них укрыта тканью, часть отвёрнута от дневного света, но даже так девушка ощущает, какие богатые краски и ритмы на них. На стенах висят три скрипки. Шкатулки и футляры на столе, на диване, на полу. Где спит этот человек? — Мы с ним были близкими друзьями, пока учились. Всегда вместе, даже девушки нам нравились одни и те же,— он грустно усмехается.— Представляете, было время, когда мы не смогли уехать домой после вечеринки и ночевали на партах в университете, укрывшись куртками. И мы всегда охотились за прекрасным. Стыдно, но воровали книги из библиотек. Ухаживали за девушками, которые умели рисовать или фотографировать. А потом — время прошло, пути разошлись, и сейчас разве что по делу встречаемся. — Грустно это, да? Когда уходит то, что кажется надёжным и правильным. Голос девушки неожиданно мелодичный: как будто взяли мягкий аккорд. Альфреду на ум приходит английское слово «mellow» — самое мягкое из мягких. Её тембр — как нежная убаюкивающая музыка, одновременно звонкий и с едва заметной шероховатостью, похожей на замшевый звук клапанов саксофона. Альфред думает, что если бы она пела, то её слушали бы не отрываясь, просто потому что звуки голоса оседают в груди. Он кивает. — В гостинице в это время были вы, я, Рафаэль и ещё несколько человек из обслуживающего персонала: портье, пекарь, уборщица, ещё кто-то. Я точно знаю, что никто не заходил в номер, потому что попросил не убираться у меня. Был, правда, ещё один гость, но это финансовый аналитик, ему искусство глубоко безразлично. Так что его даже не берём в расчёт. * * * Тайна лежит на дне лодки, перекинув ноги через борт, касается кончиками пальцев прохладной поверхности воды и смотрит на закатные облака. Вся природа заплаканная после дождей, только небо покрыто нежным смущённым румянцем. Алиса читает подруге вслух из книжечки с потрёпанным тканным переплётом, иногда переводит, иногда — напевно читает оттуда стихи, похожие на вечерние песни. Темнеет, звенят сверчки, лягушки примолкли, и тёплый ветер нагоняет слабые задумчивые волны — они бьются о борта старой лодки. Звёзды зажигаются одна за другой. Когда Алиса умолкает, Тайна садится, и ступни её окунаются в чёрную воду — отражения звёзд волнуются вокруг щиколоток. Она не решается, но потом говорит: — Ты можешь спеть для меня? Алиса мгновение смотрит на неё, потом поправляет ворот синего свитера и кивает. Садится удобнее на перекладине у кормы и раздумывает. — Эту песню я последний раз слышала очень давно. Но всё равно помню наизусть. Она на языке, которого ты ещё не знаешь. Тайна прикрывает глаза. Сверчков не слышно больше, и рогоз робко шуршит, и только вода тихо плещется, ритмично ударяясь в борт, покачивает лодку, и воздух темнее и темнее в мягко шелестящих ветвях. Тихий голос Алисы вплетается в эти звуки — неуловимо вибрирующий, мягкий, он обнимает и покалывает кончики пальцев. Тайна не знает этих слов. Она просто отдаётся звучанию, как волнам, и слышит о расставании, о далёком береге, о прощании навсегда, о печальной девушке. Голос Алисы везде, как дым над водой, как мягкие прикосновения к клавишам, как звучащие струны. Кажется, что она поёт едва слышно, и переливающиеся нежные ритмы звучат в такт блеску звёзд и луны в волнующейся воде. Мурашки по плечам, и когда девушка неожиданно мягко берёт высокие и протяжные ноты, Тайна незаметно смахивает слёзы. Хорошо, что почти темно, думает она. Алиса поёт наедине с собой — голос переплетается с ветром и теряется в сумерках. Она неподвижна, оставляет лишь звенящее эхо нот в воздухе, как будто уже неважно, тепло или холодно, всегда это было или длится лишь мгновение. Слова скользят по реке, оседают в шуршащей листве, и мелодия её голоса затихает. Теперь только всплески воды слышно. Даже ветер умолк. Тайна, съёжившись, устраивается на коленках подруги, чтобы та не увидела её мокрых щёк, и берёт Алису за тёплую ладонь. — Что ещё ты умеешь делать так, чтобы мне нечем было дышать? — Откуда ты узнала, что я умею петь? — Как можно было этого не понять, пока ты читала мне? — Ты заметила, что у нас все предложения вопросительные? Тайна тихо смеётся: — Заметила, конечно. Прости, я слишком тронута. Мне ведь никто никогда не пел. Ну разве что совсем в детстве. Это было слишком космически сейчас. Алиса смущённо улыбается: — Я тебе как-нибудь расскажу, откуда эта песня. — Ты полна секретов. — Тайн, если точнее. Тайна плотнее прижимается щекой к коленкам девушки. — Ещё я люблю танцевать,— помолчав, говорит Алиса негромко. Тайна замирает и сильнее сжимает её руку. — Танец — это мой мир. Под луной, на берегу — реки или моря, или даже тихого пруда... Просто отдаёшься свежему ветру, чувствуешь босыми ногами прохладный песок, кружишься, луна сияет вместе с тобой… Мелодия всегда внутри, даже необязательно, чтобы она звучала. Настроение умиротворённое, музыкально-воздушное. — Она замолкает на мгновение.— В полутёмной комнате под этническую музыку двигаться в танце почти обнажённой. Вдыхать ароматы цветущей сирени с улицы, через дверь раскрытого балкона. Грудь полна ощущений. Я в движении, внутри меня что-то невообразимое. Я училась танцевать очень давно, в прошлой жизни. …Ты слушаешь, или ты заснула? — она осторожно трогает Тайну за плечо. — Я просто не дышала, чтобы тебе не мешать рассказывать. Это так красиво, что почти неприлично… Когда-нибудь я должна увидеть это своими глазами! В сумерках выражения лица Алисы не видно, но глаза её блестят. — Идём? Холодает… Тайна поднимается, и они, держась за руки, выбираются на берег. Между огромными стволами и ветвями, осевшими к земле, темно, и Алиса вытягивает левую руку вперёд. Её ладонь, разгораясь мягким молочным светом, раздвигает сумрак; Тайна, снова позабыв дышать, смотрит на тёплое свечение, замедляет шаги и, наконец, спрашивает: — Ты меня сегодня решила поразить до конца. В самое сердечко. Скажи, как это? Ты всё-таки немножко робот? — Совсем немножко,— улыбается Алиса.— Только левая рука. Я совсем недавно обнаружила. Я имею в виду всё это: индикаторы, освещение, управление… Так удобно. Оцени важность момента: тебе я первой это показываю. Никому ещё не говорила. — Я оценила,— бормочет растерянная Тайна.— Почему с первой встречи ты меня всегда чем-то покоряешь… Сделай вид, что ты этого не слышала. Алиса смеётся, но тут же прикрывает рот светящейся рукой и кивает на здание отеля, погруженное во тьму: на чердаке мелькают неясные и неяркие огни. — Да,— соглашается Тайна.— Я уже с момент прибытия ощущаю какую-то невнятную суету. Алисина рука тут же гаснет, и через пять минут девушки, на цыпочках пробежав мимо дремлющего портье, поднимаются выше; Тайна глазами показывает в сторону чердака, и Алиса кивает. Девушки, стараясь не скрипеть старой расшатанной лестницей, тихо поднимаются вверх, под самую крышу. Здесь пахнет сыростью, пылью и грецкими орехами; от луны тени жёсткие и опасные; море закоулков, тесных коридоров, пустых комнат, где пол залит дождевой водой, и крошечных каморок. Доски под босыми ногами сырые и холодные, но так не слышно шагов: девушки, стараясь держаться в тени, осматривают одну комнату за другой. Сложно было предположить, что чердак такой большой. Заглянув в одну из каморок, Тайна тут же нащупывает руку Алисы, и девушка, поднявшись на носочки, заглядывает через её плечо. В неясном лунном свете в укромном углу, за наспех сложенными досками и швабрами, под тканью угадывается рама картины. — Идём,— шёпотом говорит Тайна. Картину невозможно не узнать. Алиса едва заметно освещает рукой холст в простой раме, и они мгновение смотрят на девушку на бордовой ткани, на её пальцы, на гранат рядом с ней; свет гаснет, но темнота не кромешная: в узкие окошки светит луна, отчего тени деревьев, шумящих на слабом ветру, кажутся зловещими. Картина небольшая: на репродукции было непонятно, а здесь она кажется трогательно невесомой. Тайна вопросительно смотрит на Алису, та кивает, и девушка осторожно, прикрыв холст тканью, берёт картину и на цыпочках выходит из комнаты. — Сообщницы,— говорит она с улыбкой, едва слышно. Но Алиса неожиданно зажимает Тайне рот рукой и прижимает к себе. * * * Рафаэль, засунув руки в карманы брюк, читает афишу на тумбе у театра. В пиджаке на солнце слишком тепло; он скинул его и перекинул через локоть, и даже так от плотной ткани жарко. Не все слова на афише складываются в предложения охотно; порой Рафаэль ловит себя на том, что сначала читает вывеску, а потом вспоминает, что она была на итальянском или шведском языке. Некоторые наречия он знает обрывочно, и сейчас, собирая баскские слова в мозаику, он морщится и думает, как порой не хватает звуков речи, по которой он ужасно соскучился. Солнце палит нещадно, улица почти пуста, и только Рафаэль решает уйти в тень, как к нему подходит молодой человек — для студента староват, для зрелого мужчины ещё молод,— и заговаривает; мгновение спустя Рафаэль, осознав, что слышит звуки родного языка, радуется прохожему, хоть, конечно, и не показывает этого внешне. Они перебрасываются парой слов, молодой человек спрашивает у него, как лучше пройти к улице Автономии; от взгляда Рафаэля не укрываются ни поношенная одежда, ни свёрток под мышкой, ни мешки под глазами. — Вот что,— говорит он,— ломбарды на этой улице всё равно уже закрыты. Пойдёмте я лучше угощу вас кофе, торопиться некуда. — Почему ломбарды? — юноша спрашивает это настолько возмущённо, что Рафаэль понимает сразу две вещи: шёл он действительно в ломбард, и ему ещё нет и двадцати пяти лет. Грохочет в десятке метров трамвай, рассыпающий солнечные блики по брусчатке, и Рафаэль, дождавшись, пока он проедет, объясняет: — Сам попадал в такие истории,— берёт нового знакомца под локоть и ведёт к ближайшей закусочной; к кофе приносят также кесадилью и блаженно ледяной гаспачо, и молодой человек, торопливо жуя и проглатывая, рассказывает свою сумбурную историю: — Я в отчаянном положении… Рафаэль слушает подробности и терпеливо ждёт. Он с доверием относится к собственной интуиции, поэтому понимает, что случайный прохожий таит в себе что-то интересное. Откусив от кесадильи с курицей большой кусок, молодой человек бережно разворачивает бумажный свёрток, перетянутый верёвкой. В нём совсем небольшая картина. Держа её бережно длинными пальцами, он протягивает её Рафаэлю. Она совершенно синяя. Лишь несколько небольших жёлтых пятен — окна и отражения. На крошечном холсте, не больше двенадцати дюймов в ширину, столько оттенков синего, сколько Рафаэль не мог себе представить. Город, где только что прошёл дождь, где гудят машины, а прохожие торопятся по домам. Всё в движении, и от этого картина наполнена удивительным покоем. Рафаэль понимает, что может купить эту картину, обеспечив художника на некоторое время. Но он чувствует, что имеется что-то ещё более интересное. Приносят местное белое вино — на просвет почти зеленоватое. Пузырьки нерешительно оседают на стенках бокалов. — Вы мне должны показать и другие свои работы. Он ни на мгновение не сомневается, что молодой человек — художник. Взгляд на собственную работу выдаёт того с головой, и слишком нежно молодой человек принимает картину обратно из рук Рафаэля. С сожалением допив вино, художник ведёт его переулками и ветхими лестницами на чердак, где в лучах солнца оседает светящаяся пыль и на плитке стоит холодный закопчённый чайник. — Вы здесь и живёте? — И живу, и работаю… Повсюду эскизы, холсты большей частью не оформлены, лишь несколько небольших полотен в простых рамах. Кое-где подпись можно разобрать, и Рафаэль читает: «И. Аквитанский». Часть полотен в тёплых тонах — оранжевое знойное лето, жёлтые горы, медовый песок и разгорячённые тела, тяжёлый янтарный воздух. От прохладных оттенков синего на нескольких картинах Рафаэль кожей чувствует морскую свежесть. Он рассматривает серии в тёмно-зелёных тонах, охру, почти монохромные северные пейзажи, сиреневые закаты. — Не хватает только красного цвета,— говорит он наконец. Художник, застывший у окна, поднимает на него взгляд и говорит: — Вы правы. Я покажу. Он подходит к небольшой картине, закрытой невзрачным полотном. Осторожно снимает ткань и кладёт рядом. И немного прикрывает окно тяжёлой пыльной шторой, чтобы масляная краска не так блестела на солнце. Рафаэль садится на колченогую табуретку неподалёку от картины и долго смотрит на неё. На молодую девушку в лёгком шёлковом платье: её локти и запястья обнажены, а тёмно-красная ткань невесомо оседает на плечах и ключицах, и ткань эта в лучах закатного солнца почти прозрачная, как молодое вино. Тонкие девичьи пальцы касаются плода граната, чуть надтреснутого с одного бока. Это прикосновение такое же трепетное, как и шёлк, которым она окружена: кармин, бордовые оттенки, и платье, и покрывало; мягкое алое свечение; и губы, чуть припухшие — как от поцелуев или от желания поцелуев. Вечернее солнце затапливает комнату, на скулах девушки мягкие персиковые оттенки, и на рассыпающихся её смоляных волосах бронзовые блики. — Почему у неё прикрыты веки? — Любой взгляд на этой картине казался бы тяжёлым. У неё бискайские глаза и кожа северянки. — Да,— говорит Рафаэль неожиданно осипшим голосом. Он не может оторвать взгляд от её опущенных ресниц. На её груди нет драгоценностей, но солнце оставило янтарные капли на коже.— За сколько бы вы смогли отдать её? — Он, насколько может, старается смягчить вопрос, но всё равно чувствует, что слова звучат жёстко для художника. Тот стоит, опустив голову. — Вы в отчаянном положении,— напоминает Рафаэль. Он достаёт из кармана целый ворох сотенных купюр; секунду помедлив, добавляет ещё две пятисотенные из внутреннего кармана. — С одним условием,— тихо говорит художник, и против света выражение его лица не разобрать.— Когда я поправлю своё положение, я верну вам эти деньги. В десять раз больше. И заберу её обратно. — Идёт,— тут же соглашается Рафаэль. — Когда вернётесь, найдите меня. Рафаэль, клуб «Кристобаль», меня легко будет разыскать. Он всовывает в руки художника деньги, заворачивает картину в ткань, которой она была прикрыта, и быстрым шагом выходит из комнаты, чтобы молодой человек не передумал. Выполнять обещание Рафаэль, конечно, не собирается. * * * Мимолётно Тайна успевает поразиться, какая у Алисы крепкая ладонь, хоть и маленькая, и в следующий миг тоже слышит чьи-то осторожные шаги на лестнице. Алиса быстро вталкивает подругу в какое-то тёмное помещение сбоку, прижимает палец к губам и садится рядом. «Извини»,— одними губами произносит она, но Тайна её понимает и вжимается в стенку, крепко обхватив картину. Не узнать этого человека невозможно. Тайна видела его лишь мельком, а Алиса — почти каждый день. Стремительные движения, родинка на щеке, разлетающиеся волосы. Он даже сейчас в классическом костюме бармена, в жилетке поверх рубашки; Тайна, стараясь не дышать, наблюдает из тёмного угла за его движениями, порывистыми, отчаянными — он тоже ищет картину, переворачивает комнату вверх дном; от каждого звука девушки обмирают, но, бормоча неясные проклятия, кельнер всё же спускается по лестнице, дробно стуча каблуками. Когда нельзя шуметь и нужно сидеть тихо, всегда хочется чихнуть, таков закон. Тайна изо всех сил старается вздыхать бесшумно и не замечать, как чердачная пыль щекочет кончик носа. Пыль мелкая, но ощущается подошвами и оседает на руках. Алиса поднимается с пола, но Тайна хватает её за руку и тянет обратно; и правильно делает: кельнер внезапно возвращается обратно, заглядывает во все уголки, и даже в каморку, где сидят на полу девушки. Им кажется, что он глядит прямо на них, но то ли в темноте ему ничего не видно, то ли тень их хорошо укрывает — кельнер спускается обратно, тяжело ступая и скрипя лестницей. Ещё минут двадцать они выжидают, изредка позволяя себе дышать. По всему отелю тишина — такая, что слышно, как беспокойно всхрапывает кто-то из гостей, да на улице скрипят ветви старой осины от ветра, и колокольчик у входа устало позвякивает. — Я немного скорректировала видимость,— шепчет Тайна, показывая какой-то прибор. Алиса трёт глаза и шепчет в ответ: — А я и думаю, почему я как сквозь туман вижу. Я тоже,— и она показывает на левой руке у сгиба локтя слабо пульсирующий фиолетовый сигнал, который она прикрывала ладонью. — Перестраховщица! — Сама такая! — В голосе Алисы Тайна слышит улыбку. Они осторожно, стараясь не издавать больше ни звука, спускаются и закрывают дверь в номер. Тайна тут же садится на пол у стены: — Переволновалась… — Надо спрятать картину,— озабоченно говорит Алиса, и Тайна тут же вскакивает на ноги; они искусно маскируют картину в платяном шкафу, и Алиса уходит в душ. За день накопилось слишком много переживаний. Когда она возвращается, Тайна уже спит на краешке кровати, подтянув коленки к груди. Алиса накрывает ей ноги пледом и убирает с лица прядь непослушных волос. Потом надевает просторную рубашку и тоже сворачивается клубочком рядом и ненадолго задрёмывает. Но быстро просыпается, смотрит на занимающийся рассвет и тихо выходит из номера. Солнце разбрасывает по стенам персиковые пятна и тени от волнующейся листвы; Тайна трёт глаза и садится на кровати. Алисы нет. Вещи её на месте, и Тайна, потягиваясь, вспоминает первую встречу в поезде. Впрочем, скоро Алиса возвращается, чумазая, взъерошенная, в коротких шортах и просторной тёмно-синей рубашке, и Тайна спрыгивает на пол, поправляет девушке волосы и забрасывает её вопросами. — Понимаешь,— объясняет Алиса.— Мы кое о чём не подумали. Я убирала улики: следы двух пар босых ног. Кто ещё в отеле ходит босиком, кроме нас с тобой? Нашла швабру, вымыла весь чердак, старалась делать всё бесшумно. Даже вёдрами грохотала вполголоса. Школа синоби от Ренаты. Она могла бы мной гордиться. — Ты чудо. И герой. И вообще. Но могла бы и меня с собой позвать. — Это мелочи, Тайна. Ты летала в грозу и очень устала. Девушки вынимают картину из-под залежей кофточек и носков и внимательно изучают при свете зарождающегося дня. Алиса говорит, что беспокоилась, что кто-то может забраться и вытащить её. Тайна убеждает: — Пока ты была ночью в душе, я поставила фотоэлементы, которые распознают только нас с тобой. Если бы пробрался кто-то ещё, они бы подняли большой переполох. — А я и думаю, что за светлячки завелись… Девушка на картине едва заметно улыбается, как будто знает что-то, о чём не догадываются остальные. Волосы её — как чёрная гладь воды в сумерках, длинные и непослушные, рассыпаются по плечам, спине и волнами по ткани, отливают бронзой. Тайна и Алиса сидят рядышком на кровати и рассматривают картину, то приближая, то отдаляя её. — Странное впечатление,— говорит Тайна. — Да,— кивает Алиса.— О том же самом думаю. — Она и притягивает, и наводит на грусть. — Я не могу оторваться,— отзывается Алиса,— но у меня слёзы от неё наворачиваются. — А у меня по коленкам мурашки бегут,— жалуется Тайна,— но всё время хочется провести пальцем по этому гранату. — Художник продал её. И Рафаэль продал её. Альфред — то ли в шутку, то ли всерьёз — сказал мне, что если найдёт художника, то отдаст картину ему. — Правда? — расширяет глаза Тайна.— Вдруг на ней какое-то проклятие? Вдруг на нас это тоже распространяется? Вдруг мне Полина перестанет готовить с собой еду, или случится ещё что-нибудь ужасное? Алиса тихо смеётся, ставит картину на пол, чтобы полюбоваться издалека. — Нет. Она так действует только на мужчин. А изображена девушка. Должна же быть женская солидарность? — Убедила. Тайна забирается с ногами на кровать и предлагает: — Давай рассуждать логически. А если логически не получится, то будем рассуждать нелогично и бессистемно. — Подход внушает уважение,— Алиса снова улыбается, и Тайна не может оторвать взгляда от складочек рядом с её губами. — А ты знаешь, что девушка напоминает тебя? У неё улыбка похожая… Алиса бесшумно, в четыре шага пересекает комнату и садится на колени рядом с картиной. И долго рассматривает лицо девушки в красном, проводит пальцем по остывшим мазкам масляной краски — по волосам и губам. — Всё это очень странно. Как будто я в молодости. — Старушка,— фыркает Тайна. — А что? Ты знаешь, сколько мне лет? — Не знаю, и ты не знаешь,— Тайна показывает ей язык, соскальзывает с кровати и тут же приземляется рядом.— Ну ведь правда похожа? — Может, поэтому Альфред так расположен ко мне? — Главное, не ревновать Альфреда к картине,— серьёзно отвечает Тайна. — А смысл ревновать? У меня нет никаких шансов,— Алиса театрально прижимает руки к груди, и Тайна снова не может удержаться от смеха. — Так. Мы собирались порассуждать. — Точно.— Алиса садится по-турецки и внимательно смотрит на подругу. — Смотри. У нас две версии. Одна странная, но правдоподобная. Кельнер Ивар зачем-то украл картину, спрятал её на чердаке, чтобы потом унести подальше. В лес, домой или в свою тайную картинную галерею. Вторая версия ещё более странная. Допустим, Альфред не покупал этой картины, но узнал, что она находится в отеле. И сообщил тебе, чтобы ты напала на след. Чтобы потом присвоить её. — Потому что я похожа на девушку в красном. — Да, только ты не в красном. Ни разу не видела тебя в красном. — Привычка,— пожимает плечами Алиса.— Когда годами приучаешься таиться… — Ладно, я поняла: я подарю тебе огненно-красное бикини, маковую рубашку, карминовую юбочку, а ещё лимонный сарафан и оранжевые босоножки, и только попробуй это не носить! — Ловлю на слове,— заинтересованно говорит Алиса. — Во что я ввязалась… Язык мой — враг мой. Ладно, продолжаем. Мотивы у обоих понятны. Картина явно не простая, и даже неважно, сколько она там стоит. Я бы сама от такой не отказалась. — У меня сейчас как раз есть возможность украсть её,— сообщает Алиса,— и подарить тебе. Закрой глаза на минутку, я стащу её и где-нибудь спрячу. — Да ну тебя,— улыбается Тайна и садится поудобнее, поставив ноги перед собой.— Альфред ведёт себя так, как будто он не знает, где картина. Но при этом он не беспокоится и не пишет заявление о пропаже. Как будто уверен, что картина в отеле. — По крайней мере, в этом он прав. Тайна кивает и продолжает: — Уехал только Рафаэль. Он, конечно, мошенник, но красть только что проданную картину как-то странно. Судя по рассказам Альфреда, он не бедствует, чтобы таким образом подзаработать денежек. И то, насколько я поняла, уехал он ещё до того, как картина пропала. — Или до того, как Альфред обнаружил пропажу. — Меня смущает кельнер. — Меня тоже. Алиса берёт ткань, накрывает картину и прячет её обратно в платяной шкаф. — Очень насыщенный красный цвет. Отвлекает. — Так ты не будешь носить красное бикини? — с некоторой надеждой спрашивает Тайна. — Нет уж, буду. Я уже мысленно привыкаю к нему. — Ладно-ладно. Всех цветов радуги подарю. — А я тебя за язык не тянула,— замечает Алиса,— но послушай. Я болтала с портье, и он сказал мне, что Ивар работает в отеле всего третий день. — То есть… — То есть он появился тут тогда, когда Альфред встретился по поводу картины с Рафаэлем. Устроился работать. После продажи, судя по всему, стащил картину из номера Альфреда. — Потому что Альфред беспечный, а Рафаэль почти не выходил из номера? — Именно так,— говорит Алиса.— Я была в номере у Альфреда. Куча дорогих вещей, окна и двери чуть ли не нараспашку. Да и меня пригласил, впервые увидев. — Я бы на его месте тоже тебя пригласила,— признаётся Тайна.— Тем более у него подсознательные мотивы. — Ты уже чувствуешь себя великим сыщиком? Я тоже. Итак, вот что получается. Позавчера около десяти утра Ивар выходит на работу. Рафаэль после нескольких дней переговоров продаёт Альфреду картину. Это происходит около двух часов дня. В отеле почти никого. После обеда я ухожу к реке. Рафаэль уезжает. Альфред провожает его — это около шести вечера. Я возвращаюсь к ночи. — Ты заметила что-то подозрительное в поведении Ивара? — Теперь мне всё кажется подозрительным,— говорит Алиса, облокачиваясь спиной на дверцу шкафа.— Утром у Ивара вид, как будто он не спал. Заселяется множество людей. Картины уже нет, но обнаружил Альфред это только с утра. Тогда я и услышала, как он играет на скрипке. — Получается, всё это произошло перед рассветом, когда сон самый крепкий. — А Ивар успел к этому времени исследовать отель. — И спрятать картину в одном из самых потайных уголков,— завершает Тайна. За окном совсем рассвело, птицы щебечут, и ветер шумит в листве. Этой ночью дождя не было, но воздух свежий — Алиса встаёт и раскрывает настежь балконные двери, а Тайна растягивается прямо на полу. Алиса, встав на цыпочки, поправляет занавески, и Тайна, чуть прикрыв веки, любуется её миниатюрной фигуркой в утреннем прозрачном свете — шапочка блестящих смоляных волос, тонкие кисти и запястья, хрупкая шея и стройные ноги — в цвет мягкого утреннего кофе с карамелью; рубашка балахоном; сдержанные и точные движения. — Ивар — художник,— вдруг говорит Тайна, подскакивает и садится в замысловатую позу, обозначающую крайнюю взволнованность. Алиса замирает, потом подходит и садится на пол рядом с Тайной, опершись на одну руку. Её большие глаза поблёскивают. — Рассказывай. — Вот эти инициалы: «И. Аквитанский». Конечно, это «И» может обозначать что угодно. Но может обозначать и «Ивар». Он вернулся за картиной, нашёл Рафаэля, хотя его действительно сложно было найти. И собирался выкупить или попросту украсть её. Она ему очень дорога, если спустя столько лет он не оставляет эту мысль. Он путешествует по городам, меняет десятки профессий, выслеживает Рафаэля и, наконец, находит его. Но по закону фантастической вселенской несправедливости именно в этот день Рафаэль уступает картину Альфреду. Альфред счастлив. Рафаэль доволен, что избавился от сомнительной барышни, навевающей грусть. Ивар в панике, не знает, что делать, на всякий случай ночью крадёт картину и прячет, потому что вряд ли кто из постояльцев, если это не две босоногие девушки, в здравом уме сунется на чердак. Он сам не знает, что делать. Поминутно бегает на чердак и проверяет, на месте ли картина. Но в один прекрасный момент не находит её. — Сейчас нам стоит опасаться преследования? — уточняет Алиса, грея ладонями ступни. — Пока не знаю! Но может быть. Погоди, я ещё не всё рассказала. Кельнер, конечно, тот самый художник, и если верить рассказу Альфреда, который поверил рассказу Рафаэля, Ивар Аквитанский действительно очень хороший художник. Но «Девушку с гранатом» написал не он! — А кто? — Алиса покусывает губы, пытаясь представить последовательность действий. — Не знаю. Может, в свою очередь украл. Или купил. Нашёл. Побывал в будущем, увидел тебя, влюбился, написал твой портрет в четырнадцать лет. Алиса смеётся: — Тогда бы он меня сейчас узнал. Всё же два дня подряд видимся. — А может, узнал, но не подаёт виду. Конечно, я уже фантазирую насчёт будущего, да и глаза у девушки прикрыты. Но радиоуглеродный анализ я сейчас не смогу сделать, не все детали под рукой. Скажи, ты никогда не носила такие же длинные волосы? Алиса качает головой: — Разве что до плеч. Это из соображений практичности. Но нет, даже в детстве. — Всё же ты вспомнила многое,— хитро улыбается Тайна. — Да. Я нашла, где усилить воспоминания,— Алиса подворачивает рукав и показывает мерцающую шкалу у себя рядом с локтем,— но слишком усилила. Успела вспомнить многое из детства, а потом началось такое, что я поскорее всё выключила. — Прости…— Тайна касается её ладони. — Ничего страшного. Это же всё равно мои воспоминания, от них не деться. Эх, милая Тайна, если бы я тогда, в будущем, встретила хоть одного художника, это было бы одним из самых ярких воспоминаний… — Прости. Пожалуйста. Не хотела, чтобы ты грустила.— Тайна встаёт на колени и немного неловко обнимает Алису, прижимается щекой к её волосам и чувствует, как в носу предательски щиплет.— Ладно, версию с будущим отбрасываем. И вообще, тут не сильно важно, Ивар написал эту картину или нет. Но я чувствую, что не он. — И я чувствую. — Так ты мне веришь? Во всю эту чепуху, что я наговорила? Алиса пожимает плечами: — Я тебе всегда верю. Ты фантазёрка известная, но всё, что ты рассказываешь, у меня почему-то не вызывает сомнений. — Идём завтракать? — Я ждала этого момента,— смеётся Алиса.— Идём, конечно. Только приведу себя в порядок. Через несколько минут они спускаются по лестнице, и Алиса уточняет: — Я правильно понимаю, что мы идём скорее наблюдать за фигурантом, чем завтракать? Судя по твоему количеству провизии… — Видишь ли…— смущённо говорит Тайна.— Я вообще летела на побережье. Где пальмы, мандарины, песок, вода и всякое такое. Поэтому у меня в сумке не столько припасы, сколько тряпочки. Знаешь, всякие красные бикини, лимонный сарафан с открытой спиной. И много всего другого. — Вот оно что. Но я же не претендую всерьёз на эти милые вещицы. — А я всё равно с тобой поделюсь! Девушки садятся за стол — постояльцев за завтраком пока не так много; усталый и хмурый кельнер приносит какао с маршмеллоу и блинчики с апельсиновым джемом. — Скажите,— невинно глядя на него, говорит Тайна,— а салата по-аквитански у вас нет? Я не помню, видела я его вчера в меню или я всё путаю. Кельнер чуть заметно замирает на одно мгновение, потом с искренним сожалением извиняется и обещает узнать на кухне, могут ли они предложить гостям что-то подобное. Алиса легонько пинает подругу под столом ногой и шепчет: — Ты хулиганка… — Но ты видела его реакцию? — Конечно! Кельнер за стойкой, составляя на поднос блюда для следующих гостей, роняет скользкий стакан и торопливо убирает осколки; Тайна вздрагивает и забирается с ногами на стул, обняв коленки. — Не переживай,— легкомысленно говорит Алиса и уплетает блинчики, щедро намазывая их джемом. Тайна с беспокойством следит за необычным аппетитом подруги, но тоже не может отказать себе в удовольствии. — У тебя есть какой-то план? — Ага. Кельнер приносит необычный салат из листьев, кедровых орешков и грейпфрута, ещё раз извиняется, но Алиса с улыбкой говорит ему: — Это и правда очень по-настоящему. Скажите… Кельнер ждёт в вопросительной позе. — Это вы её написали, Ивар? Ивар сникает и сразу понимает, о чём речь. — «Девушку с гранатом»? Это моя первая работа. Почти ученическая. Но я потом так и не смог сделать чего-то подобного. Как будто случайно получилось. И теперь у меня самого ощущение, что её написал не я. Словно украл. Хотя я прекрасно помню, сколько дней и ночей я тогда провёл за ней, почти не спал, работал, как одержимый… Тайна деликатно трогает его за локоть и показывает на пустой стул рядом. Кельнер, оглянувшись,— все гости заняты завтраком,— присаживается на краешек стула, поддёрнув светлые брюки. — А потом пришлось продать, и… — Рафаэлю. Кельнер удивлённо смотрит на Алису: — Откуда вы знаете? — Это долгая история, но дело не в этом… Альфред, который купил её позавчера у Рафаэля, сказал, что думает подарить эту картину художнику. Если найдёт его. Кельнер смотрит на неё долгим взглядом, задумчивым и каким-то нерешительным. — Нет. Я не возьму. Я собирался вернуть её ему обратно. Мне нужно было просто ещё раз увидеть её. Тоскливо без неё столько лет. Знаете,— он прикрывает глаза и с полуулыбкой склоняет голову,— даже запах ещё остался. Растворителя, масла. И рама всё та же, простенькая. И ещё, понимаете, мне никак не давались её губы. А потом получились эти складочки, и всё… Больше я ни разу не дотронулся до неё кистью. — Складочки как у Алисы? — спрашивает Тайна. Кельнер кивает, даже не взглянув на девушку. — Вы хотите посмотреть ещё раз? При свете дня? — Она у вас, конечно… Через час, когда заканчивается время завтрака в отеле, в дверь деликатно стучат, и Тайна бежит и впускает Ивара. За этот час она от волнения дважды приняла душ, переоделась в лёгкое весеннее платьице и съела солёный помидор. Алиса, примеряя рубашку макового цвета поверх светлой майки и широкую карминовую юбку, волнующе короткую, недоверчиво смотрит на себя в зеркало, но Тайна убеждает её, что разные оттенки красного очень достойно сочетаются. — Посмотри, например, на эту картину. Солнце заливает номер сквозь пышную листву, даже осина за окном скрипит ободряюще, и «Девушка с гранатом» стоит на столике, прекрасно освещённая. — И вообще, у тебя в ней ноги ещё стройнее, чем обычно,— это уже на бегу, открывая дверь. Ивар, застыв в метре от холста, смотрит на него, почти не мигая. Потом трёт глаза и протяжно вздыхает. — Мы сделали несколько фотографий,— говорит ему Алиса и отдаёт снимки. Ивар переводит взгляд с картины на девушку и обратно. — Удивительно,— говорит он.— Если бы это не была моя работа, я бы заподозрил, что это с вас писали. Спасибо вам. Он снова вздыхает: — Наверное, нужно вернуть её владельцу. В номер Альфреда они входят втроём, и пока кельнер приносит извинения за происшествие и объясняет, что такое ужасное недоразумение в стенах отеля обычно исключено, Альфред беспокойно и с плохо скрываемым восхищением поглядывает на девушек, поэтому они сбегают из отеля и спускаются к реке, с облегчением болтая о пустяках; находят тихую зеркальную заводь и шумно купаются, брызгаясь водой, вспоминают выражение лица коллекционера и смеются. Потом обсыхают и долго греются на солнце, не одеваясь, прижав коленки к груди,— листва вместе с птицами звенит над ними, воздух прогретый, а небо из акварельного голубого, умытого, превращается в лазурное и совсем тёплое. И не могут наговориться; в отель возвращаются уже к малиновому закату, босиком по высокой мягкой траве, обе со спутанными мокрыми волосами, уставшие, но сияющие. Алиса тайком всё осматривает свой непривычно яркий наряд, но, кажется, уже начинает привыкать к нему; Тайна замечает и улыбается. — Ваш сосед съехал сегодня днём, но оставил для вас пакет,— портье протягивает им свёрток, и девушки, примчавшись в номер, торопятся распаковать его. Внутри две маленькие статуэтки, вырезанные из прозрачного тёплого камня нежно-янтарного цвета. Одна статуэтка — танцующая девушка в развевающейся юбке, с короткими волосами до плеч, а вторая — стоящая на кончиках пальцев, готовая к полёту, расправившая крылья. В записке, которую Тайна и Алиса нашли в свёртке, несколько строк: «Эти статуэтки из моей коллекции. Я выпросил их у необычного торговца в одной южной стране. Мне приятно, что теперь они будут принадлежать вам. Алиса, я рад, что я не ошибся, доверив вам свою тайну. Вы распутали все ниточки этого загадочного дела и справились с Тайной блестяще. Оставляю свой адрес — вам наверняка захочется снова взглянуть на это чудесное полотно».