Оранжевая дверь

Прозрачный утренний свет едва проникает сквозь узкие окошки. Лестница поскрипывает — коричневые древесные тона, блестящее лакированное покрытие. Тонкая полоска света едва освещает босые ноги и нижний край длинного тёмного одеяния; тихие шаги. Всё, что выше, скрыто в густой тьме. Даже воздух в этой темноте кажется вязким и напряжённым, будто готов разрядиться молниями. Тёмная фигура спускается с верхнего этажа вниз, на такой же гладкий лакированный пол. Подходит к столу и запускает руку в мешок. Она невысокая и тонкая, как тень, вся скрыта тёмным балахоном. Даже лица не разглядишь — капюшон скрывает его почти целиком. Вокруг на столе — пучки трав, плошки с остывшим чаем, бутылки с тёмно-зелёной жидкостью. Свет всё такой же нерешительный, но видно, что стол вытерт до блеска. На стенах тоже сушатся травы, в сумраке виднеются сложные рисунки на больших листах. Из мешка она достаёт целый ворох банкнот. Разных: старых, потрёпанных, свеженьких. Она всегда не глядя берёт столько, сколько умещается в ладони, и всё равно остаётся лишнее. Пачку денег она кладёт в карман балахона, берёт с пола корзину и неслышно раскрывает двери. Двери не запираются. В те моменты, когда её нет дома, сюда приходят люди. Поэтому она всегда оставляет дом открытым. Она не боится, что кто-то может утащить мешок с деньгами или что-то из снадобий. Такое за все годы было только один раз, и уже через несколько часов всё вернули — она едва обратила на это внимание. Она травница, собирает травы и готовит снадобья для жителей посёлка. А когда уходит из дома, кто-то особо смелый пробирается к ней, забирает снадобья по рецептам, написанным на кусочках коричневой бумаги, и оставляет деньги и записки с просьбами. Судя по тому, сколько оставляют, её лекарства помогают. У неё скопилось уже три мешка денег. Два из них она забросила на чердак, чтобы не мешались под ногами. Она обувается у порога, выходит на улицу и тихо вдыхает утренний воздух. Он влажный: собирается дождь, но пока никак не соберётся. Вишнёвое дерево у дома снова зацвело. Она спускается по пустой дороге между домами в сторону леса. Воздух понемногу начинает светлеть. Её бамбуковые сандалии тихо стучат по квадратным кирпичам. То, что на ней надето, не назовёшь ни платьем, ни балахоном — что-то среднее, похожее на плащ. Но тёмный капюшон всё так же закрывает её волосы и почти всё лицо. Ей нравится идти по этой улице. Она всегда кажется влажной. Блестящей после утреннего тумана, или после короткого свирепого дождя, или после моросящей осенней сырости. Но от этого краски ярче и выразительнее. Несколько раз она шла по этой дороге босиком. В груди замирало от ощущений, когда она была совсем юной и уже одинокой. Зонт она не носила, хотя ей нравилось, встав под навесом у хлебной лавки, смотреть на разноцветный танец зонтиков под затянувшимся летним дождём. Ей хотелось сбросить сандалии и танцевать самой. Но она таилась, чтобы никто не заметил. Крыши, фонари, деревянные строения; она почти не глядит по сторонам, но всё видит. Лавки, зелень, горшки с цветами, разбросанные детские игрушки; кое-где — лужи; каменные кладки, лесенки, а на магазинах — вывески с бережно выведенными надписями. Жёлтый пакет с какими-то тряпками. Тележка с большими цветочными кадками. Голубой скутер, выцветший и усталый. И лес в трёх сотнях метров. Улица заканчивается, и начинается перелесок. Тропинки то вверх, то вниз. Дыхание деревьев, влажность оврагов и тенистых рощиц. И буйно заросшие холмы; редкие строения выглядывают из рощиц. Её тёмные глаза замечают всё. Каждый шаг — целый букет новых образов и впечатлений. Она видит это каждое утро, каждый день, но ей нравится наблюдать и подмечать, что изменилось. Вчера велосипед у покосившегося дома стоял чуть левее. Это значит, старик Эрхун куда-то ездил. А значит, он выпил её зелёный напиток, и он ему помог. Эрхун никому больше не позволяет дотрагиваться до своего велосипеда, потому что сконструировал его сам. Нужные травы с мелкими и испуганными жёлтыми цветами находятся сразу, прямо у дороги, где камень обозначает скорую развилку. Этот камень лежит тут три сотни лет. Она почувствовала это, положив на него ладонь. Можно возвращаться домой, но она решает спуститься до побережья, где относительно тихий залив. Там она раздевается донага и входит в волны. Погода ненастная, волны дикие — зелёное бутылочное стекло, битый синий хрусталь. Лодка, привязанная к стволу, нетерпеливо бьётся о берег, словно ждёт её. Обнажённой она забирается в лодку, сидит под нерешительно начинающимся дождём и ловит капли губами. Снова ныряет; на вкус морская вода горьковатая, как слёзы. Набирает водорослей и раковин со дна и садится, не одеваясь, на берегу, любуясь беспокойными волнами. Она знает, что за ней пытались наблюдать — мальчишки-школьники, студенты. Раньше это её волновало; сейчас нет. Когда она забиралась в лодку — несколько лет назад, ещё стесняясь раздеваться,— они были в ужасе. Но один из них сказал, что теперь улов будет богатый. Это поверье теперь популярно по всему городку. Зато лодка в её полном распоряжении. Она часто приходит на берег в ненастье. Мальчишки, которые пытались за ней подглядывать, в ужасе вопили, потому что дерево искрилось от разрядов электричества, и кора его чернела там, где они только что прикасались руками. Они убегали без оглядки, и со временем нежелательных зрителей не осталось. Можно бродить в утренних сумерках столько, сколько хочется, освещая себе путь, и лишь потом неторопливо одеваться. Когда она проходит по дороге, все закрывают двери и даже ставни. Хотя она знает, что особо любопытные выглядывают и смотрят. По улице она всегда ходит в капюшоне, в платье и плаще до пят. Это с детства, когда её дразнили дети. Многие, особенно недавние жители, думают, что она старуха. Если бы кто-то увидел её сейчас без одежды, он бы забыл дышать от изумления. Юное и подтянутое тело двадцатилетней девушки. Волосы чёрные, искрящиеся, почти до пояса. В них вплетены разноцветные ленты и цветы. На песке или в лодке, укрывшись волной волос, она всегда чувствует, есть ли поблизости кто-то ещё. Чувствует кожей, чуть напрягает мышцы, сжимает кулаки, и деревья по берегу потрескивают, опутанные паутинкой из золотистых искр; воздух ходит ходуном от разрядов электричества, и в груди что-то замирает и распускается цветками. Ей доставляет маленькое удовольствие спугнуть стайку смешных визжащих школьниц в крошечных купальниках или в бюстгальтерах на размер больше, чем нужно,— они всегда оставляют что-то на песке, за вещами своими боятся вернуться. И жалко их. Ведь её незачем бояться. Обратно девушка несёт сандалии в одной руке, а мешок с травами и морским уловом в другой. Ноги мокрые, и дорога влажная, и воздух весь в миллионах застывших капель. Ей нравится звук её шагов, почти бесшумных, когда кожа соприкасается с тончайшим слоем влаги на брусчатке и старых квадратных кирпичах. В этот момент всё тело, от пальцев ног до макушки, принизывает мягкое тянущее ощущение, и одновременно она чувствует едва заметную слабость в ладонях. Скоро окончательно рассветёт, утро ещё раннее, и она любит возвращаться домой именно в этот час. Далёкие верхушки деревьев на холмах уже светлеют от предчувствия солнца, и дышать легче. Запах дождя окончательно уходит куда-то в залив. Для неё одной открыт магазин — большое строение с разноцветными вывесками. Она набирает себе целую корзину товаров в полутёмном зале — с её появлением в зале становится светлее; овощи, чай, свежий хлеб, мандариновый сок, сладкие сушёные фрукты, шоколад и шуршащие пакетики с картофельными чипсами. Она оставляет деньги на прилавке, прижав их полупрозрачным камнем. Находит у выхода пару журналов и тоже берёт с собой. Никому больше не придёт в голову так рано заходить в этот магазин: хозяин его, огромный и мохнатый, как дремучий лес, с руками в ствол толщиной, будет против. Девушка не выдерживает и откусывает от хрустящей корочки ещё тёплого хлеба. Она знает, что пекарь встаёт сразу после полуночи, и ей нравится покупать выпечку именно в этом магазине. Она ставит бамбуковые сандалии у порога и заходит к себе. Теперь на нижнем этаже рисунки на больших листах видно лучше — солнце восходит, и почти вся комната освещена. На рисунках схемы и живописные изображения растений. Какие-то находятся в округе, про некоторые она не слышала, а какие-то растут у неё на заднем дворе. Там прозрачные останки неземного сооружения, и девушка не сомневается, что цветы с других планет. Несколько лет она кропотливо изучает их, описывает в своих тайных пухлых книгах с кожаными переплётами. Напитки и овощи она загружает в старенький и пузатый урчащий холодильник в углу. Ему не хватает только подтяжек и полосатых штанов. Дверца в горошек и мелкую полоску напоминает рубашку из прежних лет. Мешок с травами и уловом она разбирает и раскладывает всё по глиняным горшочкам и плоским медным блюдцам. Снова подняв корзину, она поднимается по скрипучей лестнице. Даже сейчас, в утреннем свете, лучи из узких окошек освещают только её босые ноги, остальное теряется в полумраке. Наверху всегда темно. Но лестницу она и так помнит наизусть. А когда раскрывает дверь в комнату наверху, ступеньки и площадку озаряет жемчужный свет, и лестница кажется хрупкой и робкой, как одинокая девушка на холодном вокзале. Откуда ей знать про вокзалы? Уже много лет она не покидает этот крошечный городок. Когда ей было тринадцать или четырнадцать — после Грозового Вечера — она действительно сидела на вокзале и ждала отправления. Но уехать никуда не смогла. Поезда никуда не шли. По вагонному радио объявляли о неполадках, и все выходили. Девочка тогда ушла домой пешком. Наверху, прикрыв дверь, она сбрасывает плащ, расчёсывает мокрые волосы и переплетает ленты. На ней короткая бледно-зелёная сорочка. Девушка валится от усталости на просторную кровать, где с одной стороны тонкая занавеска с любимыми созвездиями. Электрические разряды, волны и поиск нужных трав отнимают силы. Впрочем, надолго её усталости не хватает: девушка быстро подзаряжается. Теперь можно заварить чай, почитать и снова поваляться на разобранной постели, задрав ноги на бортик. По шуршащему радио музыка, которая ей нравится. Девушка вскакивает и медленно танцует, улыбаясь сама себе. Подходит к столику, листает глянцевые журналы, пробует новый макияж, подбирает лак самого нежного девичьего оттенка. Украшает себя цветами, благо их море, и тело пропитывают все ароматы, все те невидимые капли сока, которые она ощущала, когда срывала цветы. Она всегда чувствует очень сильно. Девушка переодевается в широкие штаны и обтягивающую майку, выходит на задний двор. Его она окружила постоянным магнитным полем, чтобы никто даже не вздумал сюда соваться. Земля уже прогрета солнцем. Во дворе её висячие сады, хрустальные теплицы, заросли неведомых трав и шепчущих цветов. Растения тянутся к ней, прижимаются к её ногам, выдыхают накопленные за ночь сладкие ароматы, и она гладит их лепестки, собирает опавшие плоды, поливает питательными смесями, которые придумала сама. Когда начинает смеркаться, она вспоминает, что даже не обедала, и тогда только заходит домой и наскоро перекусывает чаем, ветчиной и хлебом. Растворы на первом этаже настаиваются, новых записок от жителей нет, поэтому можно отдохнуть. К вечеру она отрабатывает удары и боевые приёмы. Она изучает боевые искусства с детства. Эта привычка у неё от юноши, который ей давным-давно нравился. Ей было ещё лет двенадцать, ему пятнадцать, и он казался девочке недосягаемым. Где сейчас этот юноша?.. А после заката, когда за соседскими садами тревожно кричат ночные птицы, девушка, насыпав в пиалу чипсы с паприкой и взяв с собой напитки, смотрит фильм ужасов, прячась под одеялом с головой во время самых страшных сцен. Ужасаясь своей смелости, идёт в душ, опасаясь, что из-за занавески высунется чья-то рука и схватит её за щиколотку. А потом спокойно засыпает, свернувшись под уютным пледом. В городке, скорее всего, её считают ведьмой. Вишнёвое дерево, которое цветёт и плодоносит несколько раз в год, этому способствует. Зовут её Италия. Папа дал ей такое имя, когда заметил на её плече маленькое родимое пятно, напоминающее сапожок. Девушка спит очень мало — ей хватает двух часов. Ночью она идёт в рощицу недалеко от побережья. Огромная тыквенная луна мелькает сквозь ветви, когда Италия раскачивается на старых высоких качелях. Дух захватывает, когда ноги подлетают выше головы, и свет луны разбивается на испуганные осколки. Волосы развеваются, вместе с ветром ласкают плечи. Тело её не сковано плащом, ноги — сандалиями. Она представляет, как её мерцающий силуэт смотрится со стороны. Как тоненькая фарфоровая кукла в ночных лунных ветвях на скорости ветра. Вот бы взлететь и обняться с луной. Вдохнуть морозный воздух звёзд. Она — голубая русалка в океане светлеющего неба. Неясные огни бегают по стенам старого разрушенного монастыря вдали, по стволам и кронам. Она слышала торопливые шаги давным-давно — всё это пугает местных жителей, и больше никто не появляется ночами у качелей. Верёвки их тонкие волнуются, а под ногами шуршит листва — Италия спускается к воде. Монастырь гнездится у воды, и по дороге чьи-то фары вдалеке мелькают. Всплеск, и сияющие глаза девушки снова показываются над водой; она жадно вдыхает воздух, и поверхность воды вся в сияющих огнях. Идёт лёгкий дождь, поэтому можно устроить целую электрическую радугу и стоять, запрокинув голову, нагой на берегу, ловить потоки воды и света. Домой она возвращается под утро. Ей так не хотелось надевать плащ и капюшон, но и без них уже никак. Воздух светлеет, и шаги её легки. На дороге в низине, на мокрых плитках, крошечная и смешная жёлтая машина. Единственное светлое пятно в сером воздухе на фоне хмурых деревьев, скал и домов. Машина легковая, округлая, как домашний пирожок под глазурью. Капот открыт, и в двигателе копается юная девушка — в летнем синем сарафане, с голыми пятками, со светлыми волосами. Когда Италия проходит мимо, девушка выныривает из-под капота, улыбается и машет ей рукой. Италия тихо проходит мимо. Это странные ощущения, и она не знает, как реагировать: с ней давно уже никто не здоровался. Едва заметно она кивает головой в капюшоне и ускоряет шаг. Плитка под ногами чуть искрит. Италия знает, почему могла заглохнуть машина. Сегодня она создала слишком сильное поле вокруг. Все привыкли и прячутся по домам — скоро это пройдёт. Весь день Италии не сидится дома. Что-то её беспокоит, и она не понимает, что. Цветы в её оранжерее какие-то растерянные, вспыхивают искрами. Обычную гимнастику девушка делает небрежно, одевается и уходит бродить, встречает сиреневый сумрак вдали от дома; небо слишком синее сегодня, солнце непривычно растопило облака. Лес гуашевый, торопливыми оранжевыми мазками покрыт закатом. Впервые девушка думает, что хочет нарисовать это. Сегодня столько оттенков. Италия поправляет старенькую тёмно-зелёную тканную сумку через плечо — она берёт её с собой, если в руках нет корзины. В сумке потрепанный том справочника по цветам и птицам, карандаши и перо для записей, браслет, ворох записок и небольшая флейта. Она думает, что набор и правда как у ведьмы. Она привычно спускается к воде и замирает — светловолосая девушка беспечно купается, смеясь с волнами, жёлтая её машина пристроилась на самом краешке камней у воды, и Италия в своём тёмном плаще стоит в тени, удивлённо наблюдая. Девушка явно нездешняя, и ей ещё никто не рассказал. Заворожённо Италия наблюдает за ней — как та сохнет на берегу, почти раздетая, подставляет обнажённые ступни набегающей воде, а потом, едва накинув рубашку, забирается в машину. Машина, ворча, взбирается по камням, и сияющая луна одного цвета с её кузовом. Всю ночь Италия читает и записывает — на безвестных языках, что достались ей с обломками космической оранжереи. Укрытая лишь полосками лунного света, задрёмывает прямо на первом этаже, среди своих кувшинов, горшочков и кипящих настоев. Ароматы застывают в воздухе, чтобы её не будить, и голоса ночных птиц тают в ночном тумане. До рассвета девушка будит сама себя тихим разрядом, освещая комнату на мгновение. Сегодня нужно идти за травами — вчера принесли новые записки, и нужны свежие соцветия. Цветы в её оранжерее пока слишком молоды. Цвет предрассветного воздуха сплетается с её плащом, и бамбуковые сандалии тихо стучат по дороге. Тающая луна провожает девушку к обрыву в лесу, где ощущаются нужные ароматы. Корни упрямы, одним стеблем занозила ладонь, и рука ноет. Дома нужно найти светло-розовый настой воздушного гибискуса и обработать. Такой вид на Земле ещё не растёт, разве что в её оранжерее. Возвращаясь с целым мешком пахучих цветков, она видит перед своим домом девушку — ту самую, светловолосую; сейчас на ней широкие лёгкие брюки и легкомысленная рубашечка, и сандалии; девушка вдыхает аромат вишнёвых лепестков. Италия снова удивлена. Привычным движением она надвигает капюшон поглубже. Приближается и думает, испугается ли девушка, пройти ли ей спокойно домой, не обращая внимания? Ладонь неуютно себя чувствует, немного распухла. — Привет,— говорит ей девушка, улыбнувшись.— Тебе помочь? У тебя что-то с рукой? Италия останавливается и поправляет капюшон. Она так давно ни с кем не говорила — опасается, что её голос прозвучит хрипло. Почему-то по телу проходит волна тепла, и она, перехватив мешок другой рукой поудобнее и пригасив напряжение внутри, протягивает больную ладонь девушке. Та осторожно берёт её двумя руками — кончиками пальцев; едва заметно хмурится: — Сейчас…— И ныряет в свою машину. Грохот и возня; но она тут же выскакивает наружу с какими-то пузатыми пузырьками, раскрывает один и щедро выливает оттуда на ладонь Италии что-то тёплое и вязкое. Бережно втирает пальцами, дует, наклонившись, и Италия, замерев, прислушивается к ощущениям. — У меня подруга тоже травница,— объясняет светловолосая девушка. Её пряди растрепались, чуть вьются от влажного воздуха, но от этого она ещё более миловидная. У неё ясные глаза. Италия думает: как хорошо, что она сама в капюшоне.— А я вечно вся в царапинах и ссадинах, вот она меня и снабжает снадобьями на все случаи жизни. — «Не на все»,— тут же думает Италия. Странный диалог; у девушки голос мягкий, как неторопливая вода в горах на рассвете. Голос Италии не слышит никто. И она всегда сомневается, стоит ли нарушать эту традицию. — Ну как, ну как? — девушка спрашивает нетерпеливо, но обеспокоенно; она сама берёт и рассматривает ладонь Италии. Рука уже не ноет, и покраснение исчезло. Так бывает? Настойка гибискуса начинала действовать минут через десять, а тут и двух минут не прошло. Италия кивает и неожиданно для себя самой говорит: — Спасибо… — А я думала, ты так и будешь притворяться, что не знаешь земных языков,— смеётся девушка. У неё потрясающе приятный смех. Непроизвольно Италия прижимает руку к груди. Внутри гудят электрические заряды. — Меня тут все избегают, и я отвыкла говорить. — Я не местная,— снова улыбается девушка,— я не знаю, почему тебя нужно бояться. Прости! Италия непроизвольно улыбается и надеется, что этого не слишком видно под капюшоном. Она понимает, что правила вежливости предполагают, что она предложит девушке зайти. Но всё её тело пронизано напряжением, которое едва не выплёскивается наружу. — Меня зовут Италия,— говорит она. Эти слова получаются сами собой. — Я Тайна. — Зайдёшь выпить чаю? — С удовольствием. Больше я тут пока никого не знаю. Италия очень давно ни с кем не говорила. Она всегда боится, что не сможет вымолвить ни слова. Голос ей самой кажется чуть сиплым. Она с удивлением прислушивается к нему. «У тебя приятный тембр»,— с улыбкой замечает Тайна.— «Как шуршащая галька под набегающими волнами». Напряжение в запястьях и щиколотках спадает, а в плечах и пояснице ещё держится. Это вибрирующее ощущение преследует её с детства. С того дня, когда она сидела на дереве, свесив ноги и поедая черешню, а в воздухе копилась гроза. Сидеть в двух метрах над землёй приятно, болтать босыми ногами, ненадёжно примостившись на пружинящей ветке. Поедать черешню, слушать беспокойный шелест листвы. Чувствовать, как платье становится едва заметно влажным от дождя, который придёт через двадцать минут. Голыми пятками ощущать густое тепло, поднимающееся от земли. А потом налетает ветер. Поначалу в ветвях жутко и почему-то весело — находиться на пути сметающего всё урагана. Ветви надёжно закрывают. Черешня рассыпается из ладони, и девочка тянется за новыми ягодами. Италии ещё тринадцать; она любит это дерево. Оно спасает её, когда родители ругаются, когда одноклассники дразнят, когда девочки смеются над ней. И сейчас оно бережно хранит её. Но шквальный ветер сегодня злой. Он перехватывает дыхание. Девочка едва удерживается на дереве. Небо фиолетово-чёрное; молнии раскалывают его напополам, а потом ещё на несколько частей. Бежать домой поздно. Воздух гудит от раскатов, от плотных струй ветра и дождя. И тут в дерево ударяет молния. Италия ощущает, как её тело двоится, пальцы мгновенно наполняются фарфором, во рту привкус железа, и она летит в мокрую траву. Ветер уходит, и небо светлеет, а в её груди нарастает напряжение. Она не знает, жива ли она. Её дерево теперь вполовину меньше, а оставшаяся половина чёрная. В ладони раздавлены несколько черешен. Они дымятся. Девочка встаёт на ослабевшие ноги, и ей кажется, что она сейчас поднимется на воздух. Она бросает на землю почерневшие черешни и встряхивает мокрыми ладонями. Раздаётся треск, от её рук паутина тянется тонких разрядов, взрывающих воздух, и трава вокруг тлеет. Девочка пятится и со всех ног бежит домой… Тайна, широко раскрыв глаза, восхищённо рассматривает убранство на первом этаже — рисунки неведомых растений, пузырящиеся и клокочущие настойки, пучки трав, книги, заброшенный велосипед, зеркала, старые платья. — А я знаю, с какой это планеты,— говорит вдруг она, показывая на один из рисунков с огромными прозрачными цветками.— На ней моя мама живёт… Поражённая Италия застывает с подносом — не говорить же гостье, что эти цветы растут и у неё на заднем дворе; она приготовила чай, и тонкий вишнёвый аромат его заставляет забыть Тайну про все другие планеты. Она бежит к машине, приносит свёртки с едой. — Как-нибудь я познакомлю тебя с Полиной. Это мой робот, она всегда готовит мне еды на арктическую экспедицию. Угощайся. Италия кивает, пытаясь осмыслить слова девушки: робот, другая планета; может, гостья шутит? Нужно уточнить потом; она тоже принесла ароматный хлеб, сыр и зелень. В раскрытую дверь сочится утренний свет, и дыхание свежего ветра умиротворяет. Девушки сидят на старых стульях, накрытых мягкими покрывалами. «Ты специально нашла такую ткань, которая не проводит электричество?» — уточняет Тайна с набитым ртом.— «На ней хочется уснуть». Италия снова непроизвольно улыбается. Ей симпатична эта девушка, которая про неё ничего не знает. И она рассказывает. Про черешню, про разряд молнии и про фарфоровое ощущение в теле. Про то, что в городке её считают старухой-колдуньей. — Я заметила, что ты слишком электрическая,— говорит Тайна.— Во всех смыслах горячая девушка, почти огненная. Я уже наставила в окрестностях конденсаторов и аккумуляторов, чтобы не пропадало даром. Мы с тобой потом ещё подключимся к местной электростанции, чтобы добро не переводить. Италия ошарашенно на неё смотрит. — Я шучу,— улыбается Тайна.— Ты, конечно, девушка с необычными способностями, но весь городок снабжать энергией даже для тебя будет затратно. Ты ведь девушка, да? А то тебя сложновато разглядеть, уж прости. Италия, вздохнув, откидывает капюшон. Её волосы рассыпаются по плечам и водопадом спускаются вниз. Тайна застывает с надкушенным бутербродом. И, мгновенно прожевав, торопливо говорит: — И ты скрываешь такую красоту под капюшоном? Италия ощущает, как щёки покрывает предательский румянец. Конечно, она знает, что привлекательна. Но последнее, что она слышала о своей внешности,— это ещё школьные насмешки. — Знаешь, у меня есть подруга Яна. Она художница. Я её обязательно привезу сюда, чтобы она написала твой портрет. Или Юлию, она чудесно фотографирует, у неё такие живописные работы, тебе понравится. На утреннем берегу, как ты любишь. — Ну хватит,— тихо говорит Италия и закрывает щёки ладонями. Откуда эта девушка про неё столько знает? — Тебя правда здесь все боятся? Италия, помедлив, кивает. Тайна всегда чувствует необычные вещи. Когда её крошечный автомобиль начинает чихать и барахлить, она тут же принимается за измерения. В воздухе небывалое напряжение, и это похоже на электрическое поле, но здесь что-то другое. Значит, она почти у цели. Целых полчаса уходит, чтобы адаптировать машину к новым условиям; особенно сильные вибрации Тайна чувствует, когда мимо проходит босоногая девушка в чёрном балахоне, с сумкой через плечо и в капюшоне. Локон её выглядывает из-под капюшона, чёрный и блестящий. На мгновение девушка замирает и кивает Тайне в ответ на приветствие, но потом спешит дальше. Тайна корректирует силу волн, иначе грозовой фронт так и не уйдёт, а она очень рассчитывала искупаться здесь хотя бы пару раз. Провести маленькое расследование для неё не составляет сложности; местные жители разговорчивы, а про особу в чёрном капюшоне охотно рассказывают всякие небылицы: что ей триста лет, что она поражает взглядом и вызывает с небес молнии. Но за лекарственными травами к ней ходят исправно. Лица её никто не видел, голоса не слышал, и лучше за ней не подглядывать, а то случается всякое. Тайна изо всех сил сдерживалась, чтобы не засмеяться, слушая эти рассказы. Этой ночью девушки катаются на качелях вместе. Тайна любуется электрической радугой, которую устраивает Италия: красивой и разноцветной. Тайна возит её по окрестностям, и её смешной автомобиль карабкается по почти отвесным склонам. Тайна за рулём, а новая её знакомая с трудом нашла себе местечко в салоне — всё забито вещами, чемоданами и узлами. Тайна везёт подругам и папе подарки. — Я впервые вижу живую электростанцию! — восхищается девушка. Она измеряет напряжение в теле Италии, из-за которого та и не думает взрослеть. Ей двадцать семь, а выглядит она на двадцать, не более. — Я уже привыкла к такому. Спать по два часа, вставать до рассвета… Тайна беспокоится: — Надолго тебя так не хватит. Твоя сила — это твоя слабость. Ты тратишь столько энергии на юность, разряды, зоркое зрение, на помощь людям, что однажды ты почувствуешь себя необратимо усталой. И ещё это твоё одиночество. Давай попробуем с этим справиться? Совсем немножко скорректируем твои способности. А то, знаешь, тут даже атмосферные фронты смещённые. После ужина она долго возится за столом со своими приборами, забравшись с ногами на дубовый табурет; Италия и не думала, что в крошечной машине может поместиться столько добра. «Не подглядывай»,— ворчит Тайна, а Италия изнывает от любопытства. Она попробовала было выйти погулять, но, судя по всему, внутри Тайны магнит, и девушка возвращается в дом, зажигает лампы поярче, чтобы гостье было удобнее. Самой ей освещение не требуется: в нужный момент она светится сама. Италия возится с травами, просто чтобы занять время; включает радио, и тихая музыка стелется по полу, как туман. Тайна спрыгивает с табурета, бежит к девушке и с разбега садится перед ней на колени: — Давай сюда ногу. Италия поражена, но девушка уже застёгивает вокруг её щиколотки тоненький, едва заметный браслет. Он мерцает огоньками и снова гаснет. Тайна объясняет: — Это регулятор напряжения, а также сопротивления, гравитации и магнитных полей. Он выглядит как красивая цепочка, и Италия тут же влюбляется в изящный прибор. Она кружится босиком под тихую музыку, и Тайна довольно смеётся и держит её за руку: «А то сейчас улетишь от чувства лёгкости». Италия и в самом деле чувствует себя, как подтаявший воск. Она заново ощущает своё тело, мягкое и податливое, без фарфора внутри. Воздуха вокруг становится больше, и она не может надышаться, снова и снова насыщая лёгкие до предела. Двигаться приходится по-новому; тело наполнено спокойствием, напряжение испарилось, и даже пол под ногами она ощущает не так, как раньше. Не эфемерно, не как, будто сейчас нужно будет взлететь, а надёжно и приятно. — Идём… Мне нужно ощутить это. Они выбегают из дома, босиком шагают по дороге, валяются в траве, смотрят в бездонное тёмное небо, и Италия благодарно сжимает руку Тайны. «Как будто снова услышала музыку, которую давно не слышала, но любила с детства». Девушка улыбается ей: она прекрасно понимает, насколько Италию переполняют эмоции. У порога Италия погружает ладони в лепестки цветущей вишни и на этот раз не боится опалить их. — Я уменьшила интенсивность всех процессов, но включила компенсирующие поля и полярности, чтобы ты не потеряла свои особенности; вот смотри… Они уже дома у Италии, в её верхней комнате впервые больше одного человека; девушки сидят на полу, Италия поставила перед собой ноги, заворожённо разглядывая украшение, а Тайна прикасается к цветным камешкам на цепочке и показывает, как можно регулировать статическое напряжение, силу разрядов, магнитные поля. Вместе они смотрят фильм ужасов, до которых Италия большая охотница. Тайна тайком прячется в складках одеяла; Италия тихо смеётся и достаёт новую тарелочку с картофельными чипсами; она в цветочном сарафане — нашла не самый длинный, чтобы щиколотки были обнажены. А потом всю ночь девушки вместе колесят на жёлтой машине по монастырским влажным дорогам, гуляют по взморью, и утро встречает их сияющим солнцем. Италия уговорила Тайну остаться погостить хотя бы на несколько дней. Тайна нисколько не возражает, и они вместе собирают лекарственные травы. В шторм они купаются вместе. Тайна знает, что Италии под силу остановить волны; весь городок попрятался по домам, небо цвета сумрачной средневековой дороги. Дождь стихает, но долго ещё все окрестности пустынны. Девушки шлёпают по дороге, залитой водой. Приземистые дома блестят. Солнце выходит нерешительно. В теле те ощущения, что были в тринадцать или четырнадцать лет. Заполняющие и терпкие, свежие и бездонные. Италия говорит: — Представляешь, у меня сегодня спрашивали, где колдунья-травница. Решили, что я её внучка. — Тебя перестали бояться? — Я так удивилась. Но с людьми так приятно общаться. А ещё тут так давно не было солнца… Тайна сжимает её ладонь. Рука не горячая и не пронизана разрядами. Она тёплая, а на лице девушки всё чаще улыбка, и тёмный балахон она больше не носит. Тайна целует новую подругу в щёку. Италия смущается: — Идём накупим всякого вкусного? Тут есть такой магазин, круглосуточно открытый для меня одной… — Я обещала тебя познакомить с Полиной. Заочно ты с ней уже знакома. — О да… Теперь боюсь вставать на весы. Италия дожидается самого солнечного дня и показывает девушке свою колдовскую оранжерею. Кладовую с пробирками и весовыми чашами она уже показала. Эту часть дома она тоже окружила электрическим полем, но Тайна с любопытством забегает в самые потаённые уголки, а угомонившись, ненадолго засыпает, свернувшись калачиком на стуле или на диване. Италия укрывает мягким пледом её голые ноги, ходит неслышно, и окрестности уже не искрятся, когда она хмурится. Солнце сияет непривычно, и голоса на улице оживлённые. Италия проводит ей экскурсию в своём саду на заднем дворе, ведёт её лабиринтами между обломками необычной конструкции и рассказывает про каждое растение. Тайна ходит осторожно, чтобы не сильно приминать нежную траву тёплых оранжевых оттенков, обхватывает огромные стебли цветов руками — они с дерево. Она сообщает: — Теперь у меня всё сложилось в голове в одну картину… Италия удивлена, что Тайна не сильно удивляется. На Земле такие цветы мало кто видел; но она вспоминает слова девушки, когда та оказалась у неё дома впервые. Она с нетерпением ждёт продолжения, пока Тайна гладит полупрозрачные лепестки в ладонь шириной и вдыхает тонкие ароматы — лепестки малахитового цвета на верхушке каллиграфического стебля её покорили. — Это ведь изначально не твой дом? — Да, он был заброшенным…— Италия уже привыкла к озарениям подруги, но вздыхает, вспоминая свои первые дни в этом доме, тёмном и пустом. — Тебя все сторонились, ты была вынуждена спрятаться тут, а потом так и осталась жить. А потом нашла эту диковинную оранжерею. Они неслышно ходят по узким тропинкам между зарослей, и радужные пятнышки солнца скользят по их рукам и босым ногам — лепестки у высоких цветков всех оттенков, и некоторые выглядят хрустальными и хрупкими. — Я нашла ещё два похожих обломка — в девяти и в трёх километрах отсюда; посчитала траекторию и решила заглянуть сюда. Думаю, эти обломки не последние. У одного из них тоже растут необычные цветы. Представляешь, летел мимо Земли корабль каких-нибудь древних галактических биологов, решили они спуститься и набрать местных растений. Но потерпели крушение. А последствия легли на твои хрупкие плечи. Италия зябко поводит плечами: — В тот самый грозовой день? Это совсем не гроза была? — Совсем не гроза,— говорит Тайна. Она выглядит непривычно серьёзной.— Может быть, на борту никого и не было. Или уже не осталось… Может, этот корабль был самоуправляемым, но что-то его навигационной системе в тот день не понравилось. Я хочу узнать, откуда они к нам прилетели. Поищешь со мной остальные обломки? Италия, поражённая, только молча кивает несколько раз. — Так что ты теперь хранительница самой древней оранжереи. И ты с честью справляешься,— Тайна с улыбкой показывает на тихо шелестящие цветы. Растения словно слушают девушку, и в воздухе трепет.— Не волнуйся так, а то ты снова искришь. — Ой.— Италия тут же садится на корточки и утихомиривает настройки. За четырнадцать лет оставшиеся обломки уже кто-то присвоил. Тайна включает все детекторы, что откопала в машине, Италия включает интуицию и пытается синхронизировать волны восприятия, но больше ничего нет. Несколько дней поисков — и все впустую. — Есть надежда,— просияв, сообщает Тайна,— что никто никакого крушения не терпел. Чуть сбилась траектория, потеряли пару запчастей, махнули рукой и полетели дальше. Я так думаю! Италии нравится эта гипотеза. Она ловит себя на мысли, что ей вообще нравится всё, что говорит эта удивительная светловолосая девушка — вечно растрёпанная, с отменным аппетитом, всегда в движении, вечно забывающая обуться, с подозрительным блеском в глазах, когда находится что-то любопытное. Неизбежно наступает день, когда Тайна садится в свой смешной жёлтый автомобиль. Правда, тут же выскакивает, держа в руках крошечный горшочек с необычным цветком. — Это подарок… Он тоже неземной. Италия проводит кончиками пальцев по нежным лепесткам. Пальцы теперь в сиреневой и золотистой пыльце. Девушка улыбается изо всех сил, чтобы не расплакаться: Тайна — её первая подруга, и вот уже уезжает. Неделя — это так мало. Вечерние птицы раскричались беспокойно, и дорога под босыми ногами почти горячая. Солнце теперь не жалеет тепла, сдерживалось столько лет. Вишня ещё цветёт, и в этот раз её цветки особенно ароматны. — Обещай приезжать ещё? — Я же сказала, что приеду с Юлией и Яной. Не сомневайся… Я тебе позвоню, когда ставить чайник, и снова привезу тебе гастрономический привет от Полины. — Познакомь меня как-нибудь с Полиной,— Италия смеётся,— я ей выскажу всё, что думаю. Все слова благодарности. — Замётано. Я тебе впрок сделала ещё пару таких электрических украшений, можно носить и на руках, и как цепочку на шее. На столе оставила. А если потеряются, приеду и сделаю ещё. Италия смотрит, как маленький жёлтый автомобиль растворяется вдали, в закатном оранжевом свете — монастырские дороги, пышные холмы, бархатные рощи. Солнце и не думает скрываться за облаками. Рядом вздыхает море.