Оранжевая дверь

Артур никогда не верил в фей, волшебниц и ведьм на помеле. Он даже к девочке в летающем домике относился с предубеждением. Он верил только в то, что мог увидеть собственными глазами. В тёплый майский вечер он лишь на мгновение позволил себе усомниться в том, что волшебство случается — да и как не усомниться, если в облаке лепестков цветущей вишни видишь девушку, красивую настолько, что замирает дыхание? Девушка стоит спиной к нему, но он не сомневается в её красоте — на свежем ветру трепещет ткань простого розового платьица, а пшеничные волосы вольно плещутся на ветру. Поднявшись на цыпочки, она стоит на брусчатке так, словно сейчас оторвётся от земли, подхваченная ветром, и улетит вверх, в цветущее облако, и уже заранее щемит сердце оттого, что смог полюбоваться ею так мало… Запоздало Артур думает: достать бы сейчас телефон, сделать несколько снимков, а потом вечерами, тоскуя, любоваться этой эфемерной красотой. Но порыв ветра подхватывает целый вихрь вишнёвых лепестков и девушку вместе с ними, и покрывала фруктовых палаток трещат, музыкант на улице смолкает, устав состязаться саксофоном с грохочущим воздухом,— Артур ничего не замечает, забыв дышать, задрав голову и провожая глазами светлую фигурку в розовом платье, её узкие босые ступни, тонкую цепочку на щиколотке — она блестит на солнце. Девушка растворяется в дожде из бело-розовых лепестков вишни у верхушки дерева; Артур зажмуривается, ерошит тёмные волосы, и ветер медленно стихает. Как ничего и не было. Он долго смотрит наверх, потом растирает ладонями затёкшую шею и усмехается. Такого же не бывает? Насмотрелся в последние дни фильмов, начитался, а весной всякое может показаться. Он нарочито резко засовывает руки в карманы и идёт, не оглядываясь, домой. Конечно, всё это ему показалось. Только вот на следующий день, и ещё через день, и неделю спустя приходит он под облетевшую вишню под вечер в то же время, осторожно шагает по ковру из увядших лепестков, а потом местные мальчишки облепляют большое старое дерево и объедаются поспевшими ягодами, пока не успел никто другой, и среди них, конечно, нет волшебной светлой девушки в розовом. Не бывает девушек, улетающих с земли в воздух, убеждает себя Артур; на работе рисует в блокноте босоногую фигурку, раскрашивает, пока никто не видит, пастельными мелками, и захлопывает блокнот, едва зовут обедать. Нет теперь ему покоя, и не будет; до восхода солнца он не спит, терзается мыслями, бродит по пустынным улицам, слушая ранних ворон. Смотрит на персиковые и абрикосовые отблески на рассветных домах и упрямо ждёт следующей весны. * * * Справа что-то капает. В солнечный день звук капель не напоминает дождь. Дождь звучит совсем иначе. Дождь пахнет сырым асфальтом и мокрой землёй, он грохочет по подоконникам и крышам или неторопливо сеет со звуком, как будто зерно рассыпается. А монотонный звук капель в гулкой тишине по-своему уютный. Конечно, нужно встать, прикрыть воду, проверить давление в котельной, но лежать в солнечных пятнах так хорошо, что вставать выше её сил. Она даже перчатку с правой руки не сняла и всё ещё сжимает лопатку, испачканную землёй. Вторая перчатка рядом, у пульверизатора и небольшой кадки с рассадой. А пальцы левой руки играют какой-то неторопливый мотив прямо на плитках пола. Плитки синие и бледно-жёлтые, в шахматном порядке. Но пятна солнца из маленьких окошек сверху и большие пятна солнца из огромных окон создают свой собственный узор прямо поверх шахматной плитки. Поэтому на полу целый солнечный калейдоскоп. И плитка тёплая, подогретая солнцем. Девушка лежит, не открывая глаз, и улыбается своим мыслям. Медно-рыжие волосы свободно расплескались по солнечному полу, как по утренней подушке. На клетчатой рубашке с закатанными рукавами расстёгнута и верхняя, и нижняя пуговицы, и на груди, почти сливаясь по цвету с кожей, поблёскивает тонкая цепочка, когда свежий ветер колышет створку большого окна напротив. Солнечный свет разбавляет сине-зелёную гамму тёплыми оттенками, почти радужными — в разбитом стекле одной из теплиц лучи особенно красиво преломляются, и когда девушка поднимает руку, рукав просторной синей рубашки свободно соскальзывает до плеча, а на ладони самая настоящая радуга. Синие пятнышки в этой радуге кажутся такими же тёплыми, как красные и жёлтые. Если отвернуть ладонь от себя, то блики ложатся по тыльной стороне совсем по-другому, как драгоценные камешки. Девушка улыбается, снова прикрывает глаза и опускает руку на тёплый пол. В её голове точно играет музыка. Правая нога вытянута, а левая согнута в колене — джинсы просторные и тоже синие, короткие, открывают щиколотки и запачканы не только землёй, но и краской. Девушка как будто собирает радужные цвета всеми возможными способами. Левая ступня тихонько постукивает по полу, отбивая беззвучный ритм, а пальцы на руке продолжают едва заметно перебирать невидимые клавиши. Если прислушаться и присмотреться, то капли воды точно попадают в ритм, который слышит девушка. Справа — вереница теплиц. Они шелестят, шуршат, поскрипывают, даже звон колокольчиков раздаётся откуда-то издалека. В каждой своя тихая жизнь. Где-то забыта чашка с пакетиком чая — времени не хватило заварить хороший свежий чай. Где-то стопка книг, которую хозяйка ищет уже вторую неделю. Ещё в одной теплице табуретка стоит у входа, поэтому дверь приоткрыта, и свежий воздух гуляет и тихо колышет серебристо-зелёные листья. Улица тоже не безмолвствует. Сквозь толстые стёкла гудят машины, раздаются голоса. Где-то звенит стекло, где-то трамвай, где-то из магазина музыкальных инструментов ритмичные риффы, которые скорее ощущаются на кончиках пальцев и где-то в груди, чем слышны. Сквозь шорохи теплиц эти ритмы вплетаются в ту мелодию, которую слышит лежащая девушка. Мелодия увлекает её, потому что босые ступни подчиняются ритму, почти незаметно двигаются; девушка кладёт чистую руку под голову и беззвучно напевает мелодию. Запах дождя всегда ощущается за несколько минут до самого дождя. И правда: девушка открывает глаза и наблюдает, как солнечные пятна на потолке размываются и тускнеют. Пахнет свежестью, зелёная листва шумит отовсюду беспокойно, когда налетают порывы ветра в раскрытые окна. Звуки улицы утихают, как будто все молчаливо и сосредоточенно разбегаются по домам. Первый раскат грома звучит одновременно с последним аккордом в голове девушки — на клавишах слева, тягучий, пробирающий до дрожи, неожиданный,— и шелестит дождь. Дождь одновременно слышно и видно, окна сразу тускнеют, покрытые миллионами капель; его аромат везде, он чувствуется даже на языке. Девушка стряхивает меланхолию, легко поднимается и босиком идёт прикрыть капающий кран. Она с трудом может сказать, где её шлёпанцы, а за туфлями идти далеко, в раздевалку этажом ниже. Раскаты затихли, и шум дождя звучит умиротворяюще. Девушка наводит порядок, бесшумно путешествуя от теплицы к теплице — они огромные. Тщательно моет руки под горячей водой и садится на шатающуюся табуретку у самого большого окна, вытянув ноги. Капли залетают в верхние распахнутые окошки, оседают на щеках, на ладонях, на босых ступнях. Наверняка посреди коридора уже целые лужи на шахматных плитках. Девушка поддёргивает широкие джинсы и рассматривает свои щиколотки. Потом кладёт руки на колени и смотрит на расплывающуюся улицу сквозь огромное стекло. Окно как расплавленное серебро. Она дотягивается до старенького радиоприёмника на подоконнике и включает его. Приёмник с облупившейся краской — когда-то он был тёмно-синим, в тон её одежде. Сейчас, под пасмурным небом, всё кажется тёмно-синим, приглушённым, почти как море перед штормом. Сначала слышны только помехи, но она крутит ручку настройки и находит волну, где молодой женский голос рассказывает что-то на немецком языке — на одном из южных диалектов, мягком и плавном. Этого диалекта девушка ещё не знает, но голос убаюкивающий, и в слова вслушиваться легко. Они такие же льющиеся и прыгающие, как вода по асфальту на улице. Через несколько минут девушка начинает разбирать слова; говорят что-то об истории музыки, поэтому на фоне почти неслышно звучат клавиши. Музыка всюду. Стекло совсем залило водой, и быстро двигающиеся фигурки за окном — как разноцветные акварельные пятнышки: яично-жёлтая, небесно-синяя, оранжевая в цвет хурмы, тёмно-бордовая. Остальных едва видно. Но одну фигурку, еле различимую на фоне дождя — приглушённую горчично-зелёную,— всё равно удаётся разглядеть, и девушка с улыбкой встаёт и идёт встречать гостью. Можно засечь пятнадцать секунд и не ошибиться. За это время гостья не просто вприпрыжку прибежит на её этаж, но ещё и придумает что-то, чтобы её не было слышно и видно. Через пятнадцать секунд гостья уже у стены, где самая густая тень; её дыхания не слышно. Она тоже босиком, а высокие ботинки держит в руках, чтобы идти совсем бесшумно. Девушка появляется из-за угла, и гостья разочарованно вздыхает: — Опять ты меня увидела! Она разбегается и прыгает в самую середину лужи на клетчатом полу; брызги везде — на ней, на хозяйке, на стенах, на стеклянных теплицах; девушки смеются и обнимаются. — Идём чай пить,— девушка отряхивается — горчично-зелёный костюм у гостьи мокрый, и её светлые волосы тоже мокрые насквозь. — Много чая,— уточняет гостья. — Очень много чая,— соглашается девушка в синей клетчатой рубашке. — Нереально, просто возмутительно много,— соглашается гостья.— Полина сложила мне с собой целый мешок провизии — он там, у гардероба, мы его вместе на твой этаж поднимем; представляешь, Полина думает, что если я отправляюсь за Оранжевую дверь, то мне там нечего будет есть. — Кажется, она так думает каждый раз, едва ты выходишь из дома. — Что расскажу! — вдруг вспоминает гостья.— Вчера случайно время неправильно на часах поставила, оказалась в цветущем саду, не у нас, а где-то в другом городе, за Оранжевой дверью; там огромная вишня, вся в таком облаке цветов. Я глаз отвести не могла, аромат тонкий, нежный… Захотела вдохнуть его поглубже, а у меня летающий ранец под платьицем. Совсем забыла, где я оказалась, поэтому по привычке взлетела, а на меня такие взгляды, как будто меня ветром подняло и унесло — пришлось срочно прятаться в листву и ставить другое время. — Многие заметили? — Один точно. Такой милый молодой человек, с гасконским носом, в пиджаке и старомодных джинсах. Он так на меня смотрел… — Тайна! Сердцеедка ты несчастная. Ты не считала, сколько милых молодых людей ты очаровала? То взлетишь совершенно не нарочно в своём платье-пирожном, то какие-то мальчишки по тебе с ума сходят, думая, что ты пришелец из космоса, даже роботы только о тебе и говорят… — Не считала,— скромно говорит Тайна.— Ой. У меня же сумка с подарками. Идём. Девушку на самом деле зовут Тайной. В детстве она ворчала: «Ну что за секреты?» Но выросла, и ей стало даже нравиться её имя. На очередной день рождения папа подарил ей набор для конструирования роботов, и она собрала себе робота Полину, слегка неказистую, но ужасно добрую. Полина следит, чтобы ей подопечная никогда не оставалась голодной, и всегда в курсе сердечных дел девушки. — У тебя сегодня лифт будет, или он где-то путешествует? — спрашивает Тайна. Лифт у рыжеволосой хозяйки, девушки мягкой и лиричной,— не просто лифт: это кибернетическое существо с характером далеко не таким покладистым. Впрочем, хозяйку он признает и каждый раз сообщает металлическим голосом: — Добро пожаловать на борт, Арабелла! Намекая, конечно, на морской характер её имени. Арабелла считает удачным днём, если лифт терпеливо дожидается её и гостей; обычно он путешествует где-то по подземным этажам или вообще уезжает к самым необычным теплицам. Свой непоседливый характер он унаследовал от конструктора. Тайна, как-то заскучав, сконструировала для подруги разумный лифт, намекая, что этажей в её оранжерее слишком много. Арабелла не то чтобы считала себя завзятым садоводом. Но Альтаир Альтависта, заведующий погодой и солнечными днями, человек широкой души, вместо того, чтобы дарить своей возлюбленной букеты срезанных цветов, подарил ей целую оранжерею с экзотическими растениями — кажется, со всех уголков планеты. Библиотека и чайные запасы Арабеллы постепенно перекочёвывали в оранжерею: здесь было светло, уютно, здесь были огромные окна, а ещё из оранжереи можно было, если очень повезёт, выходить не только в родной город, но и в другие, рассеянные по странам и континентам. Тайна заговорщицки шептала подруге, что на других планетах тоже можно побывать, если найти дверь лавандового цвета. Арабелла называла Тайну фантазёркой, но всё равно верила. Этажом ниже у гардеробной, пустынной и наполненной сквозняками, она ошарашенно останавливается и рассматривает спортивную сумку с провизией. — Как ты её дотащила? — округляя глаза, спрашивает Арабелла. Сумка и правда внушает суеверный ужас. Полина, просчитывающая все вероятности голодных лет в ближайшей части галактики, наготовила столько, что сумка едва ли не выше Тайны, да ещё и набита под завязку. — Прицепила к ней свой летучий ранец и попросила сопровождать меня,— небрежно пожимает плечиками Тайна. Конечно, ей приятно, что она может удивить подругу, которую вообще сложно чем-то удивить.— Прохожие поражались огромной вкусно пахнущей летающей сумке, но оно того стоило. — Так и думала, что ты снова жульничаешь. — Зато мне пришлось пешком по дождю идти. — Бежать, ты хотела сказать. Ты пешком спокойно ходить не умеешь. Я видела из окна, ты бежала вприпрыжку и особенное внимание уделяла глубоким лужам. — Сделаю вид, что смущаюсь,— улыбается Тайна. Лифт обнаруживается неожиданно. В полутёмной стене, в пустынном длинном коридоре, неясно освещённом далёкими окнами,— Альтаир, конечно, помнил о любви Арабеллы ко всему мистическому и пугающему,— неожиданно раскрываются двери, лифт зажигает неяркий свет, под стать обстановке, и доброжелательно приглашает девушек внутрь. — Ты сегодня предупредителен,— говорит Арабелла лифту. Она знает, что с ним нужно быть поласковее. Тогда его клеммы и контакты снижают напряжение и страсть к внезапным исследованиям. Лифт смущённо бормочет какие-то неуклюжие комплименты и замечает, что заставлять двух очаровательных барышень самим нести такую поклажу было бы бесчеловечно. Но тембр у него всё равно металлический, так что даже от комплиментов мурашки сбегают по спине и ногам. Но Арабелла всё равно улыбается его словам. — Сто тысяч лет с тобой не виделись! — восклицает Тайна и порывисто обнимает подругу.— Соскучилась. Арабелла целует Тайну в мокрую макушку и щёлкает по носу: — Два месяца, если точнее. Тайна заправляет ей рыжую прядь за ухо и смущённо говорит: — Я не знаю, как так вышло! — Роботы, мальчики, станция на краю света и другие увлекательные дела,— понимающе улыбается Арабелла.— Как там Ромуил поживает? — Ромуил где-то бродит и готовит свои несносные булочки. — И профитроли? — И профитроли… На этаже у Арабеллы светло и просторно, но чай девушки всё равно забираются пить в уютную каморку, не то кладовку, не то мастерскую. Здесь девушка хранит одежду, развешивает по стенам музыкальные инструменты, которые осваивает и которые только в планах, и стоит тут огромный дубовый стол, такой, что землетрясением не сдвинуть с места, и такие же стулья. Девушка подозревает, что Альтаир стащил их для неё из какого-то средневекового замка. Тайна настаивает на том, что это реквизит для фильмов. В любом случае, за ним можно было бы спасаться от нашествия сарацинов. Девушка выбирает из длинных одеяний подруги что покороче, сбрасывает мокрую одежду и облачается в невесомое летнее платье, жмурится от удовольствия, ощущая прикосновение мягкого шёлка на коже, и приспосабливает шейный платок в качестве пояса. — Мой самый короткий сарафан,— замечает Арабелла.— Стесняюсь его надевать и обычно использую как пижаму, когда никто не видит. — Видишь, а я совсем не кажусь в нём голой,— смеётся Тайна, развешивая мокрую одежду на радиаторе.— Даже, можно сказать, скромная длина для меня, гораздо скромнее, чем могла бы быть. Она забирается с ногами на самый высокий стул, пока Арабелла готовит чай: в закопчённом чайничке, на огне, в самом тёмном углу каморки. Металлическое постукивание чайника о плиту очень уютное. Ароматы витают дразнящие, шоколадные и почти новогодние. Мерно шумит дождь, посвистывает чайник, гудит радиатор. Тайна, не умеющая долго оставаться без движения, спрыгивает на пол, босиком бродит по гладким плитам — тоже из средневекового замка — и рассматривает пучки трав на стенах, гравюры, на которых с трудом можно разобрать надписи на безвестных языках, ящички с чаем, коллекцию китайских пиал и чугунные чайники; трогает струны висящих инструментов. Потом вспоминает про сумку, стоящую в углу, и начинает распаковывать провизию. Скоро стол оказывается загромождён свертками, судками и кастрюльками — в них ещё что-то булькает и скворчит, и комнату тут же наполняют уютные запахи жаркого и риса, горячего хлеба и специй; а когда место заканчивается, девушка уставляет провизией лавки. — Тайна, милая,— растерянно говорит Арабелла,— ты же не хочешь сказать, что всё это оставишь мне? Я немного поправлюсь, и ты меня перестанешь узнавать. — Совсем нет,— бормочет Тайна.— Это я просто пробираюсь к подаркам, они на самом дне. Я упустила этот момент из виду, когда собиралась. Но некоторую часть я оставлю тебе. Всё, что на столе. Некоторая часть вселяет в Арабеллу ужас, и она скорее распределяет провизию по ящикам, холодильным аппаратам и сундукам, чтобы хотя бы было где развернуться. Чайник свистит, и Арабелла гасит огонь. Когда на столе освобождается место, Тайна тут же занимает его новыми свёртками. — Это уже подарки. Заказанные,— таинственно приподняв бровь, сообщает она.— Чувствую себя суперсекретным агентом, выполняющим задание. Арабелла смирно садится на краешек дубового стула и смотрит на появляющиеся экспонаты. Жёлтую резиновую уточку-наблюдателя: Тайна уверяет, что стилистически уточка очень впишется в интерьер одной из светлых теплиц. Она маленькая, неприхотливая и улавливает волны в ультракоротких диапазонах. Следом появляются лейка — рассеиватель внимания и фотоаппарат для записи особо важных моментов. Особенно Тайна гордится зелёной мышью: — Это робот-защитник, неприметный и вселяющий ужас. Арабелла осторожно берёт зелёную мышь в руки. Кибернетическое тельце грызуна вздрагивает, но крошечный робот уже обучен распознавать девушку как союзника. — Что он умеет? — В нём вся свирепость скандинавских викингов и бескомпромиссность жидких терминаторов. — Убедительно. Зелёный — для маскировки? Тайна важно кивает и продолжает распаковывать приспособления для шпионажа, агрегаты для нахождения в длительной осаде, роботов боевых и мирных, маленьких и очень маленьких, таких, чтобы легко прятались в ветвях и в рассаде,— всё, что успела построить за последние два месяца. С некоторых пор девушки обнаружили чьи-то чужеземные следы в оранжерее, и Тайна решила, что обязана уберечь Арабеллу от неожиданностей. Разговоры за чаем, как всегда, затягиваются за полночь, и Тайна, укрыв Арабеллу, уснувшую на широкой лавке, тихонько переодевается. Одежда уже высохла. В каморке сухо и тепло, и за окном шум дождя тоже утих. Девушка раскладывает остатки провизии по карманам, целует в щёку спящую подругу и, взяв высокие ботинки, босиком выскальзывает в коридор. * * * В ночном городе тоже моросит дождь, но это красиво — вывески, реклама, витрины, и отражения в лужах и на мокрых тротуарах разноцветные и почти праздничные. Налегке идти приятно — несколько раз Тайна, оглянувшись по сторонам, перелетает на другую сторону улицы, чтобы не ждать светофора. После случая у цветущей вишни она осторожна, и её манёвров никто не замечает, да и костюм её, подстраивающий цвет под оттенки темноты, помогает. Как-то раз из-за этого девушка не увидела своего отражения в зеркале и очень удивилась. Тайна заходит в ночные кафе и пьёт кофе — ради золотистой пенки и аромата, а не потому что голодна; за час или два до рассвета в городе особенно немноголюдно, и она бродит по пустынным проспектам, удивляется, почему люди опасаются лёгкого дождя. В просторных магазинах девушка исследует экзотические фрукты, шоколад и восточные сладости, названия которых не всегда и запомнишь… Дождь стих, и половинка янтарной луны повисла в ночных ветвях. На огромном перекрёстке девушка заворожена картиной — широкие, как аэродром, полосы дорог, дышащие и хищно моргающие фарами машины, грузные, норовистые, легковесные и изящные, потрёпанные и усталые; по одним видно, как они нетерпеливо жаждут приключений, по другим — насколько им хочется поскорее к дому. Здесь пульс большого города — редкие ночные прохожие, гул моторов, музыка из торговых центров,— то, во что порой так хочется окунуться с головой. Картина настолько потрясающая, что Тайна непроизвольно отталкивается от земли и взлетает вверх, чтобы от открывшегося вида совсем дух захватило. Пару раз кувыркнувшись в воздухе, она стабилизирует летающий ранец, поправляет его за плечами и ложится на воздушные потоки, как на воду. Отсюда центр города как аквариум, в котором своя жизнь, постоянное движение и разноцветные пятнышки. Тайна спускается чуть ниже, к полюбившемуся перекрёстку и неожиданно замирает. По восточной дороге несётся большой автобус. Десять тонн, не меньше, оранжевый и блестящий, как разрезанный апельсин. У него явно неладно с управлением — его прижимает к тротуару, потом он снова выравнивает движение, пытается затормозить, но в потоке машин это не так просто, а наперерез, на зелёный свет, едет длинная, как багет, цистерна. Девушка включает максимальную скорость и пикирует к автобусу, пытаясь приладиться к его рваным движениям и уже не думая о маскировке. На лету она отстёгивает ранец и, едва прикоснувшись подошвами к крыше автобуса, с размаху примагничивает ранец к металлу — левой рукой вцепляется в плоские края, чтобы потоком ветра её не снесло назад, и прижимается к крыше, больно ударившись коленками. А правой рукой направляет движение — не выронить бы пульт управления, летающий ранец от усилий искрит и дымится, но слушается. Прямо, и чуть выше, и ещё выше, чтобы колёса хоть немного оторвались от земли. На такую нагрузку, конечно, она не рассчитывала, и судорожно, захлёбываясь встречным воздухом, припоминает расчёты, чтобы задать траекторию. Пальцы левой руки болят от напряжения — автобус несётся вперёд, у него явно отказали тормоза, а люди внутри в панике, и не хочется никого пугать. Перед самым светофором, за каких-то полсотни метров, наконец получается оторвать автобус от дороги и направить вверх. Едва не задев крышу серебристого «шевроле», Тайна, вцепившись в ранец, заставляет автобус прыгнуть вверх и далеко вперёд — цистерна всё не заканчивается, и крутящиеся колёса автобуса скользят по люкам; но по инерции полёт продолжается ещё метров тридцать или сорок, а дальше у ранца не хватает сил, он искрится, обжигает руки и сбрасывает мощность. Автобус, опасно наклоняясь, приземляется, резко, с грохотом, с воплями, так, что девушка чуть было кубарем не катится вперёд, потому что с тормозами водитель наконец совладал, но автобус, визжа по асфальту покрышками, нелепо утыкается разгорячённой мордой в куст сирени и останавливается, качнувшись. Тайна тихо сидит, прижавшись к крыше, и дует на онемевшие руки. Неизвестно, заметил ли её кто-нибудь. Но люди выскакивают из автобуса и, пользуясь паникой, девушка тихо спускается, забросив горячий ранец на плечо, спрыгивает на асфальт и спокойно идёт к ближайшему скверу. Находит место потемнее, садится прямо на траву, достаёт бутылочку с водой из кармана и выливает её всю себе на руки, на лицо, запрокинув голову, и на волосы — они тоже искрятся. И выдыхает. Напряжение отпускает, Тайна пару раз шмыгает носом, стараясь не думать, что было бы, если бы она решила улететь в какой-нибудь другой квартал. Девушка расшнуровывает и сбрасывает ботинки — ступни тоже онемели от напряжения, и она массирует их руками. Задирает штанины и, прищурившись, рассматривает синяки на коленках, нажимает на них пальцами и морщится от боли. В сквере почти темно — фонари где-то в отдалении, и даже автобус на дороге уже притушил фары. Наверное, оставят его тут до утра, бедного, а потом отбуксируют чинить. Как ни странно, ранец в порядке. Включается, правильно сообщает показатели, снова рвётся в полёт, и Тайна успокаивающе кладёт ладошку на его пульсирующий бок. Хочется лечь в траву и отдохнуть. Но краем глаза девушка замечает какую-то тёмную фигуру невдалеке. Она поднимается, ранец, уже остывший на свежем воздухе, забрасывает за спину, берёт ботинки и босиком идёт по прохладной траве к аллее. Тёмный незнакомец торопливо догоняет её, поднимает руки, чтобы не напугать, просит подождать — ах, Арабеллу бы сюда, она знает здешний язык куда лучше; девушка присматривается — не такой уж он и незнакомец, в том же пиджаке, в тех же старомодных джинсах, забавный и серьёзный одновременно. — Здравствуйте,— говорит вежливая Тайна. — Доброй… ночи! Это же вы, да? Тайна и понимает, и не понимает его. — Я был в том автобусе. Я слышал стук по крыше, я всё пытался выглянуть, но такая скорость… Если бы я мог помочь! — Вот почему автобус шатало в стороны,— улыбается девушка.— Вы очень добры. Но я даже не успела подумать о чьей-то помощи, нужно было скорее решать что-то. — А… как? — Он всё равно изъясняется не совсем понятно, и Тайна лишь догадывается о смысле вопросов.— Это же физически невозможно. Вы же не голыми руками его, да? И ещё… Тогда, у цветущей вишни… Тайна размышляет, остыл ли ранец. Будет ли он сейчас работать как следует. — Мне кажется… Я тогда видел лишь со спины, но не так часто девушки летают, как феи. Вы… расскажете? Я обескуражен, но я восхищён, но… — Это была я,— пряча улыбку, говорит девушка. Нащупывает в кармане пульт управления и плавно взлетает, растворяясь в ночном небе. Молодой человек, задрав голову, провожает её взглядом — замечает серебристую цепочку на щиколотке,— и Тайна успевает увидеть в его глазах такую невыразимую гамму чувств, что тихо хихикает и направляется на восток, к светлеющему небу. Ночной воздух холодит босые ноги, но завязывать шнурки на лету неудобно, поэтому девушка просто прицепляет ботинки к поясу. Проверяет плавность движения, взмывает ещё выше и, со щемящим чувством глядя на прозрачные гаснущие звёзды, разгоняется до предела. Хочется успеть к завтраку. * * * Едва рассветает, Арабелла звонит Альтаиру и говорит ему голосом, чуть осипшим после уютного сна: — Вчерашний дождь был как произведение искусства. Перед этим я сочиняла мелодию, и первые раскаты грома были прямо как вступление к твоему дождю, и они совпали с моими последними аккордами. А акварельные пятнышки прохожих за мокрым стеклом — это очень нежно, как цветы. — Сыграй мне эту мелодию? — волнуется польщённый Альтаир. — Там потребуется целый оркестр,— улыбается Арабелла, и Альтаир чувствует её улыбку.— Но чуть попозже я попробую. Проверив теплицы, всё утро девушка сидит в шортах и белоснежной рубашке, забравшись с ногами на солнечный подоконник, и читает грамматику эламского языка. От него осталось не так много, но тем интереснее: недостающие фрагменты достраиваются сами, и Арабелла шёпотом произносит древние слова, которые не звучали вслух больше двух тысяч лет. Они как заклинания. Если она всё правильно понимает, Тайна вернётся с минуты на минуту. Так и происходит. — Есть хочу,— заявляет Тайна, картинно появляясь в дверях.— Пришлось немного поволноваться сегодня ночью. — Ты похожа на кота после ночных похождений,— улыбается Арабелла.— Такая же чумазая. Босиком летать удобнее, аэродинамика не так страдает? Тайна без сил валится на застеленную кровать и вытягивает ноги. Арабелла втягивает носом воздух: — Твой ранец сегодня дымился. С тобой случилось какое-то приключение. — Есть хочу,— повторяет Тайна.— Я всё расскажу, честно. Во всём признаюсь, и покаюсь, и вообще. Арабелла бежит за провизией, и вскоре на столике у кровати уже дымятся колбаски-гриль, ароматные, пахнущие кострами и пряными травами, и разогретая картошечка с ледяными корнишонами, и омлет с красно-жёлтыми томатами. Спустя минуту Тайна волшебным образом оживает, торопливо дожёвывает завтрак, и ей уже не терпится поделиться: — В общем, я сегодня летала в обнимку с большим автобусом. Стареньким, но тяжёлым, пузатым таким. У него отказали тормоза, и мы соревновались, кто выше взлетит. Арабелла очень неплохо знает подругу, поэтому она тут же чувствует, как холодеют её руки и ноги: от её взгляда не укрываются ни царапины, ни синяки, ни опалённые кончики волос, ни обломанные ногти; она устраивает Тайну поудобнее, обложив её мягкими подушками, пока девушка продолжает рассказ; готовит ей ароматный чай и очень просит поспать; на долгий отдых, впрочем, девушки не хватает, разве что на пару часов, но к этому времени Арабелла уже разогрела ей чугунную ванну с бронзовыми вентилями, и Тайна с наслаждением ныряет в белоснежную пену, оттирается от копоти, безутешно рассматривает фиолетовые синяки на коленках и ссадины на руках. Через полчаса Арабелла встречает её с целым набором плошек и склянок, в которых что-то подозрительно дымится и пахнет. Тайна, как всегда, изобретательно сконструировав из полотенца модное платье, зацепляется им за ручку двери, так что едва не остаётся голышом, но Арабелла снова укладывает её в постель, мажет коленки, щиколотки и запястья горячими пахучими мазями, растирает чем-то подозрительным ладони, так что синяки растворяются без остатка, а кожа прекращает неприятно саднить. — Я как новая,— растерянно говорит Тайна.— Ты меня починила.— Она блаженно вытягивается на кровати. — Я тут в некоторых теплицах в оранжерее иногда нахожу всякое,— сообщает Арабелла индифферентно. После такого начала, конечно, сложно не вскочить, чтобы услышать продолжение. Непослушное полотенце норовит в очередной раз улететь на пол, и Тайна ловит его в последний момент и сооружает тогу на манер римской патрицианской. — Не томи,— просит она. — Всякие манускрипты. То в старых книгах, то прямо на стенах в камне, то листки какие-то, похожие на старый пергамент. А там рецепты. Рецепты, как ты понимаешь, на всяких странных языках… — Но когда это тебя останавливало? — Точно,— улыбается Арабелла.— И вот я пробую то необычные лекарства, то блюда, после которых неделю не чувствуешь себя голодной. — Главное, Полине об этом не говорить,— смеётся Тайна. Она сидит по-турецки, закопавшись в подушки, и глаза её блестят от любопытства.— Там в манускриптах ничего нет, как выращивать запчасти для моих роботов? — Я ничего не берусь утверждать,— качает головой Арабелла.— Если найду, ты первая узнаешь об этом. — Чудесно. Я в предвкушении. Всё, я отдохнула. Ты мне покажешь что-то из этих манускриптов? — Обязательно. Только сначала давай посмотрим одну запись. Твоя жёлтая уточка — очень наблюдательный робот. Вечером у нас были гости. Тайна подскакивает и возмущённо выговаривает подруге: — И ты мне только сейчас говоришь об этом? Я теряла время на сон, на ванну…— Она решительно избавляется от полотенца и натягивает первый попавшийся костюм подруги — она чуть ниже ростом, так что брюки приходится подворачивать. — Ванна была совершенно необходима,— мягко возражает Арабелла.— К тому же не всё так страшно. Помнишь такую серебристую ящерку, которую ты оставила в самый последний момент? Тайна морщит лоб и вспоминает: — А, искривитель коридоров? — Да. Так вот, она искривляла коридоры. Я смотрела в записи и смеялась от души. Наш гость заходил в дверь, шёл по прямому и длинному коридору, а потом заходил в любую дверь, которая вела его ко входу в самое начало того же коридора, и он снова заходил в дверь и шёл по прямому и длинному коридору. Тридцать восемь раз подряд! Выражение лица непередаваемое. — Я совсем забыла про эту ящерку, просто её для комплекта тебе уже выложила,— смущённо признаётся Тайна.— Надо же, помогла. — Получается, ты мне целый защитный бастион соорудила,— говорит Арабелла и целует подругу в макушку.— Кибернетический. — Ты же мне покажешь запись, да, покажешь, покажешь? Жёлтая уточка показывает изображение прямо в воздухе, на пылинках, витающих в лучах утреннего света; знакомая фигура в пиджаке и джинсах, сосредоточенное выражение озадаченного лица; наконец-то Тайна может разглядеть его, темноволосого, в кроссовках, в футболке под пиджаком, на которой строчка из какой-то песни и лохматые музыканты. — А ведь он тот самый, который меня видел, когда я взлетала у цветущей вишни,— смущённо говорит Тайна.— Посмотри на этот гасконский нос. — Правда? Вот это неожиданность. — И ещё… Я его сегодня ночью встретила. В сквере, когда отдыхала после летающего автобуса. Совершенно случайно, клянусь тебе! — О господи,— вздыхает Арабелла.— Внутри тебя магнит. Всех симпатичных мальчиков притягиваешь. — Я не нарочно, честно… — Да верю я, верю. До обеда Арабелла увлечённо рассказывает подруге о древних способах исцеления. Иногда они кажутся варварскими. Показывает огромные фолианты, наполовину вросшие в землю, открывает тайники с манускриптами, водит пальчиком по строчкам, где буквы выглядят совершенно инопланетно, и с листа переводит поэтические научные записи. — Да,— ошарашенно признаётся Тайна,— если бы я не знала тебя с детства, я бы подумала, что ты какой-то безукоризненный кибернетический организм. Как в тебе все эти знания помещаются? — Примерно так же, как ты ради развлечения конструируешь роботов, которые, например, спасают меня от непрошенных гостей,— Арабелла пожимает плечами и, заметив выражение лица подруги, от души смеётся. * * * Дама в стильном бежевом костюме торопится, но не хочет показывать этого. Её ноздри трепещут, а пальцы сжимают сумочку. — В аэропорт. Я уже опаздываю. — Хорошо. Только пристегнитесь. Дама окидывает взглядом светловолосую девушку — она кажется ещё ребёнком,— но решает не спорить, чтобы не терять время. Пристёгивается, и в ту же секунду машина резко берёт с места, так что даму вжимает в кресло. Она хмурится, устраивается поудобнее, стараясь не терять элегантности в движениях. Машина выруливает на боковую дорогу. — Тут дольше,— сквозь зубы говорит дама в бежевом. Девушка-водитель улыбается и заправляет за ухо светлую прядь. Волосы у неё тонкие, а глаза кажутся огромными на бледном курносом лице. Отвлёкшись на неё, дама не сразу замечает, что вечерние дома по бокам слились в невыразительное серое полотно. Дорога пустая, и девушка с какой-то сумасшедшей скоростью гонит до поворотов, неуловимо сбрасывает обороты, выворачивает руль, и молодая дама справа от неё вцепляется в подлокотники; в ушах закладывает, а знаки и светофоры, не успевая менять зелёный свет на красный, оказываются позади ещё до того, как она замечает их, и кажется, что на перекрёстках машина едет по стенам. — Сейчас будем выезжать за город, поедем чуть быстрее,— говорит девушка за рулём, сосредоточенно глядя на дорогу. — Быстрее?... За городом огней ещё меньше, небо стремительно темнеет. — Как вы вообще что-то видите тут? — в её глазах смесь ужаса и обожания. Но девушка за рулём не отвечает. Дорога под светом фар кажется сплошной стальной лентой, и всё это напоминает безумный полёт. Машина неожиданно тормозит — плавно, и перед лобовым стеклом вырастает громада здания аэропорта. Дама в бежевом смотрит на часики: — До регистрации ещё десять минут. Как так? Я думала… Она растерянно расплачивается и оставляет ещё немного денег в знак благодарности. — …Думала, опоздаю. — Хорошего вам полёта! — Спасибо. Извините, если была резкой.— Она протягивает ладонь и пожимает девушке руку.— Елена. — Тайна. Ладонь у Елены ледяная, и Тайна улыбается ей. Дама в бежевом оказывается совсем молоденькой, ей едва ли двадцать пять, и она, наконец расслабившись, тоже улыбается в ответ и быстрым шагом идёт к аэропорту. Тайна сажает в машину целую семью с разноцветными чемоданами и неугомонными детьми, которые хотят снова в самолёт; обещает им полёт и едет быстро, но осторожно; мальчик и девочка, погодки, в восхищении от огней, сливающихся в сплошную полосу, и девушка высаживает уставшую пару с детьми в самом центре города. Позволяет себе отдохнуть и тихо едет по вечернему городу. Машина — немолодая «тойота» цвета чуть недозревшей черешни — понравилась ей с первого мгновения. Тайна положила ладошку на её тёплый бок и, обращаясь к хозяину, бесконечному по всем измерениям мужчине с гривой волос и совершенно горским носом, пообещала отдавать половину выручки. Мужчина доедает шашлык с шампура, больше похожего на шпагу гвардейцев французского кардинала, внимательно смотрит на взъерошенную светловолосую пигалицу перед ним, видит огонь в её больших глазах и неожиданно разрешает. Протягивает ей ключи на ладони, на которой уместилась бы вся девушка, и просит: — Береги её. Тембр его голоса — гулкий рокот моторов, проносящихся в ночи. Девушка берёт ключи, хлопает мужчину по ладони и тут же уносится по жёлтым дорогам в звенящий вечерний город; закат цвета молодой «изабеллы», и мужчина, вспоминая что-то из своей юности, тихо напевает на грузинском и смотрит в разгорающееся небо. Тайна выбирает самый сочный хот-дог у разговорчивой старушки, делится с нею своими историями про пассажиров, уплетает булочку горячей и снова возвращается за руль. Ночной город неизменно красив. Пока девушка раздумывает, куда поехать, в окошко робко стучат; она дотягивается и опускает стекло. Узнаёт пассажира и даже смеётся от неожиданности: — Опять вы? Тайна распахивает дверцу и приглашающим жестом хлопает по сиденью рядом. — Опять? О… Артур заглядывает в тёплый салон и, неожиданно покраснев, говорит: — Только не думайте, что я вас преследую. — Я и не думаю.— Тайна безуспешно старается сохранить серьёзное выражение лица.— Но как так получается, что где бы я ни оказалась, я встречаю вас? Ведь я не очень часто бываю в вашем городе. — Я… не знаю. Хотя кого я обманываю. Просто беспричинно тянет, я бросаю все дела, и всё. — Как магнитом,— уточняет Тайна. — Как магнитом, точно. Вот в ста метрах отсюда остановка. Я мог бы поехать на метро. Но я увидел такси, а дальше как в тумане. — А тогда в автобусе — вы ведь откуда-то возвращались? — Тогда в автобусе… Значит, мне это правда не приснилось. Да, возвращался. Тогда была странная история. Вечером я наткнулся на какое-то здание. Вроде и заброшенное, но я сердцем чувствую, что в нём кто-то есть. Необычные ощущения, на уровне интуиции, а я никогда ею не мог похвастаться. Внутри — как компьютерная игра, и дальше первого уровня я не прошёл. Один и тот же коридор. — Длинный такой, с серо-голубыми стенами, и в какую дверь ни заходишь, всё время попадаешь в начало коридора,— подсказывает Тайна. — Да! Именно так и было! — с воодушевлением говорит Артур. А мгновение спустя, пристально взглянув на девушку, почти жалобно спрашивает: — А откуда вы про серо-голубые стены знаете? — Это всё жёлтая уточка,— непонятно поясняет она и смеётся, уже не сдерживаясь.— Ладно. Вы просто так туда попали? — Ну, если честно… Первый раз случайно. Как магнитом к нему тянуло, на самом деле… А когда вы во второй раз улетели, я попробовал посчитать ускорение и траекторию. В итоге снова пришёл к этому странному зданию. Тайна чуть удивлённо кивает и, развернувшись вполоборота, внимательно слушает. — Смотрите. У вас этот ранец, который вы прихватили… Это ведь из-за него вы летаете? Он тонкий, он и под одежду может поместиться. Я прав, да? Ну вот. И автобус подпрыгнул не случайно, думаю. Тоже этот ранец? Вы выглядите слишком хрупкой, чтобы приподнять автобус.— Тайна удручённо растопыривает пальцы, лежащие на руле.— Хотя, конечно, я могу ошибаться,— поспешно добавляет Артур.— Но всё равно мне кажется, что это ваш летающий ранец. А если так, то у меня единственное объяснение. Ведь это ваша работа? Вы использовали резонансные волновые явления? И разные виды волн? — Вот что,— говорит Тайна.— Вы какой-то слишком проницательный. Всё почти так, да. А ранец я в прошлый раз чуть не сломала. — Автобус был слишком тяжёлый? Там, мне кажется, тонн десять, не меньше.— Он замечает, что о ранце девушка отзывается с лёгкой ноткой небрежности, как бывает, когда чем-то сильно гордишься. — Да. Сам механизм в порядке, а крепления едва не разлетелись в клочья. Артур думает, что девушка говорит правильно, как иностранка, и чуть старомодно. И пытается понять, из какой она страны. Глаза её агатовые, ни на что не похожие, юное личико в веснушках, волосы мягкие, непривычно светлые. И акцент — едва уловимый, как, бывает, услышишь в фильме кусочек мелодии и изводишься, вспоминая, на что это похоже. Сегодня она ещё элегантнее, в тонкой блузке с широким воротом и тёмных брюках, в маленьких ботиночках; Артур чувствует, как его сердце снова окатывает приятной волной. — Вы, мне кажется, хотели куда-то поехать,— осторожно предполагает Тайна. — Да, точно…— Он захлопывает дверцу. — Улица Майская, десять? Артур поражённо смотрит на неё. — Тут всё просто,— Тайна коротко пожимает плечиками.— Никаких тайн. Сегодня вы усталый после работы, в прошлый раз казались по-деловому сосредоточенным, а в самый первый раз, у вишнёвого дерева, вы таким были — расслабленным и спокойным, потому что рядом с домом. А этот дом был единственным жилым недалеко от аллеи и вишни. — Вы какая-то слишком проницательная. Тайна едва заметно улыбается и трогается с места. * * * Рано утром Арабелла, лёжа в шезлонге, принимает солнечные ванны — она пользуется тем, что балкон на её этаже больше похож на огромную террасу, и увидеть её можно разве что в полёте. Тайна, стремительно приземлившись посреди балкона, скользит по гладкой цветочной плитке и, с любопытством взглянув на обнажённую подругу, деликатно садится поодаль, прислонившись спиной к белоснежной балюстраде. Арабелла накидывает длинную шёлковую рубашку, нежно-персиковую, которая смотрится вполне элегантным утренним одеянием; идёт босиком по тёплым плиткам к подруге и садится рядом. — У тебя щёки горят,— сообщает она.— Обычно ты от полёта не такая разгорячённая. — Понимаешь,— растерянно говорит Тайна.— Я его третий раз сегодня встретила. — Гасконца? Ну всё,— улыбается Арабелла.— Это судьба. — Кажется, он не из Гаскони, но это уже мелочи. Да ну, какая там судьба. Но знаешь, он всё так правильно сказал про мой летучий ранец. Как будто разбирается в этом очень хорошо. И даже рассчитал траекторию моего полёта. — Это, бесспорно, заслуживает внимания,— максимально серьёзно отвечает Арабелла.— Тебе срочно нужно позавтракать. Ты за всю ночь съела только хот-дог, а ночь, как я понимаю, снова была полна приключений и высоких скоростей. — Вот откуда,— поражается Тайна,— откуда, скажи, ты всегда всё про меня знаешь, старший товарищ Арабелла? — Она подтягивает колени к груди и обнимает их. — Запавшие щёки, усталый вид и ещё капелька соуса и колечко зелёного лука на воротнике. Уверена, хот-дог был потрясающе вкусным.