Оранжевая дверь

— Славик! — основательно запыхавшись, полноватый мальчишка лет двенадцати или тринадцати останавливается, пытаясь отдышаться.— Погоди. Славик, уперев руки в тощие коленки, весь в царапинах, веснушках и в огромных синих шортах парусами, светлый, как пшеница, и такой же двенадцатилетний, ждёт четыре секунды, потом терпения не хватает: — Нет, Валерка, опоздаем. Бежим. — Ох.— Но бежит, собравшись с силами, потому что куда деваться, если Славик уже едва виден на верхних ступеньках. Лестница странная, словно ступени клали под весёлую музыку, то влево, то вправо, и вся в замысловатых кустах, за которыми прячутся другие кусты, неожиданные двери, вешалки с истлевшими рабочими халатами; Замок, как называют его тут; на самом деле недостроенное творение фантазёра, остывшего к нему ещё на начальных этапах в прошлом веке. На предпоследней площадке, метрах в двадцати над землёй, уже свистят ветра, мутные тени колышутся в кирпичной кладке даже ясным утром, и, забыв об усталости, мальчишки взлетают на самую верхушку Замка, туда, где башенки, а безбашенный ветер швыряется облаками, зноем и дождём, по настроению — там всегда можно построить шалаш из досок, вытащить из карманов хлеб с холодными сосисками и запивать водой, наблюдая, как город тает в плотном воздухе; Славик шепчет одними губами: — Успели,— и, вжавшись в стену и взяв Валерку за локоть, показывает глазами, расширенными; Валерка, утирая пот со лба — градом, все волосы мокрые,— смотрит и тоже забывает дышать. День — на последнем вздохе перед вечером, и синее небо готовится стать розовым, в цвет масляной пастели по шершавой бумаге; и в синеве неба, на соседней башенке, свесив вниз босые ноги, сидит на самом краешке волшебное — тоненькая девушка, чьи золотящиеся в солнце волосы плещутся по обнажённым плечам, чуть тронутым загаром. Её платье, тех же предзакатных цветов, искреннего розового, терзающего сердце или что там рядом, в синие цветы нежными всплесками по ткани; невесомое, как роса, оно едва прикрывает бёдра, так что сердца у мальчишек замирают при каждом дуновении ветра, и на щиколотке правой ноги колечко-браслет чёрного серебра; и только просторные рукава, все в цветах, до обидного длинные — едва видно пальцы; — задумчиво опершись ладонями о край гранитной кладки, отчего плечи удивлённо приподняты, девушка сидит, чуть покачивая ступнями — пробуя ветер, как в реке воду по весне, кончиками пальцев ног; солнце не обжигает её, а ласкает, поэтому она прикрыла глаза, пока пёс, огромный и добрый, высовывая опасливо морду из-под её руки, чихает от солнца и от бабочек, трепетно садящихся на его нос; и над левым плечом куст на крыше, подозрительно похожий на вишню, только цветущий в разгар лета, и лепестки уносятся по ветру, садятся на волосы девушке и вносят сумятицу в полёты бабочек; и вокруг неё, по неровному краю башенки, нерешительно цветут светло-розовые вьюнки — земли за полвека ветра нанесли сюда достаточно. «Кто это?» — спрашивает глазами заворожённый Валерка, разом забывший про пекло, ступеньки и те три километра, что пробежали только что; «а я почём знаю?» — плечами отвечает Славик,— «просто замри и любуйся, художник ты или как?» — и Валерка, возмущённо-восторженно: «а я что делаю?» — всё так же глазами. Волосы у девушки тонкие и шёлковые, сразу видно, как они легко взлетают от вздохов ветра и снова ложатся на худенькие плечи и щекотно касаются ключиц и груди — в волосах едва поблёскивает украшение, серебристое и ускользающее; моргая через раз, мальчишки смотрят, как девушка потягивается, треплет за ухом пса, послушно тут же ложащегося и засыпающего; ей лет семнадцать, но мальчишкам она кажется недосягаемо взрослой и почти царственной; она встаёт на цыпочках на самом краешке южной башни Замка, над бездной, легко отталкивается ногами и прыгает вперёд — у Валерки вопль замирает где-то в районе желудка, а Славик, подавшись вперёд и стиснув в руках огрызок кирпичной стены, как кот перед броском, жадно смотрит: девушка плавно взмывает вверх, вместо того, чтобы упасть, и исчезает в слепящем солнце,— платье облепляет бёдра, а пёс, оглушительно чихнув напоследок, засыпает. — Всё,— говорит Славик неестественно громко,— можешь дышать. Идём, что покажу. Валерка опасливо показывает подбородком на собаку. Славик смеётся: — Идём, сам увидишь. Это не пёс. — Как это? Славик делает загадочные движения бровями и машет рукой: смелей. Пёс и в самом деле оказывается не псом. Славик, пока Валерка на замирающих ногах приближается, уже уверенно что-то нащупывает на боку у спящей собаки; сосредоточенно и азартно покусывает губы, но находит нужное, и торжествующе откидывает дверцу, замаскированную под густой шерстью. Валерка не знает, как ему реагировать, поэтому исторгает что-то не совсем печатное и зажимает рот сам себе; реле, микросхемы, датчики, индикаторы и прочая электронная или электрическая требуха, мальчишки ещё не до конца разбираются. — Как думаешь, она из космоса? — нарушает молчание Славик. — Она летает. И пёс у неё робот. Наверняка,— убеждённо говорит Валерка. — У нас полчаса. Через полчаса она вернётся.— Для убедительности Славик достаёт из кармана и показывает пластмассовые красные часы, подарок два дня рождения назад. — Ты никому больше не говорил? Валерка, конечно, тоже хотел бы быть первооткрывателем такой драгоценности. Но Славик узурпировал это право. Поэтому секретом хочется делиться ещё меньше. Славик качает головой. — Интересно, где её космический корабль. Он мог бы сказать просто «корабль». Но в такой ситуации лучше не говорить небрежно. Он говорит «космический корабль» серьёзным и взрослым голосом. — Если она летает, может, ей и корабль не нужен? — резонно предполагает Валерка, человек творческий и непрактичный. — Без корабля она бы задохнулась в космосе. — А если она тоже робот? Как собака? Такой поворот событий не приходил в голову Славику. Но он не хочет сдавать позиций. — Не знаю, не знаю,— говорит он всё тем же взрослым голосом, который, правда, не внушает Валерке уважения. — Нет, ну а что? — Слишком живая.— Славик хочет добавить, что девушка занимает все его мысли и даже чуть больше, но не хочет показаться смешным. Впрочем, аргумент для Валерки оказывается убедительным; он кивает головой, достаёт из кармана пакет с бутербродами и делится с другом. Задумчиво откусывая и едва ощущая вкус хлеба с сыром, Славик бережно проводит пальцами по металлической оснастке внутри пса: блестящие хромированные рёбра, обвитые проводами, пульсирующие индикаторы и полупрозрачные пластиковые трубки с чем-то голубоватым кипящим. Налюбовавшись, он захлопывает дверцу и прилаживает что-то под шерстью. «Там замок», — объясняет он вполголоса и озабоченно смотрит на небо. Летающей девушки всё ещё нет, и можно спокойно доесть бутерброд. — Я придумал,— говорит Валерка,— как проверить. Робот она или нет. Тайна старается приземляться мягко, но не всегда удачно выбирает место; в этот раз — ужасно колючие камешки и осколки стекла в заброшенном дворе; присев на перевёрнутый ящик, она осматривает подошвы босых ног, но, к счастью, почти всё в порядке — пара царапин. Осторожно выбирается из захламленного двора, на цыпочках, но всё равно успевает занозить ногу, садится за забором прямо на землю, вытаскивает колючку и, достав из кармашка быстрорастворимый пластырь, заклеивает повреждения. Оглядевшись ещё раз для порядка, она расстёгивает едва заметные застёжки на платье и вынимает плоский ранец — он совсем тонкий, не виден под одеждой, но беззастенчиво отрицает силу тяжести и нарушает другие законы физики. Конструирование ранца занимает девушку последние полгода; устроившись в тени огромного каштана, Тайна проверяет датчики. Лучше и быть не может: сегодня получилось взлететь ещё выше, чем вчера; с переохлаждением и сопротивлением ветра успешно справились; попутно прислали прогноз погоды и несколько посланий от подруг и от робота Полины. Тайна маскирует ранец в листве, ложится прямо в траве, с наслаждением вытягивая ноги и распрямляя спину — ранец пока ещё слишком тяжёлый, надо над ним поработать; мгновенно засыпает, убаюканная шумом листвы, но просыпается дисциплинированно ровно через пятнадцать минут. Пора обратно, проверять симметричность полётов. Да и Джек на крыше уже наверняка подзарядился от солнца. Девушка улыбнулась: Джек учится быть настоящей собакой сам, полюбил собачьи консервы, плавает в реке с наслаждением и помогает учиться плавать ребятишкам, которые его обожают; сосредоточенно повизгивая, приносит все палки и мячи, даже если зашвырнуть их туда, куда самой не добраться; и добрый не в меру, даром что робот. Пристроив снова ранец на спине и застегнувшись, девушка сильно отталкивается ногами от влажной травы, и её тут же охватывает тугой поток воздуха — летишь, как в воздушном коконе, только волосы путаются и серебрятся; цепочка-радиоприёмник в волосах закреплена хорошо, и Тайна включает музыку, касаясь пальцами на висках; ощущение, как в спокойной морской воде, когда можно шевелить ладонями и ступнями, направляя движение, и следить, чтобы не сносило ветрами-волнами. Внизу проносится — быстро до сладкого замирания в животе — курчавый лес, удивлённо шумящий, молодящийся, но возрастом с океан; речка и пруды мерцают, и длинная грунтовая дорога кажется узким неосторожным следом от ложки с гречишным мёдом. Звучит мягкий женский голос — что-то очень доброе, мелодичное, летнее и даже битловское, времён наивных гамбургских песенок; как горячий ветер с запахом моря и песчинками, когда тебе ещё пятнадцать, и ты едешь вдаль на велосипеде; до мурашек. Слова на японском языке, конечно же, девушка почти не разбирает, просто слушая голос и попутно думая о подругах — Арабелла, что мимоходом бы перевела ей все слова всех песенок; Рената, что уже поступила в университет; Алиса… Давно не навещала Алису, надо к ней слетать — девушка смеётся от мысли, что может прилететь в буквальном смысле. И приземляется на крышу. Опять пса кто-то трогал. Тайна подозревает, что это мальчишка, который тайком наблюдает за ней уже третий день подряд. В этот раз, правда, мальчишек двое. Они, подталкивая друг друга и упираясь, всё же приближаются к ней, настороженные и сопящие от решительности, стараются держаться подальше от края крыши. Печёт солнце немилосердно, и футболки у обоих мокрые и белые от разводов соли. Один из них, что поувесистее, внезапно протягивает девушке бутерброд: — Вы наверняка проголодались, пока летали. Тайна от неожиданности смеётся, но берёт бутерброд и благодарит. Перекусить уже и правда пора; хлеб и сыр, домашние и душистые. — Спасибо! — Вот! — восторженно пихает в бок мальчишка своего приятеля.— Я же говорил! — Что ты говорил,— ворчит второй, худенький, но тут же объясняет: — Мы поспорили, робот вы или нет. Валерка вот говорит, что роботы же не едят. Девушка смеётся так, что едва не теряет равновесие, сидя на краю крыши, и мальчишки, красные от смущения, хватают её за руки; сложно успокоиться, но она объясняет: — Не робот, конечно. У меня специальное приспособление, чтобы летать, я его сама собрала. А вообще — с Джеком вы уже познакомились? — Оба кивают, ловя её каждое слово,— вот, он робот, но ест с удовольствием.— Она протягивает лохматому Джеку бутерброд, тот откусывает ровно половину и уплетает хлеб с сыром с таким же удовольствием, что и девушка.— Та же энергия, он её из чего угодно умеет получать.— Девушка потягивается — от тяжёлого ранца спина быстро устаёт. Но расстёгивать платье и доставать ранец при мальчишках неудобно. Правда, они спасают положение: — А что за приспособление? — Так,— улыбается Тайна,— отвернитесь, я его достану. Мальчишки как по команде отворачиваются и для убедительности даже закрывают глаза ладонями, и девушка снова не может удержаться от смеха; она достаёт ранец, и через несколько минут они втроём сидят вокруг сложной конструкции — прямо на кирпичной крыше, по-турецки, и Тайна увлечённо объясняет принципы коротких полётов и подавления притяжения. Решившись, показывает удивительное: обхватив ранец ладонями и чуть оттолкнувшись ногами, замирает в воздухе в полуметре от крыши и смеётся, видя, как мальчишки смотрят на неё, раскрыв рты. Делает несколько шагов прямо в воздухе и аккуратно приземляется. Славик — тот, что худенький, она уже узнала,— выспрашивает всё новые подробности и смотрит на девушку обожающими глазами. Валерке технические подробности заметно скучнее, и он, пристроившись к северной башенке и сосредоточенно сжав губы, рисует что-то в блокноте — как у него только в карманах всё помещается? — А вы,— стесняясь, говорит Славик,— откуда? Как будто вы не с нашей планеты? Девушка, улыбнувшись, раздумывает, что ответить. Потом произносит, играя ремешками ранца в пальцах: — И да и нет. Попозже расскажу. Но вообще я тут недалеко живу. Минут двадцать лететь. Славик заинтригован до крайности, но попозже так попозже. Валерка, наконец, подходит и, хмурясь, потому что не знает, ожидать ли строгой отповеди, показывает рисунок. На рисунке — босоногая девушка в полёте, в нежно развевающемся розовом платье, чуть более прозрачном, чем на самом деле,— Тайна, разумеется; и даже радиоприёмник в волосах, и кольцо-навигатор на щиколотке. — Удивительно,— искренне говорит она.— Очень здорово. Первый в моей жизни портрет. Даже улыбка в точности моя. Валерка, пунцовый, аккуратно отцепляет листок из блокнота на пружине: — Это вам тогда. — Ого. Это очень ценный подарок. Спасибо тебе! Славик отчаянно ревнует. И почему он не умеет рисовать так же? Однако с ним девушка прощается с первым, за руку, очень серьёзно. И обещает ещё прилететь. И снова благодарит за рисунок Валерку. Это ужасно, думает Славик, срочно учусь рисовать. И на всякий случай играть на гитаре. Девушка, нацепив ранец прямо поверх платья, улетает с Джеком, и закат медленно гаснет, пока мальчишки спускаются по бесконечной лестнице Замка и в полном молчании идут по домам. Каждый знает, что завтра они снова встретятся у Замка. — Полина! — кричит Тайна, врываясь в дом.— У меня два новых поклонника. Правда, им по двенадцать лет, но один даже нарисовал мой портрет. — Сердцеедка несчастная,— ворчливо говорит робот Полина.— Иди в душ, у тебя пятки чумазые, как будто по крышам лазила; а потом срочно на кухню. Сегодня запечённая картошка с курицей, грибами и марокканским соусом. — Соус ты сама придумала? — с любопытством спрашивает девушка. Полина с достоинством молчит. Джек пристраивается в уголке у холодильника и тут же засыпает. — Ага,— смеётся Тайна,— я так и думала. А название взяла из справочника по странам мира в моей комнате, потому что красивое. — Всё бы тебе смеяться,— миролюбиво замечает Полина.— Картошка остывает. — Уже бегу! — ранец летит в комнату, платье и радиоприёмник асимметрично оказываются на дверцах шкафа, и из ванной привычно валит пар и летят брызги: девушка купается как в последний раз; потом голышом, на ходу заворачиваясь в полотенце, бежит в свою комнату, сушиться и найти подходящую к марокканскому соусу рубашку. — Ромуил заходил,— делится Полина новостями, вкатываясь на трёхдюймовых колёсиках в комнату.— Пополнил запасы малиновых конфет и коктейлей. Одной рукой пёк пирог из слоёного теста, второй перепрограммировал меня. — Добавил тебе ворчливости? — улыбается девушка. — Это для тебя ворчливость,— уточняет Полина, накрывая на стол,— а объективно это меры соблюдения дисциплины для уменьшения социальной энтропии в квартире. — Вот ты нахваталась умных слов,— восхищённо говорит Тайна,— только не всегда к месту их употребляешь. — Какая же ты вредная, Тайна,— с чувством говорит Полина и пытается покачать головой; но голова плотно приварена к корпусу, и выходит лишь жалобное поскрипывание; Тайна прячет улыбку и садится за стол. Полина устраивается напротив неё и, уперев руки в жестяной подбородок, смотрит, как девушка с аппетитом ест. — А что,— невинно продолжает она,— Ромуил тебе совсем не нравится? А то он заходит по поводу и без повода, наверняка тобой полюбоваться. — Вот Полина.— Тайна даже откладывает вилку, чувствуя, как по голым ногам бегут мурашки от возмущения.— Мне тебя порой хочется бабулей назвать. И накормишь, и позаботишься, и сунешь свой кибернетический любопытный нос куда надо и куда не надо.— Полина хитро мигает сигнальными огоньками, что выдаёт у неё приподнятое настроение.— Ну, Ромуил. Ну, заходит. Ну, симпатичный. Ну не знаю я, всё это странно и непонятно для меня. И вообще, я ем. — Кушай, кушай. Просто он тебе приглашение на прогулку оставил. Тайна вскидывает на неё глаза, полные изумления и упрёка: что же раньше не сказала? — В прихожей на тумбочке, но ты слишком быстро пролетела мимо. Девушка вскакивает, отбросив вилку, но Джек уже приносит в зубах письмо, довольно помахивая хвостом. Сопя, девушка вскрывает конверт. На лице её гамма чувств и лёгкий румянец. Она закрывает письмо и снова принимается за картошку. — С марокканским соусом, говоришь. Через полчаса Полина, притаившись у дверей комнаты Тайны, с тревогой наблюдает несвойственное. Девушка лежит задумчиво на кровати, задрав ноги повыше — на ковёр на стене, где медведи сосредоточенно исследуют поваленные деревья. Звучит тихая песня на японском языке — в настроение, которое Полина чутко улавливает — девушка чуть удивлённо прислушивается, откуда музыка, но Полина зажимает динамик рядом с сердцем своей кибернетической ладонью, и Тайна, прикрыв глаза, расстраивается дальше. Странные всё же люди, думает Полина. Подумаешь, на прогулку пригласил через месяц, потому что уезжает на конференцию кулинаров? Всё равно этот месяц пролетит быстро, да и перемоткой времени девушка научилась управлять уже совсем неплохо. Через пару композиций музыка становится живее, и Полина прибавляет громкость. К пятой композиции у девушки формируется чудесный план. — Полина,— говорит она,— у нас есть метла? — Хочешь прикинуться ведьмой на помеле? — понимающе спрашивает Полина.— Только щётка. — Годится. Я в гости, хочу сделать сюрприз. — К Алисе? — Порой ты слишком проницательна,— хмурится Тайна.— Как ты поняла? — Твой индекс решительности пока не достиг того, чтобы прилететь верхом на помеле в университет, где сейчас твои ближайшие подруги. На Ромуила ты будешь сердиться ещё семнадцать часов тридцать шесть минут с секундами; так что Ромуил отпадает,— объясняет Полина и про себя добавляет: «хотя жаль».— Остаётся Алиса. Тем более, вы не виделись уже два месяца и четыре дня. — Ох, кибернетическая Полина. Ты же мне приготовишь с собой чего-нибудь вкусненького для Алисы? «Если только Алиса сама не робот»,— размышляет Полина, но с радостью катится на кухню; данных про Алису недостаточно, но подумать об этом на досуге стоит. Полина косится на недоразгаданный кроссворд на исландском языке, но все руки уже задействованы, и она разбивает яйца, замешивает тесто, варит походный суп и вместе с этим заваривает термос с душистым чаем с чабрецом. — Смилостивься, о Полина,— смеётся девушка, заходя на кухню. Она встаёт у холодильника, прислонившись к его разноцветному боку плечом и поставив одну ногу на другую; Джек тут же оказывается рядом и вопросительно тычется мордой в её коленки. — А ты не уточняла, сколько вкусненького приготовить,— невозмутимо отвечает Полина. Тайна садится на пол и треплет пса за ушами: — В этот раз полечу без тебя. Видишь, мне тут с собой готовят огромный мешок провизии. Нас вместе не выдержит не летающий ранец, ни метла. — Щётка,— поправляет Полина. — И кто из нас более вредный? — спрашивает Тайна с надеждой, что это не она. — Это не вредность,— поясняет Полина.— Это индекс дотошности и занудства, который прибавил Ромуил, но про индекс бесшабашности он благополучно забыл, да и индекс отсутствия чувства меры на кухне тоже оставил на высоте. Девушка смеётся: — Вам тут точно не скучно будет с Джеком. — Конечно,— серьёзно отвечает робот Полина.— Мы будем разгадывать кроссворды. — Джек уже знает исландский язык? — Ты подсматривала в мои кроссворды,— ревниво замечает Полина.— Надеюсь, ты не разгадала номер шесть по вертикали. Там двадцать семь букв, но таких слов нет в исландском словаре. — Наверняка составное слово,— пожимает плечами Тайна. — Конечно. Я уже подобрала двести сорок четыре подходящих варианта. В стремительно темнеющем воздухе лететь непривычно — замирает сердце; ранец сообщает об изменении температуры тела, но девушка знает, что это просто ладони и босые ноги немного похолодели от волнения. Что-то чувствуется в звёздном воздухе, туманная тревога. Лететь всю ночь; у Алисы она будет только утром, когда воздух уже прогреется, а сейчас свистящий воздух плотно стискивает её в прохладных объятиях, девушка ёжится, включает музыку, чтобы не уснуть, и, стиснув щётку-стабилизатор, несётся вперёд и вперёд. На руке у неё большие мужские часы. Перед полётом она снова возилась в их механизме. Даже в тени листвы жарко так, что виски влажные. Капелька пота стекает по шее на грудь, и это немного щекотно. Не глядя, Алиса может проследить траекторию капли. Жарко даже в тонком платье. Но дома сидеть не так интересно, как на крыше. Налетает ветер, шумит, запутавшись в листве, и подол цветочного платья взлетает, как испуганная бабочка, обнажая бёдра; девушка успевает его поймать и вернуть на место. Однако свежесть, которую принёс порыв ветра, очень приятна. Было бы проще раздеться совсем… — Чёрт! Алиса, замерев, прислушивается. Она сидит на расстеленном полотенце, у самого чердачного окна, прислонившись к кирпичной кладке трубы и вытянув загорелые ноги; ест черешню и читает «Грозовой перевал». Косточки от черешни она сжимает между пальцами, и они, выскальзывая, прицельно улетают по сложной траектории за печную трубу. Время от времени Алиса слышит невнятные восклицания откуда-то снизу и сбоку. Девушка откладывает книжку, набирает ещё горсть черешни — ветка растёт прямо перед ней — и тихонько пробирается к краю. Крыша обжигает босые ноги, но любопытство сильнее. У соседнего дома садовник подравнивает кусты. Он, приложив ладонь козырьком ко лбу, почему-то глядит в небо. Лысина его настолько совершенной формы, что соблазну противиться никак невозможно. Девушка хихикает, отправляет в рот ещё одну черешину, тщательно прицеливается косточкой и метко запускает её в садовника. Сухой щелчок, как по пустому кувшину. Но девушка к этому времени уже сидит за кирпичной трубой и зажимает рот, чтобы не засмеяться слишком громко. — Да чёрт! Откуда они падают? На помощь выходит ещё сосед, молодой и изысканный черноусый, черкесской внешности. Алиса запускает ещё одну черешневую косточку, судя по возгласам, тоже метко, хватает полотенце и книжку и мгновенно исчезает в чердачном окне. Ловким приёмам её научила Рената, близкая подруга Тайны. Благодаря ей Алиса умеет бесшумно гулять по жестяным крышам, бегать быстрее трамвая и питаться чем придётся. Рената, заполучив старательную ученицу, всю весну немилосердно гоняла Алису, но результатом были довольны обе. — Знаешь,— слышит девушка голос черноусого красавца,— я сейчас видел очень красивые женские ноги.— Выговор чуть гортанный, очень знакомый.— Голые. — Где? — несчастным голосом спрашивает садовник. — Где-то в небесах,— дипломатично отвечает сосед. Он не хочет выдавать её, решает Алиса. — Ты всегда ухитряешься где-то увидеть голых девушек,— ворчит садовник. Этот черноусый знаком Алисе. Она уже видела его. Но не в прошлом, а в будущем. Поэтому девушка решает переодеться. Аккуратно складывает полотенце на стеллаже, снимает цветочное платье и надевает удобную просторную рубашку в синюю и белую клетку. Рубашка кажется великоватой, но не стесняет движений. Потом в недрах платяного шкафа Алиса находит симпатичные бледно-голубые бриджи и тоже надевает их. Теперь можно выпить вишнёвого сока и со спокойной душой ждать неприятностей. В том, что неприятности не сильно заставят себя ждать, девушка не сомневается. В последние месяцы она с удовольствием осознаёт, как ощущения медленно, но верно возвращаются к ней. Иногда это удобно: даже закрыв окно и спустившись по лестнице на этаж ниже, Алиса в целом слышит всё, о чём говорят садовник и черноусый. (Ничего интересного, местные сплетни.) Иногда чувствительность помогает сохранять форму: можно насытиться одними ароматами. Порой очень неудобно: шум и запах с раскалённых улиц не дают сосредоточиться ни на чём. Порой — слишком хорошо, чтобы быть правдой: проводя рукой по стене с закрытыми глазами, девушка может довольно точно описать орнамент на обоях. Пройтись босиком и рассказать, из каких пород дерева пол под ногами, для неё тоже теперь не представляет трудностей. Ощущения не только телесные: предчувствия и ассоциации заполняют её голову с утра до вечера; воспоминания, к которым, как ей кажется, она не имеет никакого отношения, разливаются, как широкая река, и заставляют напряжённо пытаться понять, откуда они. Алиса чувствует себя одновременно несколькими людьми, каждый из которых помнит себя в разных местах и в разное время; это пугающе интересно, но всё же больше пугающе. Помнит, что родилась двести шестьдесят лет спустя — но спустя после чего? Помнит сердитых детей; сильные мужские руки с чёрными волосами; огромные пожары; серые ледяные лабиринты и изветшалую одежду; едкие запахи немытых тел и старой обуви; помнит изматывающие звонки круглосуточно… Вздыхает и думает, что пора повидаться с Тайной: подруга несколькими словами умеет поселить мир в её душе. Алиса достаёт тёмный хлеб со злаками и розовым перцем и отрезает тонкий кусочек. В такую жару даже эти простые движения вызывают неоднозначные ощущения. Правая рука — там, где было сломано запястье два года назад,— безжалостно напоминает о себе при любых изменениях погоды. Хорошо, что Альтаир милосерден и погоду меняет, только когда в его жизни появляется очередная красивая девушка. Наставник филигранно точно сумел срастить кости запястья, и всё же девушка часто чувствует, как слабые тревожные ощущения разливаются от кисти к плечу. Левая рука — в её основе кибернетическая аппаратура — более надёжна. Это даёт преимущества: никто не ожидает, что девушка владеет обеими руками одинаково хорошо, но левая немного сильнее. На хлеб девушка наносит тончайший слой оливкового масла, отрезает настолько же прозрачный кусочек сыра, а сверху кладёт прохладную ветчину и тонко нарезанный помидор; немного соли и молотой зелени. Тайна бы одобрила: она эстет по части бутербродов. Алиса, прикрыв глаза, с наслаждением откусывает, но тут же кривится от боли: прикусила щёку. Слишком вкусно. Чтобы не злиться, девушка смеётся сама над собой: растяпа, даже бутерброд не можешь нормально откусить. Больно, правда, так, что до пяток достало. Вот это чувствительность, думает Алиса. Где бы это применить? В доме душно, на улице изнуряюще жарко. Хорошо бы в душ. Но покалывание в подушечках пальцев говорит о том, что сейчас кто-то заявится. Алиса прислушивается: мелкое дрожание говорит о том, что кто-то поднимается по ступеням. А ведь дверь была закрыта. Девушка, тенью скользнув в полутёмный коридор и встав спиной к стене, старается дышать совсем неслышно. Шаги стихают у самого входа в столовую; девушка набирает полную грудь воздуха и выдыхает, стараясь дышать животом, чтобы не было ни намёка на её существование. — И тем не менее, выходи. Ты за стенкой, где обои в сиреневый цветочек.— Это голос черноусого. Не узнать невозможно. Алиса машинально проводит ладонью по стене: и правда, обои в сиреневый цветочек. Она выдыхает и выходит из укрытия. Гость с удовольствием окидывает взором её миниатюрную фигурку, аккуратные босые ноги, смотрит внимательно на её руки — рукава закатаны до локтей; взгляд останавливается на ключицах — по привычке у девушки вся одежда обнажает одно плечо, даже если это мужская рубашка. Алиса торопливо поправляет рубашку. Гость внимательно глядит ей в глаза. — Ну вот я и пришёл. Ты далеко забралась. Девушка с искренним удивлением смотрит на него, и гость сбивается: заготовленная речь оказывается никуда не годной. — Ты ещё больше стала похожа на мальчишку,— наконец говорит он. — Я попробую расценить это как комплимент,— вежливо отвечает Алиса.— Но вы вообще кто? И почему вы у меня дома без стука, без спроса и без приглашения? И ещё я бы на вашем месте потрудилась оставить ботинки у порога. Черноусый окончательно смешивается и с любопытством смотрит на девушку. Пытается понять, действительно ли она его не узнаёт. — Ты была в моей группе,— наконец, говорит он.— Меня зовут Ян. Алиса внимательно смотрит на него. — Да чёрт! Ты и правда ничего не помнишь? — А как я могу это помнить? — улыбается Алиса.— Я помню всё, что было со мной за последние двадцать лет. Я не состояла ни в каких группах. Разве что в школе в группе начинающих художников. Но учительницей у меня там была Инесса. А Яна ни одного не помню,— она пожимает плечами. Ян лезет в карман брюк и достаёт небольшую коробочку бронзового цвета. Алиса, конечно, прекрасно представляет, что будет, если она и дальше будет играть в девушку, потерявшую память, или притворяться незнакомкой. Она ясно помнит, что это за бронзовая коробочка. Но уроки Ренаты, которая заставляла часами сидеть без движения, не проходят даром. Девушка, улыбнувшись уголками губ, показывает глазами на коробочку: — Что это? Черноусый Ян чешет левую щёку; правая рядом с «корректором». Ян не торопится пускать его в ход, потому что на самом деле озадачен: в глазах у девушки ни намёка на узнавание. Вид «корректора» её нисколько не смутил, хотя он прекрасно помнит ту панику, которая полыхала на её лице каждый раз, когда он вынимал коробочку. Остаётся микроскопическая вероятность ошибки. Но девушка невероятно похожа. Правда, левая рука двигается увереннее, чем правая, а должно быть наоборот. Даже сладкая черешня может надоесть. Но девушка рада, что набрала с собой целую тарелку. Она неторопливо складывает косточки от черешен на салфетку, выкладывая сложный орнамент. — Не хотите черешни? — вежливо предлагает она. — Нет, спасибо. — Жаль,— и девушка отправляет в рот очередную ягоду. Черноусого это очень нервирует. Алиса достаёт косточку и сжимает её между пальцами. Посетитель не успевает ничего понять и уже, взвыв от боли, держится за правый глаз. Девушка пользуется мгновением, хватает «корректор» и отпрыгивает в дальний угол. — Положи,— хрипит черноусый,— сумасшедшая… Ты же сейчас запустишь его. Алиса знает, что она сейчас запустит его; давным-давно, двести восемьдесят лет спустя, она уже научилась пользоваться «корректором». Но Ян вскакивает и, кривясь, бросается на девушку, заламывает ей руки и выхватывает коробочку; Алиса извивается, пытается ударить его пяткой в колено или локтём в солнечное сплетение, но Ян прекрасно помнит все её уловки, уворачивается и только сильнее сжимает её локти; Алиса, извернувшись, готовится уже укусить его за руку, но внезапно Ян отлетает в угол, с грохотом звенит стекло повсюду, и Тайна, возникшая непонятно откуда, изо всей силы обрушивает половую щётку на голову Яна — он мгновенно затихает, уютно сложившись под столом. Тайна, замерев, держит в дрожащих руках обломок щётки и вглядывается в черноусого. — Дышит,— говорит Алиса, поправляя рубашку. Теперь рубашка оголяет не только плечо. — У тебя есть шкаф? — спрашивает Тайна.— Или кладовка. Чем теснее, тем лучше. — Есть. Его надо туда затолкать? — Ага. — И ты думаешь, он не выберется? — с сомнением спрашивает Алиса. — Я хорошо затолкаю. Ян худощавый, но тяжёлый, и они вдвоём с трудом умещают его в платяном шкафу. Тайна снимает с руки большие мужские часы, подводит время и кладёт часы рядом с неподвижным Яном. Его левая бровь дёргается, но и только. — А это что за штуковина? — спрашивает Тайна, поднимая с пола бронзовую коробочку, небольшую, как портсигар. — Давай эту штуковину тоже к нему в шкаф. Я же тебя правильно поняла? Ты туда те самые часы положила… — Ага,— смеётся Тайна.— Догадливая.— Она запирает дверцу шкафа на ключ. — В прошлое или в будущее? — В прошлое. Оттуда он точно не выберется. — На сколько ты часы завела? — спрашивает Алиса и садится на пол: ноги не держат. — Тринадцатый век. Тысяча двести шестьдесят восьмой год, третье июля. Только не помню, по какому стилю. — Ты милосердная,— говорит Алиса, и голос её звучит устало.— Он даже не замёрзнет в лёгкой одежде. — Я вообще самая добрая в мире,— искренне отвечает Тайна.— Я вроде вовремя появилась, да? Алиса тянет её за руку: — Посиди со мной. Тайна опускается на колени и крепко обнимает девушку. — Осторожно,— говорит Алиса,— не порежься. Пол усеивают осколки, и Тайна принимается было их собирать, но Алиса снова удерживает её за руку: — Потом. Вместе соберём. Посиди со мной. Тайна, притихнув, садится рядом и смотрит на подругу. Уголки губ, где складочки всегда выдают затаившуюся улыбку, сейчас чуть опущены; и красивый цвет лица девушки, цвет мягкого утреннего кофе с карамелью, словно остыл, и Тайна осторожно проводит ладошкой по щеке Алисы, а потом поправляет её растрёпанные густые смоляные волосы. — Обычно людям не даёт спокойно жить их прошлое,— философски замечает она.— А тебе — будущее. — То есть ты знаешь, что я из будущего, да? — В голосе Алисы ни капли удивления. — Конечно,— пожимает плечами Тайна и принимается приводить в порядок рубашку на Алисе. Рубашка грозится развалиться на несколько кусочков одновременно. — Ты фантастически вовремя появилась,— говорит Алиса.— Ты же на этой щётке прилетела, да? Я уже ничему не удивляюсь. — Ещё бы ты удивлялась,— улыбается Тайна.— Судя по словам папы, ты вообще прилетела на неведомой железяке, которая при посадке превратилась в макароны типа «рожки». Алиса наконец смеётся: — Всё так и было. Слушай, а часов тебе не жалко? Вроде бы ты их долго так собирала… — А что им сделается? — удивляется Тайна. Она тут же вскакивает на ноги и бежит к шкафу. — Не порежься! — Алиса смотрит на босоногую подругу, обнимает себя за плечи и думает, что впервые ей хочется улыбаться и плакать одновременно; поэтому она не делает ни того, ни другого. Тайна открывает дверцу шкафа и достаёт часы. Яна в шкафу уже нет. Платья висят кое-как, словно упали, а их торопливо развесили обратно, пока никто не видел. — Прибыл на место назначения? — Нет,— Тайна машет головой,— он пока ещё в семнадцатом или восемнадцатом веке, разгон берёт. Очнётся где-то в богом забытой деревеньке, к ночи на улице, и его будут обнюхивать бродячие собаки. — Бедные собачки. Так ты и правда на щётке прилетела? — Смотри,— говорит Тайна и одним махом расстёгивает светло-бежевую рубашку. В ночной полёт она благоразумно отказалась от платья и надела рубашку и тёмные брюки. — Ой. Какая ты сегодня откровенная! — Да ну тебя,— смеётся Тайна, смущённо прикрывая руками грудь, отворачивается и снимает ранец,— на себя посмотри, рубашка на тебе чисто условная сегодня. — Порвалась немножко,— с улыбкой отвечает Алиса и рассматривает ранец.— А щётка для антуража, да? Ранец любопытный, ты мне расскажешь о нём? Тайне не терпится не только рассказать, но и показать всё в действии, но тут в дверь стучат, и она, перепрыгивая через осколки, бежит по лестнице вниз, открывать; на пороге садовник с её огромной дорожной сумкой: — Вы обронили,— говорит он,— очень быстро летели. Алиса появляется рядом. — Алиса,— говорит ей Тайна и вручает сумку.— Тут тебе небольшой и очень съедобный привет от Полины, килограммов двенадцать. Ты же ещё не завтракала? Алиса берёт сумку и тут же ставит её у ног, придерживая рубашку. — А про щётку согласен,— неожиданно говорит садовник Тайне.— С ней аэродинамические свойства лучше, давно известно. Так что удачно, что вы на щётке, иначе бы могли в окно не вписаться.— Тайна прячет лицо в ладонях, чувствуя, как щёки розовеют — то ли от смущения, то ли от смеха.— Барышня! — Это он уже Алисе.— Это в меня ведь вы косточками стрелялись? Метко, метко. Но советую в следующий раз персиковыми попробовать: тяжёлая артиллерия.