Оранжевая дверь

Одинокая девушка стоит босиком на холодных камнях у грохочущих волн, и ветер нетерпеливо треплет на ней короткое тёмно-синее платье. Она почти не чувствует холода: долгие месяцы она приучает себя к этому. Хмурое небо кажется тяжёлым и усталым. В этом месте всегда дуют пронзительные и беспокойные ветра. Из-за них не слышно ничего вокруг, поэтому говорить что-то бессмысленно, да и некому. Место похоже на утёс над морем, хотя это только широко разлившаяся река — у этих скалистых берегов она всегда шумит, разбивает безжалостно волны об острые уступы, с тревожным шумом гонит волны и выбрасывает подхваченные ветки, лодки, камни и другие находки на песок. Волны с размаху бьются о берег, взрываются миллиардами брызг, и голые ноги девушки чувствуют эти холодные уколы. Ветер, отчаявшись сорвать с девушки платье, совсем запутал чёрные волосы, и без того непослушные. Тогда она раздевается сама и, обнажённая, входит в сердитую воду, вдыхая и выдыхая размеренно. Минут двадцать невысокая девушка сражается с большими прохладными волнами, косо качающимися под ветром, и выходит на берег. Садится на камни и приказывает себе не мёрзнуть. Получается не сразу, но через несколько минут тело девушки, смирившись, убеждает себя в том, что ветер жаркий, а солнце светит в полную силу. Мурашки, россыпью сбегавшие по спине, предплечьям и по ногам, волшебным образом исчезают. Девушка продолжает следить за своим дыханием, представляя, что видит его. Высохнув и согревшись, Рената неторопливо одевается. Она легонько встряхивает головой, отгоняя воспоминание. Это движение не укрывается от Камиллы, её соседки по парте, и девушка чуть заметно насмешливо улыбается. В шестнадцать лет нужно быть либо странной, либо подмечать странности других, и Камилла во втором стане. Она тонкая и фарфоровая, а тёмно-каштановые волосы такие длинные и густые, что она могла бы не носить одежду. Это секрет, но Ренате очень нравится Камилла. Дважды она тайком сфотографировала её, ещё в прошлом месяце. Однако признаться в этом — самоубийство. Поэтому Рената делает вид, что не замечает насмешливых губ Камиллы, а просто возвращается мыслями в привычную череду мелочей. Голос учителя биологии убаюкивающий; весеннее солнце затапливает класс, где все парты коричневого дерева, и стены обшиты морёным коричневым дубом, и школьная форма в оттенках охры и коричневого, кроме рубашек мальчиков и гольфов у девочек — белоснежными пятнами. Всё это шоколадно-золотистое в предполуденных лучах делает настроение расслабленно-мягким, как шерсть у довольной собаки, и Ренату непроизвольно клонит в сон: подъём в четыре утра, поездка на велосипеде до реки и обратно, гимнастика; да и ночью времени на сны было мало — укоренившаяся привычка думать. Чтобы не засыпать, девушка, вполуха слушая объяснения учителя, начинает привычные упражнения. Проводит рукой по парте, запоминая пальцами малейшие неровности на полированной поверхности. Новая царапина, которой не было ещё утром. Ощущая голыми коленками слабое движение воздуха, Рената определяет, что дальнее восточное окно прикрыто неплотно. Замечает, что у Камиллы, как и вчера, одна пуговица на рукаве пиджака с торчащей ниточкой, опасно свисает чуть боком; это значит, что Камилла, скорее всего, снова не была дома, а ночь провела в больнице у мамы, и удивительно, как она может выглядеть свежей и не засыпать на ходу; вот только одежду не проинспектировала. У Романа, что сидит прямо перед Ренатой, из рюкзака выглядывает что-то малиново-розовое, свёрток или пакет; нужно думать, это Александра перед уроками, пользуясь привычной утренней суетой, снова подбросила ему какой-то милый сюрприз. Судя по тому, что она на соседнем ряду сидит не прямо, а чуть вполоборота, не выпуская Романа из поля зрения, предположение про свёрток верное. Из двадцати человек за партами трое не причёсаны, из них одна девочка; пятеро забыли дома конспекты и пишут на листочках, но это весна виновата; у учителя рукав привычно измазан мелом, и было бы удивительно, если бы это было не так. — Рената,— внезапно прерывает сам себя учитель,— ты всё внимательно слушаешь? Рената с готовностью вскакивает и рассказывает про аксоны и дендриты — то, что только что объяснил учитель; он смущённо покашливает, сажает девушку и продолжает урок. Через несколько минут мелодично звенит звонок, и класс быстро пустеет. Учитель, кажется, что-то хочет сказать Ренате, но она быстро выходит вместе со всеми — большая перемена, время обеда. В школьном кафетерии всегда ажиотаж, и сегодня не исключение. Рената забирает свой поднос — жареная картошка с сарделькой, вишнёвый сок, булочка,— садится в дальнем углу и спокойно обедает, глядя на оживлённых одноклассников, на других школьников, помладше и постарше, и думает о своём. По её лицу трудно понять, о чём. Однако, когда мимо пробегает одноклассник Ник, который славится слишком бурными движениями и безукоризненным умением опрокидывать всё, что встречает на пути, Рената успевает не только поднять поднос с тарелкой, ложкой и чашкой в одной руке, но и подхватить стол, вернуть его на место и одновременно поставить на него посуду. И продолжить обед. Разговоры вокруг стихают, и даже Ник на мгновение тормозит, обескураженный неуловимыми движениями девушки. Если бы он мог видеть себя её глазами, он бы удивился чуть больше. Рената, краем глаза уловив приближение Ника, коротко вздохнула и сосредоточила внимание на уголке стола: так боковым зрением было отлично видно всё остальное; и в момент, когда столкновение было неизбежно, спокойно подняла одной рукой поднос; время замедлилось до одного удара сердца в минуту, и задумчиво следя за застывшей тишиной вокруг, не сводя глаз с безбожно медленно двигающегося уголка деревянного стола, девушка просто протягивает руку и двигает стол на себя, ставит на него поднос и рассеянно облокачивается на стол локтями. В момент, когда она с полуулыбкой поднимает глаза на Ника, прежний ритм возвращается, и оглушающая тишина перестаёт давить на уши. Девочка из параллельного класса, Кира, садится рядом и тихонько говорит: — Потрясающе. Вот это у тебя реакция. Рената улыбается и благодарит; реакция тут совершенно ни при чём, но разве можно об этом рассказать — что она просто сосредоточилась на моменте? У Киры красивые большие глаза, беспокойное лицо без малейших следов загара и светлые, почти белые льняные волосы; в короткой форменной юбке она чувствует себя неуютно и постоянно пытается натянуть её на голые коленки. С Кирой почти никто не дружит, хотя она пытается дружить со всеми, шумно, многословно и почти отчаянно. Вежливо улыбаясь Кире, Рената в голове ещё раз воспроизводит то, что у неё наконец-то получилось: остановить мгновение. Нет, думает она, звучит слишком романтично. Тогда так: погрузиться в момент. Увидеть все его детали. Сконцентрироваться на оке тайфуна. Девушка легко улыбается, думая, что в голове слишком много китайских ассоциаций; Кира, полагая, что улыбка предназначена ей, подпрыгивает на стуле, хватает Ренату за руку и продолжает рассказывать свои и чужие впечатления от Ренатиной ловкости. Рената рассеянно улыбается Кире и говорит, что ей нужно бежать. — Ещё два урока,— говорит растерянная Кира. Она хотела бы остаться с Ренатой подольше и поболтать после уроков. Опять не судьба, и Кира покорно кивает и незаметно шмыгает носом, в котором внезапно что-то защипало. Рената, размеренно дыша, с бешеной скоростью крутит педали и летит к излучине реки, где она уже была сегодня утром. Ветер бьёт по лицу, мешает дышать, и лишь к концу пути девушка понимает, что она взяла слишком высокую скорость. Последние два километра — под уклон, можно не крутить педали, и девушка, крепко держа руль, поворачивает к небольшой сосновой роще. Сосны причудливо изогнутые, будто сопротивлялись ветрам, пока не выросли, да так и застыли. За рощей — пустынный песчаный пляж. Здесь ветер всегда, и даже если с юга — пронзительный и цепкий. Рената, загнав велосипед в заросли рогоза, приводит дыхание в порядок, а потом достаёт из рюкзака лёгкую куртку и штаны для тренировок — тёмно-серые, как асфальт перед грозой. Переодевается, аккуратно складывает школьную форму, гольфы и туфли в рюкзак и тоже прячет его в зарослях. Стягивает волосы резинкой в простой хвост. После чего босиком идёт по прохладному песку к воде. Ветер беспощадно треплет на ней одежду — длинная курточка с короткими рукавами, открывающими запястья, и широкие полотняные штаны, заканчивающиеся ниже колен и гораздо выше щиколоток. Волны ещё более буйные, чем утром. Словно пытаются докричаться. Рената внимательно смотрит, как волна сменяет волну, как они вдребезги разбиваются о жёсткий берег со слежавшимся серо-кофейным песком. Подходит ещё ближе к воде, ощущая, как острые брызги впиваются в щёки, лоб, открытую шею, осыпают уколами кисти рук и ступни. В трёх десятках шагов останавливается на берегу, полуовалом охватывающем воду, как крутой поворот на гоночной трассе. Девушка хочет сегодня увидеть то, чего пытается добиться уже долгое время. Поэтому терпеливо ждёт десять минут, пятнадцать, двадцать, не двигаясь и ощущая, как ветер, и без того безжалостный, крепчает ещё больше. Рената, замерев, видит самую большую волну. И сосредоточенно смотрит на её гребень, вздымающийся всё выше и выше. Где-то на юго-востоке, по правую руку, атмосферное давление поднялось до предела, и шквалистый ветер гонит волны всё более безумные. Гора воды ещё ближе и выше. И всё медленнее. Рената, отключившись от всех мыслей на свете, смотрит на гребень волны, пока он не застывает в воздухе в нескольких десятках метров. Даже с этого расстояния кажется, что вода, рассыпавшись в ледяную пыль, просто проглотит всё вокруг. Река — как море. Седая волна — послание из океана. Ветер стихает на бесконечное мгновение с гулкостью остывающего пылесоса. Холод кристаллизуется и тут же растворяется на ладонях и босых ступнях. Девушка и гигантская волна внимательно замирают друг напротив друга, как шахматные фигурки в заведомо проигрышной партии. В голове — недавний сон, когда она точно так же стояла перед волнами. — Это твоя последняя весна, Тай Пуэт Лим,— говорит ей седой длинноволосый старик. Девушка стоит на ветру, босиком на холодных камнях у воды, но в коротком чёрном платье. Это существенное отличие от реальности. — Откуда вы знаете моё имя, старый учитель? — без особого удивления спрашивает девушка.— Все знают меня как Ренату. — Тай Пуэт Лим перестанет существовать, когда снова пойдёт снег. Вместо неё всегда будет Рената. Он разворачивается и уходит. Рената думает, откуда во сне это имя. Но ничего не приходит в голову. Поэтому она возвращается мыслями к застывшему моменту. И когда стихают все звуки, а картинка перед глазами остаётся одинаковой столько, сколько хватает сил смотреть на неё, глыба воды отдаёт запах, который она принесла с юга. Странно, но это запах металла. Девушка молчаливо, взглядом, спрашивает, что это. Огромная груда металла прямо в воде. Разрушаемая ветрами и течением, отдавшая все краски воде и времени. Глубоко вздохнув, девушка опускает веки — глаза ощутимо болят от напряжения. Но она знает, что сейчас волна обрушится на берег. Поэтому, чувствуя кожей течение бессердечных секунд, разворачивается и, едва касаясь ногами песка, мчится вверх и влево, к зарослям рогоза. Волна, с грохотом упав на берег, обдаёт ледяными брызгами напряжённую тонкую шею, спину и голые пятки, но девушка обращает внимание лишь на шипение, похожее на тяжкий вздох. Она выволакивает из зарослей велосипед. Мгновение думает, но решает, что форменные туфли не слишком удобны, а переодеваться долго. Четыре или пять километров на юг, если она правильно почувствовала. Минутное дело, и девушка, чьи ноздри жадно вдыхают все запахи, со скоростью ветра долетает до нужного места; — обзор завален обломками камней с рассыпавшихся скал, вот почему; — запрятав велосипед и не ощущая острых камней под ногами, с высоты в двадцать метров Рената смотрит на огромный корабль, ветшающий траулер, с одной стороны которого бушуют волны, а с другой — тишь и заводь, относительные, конечно, но он такой огромный, что усмирил целый лоскут реки, которая его погубила. Бурые борта. Остатки голубой краски. Где-то сзади по грунтовой дороге гулко грохочет грузовик, и этот звук в свисте ветра обдаёт россыпью мурашек. Запах обессиленного металла въедается и остаётся на языке и нёбе. Порыв ветра едва не сбивает девушку с ног, и она бегом спускается по камням вниз, к воде. Корабль глубоко и прочно на мели, и можно попробовать дойти вброд; девушка раздевается, туго сворачивает одежду и входит в воду. Идти приходится осторожно — дно неровное и скользкое; остатки волн не дают твёрдо стоять на ногах. Может быть, проще было бы доплыть, но Рената не хочет быть в мокрой одежде на ветру. Только дойдя до проржавленного борта, уходящего в небо, девушка понимает, что можно было спокойно доплыть на спине. Одежду приходится держать над головой: вода достаёт почти до подбородка. Оскальзываясь, Рената добирается до лесенки, приваренной к борту. Наверху она опасно шатается, но девушка надеется, что лесенка выдержит её вес. Подтянувшись на руках и зажав одежду локтём, взбирается на лесенку и мгновенно оказывается наверху. Одевается и с некоторым удивлением отмечает, что на палубе ветер почти не ощущается — скорее, гуляют его призраки, то и дело негромко лязгая отошедшими листами металла и взметая облачка пыли. А пыли и извести тут предостаточно — после пары шагов пальцы ног и подошвы девушки белые, как в танцевальных чешках. Трубы, которые крошатся от прикосновения. Бухты канатов, лестницы к трюмам и наверх. Пустые каюты — кровати в два яруса, к которым опасно прикасаться; столы, холодильники, круглые иллюминаторы; запустение и сквозняки. Всё белое от пыли, которая поглощает все звуки. Капитанская рубка, почти пустая. Камбуз — огромная плита, пара столов и даже несколько огромных чанов и кастрюль, тоже проржавленных насквозь. Неуютно. Девушка снова выходит на свежий воздух, и волосы едва заметно колышутся от дуновений ветра. Спускается на нижнюю палубу, медленно идёт, глядя под ноги и краем глаза — на распахнутые двери в каюты. Где-то дверей нет совсем, запустением и разрушением веет из каждой каюты. Где-то двери держатся на одной петле — тронь, и упадёт. Перед одной каютой Рената останавливается и медленно кладёт ладонь на ручку двери. Дверь — оранжевая, деревянная, с облупившейся краской, и она прикрыта плотно. Ветер оживает, и девушка поправляет на голове выбившиеся пряди волос. С сомнением смотрит на свои ноги — в прошлый раз, когда она оказалась за Оранжевой дверью, там лил ледяной дождь, в лесу за дверью было промозгло и слякотно — но кто мешает взглянуть ещё раз? За дверью накрапывает спокойный тёплый дождь. Безветренно, вечерние фонари уже зажглись, а витрины магазинов и кафе светят мягко, и поэтому длинная узкая улица выглядит таинственной и красивой. Редкие влажные деревья, приятно шелестящие. Рената ступает босыми ногами на мокрый тёплый тротуар и прикрывает за собой дверь — с этой стороны дверь сиреневого цвета. Тут май ещё приятнее, с удивлением думает девушка. Смотрит на фонари сквозь маленькие капли, дрожащие на ресницах, и пятна фонарей красиво расплываются в калейдоскопические узоры. Рената неторопливо идёт вдоль витрин и подъездов, полутёмных, с цветами или просто с номерами. С лёгким смущением ловит на себе взгляды редких прохожих, без надобности поправляет куртку и старается идти ближе к тени. Вот только троица подростков метрах в пятидесяти не внушает доверия, и девушка, замедлив шаг, концентрируется. …Я всегда обижалась на прозвище «мелочь», но сегодня особенно. С ростом метр пятьдесят шесть, с тридцать пятым размером ноги и с совершенно детским выражением на лице сложно протестовать, так что ещё обиднее. Ладно бы услышать это от могучего Михаила — от одного вида его рук всегда становится теплее, чем обычно. Но от девчонок, сотрудниц отдела? Да ещё новых, недавно пришедших? Длинные, нескладные, грубые. В магазине порвался пакет, и все покупки вывалились на пол. Это почти довело до слёз, но я крепилась, покупая новый. А потом, на выходе, каблук угодил в решётку канализации и опасно захрустел. Быстрый технический осмотр подтвердил: туфлям не жить. Рядом с каблуком появилась трещина, на самом видном месте. Осталось неторопливо дойти до дома, уткнуться лицом в подушку и разреветься. Крепкие напитки в качестве успокоительного я не признавала категорически, а от шоколада и валерьянки уже тошнило. До дома оставался самый неприятный отрезок: почти километр по полутёмной улице, где фонари и витрины становились всё реже. Я всегда старалась побыстрее пройти эту часть пути, где ветки густых деревьев образовывали непроходимую тень, асфальт не чинили с момента основания Вселенной, а диковатого вида личности то и дело маячили на пути. Сегодня тоже. Окружили подростка с гитарой. Я собралась было незаметно пройти мимо, но подумала, чем это закончится, и достала телефон: вызвать подкрепление. Вряд ли полиция прибудет сию же секунду, но я хотя бы пыталась. Не успела. Мимо со свистом вспенился воздух, и все трое в олимпийках и трикотажных штанах с лампасами, что стояли, нависая над подростком, уже пытались встать с земли, очумело отряхиваясь, а подросток, едва не выронив гитару, уже мчался в туманную даль со всех ног. Я рассмотрела в неясном свете странное: девушка в коротких штанах и курточке сделала неуловимое движение, и те в олимпийках и лампасах снова повалились, и только вдалеке что-то звякнуло, словно нож упал. На ватных ногах я нерешительно подошла ближе, а при звуках её голоса замерла: — Идём. Скоро очнутся. Невысокая — как я — девушка стояла, требовательно глядя на меня, потом взяла за руку и потащила вдаль. Я и сама была рада оказаться чуть подальше. Несколько капель упали — дождь то начинался, то опять стихал. Дул свежий ветер. Мы вышли под фонари. — Ты босиком! — удивлённо сказала я.— Ты там потеряла обувь? Когда… — Долго объяснять. Потом. Я про себя улыбнулась. «Потом» — словно уже подружились и будем долго общаться. Ещё несколько метров в молчании: сложный звук несчастных моих туфель и неслышные шаги спутницы. — Ты смелая,— нерешительно сказала я. — Я давно этому учусь. Почти с детства. Иначе не могу. Мне физически плохо, когда вижу такое. Я подумала, что эта фраза гораздо длиннее всех предыдущих. — Я тоже ненавижу, когда так. Но я бы не справилась. — Вопрос времени,— улыбнулась девушка. Я краем глаза рассматривала её: конечно, всё равно чуть выше меня; волосы кажутся такими тяжёлыми, что шея, и так хрупкая и стройная, не должна выдерживать такую тяжесть; небольшая грудь, стройные ноги — фигуру скрывает мешковатая, но лёгкая одежда, как будто девушка только что с тренировки. Кисти рук худощавые, но видно, что сильные, хотя запястья очень тонкие. Ноги привыкли к любой дороге: ступает быстро и уверенно, камни и трещины на дороге не мешают. Удивительно.— Рассмотрела? Я вздрогнула: — Ты какая-то непривычная. — Потом расскажу, сейчас всё равно не поверишь.— Внезапно она улыбнулась.— Ладно, ты домой шла. — Подожди.— Я нерешительно помолчала.— У тебя кровь на руке. — Да, там у одного нож оказался, а я поздно заметила. — Пойдём, я тебе перекисью обработаю. Чаем напою. — Перекисью? — Девушка наморщила лоб.— А… Поняла. Это само быстро пройдёт, не переживай. А от чая не откажусь. Я улыбнулась: — Вон тот дом. — Да, я уже поняла. Ты в его сторону уже раз двадцать посмотрела. Ты живёшь одна, снимаешь квартиру, но к тебе приходит молодой человек. У тебя есть кошка, очень чистоплотная. Сегодня на работе тебя обидели. И потом какие-то неприятности случились. Ещё до того, как сломала каблук. Ты не обедала, потому что не хотелось. Тебе очень хочется поговорить, но молодой человек всё время на работе. Родителям ты не хочешь звонить, они живут в другом городе. Я всё замедляла шаги, а потом остановилась. — Сегодня ты жалела, что не пьёшь спиртное,— продолжала странная девушка.— И в магазине наверняка подумала о том, чтобы изменить своей традиции. Передумала, потому что совершенно не разбираешься в винах. У тебя мягкое имя. Твои выдающиеся скулы намекают, что тебя могли бы звать, например, Альфия, но скорее всего, у тебя более лёгкое имя: Света или Лена. Я, не мигая, смотрела на неё, чувствуя, что ладони совсем влажные, а горло, наоборот, сухое, и всё же выговорила: — Как… Кто… — По порядку. Давай сядем на лавочку, а то ты уже жалеешь, что пригласила меня на чай, потому что думаешь, что я за тобой слежу, чтобы ограбить. Что нелогично. Я слабо улыбнулась: после магазина в кошельке и правда оставалась только мелочь. Мы дошли до лавки, и я постаралась сесть не слишком далеко, чтобы не показаться невежливой и напуганной, но и не слишком близко, потому что чувства внутри бушевали смешанные. — Меня зовут Рената. Часа через два я смогу рассказать тебе, кто я такая и откуда. К этому времени я пойму, что можно. Так как, всё-таки Света? Я кивнула. — Угадала. На имя «Света» ты отреагировала чуть сильнее, чем на «Лену», а при имени «Альфия» недоумённо улыбнулась, совсем незаметно, чтобы меня не задеть. — Боже. — Всё просто. Я очень внимательная. Это тренируется, и довольно легко,— сказала Рената.— Организм привыкает и помогает. Я очень остро чувствую запахи, звуки, вкусы. Зрение вот, правда, обычное. Но координация, чувство габаритов и прочее всё отменное. Я постепенно начала понимать: — И ты по каким-то мелким признакам всё это угадываешь? — Всё так. По выражению лица, по состоянию, по оттенкам запаха. Запах кошачьего корма ни с чем не спутаешь. И кофе от тебя пахнет сильно, три раза пила, но не обедала. — А про родителей как? — По одежде. Если бы родители жили где-то рядом, ты бы носила чуть более обычную одежду. — А про молодого человека? — Ты не спешишь домой, но твоя сумочка — явно мужской подарок. В точку. Сумочка мне больше нравилась другая, но я не хотела обижать Диму. Я всегда любила насыщенные глубокие оттенки в одежде, и сегодня тоже не изменила своему вкусу. Но покупать себе такую одежду стала, только когда решила жить отдельно. Я перебирала в руках край кардигана изумрудного цвета, смотрела на босые ступни девушки и краем мыслей гадала, как она не мёрзнет. Впрочем, не так уж холодно, но всё равно. Дождь едва моросил, а на стене соседнего дома, стоявшего торцом, волновались тени деревьев. В верхней части стены было пятно оранжевого света — где-то светил прожектор, и в его луче застыл силуэт края дома и мягко качались тени ветвей. Это было очень красиво. Мне захотелось запомнить эту простую картинку, потому что я плохо умею облекать чувства в слова. Я очнулась и сказала: — Идём. Я тебя обещала чаем напоить. — Идём. Разуваясь в квартире, я с некоторым сомнением посмотрела вслед Ренате, которая уже успела пройти на кухню и поставить чайник, но та словно парила в миллиметре от пола и совсем не оставляла следов — после слякотной улицы это было удивительно. Кошка Маруся вышла встречать меня, я приласкала её и пошла на кухню; Маруся, путаясь в ногах, попеременно глядела на пакет с надеждой и на гостью — с сомнением. Рената, не оборачиваясь, сообщила: — Особый стиль походки, да и влажно на улице, а шла я по чистым улицам. Я рассмеялась: — Ты как будто мысли читаешь. — Если я буду выходить на балкон, я обую тапочки. Там у тебя должно быть пыльно. — Откуда ты знаешь? — чуть обиженно спросила я и сама же улыбнулась своей неуместной обиде. Рената терпеливо объяснила: — Ты пару раз украдкой кинула взгляд на балкон, когда мы разговаривали на лавке. Уже было понятно, что третий этаж. Единственный не застеклённый балкон. Раз так, то пыль с дороги оседает там. И немного в комнатах, а на кухне особенно, потому что всегда открытая форточка. — Ты так странно говоришь,— не выдержала я.— Как будто из других мест приехала. — Да,— коротко ответила гостья и ничего не добавила. Маруся снова сунула любопытный нос вслед нам на кухню, чихнула и тут же скрылась. — Будь здорова,— сказала Рената кошке.— Чай будет? — Да-да,— я принялась распаковывать пакет с покупками.— Ты голодная? Может, тебя покормить? У меня суп есть… — Да. Я успела проголодаться. Я взглянула на часы справа от кухонной плиты. — Сейчас молодой человек уже придёт. Вместе поужинаем. Девушка подумала мгновение, но кивнула. В этот момент позвонили в дверь — соловьиной трелью, нетерпеливо,— и я бросилась открывать. Рената хмурится: голос знакомый. Но таких же совпадений не бывает? — Внезапно появляется прекрасная босоногая девушка в сером балахоне или в чём-то вроде, ведёт себя как терминатор, выкашивает две группировки бандитов-вымогателей, неясно где живёт, говорит, по слухам, на семнадцати языках… — На двадцати семи, но с трудом,— вполголоса бормочет Рената.— Вот Арабелла… Рената встречается взглядом с Марусей. В глазах кошки явственно читается: «Странная она какая-то. Как не человек вовсе. Одно ясно: еды от неё точно не дождёшься. Ладно, тогда я спать». Девушка улыбается, а Маруся располагается на одном из стульев, свисая с обеих сторон. — Мне кажется, она как раз у нас в гостях,— говорит Света, и в её голосе чувствуется тепло и почему-то робость. Оба входят на кухню; взгляд молодого человека скользит по ногам Ренаты, по всей её фигурке, и в глазах его медленно закипает изумление. — Димма? — выпаливает Рената. — Вы уже знакомы? — удивляется Света и стискивает ладони перед собой.— А откуда? — Это он тебе сам расскажет,— тихо звенящим голосом говорит Рената, выскальзывает в прихожую и, захлопнув за собой дверь, несётся по ступенькам вниз, на улицу, в спасительный дождь, когда можно даже немножко поплакать, пока никто не видит, и уже через двадцать минут она снова перед сиреневой дверью. Почти пять месяцев девушка старалась о Димме не думать. Но Оранжевая дверь, обнаружившись на корабле, выстроила нехитрую логическую цепочку: дверь — значит, Димма. И кто мешает попробовать найти его? Как — неважно. Впервые за много месяцев девушка позволила себе думать сердцем. Пять месяцев дурацкой надежды. А Света слишком хорошая, сердито думает Рената, решительно открывая дверь. И застывает, поражённая. Падает снег. В мае? Девушка долго глядит в тихое небо, откуда мягко летят снежинки, тающие в трёх сантиметрах от её губ. И не сразу замечает записку, пришпиленную к Оранжевой двери. «Коза, мы тебя заждались. Как вернёшься, иди в каюту номер один. Она самая чистая». Подписи не требовалось, потому что козой Ренату могли во всём мире называть только двое: Арабелла и Тайна. Рената уже привыкла, что Арабелла называет её козой за шалости, а Тайна, конечно, не могла не поддержать подругу. Этому прозвищу было уже больше года, но девушка никогда не обижалась на него; отчасти это было даже приятно, потому что в рассказах, которые она любила с детства, космическую путешественницу козочку звали как раз Ренатой. А от проницательного взгляда Арабеллы не укрывалось ничего. Первая каюта — значит, капитанская, соображает девушка. И не ошибается. — Сейчас январь,— сообщает Тайна, держа в руках огромный четырёхэтажный бутерброд. Арабелла ничего не может добавить, потому что пытается поскорее прожевать откушенную половинку своего бутерброда.— Того же года, но январь. Ещё до первой встречи с Диммой. Нужно было, чтобы встреча не произошла, поэтому второй раз мы не пойдём в гости к твоему дорогому соседу и не встретим там Димму. Рената пытается быстро привести мысли в порядок. Получается плохо. — Но ведь я всё равно помню про встречу. И первую, и вторую. Кстати, откуда вы знаете про вторую? — Слухи,— туманно отвечает Арабелла, совладав, наконец, с бутербродом. — Кира? — Кира. Она прибежала и очень волновалась за тебя. Поэтому первые пять минут мы вообще не понимали, что она говорит. Кира и немного Альтаир, который подсказал направление ветров в твоей голове. Он же заведует ветрами. Девушки сидят за пыльным столом рядком на низком диванчике; обе одеты чуть теплее, чем Рената, а на ногах у Тайны, что удивительно, даже ботинки. На столе расстелена газета, на газете большой пакет с едой, и Рената немедленно чувствует себя проголодавшейся. — Но ведь я буду помнить про встречу всё равно,— упрямо повторяет девушка. — Но ведь её не было, потому что она должна состояться только сегодня вечером, а мы планируем провести этот вечер на корабле,— невозмутимо говорит Тайна.— Поэтому твои воспоминания — всего лишь фантазии. — Ничего себе фантазии. Это ты вернула время назад? Тайна кивает и, собравшись с духом, примеривается к бутерброду. — Погоди. Но ведь у тебя получалось на две недельки, не больше. А тут пять месяцев… — Я очень старалась,— говорит Тайна. Рената присаживается на шаткий стул, смахнув с него пыль. — Знаешь, что ты наделала? — говорит она удручённо. Тайна испуганно смотрит на неё: — Нет. Что? — Из-за тебя я лишних полгода буду ходить в школу, с января до середины мая. Я же усохну от тоски и печали, второй раз слушать одно и то же. — Вот коза,— смеётся Тайна.— Тебе некуда усыхать, ты и так не можешь похвастаться лишними килограммами. — Кстати,— говорит Рената.— А не пора ли и мне подкрепиться? — Пора. У нас тут салат с тунцом, сэндвичи с овощами и ветчиной, бутерброды с паштетом, два термоса с чаем, сыр, шоколад и груши. И малиновые конфеты. На первое время хватит? — Если только на первое,— ворчит Рената.