***
— Госпожа? — Гастон поставил полную бутылку вина на стол, поближе к рукам хозяйки. — Вы выглядите подавленной. Принести вам что-нибудь ещё? Велинда Роттам, наполовину гигант, наполовину человек, в присущей ей манере сидела, закинув ноги на стол. Над обычными людьми она возвышалась почти на полметра. Ко всему прочему, она легко переносила любой холод, умела видеть в темноте и обладала физической силой, способной посрамить любого силача в Алензии. «Подавленность», которую подметил Гастон, легко было спутать с её обычным спокойным поведением. Единственная разница заключалась в том, что у неё порозовели щеки. На белых, как снег, и таких же непроницаемых, как мрамор, щеках выступили алые пятна. Такое происходило только в моменты наивысшего стресса. И даже тогда они были едва заметны. Гастон — слуга, доставшийся Велинде по наследству, вместе с этим домом. Ещё несколько лет назад, он был верным компаньоном её отца, участником больших охот и дерзких вылазок в дикие территории. Сейчас — доживает свой век под руководством немногословной и замкнутой госпожи. Словом, он знает, когда ей плохо. Велинда протянула руку к бутылке вина. Потом взглянула на Гастона, который продолжал ждать распоряжений. — Принеси бокалы. Два. В это время группа солдат у камина взорвалась громким смехом. Они достали свои старые засаленные карты и убивали время за какой-то энергичной игрой. Гастон не обратил на них внимания и только кивнул, отправляясь на кухню. В ожидании Велинда взглянула на замерзшее окно. Оно было непроницаемым, красивым, заросшим льдом. Здорово, но бесполезно. Какой толк от этого окна? В голове великанши всё еще пульсировала боль от присутствия назойливого собеседника. Его всё труднее и труднее было держать в узде. Впервые он появился, когда Велинде было двенадцать лет. Она страшно перепугалась: три дня не могла уснуть, слушая чужие вопросы, и не знала, как на них отвечать. Она пробовала вслух, но голос только смеялся и задавал ворох новых задачек, не имеющих ничего общего с прошлыми. Отец не помог девочке. Когда она пришла к нему с этой проблемой, он был занят, разбирал свои журналы из последней поездки на север, к Расколотой горе. Роттам-старший сказал своей дочери-полукровке, что так ей и надо. Нечего, дескать, думать свои грязные и жестокие мысли, теперь они будут донимать до конца жизни. Он всегда так говорил: грязные и жестокие. Стоило Велинде открыть рот или вообще показаться отцу на глаза, как он напоминал ей, что она родилась от гиганта, а они — жестокие людоеды и тупые варвары. Следовательно, ничего другого в голове самой Велинды быть не может. Только грязь и кровь. А мама… Она не знала алензийского языка. Просить у неё помощи было бесполезно. Как всех убедил отец: Гругга давно лишилась рассудка. Но он держал её при себе как диковинку, которая не помещается под потолками его поместий. Чей скелет он наверняка мечтал выставить на всеобщее обозрение в своём музее. Только вот Гругга всё никак не умирала, а он, видимо, не хотел убивать её сам. И с тех пор второй голос всегда был рядом. Иногда он замолкал надолго. Он мог молчать месяцами, убеждая своим отсутствием маленькую девочку в том, что ей показалось. А потом возвращался вновь, не давал ей спать и шептал грязь и жестокость на ухо. Много лет он отравлял жизнь Велинде. Свое имя он назвал лишь однажды, он сказал, что его зовут Морх и что он её неродившийся брат. А потом рассмеялся. Когда Велинда стала достаточно большой и рослой, ей показалось, что теперь отец от неё избавится, и поэтому сбежала. Сбежала так далеко, как только могла. На украденные деньги она выкупила место на корабле и отправилась из Трех Башен к чужим берегам. Сколько дней или месяцев она была одна? Кто знает, но чужие земли были ещё и чуждыми. Родная Алензия была полна несправедливости и обиды, но это было знакомое чувство. В том несчастье можно было жить, но в Ничейных Землях, пролегающих широким поясом через весь континент, не было ничего знакомого… Или постоянного. Там приходилось драться, изучать, выживать, терпеть. Очень много терпеть и очень много работать. В те дни голос не замолкал ни на секунду. И только две вещи могли его заткнуть. Только две вещи могли заставить всех вокруг замолчать, чтобы даже трава прислушалась и затихла. Две вещи: кровь и винo.***
— Ко мне, сучьи дети! Не дайте никому пройти или мы погибли! Большая и серая равнина была полна сражающихся людей и троллей. Твари были большими, высокими, но не такими высокими, как гиганты. Они расплодились в Долине Серой Смерти и буквально выталкивали друг друга из родных пещер. Еды там почти не осталось, и монстрам пришлось мигрировать в сторону алензийских колоний. Местное ополчение и наёмники отчаянно сдерживали людоедские полчища на Плато Сковородка. Ровное, жёлтое от осенней травы, оно лежало между Долиной и заселенной колонистами низиной. Если тролли спустятся туда, беззащитные фермы мигом опустеют и около трёх тысяч переселенцев превратятся в зимние съестные припасы для нескольких племён тупорылых варваров. — Милорд, прорыв на левом фланге! Один особенно страшный тролль с пучком острых зубов, торчащих в беспорядке из-под нижней губы, одним взмахом каменной дубины отправил в полёт добрую дюжину ополченцев. Так близко от ставки командования. За ним ещё с десяток троллей шли на прорыв. У них не было тактики, не было стратегии. Они просто перли за сильными и тупыми психопатами, которые сделают всё ради куска человеческого мяса. Видя это, командующий своим жалким войском губернатор потянулся к рогу с позолоченным обручем. Он прекрасно знал, что если он подует в него, то мигом лишится суммы в девять тысяч золотых ангелов. Но если он этого не сделает, то потеряет солидный кусок Ничейных Земель, за что король точно не погладит его по голове. И рог зазвучал так громко и отчаянно, что рот губернатора посинел, губы почти лопнули от натуги, и громогласный зов стих на позорной писклявой ноте. Для тролля это был призыв. Никуда не глядя, он рванул к палатке, снаружи которой стоял губернатор и несколько его телохранителей. Они стояли наготове с длинными пиками, упёртыми в землю, готовые принять натиск чудовища. Но чем ближе становился тролль, тем меньше решимости было в душе солдат. Холодный пот катился градом из-под кожаных шапок, ноги дрожали в такт земле под поступью монстра. А он, напоминаем, был ужасен и уродлив даже для тролля. Его рёв породил в душе копейщиков такой первобытный страх, что, не выдержав, они рванули прочь, оставляя губернатора одного среди упавшего оружия и облака пыли. Видя полный крах своего начинания, он решил, что любые последствия проигрыша будут страшнее смерти, поэтому он поднял одну из пик и упёр древком в землю. — Давай! Иди ко мне, ублюдок! Почувствуй вкус алензийского железа! И в этом последнем моменте мужества он зажмурился, почувствовал, как грохот стал ближе, и отчаянно воткнул пику в воздух перед собой. Острие не нашло цель и на долгие мгновения губернатор был уверен, что вот-вот умрёт. Однако, смерть, как безошибочный бухгалтерский отчёт, миновала его. Когда губернатор спустя пять секунд зажмуривания открыл уставшие глаза навстречу свету, то увидел, как в лучах закатного солнца Велинда Роттам и её «Великаны» потрошат троллей. Они погнали их назад в долину, и уже там конный отряд из тридцати человек забрасывал бегущих троллей склянками с кислотой и факелами. Сама Велинда боролась с тем ужасным троллем, убившим и искалечившим десятки людей до этого. Она сражалась с ним на равных, и её доселе беспристрастное лицо было перекошено яростной улыбкой. Губернатор смотрел на это с ужасом и облегчением. С ужасом, потому что ему следовало воспользоваться предложением «Великанов» раньше и не допускать такого количества жертв. С облегчением, потому что теперь колонии выживут. И ему не придется ехать в столицу, чтобы объясняться. Может быть, его даже наградят. Глядя, как наёмники профессионально расправляются с чудовищами, способными выдержать десяток крепких ударов мечом, Губернатор думал об этом, как о своей заслуге. Он не знал, что это Велинда использовала его. Ей казалось, что разорванная пасть тролля успокаивает чужой голос в её голове. И после битвы, как всегда, гробовая тишина накроет поле боя.***
Гастон явился с двумя бокалами, возвращая своим присутствием Велинду из грёз о былом. — Откуда эти бокалы? Велинда повернула каменный глаз к хрустальной посуде. — Долина Костей, новая столица дварфов, госпожа. Они добывают там горный хрусталь. Вы хотите, чтобы я присоединился к вам? Велинда Роттам кивнула и показала рукой на свободный стул. Гастон, старый слуга, скинул шубу на спинку и сел, глядя больше не на свою госпожу, а на группку солдат, компаньонов Велинды по путешествиям. — Они устали, играют в одно и то же уже пятый день. Вам бы снарядить охоту, выехать на неделю в лесок. Боюсь, иначе они съедят всё, что не приколочено. Если вы не хотите выезжать на охоту, позвольте, уеду я. Ненадолго, в Энфорд. Через пару недель я вернусь с несколькими мужчинами и женщинами из тамошних борделей. Роттам откинулась на спинку стула и, не прокомментировав, вытянула гигантскую ногу в сапоге и запрокинула голову. Гастон молча пил тёплое вино и невзначай подливал Велинде. Они часто так сидели. Велинда редко разговаривает — молчаливая с самого детства. Гастон её хорошо знал, всегда был рядом. Как правильный слуга, когда его с господином не звали вперёд путешествия, он заботился о маленькой девочке. Правда, довольно быстро она стала выше него. Гастон выпил ещё один стакан вина, не зная, куда себя деть. Постепенно алкоголь разъедал в нём неловкую скованность, и он сам позволил себе на время расслабиться. Поместье требовало постоянного внимания, особенно поместье, в котором тепло было на вес золота. Младших слуг нужно обогреть, в кухне всегда должны быть дрова и еда, а еще нужно периодически проверять свору ветеранов в главной зале. Запах здесь стоял отвратительный: спёртая смесь перегара, пота и гари. Когда-то давно это был самый завидный салон на всём севере. До того, как Биллингой снова заселили рабочие и шахтёры, вся земля вокруг принадлежала почти эксклюзивно семье Роттам. Поместье и несколько домов вокруг — вот что из себя представлял опустошённый войной Биллингой. И все окрестные значимые люди съезжались сюда: наместники, бароны, светлые клерики. Гуляли по пустым улицам, чувствовали себя неуютно, но господин Роттам был славен своей эксцентричностью, и все ценили его за это. В отличие от многих других таких мест на карте, в Биллингое было безопасно, а в доме хозяина — ещё и роскошно. Кусочек настоящего столичного декадентства на глухом севере. Но не теперь, в особенности после выхода Декрета о Вторичном Освоении. Король вернул сюда рабочих, жизнь снова поселилась в Биллингое и прогнала любую экзотику. С ней умер и Роттам-старший. Гастон стрельнул глазами на Велинду, которая казалась спящей. Дворецкий помнил тот день, когда она вернулась из своего самовольного путешествия. Взрослая, опасная и угрюмая. С ней в доме поселился холод, и здесь больше не было гостей, только солдаты и он. — Не хотите ли вы перекусить? Я могу распорядится, чтобы подали ужин? Велинда подняла голову, посмотрела куда-то перед собой. — Она тоже будет есть? Каждый день один и тот же вопрос. — Конечно, я лично спущусь к ней и помогу. Велинда кивнула и снова откинула голову. — Тогда да, я хочу перекусить. Гастон с готовностью поднялся, лишь бы сбежать отсюда и заняться тем, что он умел лучше всего, однако твердая серая рука схватила его за локоть. Велинда перегнулась через стол и внимательно посмотрела в морщинистое лицо слуги. — Как думаешь, она помнит? Помнит, что я сделала? Со вздохом Гастон снова опустился на стул и положил ладонь на кисть руки своей потерянной воспитанницы. — Лекарь сказал, что она давно потеряла память и никогда её не вернёт. К сожалению, мы живём в ожидании неизбежного. Рано или поздно ваша мать умрёт, так и не узнав вас. И это неплохо, она прожила жизнь с любовью к вам. Я уверен, мысли о дочери были последними в её угасшем сознании. Велинда смотрела, не мигая, по её непроницаемому выражению сложно распознать эмоции. — Ты думаешь, это были хорошие мысли? Гастон поджал губы, мягко улыбнулся. — Думаю, да. — После всего? — После всего. Они посидели молча, глядя друг на друга. Треск дров в камине и возгласы солдат служили им аккомпанементом. Потом Гастон аккуратно разжал пальцы Велинды на своей руке, взял её ладонь в свои и со всей почтительностью поцеловал её перстень с гербом семейства Роттам.***
Подземелье поместья было хорошо освещено с помощью неугасающих камней. Они были выточены так, чтобы имитировать собой свечи. Узкий коридор вдоль основного подвала вёл к домовой печи. Там камней не было, поэтому Гастон поставил поднос с едой на ящик рядом с дверью и достал один из подготовленных факелов. Через секунду пламя на факеле занялось от искры огнива, и Гастон открыл дверь. Свет из коридора и от факела пробился в тёмное помещение, выхватил чёрный бок каменной печи. За ней в ответ на вторжение света загорелись два желтых глаза. Каждый размером с голову взрослого человека. В этих глазах не было мысли, только инстинкт. Гастон подхватил поднос одной рукой и сделал шаг внутрь. Вокруг загромыхали тяжелые цепи. Громадное существо задвигалось в тенях и наконец вышло на свет. Подвал был для неё тесен, она передвигалась на четвереньках и всё равно заполняла всё пространство вокруг своей белоснежной кожей. Когда-то она была красива, но кожа стала бледней, под ней видна сетка голубоватых вен. Ресницы выпали, выдранные в припадках волосы с головы оставили после себя проплешины с запекшейся кровью. — Здравствуй, Гругга, — Гастон подошёл и положил руку на холодный скошенный лоб гиганта. Глаза женщины бессмысленно шарили вокруг, ни на чём не концентрируясь. — Сегодня она снова вспоминала о тебе, ей действительно жаль. Она правда скучает. Нитка слюны опустилась с оттопыренной нижней губы великанши. Видя это, Гастон почувствовал взрыв отвращения и гнева. Всё, по его мнению, чего касаются Роттамы, превращается в дерьмо. Будь он моложе и сильнее, он бы швырнул поднос с едой, схватился за нож и отправился в главную комнату. Во время таких мыслей всё его тело напрягалось вслед за желанием отомстить, звало его вперёд, на кровь, на убийство, на смерть. Ведь он так уже делал: нож в руках близкого человека режет с такой же силой, что и меч. Потому что близкий человек всегда подберется на расстояние удара. — Г-г-г-гхх... — Гругга повернула один свой глаз на Гастона, там за мёртвенной пустотой что-то блеснуло. Возможно, сознание. Поэтому слуга остановился. Как и всегда. Он не сможет смотреть в глаза этой женщины... Он уже убил того, кого она любила однажды. И он не сделает этого вновь. — Ешь, моя дорогая Гругга. Ешь, и однажды я добьюсь того, чтобы в этом доме снова горел огонь. Придёт время для весны и в этом склепе.