За месяц до этого…
Лорда Эвери разбудили, когда Биллингой ещё укрывала самая тёмная предрассветная ночь. Это был запыхавшийся от бега по глубокому снегу мальчишка. Он требовал наместника, передал скомканную записку и побежал обратно. До этого он так долго звонил в дверной колокольчик, что нелёгкий сон Квентина сдуло подчистую.
Глаза чесались, а кровать превратилась в кокон, не отпускающий от себя. На прикроватной тумбочке дымилась кружка с чаем и горела свеча, но пахло только шкурой, подтянутой к самым глазам.
Мозг лихорадочно подбирал оправдания, чтобы никуда не вставать, но внутренний червь по имени «Долг», легко проглатывал каждый довод в пользу того, чтобы остаться. Быть лордом-наместником тяжело, особенно ранним утром буднего дня. Когда так хочется, чтобы его начало наступило как можно позже.
В комнате темно, как от набежавших туч: солнце ещё не встало. Мороз взобрался по окнам и не давал выглянуть на улицу. Однако Квентин твёрдо знал, какой вид его ждёт. За семь лет он успел хорошо выучить очертания домов на главной улице: лавка мясника, аптекарская, склад караванщиков, дом семьи Роттам. И, конечно, громадная каменная стела в центре площади, которая отбрасывает тень на каждый из перечисленных домов в течение дня.
«Пора вставать» — эта мысль извивалась в голове неприятно, словно пойманный в сети аллигатор. Он рано или поздно вырвется, но пока можно впитать в себя остатки хорошей жизни, которая была во сне: без забот и проблем.
Как только ноги коснулись холодного пола, лорд Эвери поежился. Силой воли он заставил стопы не отрываться, сам еле-еле остался в вертикальном положении. Беззвучно зевнув, он встал с пустой надеждой, покосился на свою мятую кровать, но решительно отвернулся. Дела не ждут.
Вода в умывальнике была чуть тёплой. Угли в камине давно почернели — сказывалась экономия дров.
Тёмные силуэты города, мелькавшие в окне комнаты, были недвижимы и абсолютно пусты.
— Доброе утро, милорд.
— Доброе утро, Тара.
Служанка, смуглая и чопорная, внесла в комнату сменную одежду, разложила на широком комоде и, вежливо улыбнувшись, ушла. После нее в воздухе остался запах еды, огня и пота. Эвери ещё раз зевнул, сменил ночную рубашку на камзол, впихнул ноги в шерстяные чулки, меховые бриджи, потом в сапоги.
Напольные часы оповестили: 5:45. Немилосердно рано. Пришлось зажечь еще пару свечей.
На столе, громадой нерешенных проблем, высилась бумажная башня жалоб и просьб. Отсортированы, расставлены, требуют внимания. Наместник уже несколько раз пожалел, что решил заниматься этим самостоятельно: решать все эти вопросы на бумаге. В голову даже закралась крамольная мысль: возможно, кровь быстрее и лучше большой кипы бумаг.
Закрыть разок глаза: позволить соседу напасть на соседа; при свете дня в воздухе блеснёт кинжал, и всё — проще простого. Потом дать наёмникам конкурентов ограбить караван, закрыть вход в шахту тяжёлыми валунами: разве может наместник этому помешать? Далее всё по стандартному сценарию: в город приедут Светлые Клерики, а Эвери поедет домой отчитываться о плохо сделанной работе и надеяться на возвращение к дворцовой должности.
Пришлось сморщиться и физически напрячься. Обе мысли — полная чушь. Он никогда не вернётся во дворец и уж точно не заслужит благосклонность короля за плохо сделанную работу.
Но во всём есть положительная сторона. Квентин — лорд-наместник, даже в глухомани это что-то, но, значит. Если столица теперь смотрит на него свысока, они должны знать и понимать, что он теперь равен им всем. Лорд! Даже если его собственные владения ограничиваются размерами резиденции — весь город подчиняется ему.
Эвери внезапно сник, упёрся руками в стол и глубоко вздохнул. Да, город — это зона ответственности. Он не лорд и не землевладелец, скорее помпезно названный чиновник средней руки, у которого обязанностей больше, чем благ. В этом смысле он ничем не отличается от грязного золотаря, чья гордость — собственная тележка.
Тара постучала в дверь и, не дождавшись ответа, вошла, демонстрируя поднос с завтраком.
— День будет долгим, поэтому необходимо съесть всё, — строго сказала она, расставляя на столике у холодного камина тарелку с кашей, миску с сухофруктами и чашку со свежим чаем. Рядом с кашей она положила один скромный ломтик ветчины. — Для энергии.
— Спасибо, — Квентин сглотнул подступившую к горлу желчь. — Ты добра, как никогда.
Тара стрельнула в него глазами, что не положено другим служанкам, и твёрдым жестом указала на стул. Наместник подчинился.
— Скажи, Тара: человек заслуживает страдания, которые на него сваливаются?
Вместо ответа последовал резкий хлопок. Служанка встряхивала простынь, несильно заинтересованная беседой. Когда Эвери попробовал задать ещё один вопрос, она прервала его ещё до того, как первое слово сорвалось с губ.
— Ешьте. Вам нужно спешить. Мы можем поговорить вечером.
Сухофрукты медленно тонули в жидкой овсянке, чай и ветчина оставались нетронуты. Они напоминали Биллингой, утопающий в снегу. Беспомощный, ожидающий скорой весны. Чашка чая — это дремлющий вулкан Трибор в ста милях от города, а ветчина… Эвери задумчиво наколол мясо на вилку и долго смотрел. Ветчины в Биллингое не было, в метафорическом смысле, конечно. В буквальном смысле запасов мяса и другого продовольствия хватало. Излишки добывались на охоте, большинство хищников как раз мигрируют к югу на время зимы.
Не найдя дополнительных смыслов, Эвери съел ветчину.
***
В мятой записке, принесенной мальчишкой, широким почерком непривычного к письму человека, было написано:
«ГНОМЫ ОПЯТЬ ЗА СВАЁ
СРОЧНО К ИХНИМ ШАХТАМ
ЕСЛИ ХАТИТИ СПАСТИ ГОРАД»
***
Снег на улице доставал до середины первых этажей. Местные жители прокапывают в сугробах тропинки, в течение дня местные дети и забияки за несколько монет занимаются поддержанием этих тропинок в надлежащем виде.
Те, кто мог себе это позволить, путешествовали по городу на санях, запряжённых мохнатыми пони или собаками. Чтобы очистить дороги, дворники выходили ещё до восхода солнца, но сегодня случилось что-то необычное, потому что на улице было пусто. Как будто все знали что-то быстрее, чем об этом узнал Квентин Эвери, и наплевали на свои обязанности.
Солнце где-то за Трибором начинало карабкаться на небо. Из сине-чёрного оно превращалось в тёмно-серое. Тяжёлое, готовое в любой момент разразиться снежным штормом. Квентин Эвери пробирался по занесённым по колено снежным тропинкам и думал, что конкретно произошло, из-за чего все, кто не спит, последовали к шахтам.
Хруст снега под ногами; шуршание шубы, шарфа, шапки — аккомпанемент, под который наместник шёл навстречу рассвету. Руки в перчатках не могли удержать походного посоха, поэтому наместник шёл своими силами, лавируя между сугробов и выбирая наиболее ровные участки на улице.
Когда Эвери дошёл до перекрестка, где дороги из «Первой королевской дружины», «Вол-Анур» и «Стрелецкого кабака» сходятся, идти стало проще. Множество ног протоптало широкую тропу в снегу. Кое-кто тяжелый оставлял такие глубокие следы, что Эвери пришлось их почти перескакивать, что усложнило дорогу.
Чёрные птицы, налетевшие с промерзших болот, усеивали яблони замерзшего сада. В отличие от зверьков и насекомых, уходящих в спячку, эти падальщики пировали зимой.
В них чувствовалось отчаянное стремление полететь дальше: вперёд, в ту сторону, куда ведёт натоптанная тропа. Однако страх держал их здесь — на ветках яблони, потому что никто, кроме людей и сонных наместников, не побредёт навстречу смерти.
Квентин немного подобрался. В своей комнате за замерзшими стёклами и тёплыми шкурами, он — никто. Здесь — представитель королевской власти.
Поэтому он нацепил на лицо серьезное выражение, напустил холод в глаза, выпрямился, руки в перчатках сжались в шерстяные кулаки, бёдра и пресс напряглись, чтобы шаг стал ровным.
Под ним сейчас не зимняя тропа, а брусчатка Проспекта Ювелиров. Он идёт по Биллингою, будто это столица.
Толпа у входа в шахты «Вол-Анур» тут же замечает его.
— Лорд Эвери прибыл! Расступись!
