Закон обладания

— Правильно? — Расставь ноги немного шире. Брат делает это замечание уже в который раз, и Тэхён, не сдержавшись, заливается смехом. — Может, пора смириться с тем, что охота не для меня? — говорит он. — У меня неплохо получается довольствоваться той дичью, которую вы ловите. Особенно когда я запиваю её хорошим вином. — Расслабься. — Ладони Санхёна опускаются Тэхёну на плечи, ехидную вставку он пропускает мимо ушей. — Лук и стрелы должны стать продолжением тебя. Тэхён всё ещё посмеивается, но к указаниям решает прислушаться. Сощурившись, он целится в мишень, приподнимает, как учили, правый локоть вверх, и готовится выстрелить без промедлений — к краху может привести даже малейшая заминка. Секунда — тетива отбрасывается. Улыбка не сходит с лица Тэхёна, он слышит, как брат за его спиной довольно хмыкает, когда стрела попадает точно в центр доски. Раздаются боевые кличи воинов, кто-то провозглашает бесперебойное «так держать, Ваше Высочество». Интересно, видел ли отец? Тэхён поправляет налобную повязку, стирает пот с лица, хочет повернуться к брату, чтобы сказать, что на следующую охоту его должны взять с собой, даже если он принц-омега, но… не может. Ноги его не слушаются. — Так держать, Ваше Высочество… Так держать, Ваше Высочество… Голоса повторяются — снова и снова. Тэхён не видит отчего-то лиц воинов. Видел ли он их секундой раньше — уже не получается вспомнить. Он хочет повернуться, он знает, что ему надо это сделать: поговорить с братом, затем найти отца. Давай же, Тэхён. Давай же… — Так держать, Ваше Высочество… Так держать, Ваше Высочество… С чего он вообще решил, что брат стоит за его спиной? Кажется, они стреляли из лука… — Санхён, — зовёт Тэхён и понимает, что его голос не слышен за криками. Почему брат не помогает ему?.. Неужели никто не видит, что Тэхён застыл, как каменная глыба? Какой же беспомощный!.. Давай, Тэхён. Давай… — Санхён!.. — Тэхён подскакивает с хриплым вскриком. Тело дрожит, он весь в поту, сердце бешено колотится в горле. Вокруг темнота, под движениями неприятно шуршит постель. — Ваше Высочество, — слышит он вновь и дёргается, тяжело дыша. — Санхён… Рыдание нарастает и клокочет в груди, словно живое. Сон. Тэхён очнулся ото сна, и теперь он снова здесь, в этом мерзком промозглом поместье семьи Чон. Лунный свет пробивается сквозь ханджи, падает отсветом на картину с изображением цветка бессмертника. Тэхён пытался было её снять, но она оказалась прикреплена к стене намертво. Он мог развернуть футон на сто восемьдесят градусов, но, будто в наказание за свою слабость, предпочёл, засыпая, видеть символ клана Чон прямо перед собой. — Мне позвать лекаря, Ваше Высочество? Тэхён вздрагивает. Он тяжело дышит, ему хочется во весь голос закричать, чтобы наконец избавиться от нарастающей тяжести в груди. Молодой парень, сидящий на коленях у края футона, глядит на него во все глаза, и у него на шее — кулон с бессмертником. Сглотнув, Тэхён спрашивает настолько холодно, насколько может: — Кто ты такой? — Меня зовут Мин Юнги. Генерал Чон назначил меня прислуживать вам. Парень-омега. Скорее всего, безвольный раб, проданный за гроши знатному роду. Тэхён не удивится, если семья обменяла его на два мешка риса. — Прислуживать? — бросает Тэхён. — Не смеши, тебя приставили следить за мной. Принеси мне воды. И не подходи ближе, чем на два шага. Юнги смеряет его внимательным, но беззлобным взглядом, а после кивает, поднимается и бесшумно покидает комнату. Когда двери снова разъезжаются и он возвращается с кувшином и пиалой в руках, Тэхён успевает его как следует разглядеть: худое крепкое тело, бледное лицо, красивые раскосые глаза. То, что он омега, понятно больше по терпко-сладкому природному запаху, чем по внешнему виду. — Я принёс… — Юнги не договаривает, вместо этого протягивает сложенный платок. Тэхён принимает его без слов, даже не благодарит. Вытерев лицо от пота, он дожидается, пока Юнги наполнит пиалу водой, и затем пьёт без той жадности, с которой бы ему на самом деле хотелось. Следы сна постепенно тают, спадает и кипучее ощущение в груди. Забравшись обратно под одеяло, Тэхён устремляет взгляд в потолок, наблюдает за игрой отражающихся теней, прежде чем спросить: — Почему ты обращаешься ко мне по титулу? Юнги отодвигается на коленях назад, под его движениями шуршит циновка. — Вы принц… — Я не твой принц, поэтому зови меня «господин». Сколько тебе лет? — Двадцать, Ваше… г-господин. Не похоже, что Юнги робеет. Скорее, растерян и пытается правильно оценить ситуацию, в которой оказался. — Давно служишь Чон Чонгуку? Тэхён не смотрит на него, но представляет, как у Юнги поджимаются губы: наверняка он не привык, что о генерале Чоне говорят с такой пренебрежительностью. — С младых лет… господин. Мои родители прислуживали семье Чон с юности, после их смерти меня не выгнали. — Голос у него уверенный, но без объёма. Безжизненный. — А должны были? Юнги не отвечает, и Тэхён понимает без слов: не должны были, но если бы так всё же поступили с рабом, тем более мальчиком-омегой, то никто не стал бы осуждать семью Чон. — Ты собираешься находиться у меня над душой всю ночь? — Как прикажете, господин. — Я приказываю тебе уйти. Юнги опускает голову, приложив раскрытую ладонь к сердцу — в Чоньяне так кланяются госпóдам, — чуть отползает назад и только после этого поднимается и покидает покои. Очертания его фигуры видны за ханджи: Юнги оседает на пол и прислоняется спиной к дверям. Тэхён знает, что тепло печи туда едва доходит: он отметил это днём, когда Чонгук притащил его сюда. Тэхён тогда очнулся, ощутил руки, небрежно удерживающие его, запах альфы и металла. Осознав реальность, начал брыкаться, и Чонгук перехватил его талию крепче, сказал сдержанное: — Успокойся. И не создавай проблем. — Не прикасайся ко мне!.. — Тэхёну казалось, его сейчас стошнит, но не из-за кислого привкуса во рту и рассудка, всё ещё затуманенного после обморока. При виде Чонгука мерещилось, что он снова оказывается в стенах своего убежища в Сонголе — беспомощный, напуганный, беззащитный. И только что узнавший, что лишился всех, кто был ему дорог. — Не вынуждай меня затыкать тебя силой. — Чонгук даже не смотрел на него; перед глазами Тэхёна были линия его подбородка, широкая мужская шея. — Мы почти дошли. Слова трескались. Он снова попытался вырваться: подавшись вверх, укусил Чонгука в шею, оттягивая с рычанием тонкую кожу. Тот даже не шикнул и, когда Тэхён разжал зубы, перевалил его через плечо, точно он игрушечный. Шаги по кидану, ощущение крепких рук на бёдрах. На мгновение наступило оцепенение, и уже через секунду Тэхён забился с новой силой — ослабшими руками он заколотил Чонгука в спину. Чешуйчатые доспехи оставляли на ладонях раны, но было плевать. Тэхёну хотелось лишь одного: — Не прикасайся… Не прикасайся ко мне… Ещё несколько шагов, и Чонгук опустил его без церемоний вниз. Ноги ослабли, Тэхён едва устоял. Его снова замутило, и он привалился к стене, немного сполз, отрывисто дыша. Чонгук смотрел на него без сожалений. За его спиной обрывались кидан и изогнутая крыша дома, а дальше — простирался старый, неухоженный сад; остатки былой красоты: увядшее вишнёвое дерево, раскиданные сорняки, заросший на камнях мох. — Будешь жить здесь. Еду тебе принесут. — Больше никогда ко мне не прикасайся… — Кожу покалывало в тех местах, где Чонгук его касался. Тэхёну это не нравилось, хотелось смыть — нет, содрать с себя — эти фантомные ощущения. Он бы их с мясом выдернул, будь его воля. Он бы всё отдал, чтобы больше никогда не чувствовать под силой Чонгука свою слабость. Тэхёна тот словно не слышал: — Слуги помогут принять тебе ванну и дадут чистую одежду. С этими словами Чонгук ушёл, оставив Тэхёна оседать на пол. Минуты утекали, шаги постепенно стихли, и он сидел в одиночестве, обняв колени, и смотрел застывши на голые ветви вишнёвого дерева. Холодный пол Тэхён игнорировал до тех пор, пока слуги не нашли его. Это были двое омег в простых белых рубахах и таких же широких штанах, они не сказали ни слова, не назвали своих имён — только помогли Тэхёну подняться. Он не сопротивлялся, пошёл за ними без истерик — ему самому хотелось поскорее принять ванну. Когда Чонгук скрылся, исчезло и мерзкое чувство, раздирающее горло. Пока тот его не трогал, Тэхён ещё мог терпеть и холодный взгляд, и мрачное лицо, и стальной голос. Но стоило ощутить на себе касания Чонгука — и накатывала ярость, перемежённая страхом. Дом оказывается старым, необжитым, со скрипучей циновкой. Покои, которые выделили Тэхёну, от основных, где когда-то жили госпóда, отделяются садом. Слуги, бывшие с ним днём, не ответили ни на какие вопросы (будет ли приходить генерал Чон? как далеко Тэхёну можно отходить от поместья?). Мин Юнги. Тэхён продолжает смотреть на плывущие на потолке тени и на серебряный отсвет луны, пока пробует это имя в мыслях. Он убеждает себя, что его совсем не заботит, замёрзнет ли этот раб там, снаружи. Юнги — чоньянец. И Тэхёну ничего от него не нужно, кроме информации. — Мин Юнги. Тень за ханджи подскакивает, слышится шуршание, а потом скрежет раскрываемой двери. В комнату проникают прохлада и запах морозной ночи. — Да, господин? — Меня раздражает твоя тень за дверью, — произносит Тэхён, не глядя на него. — И это тоже раздражает. — Он приподнимается, берёт в руки подушку и бросает её в Юнги — тот ловит и смотрит с непониманием, и Тэхён договаривает: — Лучше без этой каменной подушки, чем с ней. Мне не нравится, оставь себе. Тэхёну от него не нужно ничего, кроме информации, поэтому он расположит этого раба к себе. С этими мыслями он отворачивается к стене, надеясь, что сны ему больше не приснятся.

* * *

На утро Юнги в комнате не оказывается, в том углу, где он засыпал, лежит взбитая подушка. Тэхёна будят слуги: они приносят воду для умывания и холодную лапшу на завтрак. Палочки брякают в металлической тарелке, несколько капель бульона выливается на пол. Еду кладут у футона, будто собираются кормить собаку. Дождавшись, пока омеги скроются снаружи, Тэхён припадает к пище без возражений — первым делом пьёт бульон, затем глотает лапшу, не ощущая её вкуса. Еда на севере пресная, но это последнее, о чём он может думать. После липкого переваренного риса, который он ел по дороге в Чоньян, лапша эта кажется ничем не хуже блюда от дворцовой поварихи. Отложив приборы на поднос, Тэхён поднимается, заправляет неумело футон, а после умывает лицо и накидывает на себя чогори, выданный ему вчера: чёрный, чуть большеватый, из плотного шёлка. Cлуги, помимо прочего, вручили ему деревянный гребень, и волосы, которые Тэхён впервые расчёсывает самостоятельно, путаются; он отделяет верхнюю половину, заворачивает небрежный пучок и крепит его металлической шпилькой. Заметил ли Чонгук, что Тэхён не снимал её всю дорогу? Наверняка да. Так же, как заметил выбитые у основания шпильки восемь триграмм — символ династии Ким. Тэхён принимается заново осматривать домишко. Комната, отведённая ему для сна, выходит сразу в сад и скудно обставлена: небольшой комод, две потрёпанные подушки для сидения и низкий письменный столик — там лежит заляпанное зеркало. Напротив входных дверей, через всю комнату, — ещё одни. Раздвинув их, Тэхён выходит в тёмный, пропахший сыростью коридор. Он уже знает, что здесь никто больше не живёт и оставшиеся две комнаты выделены для печи и ванной, но всё равно прислушивается, нет ли в доме сторонних звуков. Тишина. Только карканье вороны, доносящееся из сада. Выходя на улицу, Тэхён испытывает неимоверный упадок сил. Прохлада, к которой он не привык, неприятно лижет кожу, он сжимает кулаки, обувается и, спустившись с выступа, идёт к Юнги — тот подметает сад и даже не оборачивается, услышав чужое присутствие. — Я должен просто сидеть в этой комнате? — сходу спрашивает Тэхён. Юнги вскидывает голову, на миг замерев с метлой в руках. На нём та же одежда, что и ночью, и Тэхён не понимает, почему он, будучи местным, ходит в мороз без накидки. Привык? Или это то, как чоньянские госпóда относятся к рабам? — Я не знаю, господин, — безэмоционально отвечает Юнги. — Я полагаю, вы вольны делать всё, что хотите. Это не тот ответ, который Тэхён ожидал услышать. — Всё? — Должно быть, да, господин. Генерал Чон не давал особых указаний. — И где ваш генерал Чон? — Он редко посещает это поместье. Юнги не соврал — Тэхён убеждается в этом в следующие дни. Чонгук не появляется. Не появляется никто, кроме тех же безымянных омег и Мин Юнги. Пресная еда, блёклый сад, карканье вороны. И кошмары, от которых просыпаешься по ночам в холодном поту. Каждый день Тэхёну приносят сменную одежду, на второе утро — меховую накидку. Он отдаёт её Юнги — говорит, что она воняет мертвечиной и поэтому пускай Юнги, занимающийся ежедневно садом, накидку и забирает. Третье утро начинается с того, что вместе пресной лапшой Тэхёну дают бумаги и кисть с чернилами для письма. Когда он доедает, с улицы входит Юнги. У него покрасневшие от холода щёки, и на нём накидка, которую вручил ему Тэхён. — Я подумал… подумал, что вы хотели бы заняться каллиграфией, поэтому я распорядился, чтобы вам принесли всё необходимое. Я знаю, что госпóда увлекаются подобным. — Последние слова Юнги говорит не без самодовольства. Тэхён не сомневается, что тот, как и всякий безвольный чоньянец, ни чтению, ни письму не обучен. — Тебе не влетит за кражу бумаги? — Нет, господин. Я не крал её. — Ну, смотри сам. Если что, — Тэхён проходит мимо и опускается напротив столика, раскладывая бумагу перед собой, — я за тебя вступаться не стану. В груди зудит от желания спросить, может ли Юнги принести книги, но он сдерживается. Как сдерживается и от того, чтобы выйти за пределы сада и осмотреть владения целиком. В главном особняке Тэхён мог бы найти что-нибудь полезное, но он опасается: Чонгук может легко его заподозрить. Время. Нужно время, чтобы ослабить их бдительность. Отец и брат всегда учили не торопиться, подстерегать свою жертву и стрелять в неё тогда, когда она меньше всего этого ожидает.

* * *

На пятый день кошмары усиливаются, и на утро приходит Чонгук. Он не ступает в дом, о его приходе оповещают слуги, говорят, генерал ждёт снаружи, хочет поговорить. Услышав это, Тэхён цепенеет. Иногда, совсем отчаявшись от слёз, бессилия, тупой боли в рёбрах, он успокаивает себя тем, что когда-нибудь сможет оборвать Чонгуку жизнь, и это помогает — вырезает отчаяние хотя бы на мгновение. Можно сказать, к мыслям о нём Тэхён привык. Можно сказать, что Чонгук — его цель. Цель, которая стоит под голым, накренившимся деревом, полностью облачившись в чёрное. Сегодня на нём нет доспехов, чёлка расправлена, и на переносице видно сосредоточенную складку. Заметив Тэхёна, Чонгук окидывает его взглядом с ног до головы, ни на чём конкретном не задерживаясь. — Вы почтили меня своим присутствием, генерал. — Тэхён плюётся ядом, но на самом деле ему страшно, больно, и в нём мутно-въедливое, разрушительное чувство. Наверное, это и есть ненависть. Тэхён не знает. Тэхён знает только, что при виде Чонгука испытывает всё это сполна. — Юнги сказал, ты почти не выходишь из комнаты, — со спокойной уверенностью произносит тот. — Смирился со своим положением? Тэхён ничего не отвечает. Ему не по себе от вперяющегося взгляда Чонгука. — Я надеюсь, — шаг, и Тэхён тоже отшагивает назад, — ты не замышляешь что-то, что может меня разозлить. Под ногами трескается высушенная трава, покрытая инеем. Чонгук подходит ещё ближе, убрав, как на прогулке, руки за спину. Даже без доспехов и меча, спрятанного в ножнах, он внушает ужас. Его запах окутывает Тэхёна, как изморозь, и Тэхён вздрагивает, не ощущая холода. — Что я могу замышлять в поместье, — он сглатывает и выдерживает взгляд Чонгука, — которое ты окружил охраной? — И откуда ты узнал об охране? — Я… я догадался. Ты бы не стал держать меня здесь без должного присмотра. — Твоя правда, принц, — спокойно отзывается Чонгук. — Но я вынужден тебе напомнить, — он спускается взглядом к губам на едва уловимый миг, — ты — омега. Посмеешь сбежать — и твой запах почуют. Среди них могут найтись альфы, которые не так обходительны, как твой дорогой генерал Ли. У Тэхёна немеют ноги, в животе скручивается страх. Этого не может быть… Чонгук не может знать… — Что такое, Ваше Высочество? Что вас так встревожило? — Не приближайся, — хрипит Тэхён, видя, как фигура Чонгука заслоняет собой утреннее солнце. Становится нечем дышать. — Я не трогаю чужое, мой принц, — всё тем же ледяным тоном говорит Чонгук. — Особенно то, до чего прежде меня касался генерал Ли. Время, кажется, замирает. Тэхён слышит собственное сердцебиение и хватает ртом воздух. Сейчас от Чонгука не пахнет кровью, но он внушает не меньше страха, чем тогда, в подземелье, где они встретились впервые. — Когда мы говорим «грязный омега», знаешь, что мы имеем в виду? — Он наверняка видит, как Тэхён окаменел от шока и неверия, но на его лице не отражается наслаждение происходящим. На нём не отражается ничего. Чонгук подходит ещё ближе — словно из-за обычной необходимости поддержать разговор. — Меня не интересуют ваши варварские взгляды на жизнь. — Голос не подводит. Тэхён гордится собой, хотя и задыхается от этой близости; он теряется перед силой, которой ему самому недостаёт. Чонгук же как ни в чём не бывало продолжает: — Грязными мы называем омег из Сонголя. — И спрашивает без перехода: — Как далеко вы зашли с генералом Ли, Ваше Высочество? Тэхёну страшно, он едва сохраняет лицо, отец и брат учили его главному — выжидать. Но Тэхён всегда плохо усваивал их уроки. Так же плохо, как справлялся с гневом. Сейчас гнев душит его, мир теряет краски, хочется завопить, расцарапать Чонгуку лицо, и до того, как успевает подумать, Тэхён замахивается и со всей силы влепляет ему пощёчину. Кажется, даже рычит. От злости, безысходности, обиды, отчаяния — всего разом. Становится внезапно тихо. Не слышно ни шелеста сухих листьев, ни завывания ветра в одиноком промозглом поместье. Дыхание Тэхёна тяжелое и отрывистое. Чонгук перед ним — абсолютно спокоен, на его бледном лице отпечаток пальцев, он выпрямляется, отбрасывая со лба выбившиеся пряди, и заглядывает в глаза — безжалостным и тяжелым взглядом, который Тэхён готов из него выдрать голыми руками. — Наигрались, Ваше Высочество? — Всё тот же низкий спокойный голос. И та же непоколебимость: — Завтра ты делаешь свой первый ход в нашем представлении. Будешь слушать, что скажет тебе Юнги. Вздумаешь что-нибудь выкинуть — и узнаешь, как к грязным омегам относятся в Чоньяне. Грудь Тэхёна поднимается и опускается от частого дыхания. Ему не нравится, что Чонгук остаётся таким хладнокровным, каменным, сдержанным. Можно ли сделать этому человеку больно? Тэхён бы всё отдал, чтобы получилось. Когда Чонгук уходит, в воздухе всё ещё остаётся его запах. Мир обретает очертания постепенно: появляются звуки, ощущение холода на щеках. Тэхён сглатывает. В горле — саднящая сухость. Пока он так стоит, гнев не уходит. Он слышит осторожные шаги, понимает, что это Юнги, но не сдвигается с места, даже когда тот его окликает. Затем — снова: — Господин… Вы в порядке? Нет. Не в порядке. Тэхён испытывает одновременно так много всего, что ему не хватает сил на то, чтобы справиться. Будь Санхён жив, он бы обязательно помог: брат всегда давал верные советы, успокаивал Тэхёна, приводил в чувство. И никогда, никогда не оставлял одного. Будь Санхён жив, Тэхён бы со всех ног побежал к нему, чтобы сообщить ужасную весть. Среди приближённых правящей династии Ким — предатель. Никак иначе Чон Чонгук не смог бы узнать о тайной помолвке принца Ким Тэхёна и генерала Ли.