Соколиная охота

Охотничьи угодья царские, что в ведении сокольничего да ловчего находились, тянулись от самой Москвы широкими рукавами, включая в пределы свои и села Коломенское с Семеновским, и известные своими возвышенностями Сокольники, и многие другие, доходя теперь до самой Слободы и принося в казну государеву немало пушнины и, следовательно, золота, ибо всякая птица и зверь, что пойманы здесь были, царю принадлежали. Браконьерство каралось жестоко, и потому лишних людей встретить в местах этих было весьма маловероятно, и иной раз государь выезжал тропами этими просто отдохнуть да развеяться. Привал дневной устроен был в безветренной низине на берегу мелкой, но быстрой речушки, что баюкала своими звуками утомившихся уже охотников. Диковинными и чужеродными казались куполообразные шатры из пестрого дамаста и бархата, выстроенные с утра еще заботливыми холопами. Выше прочих убегал в синеву небес тонким шпилем шатер государев — сшитый из золоченой парчи, подбитой внутри теплыми шкурами, он словно светился, отражая яркие дневные лучи, ослепляя всякого, кто смел поглядеть. Под навесами из таких же дорогих тканей накрыты были длинные столы, сверкая серебряными и золотыми круглобокими посудами. Замерзшие уже холопы жались к разожженным для согрева и приготовления пищи кострам, дыша на занемевшие пальцы да переминаясь с ноги на ногу. Заслышав бубенцовый перезвон и гомон приближающейся процессии, они спешно склонились в земном поклоне вдоль расстеленного у царского шатра кызылбашского ковра, а после, когда, ловко соскочив с коня, Иван Васильевич скрылся за золоченой полой, заспешили по своим делам. Желая помолиться в одиночестве, государь отправил Федьку к отцу, чем премного разочаровал юного капризника. Грустить, впрочем, Федору было некогда — сперва специально привезенный для того дьякон отслужил обедню в одном из шатров, а после охотники отправились к столу, что уж ломился от холодных и горячих яств. Сидя подле батюшки и с истинно юношеским аппетитом уплетая жаркое, Федька спросил тихо: — Разве государь трапезничать не станет? — Государь один возжелал трапезничать, — холодно проронил Алексей Данилыч, вгрызаясь в лебединую ножку. — Как же это? Я же кравчий его! — обиженно молвил Федька да надулся капризно, откладывая ложку. Алексей Данилыч только плечами пожал, явно давая понять, что говорить о том он не желает. Федька давно приметил, что опосля того, как он прямолинейно признался батюшке в случившемся, тот отдалился и будто лишний раз с Федей говорить не хотел, когда же речь заходила об Иване Васильевиче, отец и вовсе старался поскорее свернуть разговор, будто тот причинял ему физический дискомфорт. Разочарованный и совершенно не понимающий причин такого поведения — сам-то он вниманием царским вельми гордился — Федька все ж опасался разрушить то, что осталось от прошлых его отношений с батюшкой, а потому сменил тему. — Батюшка, давай загадочку тебе загадаю, — улыбнулся Федька совсем как в детстве, и у старого воеводы замерло сердце — когда его маленький, капризный мальчик, которого он сажал на своего коня по дороге на ярмарку, успел так вырасти и перестать быть его? — Его нет и никогда не было, но каждый его ожидает, его никто не видал и не увидит, но все на него полагаются… знаешь ли, чего это такое? — Не знаю, — слишком поспешно отмолвил старший Басманов, даже и не слышавший, что говорил ему сын. — Послушай, Федька… ты б не гневил царя почем зря, сам ведь ведаешь, как переменчив нрав его… — начал очень тихо и серьезно Алексей Данилыч. — Да чем же я гневлю его, батюшка? — прошептал Федька рассерженно, почувствовав, как сердце вопреки его воле ускоряет свой бег. — Государю со мной сплошная радость, сам он так молвит! — Он нынче молвит, а завтра на плаху отправляет, — качнул головой воевода. — Не говори об нем так, наш царь милостив и справедлив, ты сам меня этому учил с измальства, — зашептал Федька много громче, и сидящий неподалеку князь Вяземский с любопытством поглядел в их сторону. — Да тише ты, глупый! — недовольно проговорил Алексей Данилыч, сведя густые, седые брови. — Ты почто хвастал, что уток настрелял поболее? Дурень ты малолетний! — Я не хвастал! Я правду молвил! — вспыхнув до корней волос, зло прошептал Федька, и глаза его влажно заблестели. — Правду! — передразнил старший Басманов. — Не умеешь с царем говорить, так уж лучше молчи вовсе! — в раздражении бросил он, и Федька вскочил из-за стола и скорым шагом заспешил прочь, провожаемый изумленными и, чего греха таить, злорадными взорами царедворцев. — Федор! — строго крикнул Алексей Данилыч, но тот даже не обернулся. — Печально, должно быть, когда сын — сплошное разочарование, — елейным голосом молвил Григорий Лукьяныч, неприятно улыбнувшись. — Уж тебе ли мне о том толковать? — усмехнулся воевода, окинув Малюту надменным взглядом. — Не твой ли сын вместо службы государю в монастырь просился? Всхлипывая и утирая непрошенные слезы, Федька дошел до реки, где принялся зло кидать на дно ее мелкие камушки. «Ну, спасибо тебе, батюшка, за поддержку! И так всякий меня при дворе ненавидит, в спину плюет, гадости болтает, так еще и ты супротив меня выступаешь! Знала бы матушка, уж она бы за меня заступилася!» — думал Федька, не сильно заботясь тем, отчего царедворцы так невзлюбили юного фаворита. Больше всего ему хотелось теперь побежать в объятия государя, но ябедничать царю на собственного отца он не желал, да и не смел, памятуя историю с медведем, растерзавшем опричников, что по глупости своей смели шептаться о нем в храме. — День нынче погожий, — услыхал Федька подле себя знакомый голос, от которого всегда веяло до одури отталкивающей рассудительностью. — Да, — только и ответил Федя, краем глаза окидывая Годунова, что остановился в нескольких шагах и любовался будто бы рекой: высокая шапка с темной меховой оторочкой, темно-зеленая однорядка, застегнутая на скромные практически пуговицы, алые сапоги без лишних украсов — Борис Федорович словно желал раствориться в окружающем пространстве, стать бестелесным существом, что ведает о каждом, но до поры молчит. — А ты хорошо стреляешь, Федор Алексеич, понимаю, отчего по душе тебе охота лучная, — продолжал боярин, переведя на Федьку непроницаемый серый взгляд. «Каков хитрец! Подольститься пришел! Небось вызнать хочет, отчего у меня с батюшкой вышел разлад! Держи карман шире!» — подумал Федька, но вслух только сказал горделиво: — Благодарствую, Борис Федорыч! Повисла неловкая тишина, нарушаемая только плеском воды, и Федька хотел уж было уйти, как вдруг поворотился к Годунову с самой очаровательной улыбкой и молвил почти приятно: — Говаривают, ты самый умный при дворе опосля государя нашего великого… отгадаешь ли загадочку мою? — Изволь, Федор Алексеич, попробую не разочаровать тебя, — одними губами улыбнулся боярин — глаза его при том хранили равнодушно-отстраненное выражение, как и всегда. — Его нет и никогда не было, но его всегда дожидаются, его никто не видал и не увидает, но всякий живущий на него полагается, — повторил Федька слова государя, с нетерпением уставившись на Годунова. — Любопытная загадочка у тебя, Федор Алексеич, — усмехнулся Борис Федорович, переводя задумчивый взгляд снова вдаль. — Заутра, — молвил он наконец, глянув на Федьку. — Заутра? — растерянно протянул Басманов, с сомнением поглядев на боярина. — Ну, да… Люди вечно все откладывают на заутра, да токмо нет его, ибо пока наступит — уж это день сегодняшний, потому и увидать его не можно, — спокойно пояснил он, не вполне сообразив, к чему Федор о таком спрашивает. — Заутра, — Федька расплылся в улыбке, и личико его стало еще краше. — Заутра же! Точно! — и, не сказав Годунову более ни слова, Басманов скорым шагом отправился к государеву шатру. Войти к царю без дозволения не можно было решительно никому, но, захваченный эмоциями Федька, влетел сквозь золоченые полы, изрядно смутив тем несших караул рынд, пустившихся за ним следом. — Заутра! — закричал он с порога, наспех отвешивая низкий и грациозный поклон. — Заутра! — повторил Федька, рассмеявшись переливчатым, как колокольчики смехом, подходя ближе к царю. Бывший здесь же Скуратов поглядел на Федора с изумлением и бессильной злобой — где это видано, чтоб сметь врываться в покои государевы без приглашения? Царь, нахмурившись, поглядел на нарушителя своего спокойствия, взмахом руки отпуская караул: — Чего — заутра? — спросил он строго. — Его нет и никогда не было, но его всегда дожидаются, его никто не видал и не увидает, но всякий живущий на него полагается, — повторил Федька государеву загадку. — Заутра это! — Верно, — улыбнулся государь и рассмеялся совершенно по-мальчишески, изумляя тем Малюту даже более, чем Федор своей наглостью — не видал он, чтоб царь так веселился с тех самых пор, как скончалась Анастасия Романовна. — Ступай, Гриша, опосля договорим, — отсмеявшись, велел государь и, не дожидаясь, пока за ним опустится полог, стиснул Федьку в объятии и поцеловал в лилейный лоб. — И мы с тобою, пожалуй, не станем откладывать на заутра то, что можно сделать теперича, — многозначительно приподняв брови, царь мягко надавил Федьке на плечо, веля опуститься на колени, и спустя минуту, в которую тот неловко возился с полами непокорного царского кафтана, с тихим вздохом запустил теплую ладонь в мягкие кудри, скидывая на пол Федькину мурмолку, с наслаждением наблюдая за тем, как опускаются черной оборкой трепещущие ресницы да раскрываются пухлые губки, и радуясь тому, что окромя Федора никто не посмеет ворваться в его шатер. *** Весьма довольный Федькиным незваным визитом, раззадоренный успешной охотой, государь сделался практически весел, и через пару часов полуденного отдыха забава продолжилась. Снова оседлали коней и с громкими криками пустились прочь — навстречу догорающей осени. Покуда солнце было еще высоко, отмеряя недолгий уже день, успели еще четырежды спустить ловчих птиц — трижды на уток с затерявшимися среди них белоснежными лебедями, что несказанно порадовало Федьку, и еще единожды на обширную стаю коростелей, отчего-то замешкавшихся с отлетом в этот год. — Ладная охота днесь выходит, — улыбнулся Иван Васильевич, наблюдая за тем, как холопы и псы собирают длинношеих пташек с пожелтевшей травы. — Иной раз прихоти твои забавой оборачиваются. — Ничего не прихоти, я тоскую без тебя оченно, — совсем тихо молвил Федька и смущенно опустил очи долу. Государь на то только улыбнулся ласково да потрепал кравчего своего за румяную щеку, ничуть не смущаясь собравшихся. Было что-то в Федоре особенное, чего не было ни в ком более — какая-то детская непосредственность, граничащая с глупостью, будто тот не вполне понимал кто перед ним и как должно себя вести, но именно это и бередило Иванову душу — в мире, где всякий лебезил и страшился великого самодержца, мальчик голубоглазый был как глоток свежего воздуха. Кроме того, не доверяющий практически никому, Федькиным чувствам царь отчего-то верил, и ощущать, что ты настолько сильно любим кем-то, для знавшего мало этого чувства в своей жизни Ивана, было и удивительно, и бесконечно любо. Меж тем радовавшее охотников весь день солнце начало клониться к закату, и видимый чуть впереди осенний лес вспыхнул зубцами багряно-золотого пожара, сияя паче сказочной жар-птицы. Утомленные охотой и довольные ее плодами, царедворцы со своим государем направились к охотничьему подворью царя для отдохновения и ночлега — возвращаться в Слободу нынче было бы и долго, и бессмысленно, да и Иван Васильевич желал развеяться. Спустя минут пятнадцать необременительной для коней и их всадников рыси показались над пестрыми кронами зеленые чешуйки высокой крыши, и Федька, не бывавший тут ранее, заулыбался и сказал государю, что крыша словно застелена кожей заморского дракона, и государь улыбнулся ему в ответ, впервые в жизни примечая это забавное сходство. Чем ближе подъезжали всадники, тем виднее становились терема, образующие собою ежели не дворец, то уж по меньшей мере сказочное лесное подворье чародейского князя. Ладные двухэтажные домики с округлыми крышами, изукрашенными по коньку орлиными головами, окружали собою срубленный в три этажа узорный терем, коей единственный был увенчан рядами таких же зеленых башенок, покрытых переливчатыми пластинами. Высокая и широкая лестница, увитая по перилам деревянными виноградными гроздьями, взлетала сразу во второй этаж, укрытая от непогоды резным навесом, и упиралась в алую дверь, в четыре квадрата которой были вписаны двуглавый орел, диковинный единорог, хищный лев и хвостатый дракон. Вкруг третьего этажа шло широкое гульбище, не слишком плотно зарешеченное столбами, крытыми сусальной позолотой, сияющими Божией благодатью в этот закатный час. Сам терем, как и окружившие его домики, был сплошь писан яркими красками и диковинными созданиями, часть из которых была Федьке неведома. Ждавшие явления государева холопы высыпали на двор, кланяясь земно. Растревоженного охотой Беркута взяли под уздцы и поднесли к стремени расписные ступени, облегчая Ивану Васильевичу спуск, хоть в том он не нуждался вовсе. Вслед за царем спешилась и вся свита его, отдавая коней и птиц в руку подоспевших слуг, да замерла, дожидаясь дальнейших указаний. Федька глядел на Ивана влюбленно и восторженно, не спеша передать Яхонта в руки кречетника. — Ты птицу-то отдай, Федька! Али в горницу с собою заберешь? — усмехнулся Иван, подходя к полюбовнику интимно близко и заправляя тому выбившийся локон под оторочку мурмолки. — Ступай, отдохни, соколик мой, в баньку сходи, ввечеру видеть тебя желаю, — многозначительно и очень тихо, чтоб слышал только Федя, промолвил государь. — До трапезы отпускаю тебя. Федька почтительно склонился, махнув длинными рукавами по земле, и кречет его недовольно растопырил крылья и клекотнул, словно браня нового хозяина, и тут же был забран сокольником, которому наказано было глядеть за новой игрушкой царева спесивого полюбовника. — Серчает на меня? — спросил Федька у государя, выпрямившись и поглядев на птицу с нежностью. — Капризничает просто, как хозяин его, — в глазах Ивана блеснула улыбка, не коснувшись суровых губ. — Ступай, — и не проронив более ни слова, царь в окружении постельничего, нескольких спальников да стражников, поднялся по широкой лестнице и скрылся за дверями терема, а вслед за ним по приготовленным им горницам разошлись и сопровождавшие государя днесь на охоте царедворцы.