Соколиная охота

Поля стояли уж пожухлые и промерзшие, ощетинившиеся короткими стебельками, оставшимися после уборки богатого в этот год урожая, и, приукрашенные осенним солнцем, казались медными и золотыми блюдами с червлеными узорами озимых борозд. Не прошло и десяти минут, как царь придержал коня да подманил Федьку, все то время не сводящего взора с Ивановой спины, приглашая юношу поехать по левую его руку. — Дыру мне в кафтане не проглядел, а, Федька? — усмехнулся государь, поглядев на зардевшегося от слов его юношу. — Не проглядел, — кокетливо понизив взор, отвечал Федор, попутно наглаживая шелковистые бока и крылья новой своей игрушки голой ладошкой — рукавичка бархатная виднелась за поясом. — Люб подарок? — спросил Иван Васильевич, поглядывая, как Федька пытается править конем и при том ласкать кречета, покойно сидящего на левой его руке. — Рукавицу надень, все руки удилами сотрешь. — Оченно, свет мой, — Федька поглядел на царя с такой нежностью, что у того даже дыхание на мгновение перехватило, и покорно натянул перчатку. — А я ему ужо и имечко выдумал! — Какое же? — с ласковым любопытством, с каким родитель глядит на детское изобретение, спросил государь. — Яхонтик! — расплылся в улыбке Федор, глядя на Ивана, словно ища одобрения в его взгляде, как делал теперь всякий раз. — Все мысли у тебя токмо об украсах, — рассмеялся царь, наслаждаясь Федькиным смущением — от слов его Басманов мигом залился соромным румянцем. — Впрочем, как желаешь, ангел мой, то мой тебе подарок и тебе его нарекать, — явил царь несвойственную ему милость. — Ну, полно, не робей, Федюша, загадку загадать тебе? — Загадай, царенька, — тут же откликнулся Федька, обрадованный переменой темы. — Ладно же, слушай. Его нет и никогда не было, но его всегда дожидаются, его никто не видал и не увидает, но всякий живущий на него полагается, — хитро промолвил царь, и Федька сморщил носик, тихонько повторяя за Иваном слова да пытаясь сообразить, каков ответ. — Все загадки твои дюже путаные, — простонал Федька, поглядев на царя капризно и сведя собольи бровки в жалостливую гримаску. — Сдаешься? — усмехнулся государь, и глаза его серые засверкали задорными, смешливыми искорками, что с недавних пор снова начали мелькать в этом холодном, строгом взоре — новый фаворит пробуждал в царе какое-то шаловливое ребячество, давно уж Иваном позабытое. — Да ни за что, — лукаво молвил Федька, тут же меняясь в лице. — Не говори разгадки, догадаюсь я! Мне просто времечко нужно… Кстати, не это ли ответ? — Не времечко, — отмолвил Иван Васильевич, любуясь юным своим полюбовником — признаться, государю российскому было совершенно безразлично отгадает Федька али нет — глядеть на движение мысли по пригожему личику было для царя достаточным наслаждением. Неумеющий проигрывать Федька мнения его хоть и не знал, но заведомо не разделял и оттого хмурился, и бормотал всю дорогу до рощицы, перебирая варианты и веселя тем царя до невероятия, но так и не сыскал ответа. Рябая, буро-янтарная роща с редкими вкраплениями полыхающих рубиновым пожаром кленов, была уже почти прозрачна — ветра студеные оборвали да унесли драгоценную многоцветную листву, предвещая скорое предзимье — и всадники остановились почти у самой ее кромки, разоблачая заскучавших уже птиц. — Государенька, а почто соколам очи закрывают? — спросил Федька, осторожно снимая с Яхонта своего клобучек и встречаясь с внимательным взглядом агатово-черных, хищно блестящих круглых глаз — склонив голову набок, птица с интересом рассматривала Басманова, с не меньшим интересом рассматривающего ее в ответ. — Сокол птица ловчая, Федя, всякий раз добычу заприметив, срываться с руки станет, ноги себе поранит, связки потянет, хворать будет. Не зря ты птицу в воздух не спускаешь, а подкидываешь, легче ей взлететь так с руки твоей, — неторопливо объяснял царь, поглаживая по спине огромного и кровожадного своего Адрагана — к Федькиным бесконечным вопросам он давно привык, и те умиляли, а не сердили нетерпеливого обыкновенно царя. — Осторожнее с кречетом милуйся, гляди чтоб за нос не клюнул, — усмехнулся Иван Васильевич, и Федька с недоверчивой улыбкой отстранился от Яхонта, оставляя попытки прижаться к тому щекой. Пока охотники готовили птиц, псари спустили собак, и те с лаем и визгами помчались сквозь рощицу, выбегая на заранее выбранную ловчими поляну и воплями своими вспугивая в воздух стаю шумливых сереньких с рябыми коричневыми крыльями куропаток, обреченных на погибель ежели не от зубов, то от острых когтей. Вслед за царевым Адраганом многоцветным облаком вспорхнули в воздух соколы, ястребы и кречеты, взмыли под редкие облака, да камнями застремились к земле, на лету хватая мелких пташек острыми, как клинки, когтями, да кидая безжизненные тушки их об студеную землю под пристальными взглядами ликующих от их жестокости царедворцев. Приложив ладонь ко лбу на манер козырька и закусив от азарта губу, Федька неотрывно следил за Яхонтом, загибая на второй руке пальчики, считая, сколько птичек поймал его кречет. Государь, увлеченный днесь более Федором, чем охотой, переводил внимательный взгляд с небес на Басманова, и Федькино нетерпение и возбуждение передавалось и ему, нарастая с каждой отброшенной на землю куропаткой — Ивану Васильевичу желалось наброситься на мальчишку, прижать к стылой земле и овладеть им незамедлительно. Перебив всю стаю, птицы парили над всадниками, и только Федькин Яхонт вдруг сорвался и полетел куда-то вбок, а после спикировал меж тощими стволами, да взмыл снова, неся в когтях своих здоровенного, серого еще зайца. — Погляди, погляди, свет мой! Яхонт заиньку поймал! Сам! Сам! Не велел я ему! Ай, какой он умница! Первый заиньку заметил! — заверещал в восторге Федька, хлопнув в ладоши и указав укутанным в бархат пальчиком в синее небо, совершенно позабыв, что они здесь не одни, да пустил Вихря лихим галопом вдоль рощи, беспечно перепрыгивая через глубокий овраг и скрываясь в густеющих вдалеке деревьях, взглядом следя за Яхонтом, уносящим пушистую жертву куда-то вдаль. Приставленные к Федьке слуги мигом помчались вослед, но куда им пешими было догнать юного опричника на удалом коне. — Федька! Стой! — окрикнул Иван Васильевич, но тщетно — Федор его уже не слышал, уносясь прочь. — До чего же сын у тебя неуемный, Алешка! — хохотнул царь, взглянув на старшего Басманова. Охваченный какой-то невместной для лет его мальчишеской радостью от Федькиных шалостей, пришпорив Беркута, с веселым свистом сорвался он в погоню за глупым мальчишкой, категоричным жестом веля дожидаться его теперича здесь. — Как есть дурак, — процедил кто-то, — да, впрочем, коли сгинет, то не нам и тужить. Услыхавший то старший Басманов открыл уж было рот, чтоб окоротить наглеца, но Малюта его опередил. Сощурив и так извечно подозрительный взгляд, он окинул говорившего ледяным взором да молвил тихо и вкрадчиво: — А коли царь сгинет, тоже тужить не станешь, а, Георгий Филиппыч? — Что ты, Григорий Лукьяныч, что ты! Как можно, Бог с тобою! — в испуге забормотал боярин, оглядываясь по сторонам и крестясь. — Долгая лета государю нашему! Федька, однако, вопреки чаяниям боярина не сгинул, а только спрыгнул с коня подле брошенного вскоре Яхонтом зайца, да замер в нерешительности, глядя как тот шумно дышит да слабо подергивает лапой в предсмертной муке — распоротый острыми когтями светлый мех окрасился алыми полосами, растекающимися теперь по золотистой листве густой лужицей. — Федор! Не можно одному в лес мчаться сломя голову! Али правил не ведаешь? — начал было подъехавший государь с напускной строгостью, да осекся, поглядев на растерянного юношу, что стоял под алыми гроздьями рябин, что казались теперь гранатовыми слезами. Спешившись, царь подошел к Федьке, взял мальчика за подбородок, мягким движением поворачивая к себе его личико, и заглянул тому в глаза. — Чего ты? Зайца пожалел, что ли? Под Полоцком людей не щадил, как помню, — ласково усмехнулся Иван, склонившись к Федькиному лицу — на нежной коже алой обережной ниткой растянулась тонкая царапина, которую Федя и не приметил, и вздрогнул теперь, когда горячий язык коснулся его щеки, собирая выступившие бисеринки крови. Федька пожал плечами, залившись стыдливым румянцем: «В самом деле же людей резал, а тут заяц какой-то! Каков сором, что царь-батюшка подумает!» — помыслил он, краснея еще пуще от государевой близости, да вцепился в Иванов кафтан, шумно вздохнув и делая шаг навстречу. — Просто кроличка мне напомнил, что в детстве у меня в тереме жил, — смущенно вымолвил Федька, стараясь хоть как-то оправдать ситуацию. — Со двора принесли мы его как-то с нянькой… тоже серенькай был, а потом как-то раз убежал на двор и там его собака словила, — Федька снова тоскливо вздохнул, и государь, тронутый не самой историей, но Фединой искренностью, обнял мальчика еще крепче. — Не жилец он, Федя, — молвил царь негромко, выпуская наконец Федора из своих рук и присев подле несчастного. — Да ничего, не печалься, считай, лисицу какую от позора уберег, — многозначительно усмехнулся Иван Васильевич, отвлекая Федьку от горестных воспоминаний упоминанием соромной сказки, и с тихим хрустом свернул тонкую шейку, а после поднял добычу за уши и молвил весело, — силен Яхонт твой, вона какого зайца поднял! Добрая птица! На шапку Демке твоему хватит! — Вот еще! С чего бы это заиньку моего да Демке на шапку? Не для него Яхонт старался! — утешенный государем, Федька заулыбался тоже, забирая у царя тушку, да прижимаясь к Ивану Васильевичу в порыве сметающей все на своем пути благодарности — то ли за подарок его, то ли за понимание. — Люблю тебя, царь-батюшка, — прошептал Федя, бесстыдно подставляя пухлые губы и мгновенно получая желаемое — прижав Федьку к тонкому рябиновому стволу да обхватив того ладонями за круглые щеки, государь неспешно преодолел миллиметры расстояния до любимого личика и коснулся манящих уст долгим, трепетным поцелуем, сперва медленно и мягко проскальзывая языком по приоткрытым губам, оставляя едва ощутимый укус на нижней, после сливаясь в дразнящем поцелуе, не углубляя проникновения, мучая порывистого Федьку этой непривычной скромностью. — Поехали, покуда не потеряли нас, — вздохнул государь, отпуская льнущего к нему Басманова и отступая на шаг, заслышав треск веток под холопскими ногами. К обеспокоенным долгим отсутствием Ивана Васильевича царедворцам Федька выехал с сияющей, до крайности самодовольной улыбкой да с перекинутым перед седлом здоровенным зайцем, которого услужливые холопы поспешили забрать у удачливого в охоте боярина, и воротившийся уже Яхонт был снова передан своему хозяину, который тут же принялся нахваливать нового своего питомца. Увлеченный кречетом, Федька не приметил, каким алчущим взором поглядел на него государь, премного сожалеющий, что пришлось им воротиться так скоро. Пестрая процессия, меж тем, продолжила свой путь — решено было доехать до лесного озерца, где собирались теперь для скорого отлета утки, чтоб поохотиться там, как было Феде обещано, на птицу водную, а после уж отправиться к месту роздыха для трапезы да покоя перед дальнейшей охотою. Пути до озера было не менее часу, но весело щебечущий Федька времени того будто и не приметил, и даже огорчился, когда кони их встали неподалеку от воды, ибо не успел досказать государю своему всего, чего желал. — Свет мой, дозволь из лука утиц пострелять, — Федька улыбнулся обворожительно, моляще поглядев царю в очи, и весь засиял, когда государь кивнул — как бы ни любил Федя охоту соколиную, в том, чтоб пустить в разлетающихся утиц вострые стрелы был азарт особенный. — Федор Алексеич желает из лука птиц пострелять, — поворотившись к свите своей, объявил самодержец, и Федька, что сидел на коне подле Ивана Васильевича, поглядел на всех с таким безмерным высокомерием, что боярству возжелалось придушить наглеца в ту же секунду, и не всякий то сумел утаить на лице своем. — Иван Иваныч, прими соколов покамест, — велел государь, передавая Адрагана сокольничему. Хоть к седлу каждого наездника и приторочен был саадак, никто днесь не планировал брать в руки лук, и оттого был теперь недоволен внезапной переменой планов. Федька же, напротив, радостно перекинул удила подбежавшему холопу, чтоб движениями своими Вихрюша не сбил охотнику прицел, да выхватил из изукрашенного драгоценными каменьями саадака гибкий лук и тонкую стрелу с пестрым лазурным хвостом — у всякого охотника цвет свой был, чтоб опосля разобраться можно было, чья рука была ловчее. Иван Васильевич сделал тоже и дал знак спускать собак — по утицам на воде не стреляли, сперва нужно было их заставить взмыть в вышину, а там уж раздолье начиналось для охотников. Утки, вопреки ожиданиям, от громкого лая не взлетели, а только отплыли подалее от берега, укрывшись в высоких камышах да сбившись в стаю — тщетно брехливые гончие носились вкруг зеркальной глади, отражающей высокие небеса с золотой окаемкой ближайших берез. Неловкие в воде, собаки хоть и пробовали добраться до дичи вплавь, да все было без толку. — Государь, дозволь соколов выпустить, уж они-то быстро до утиц доберутся, — с кровожадной усмешкой молвил сокольничий. — Нет, — раздраженный ожиданием, царь зло сверкнул очами, — холопов пускай, пущай уток подымут! Согнув спину в почтительном поклоне, сокольничий отъехал куда-то, и спустя минуту всего к озеру выбежали не по погоде одетые в одни рубахи да порты босые мужики, рассыпаясь вкруг берега плотным кольцом, чтоб по команде Ивана Ивановича ступить в ледяную днесь воду, улюлюкая и колотя пред собою длинными палками с железными бубенцами. Федька заливисто рассмеялся, накладывая стрелу поверх тетивы, уж зная, что произойдет в следующее мгновение. Всполошенные утки наконец взмыли вверх, и Федька бросил на государя быстрый взгляд — не можно было никому стрелять ранее самодержца. — Начинай уж, нетерпеливый, покуда не разлетелись твои утки, — снисходительно молвил Иван Васильевич, и Федькина стрела незамедлительно взлетела в вышину, и упитанный селезень с плеском бухнулся обратно в озеро. Выждав, покуда Федька подстрелит первый десяток, не допустив ни единого промаха, государь пустил стрелу с багряным опереньем, и следом за ней взмыли в небо и стрелы всех прочих. Пока охотники смотрели в высокое небо, прицеливаясь и стреляя, холопы и псы спешно собирали падающую дичь — холопы на глубине, собаки — на мелководье да вдоль берега. Веселье, впрочем, длилось недолго — немногие спасшиеся птицы спешно улетали вдаль, становясь недосягаемыми для стрел. — Я больше всех подстрелил! — с веселым смехом заявил Федька, глядя на царя полными радости глазами. — Не боишься, что я тебя за то казню? — в тон ему отвечал государь. — Не казнишь, батюшка, — смущенно улыбнулся Федька, кокетливо понизив взор. — Ты будешь без меня тосковать. От прямолинейной Фединой простоты у государя захолонуло сердце и страх свернулся вкруг него тонкой змейкой: «Прав мальчишка», — подумал Иван, с тревогой сознавая, как глубоко юный Басманов проник в чертоги его души. — За утиц не казню, — благодушно согласился государь, с улыбкой пожимая Федькину ладонь, — а все же не забывайся. Федька на то только смущенно кивнул головой да снова обезоруживающе улыбнулся, и государь улыбнулся ему в ответ. Слышавший диалог их Малюта злорадно подумал, с каким удовольствием он снимет вздорному мальчишке голову, сперва изрядно насладившись допросом, не допуская даже в мыслях, чтоб великий самодержец мог долго терпеть такие вольности. Согласный с его суждениями, Алексей Данилыч внутренне похолодел — как мог Федька настолько беспечно вести себя с государем, он не разумел — возможно, прижавшемуся к гладкому теплому меху мальчику его и казалось, что он сжимает в руках добродушного кота, но со стороны всякому было очевидно, что он льнет к огромному, кровожадному льву, добровольно вкладывая голову в раскрытые уже челюсти. В отличие от Федора, старший Басманов отлично понимал, что, назвав что-то своим однажды, государь никогда от того не отречется, и лучше сломает, чем выпустит из жадных рук. И глупенький его мальчик, единственный, обожаемый сын самовольно ступил в эту ловушку, а сам он малодушно не смел предостеречь Федора, да тот его и не послушал бы.