И качнутся бессмысленной высью Пара фраз, залетевших отсюда — «Я тебя никогда не увижу», «Я тебя никогда не забуду»
Страной горных вершин и остроконечных хребтов испокон веков считался Ли Юэ. Там горы были живой материей региона. Их обломки могли пробудить в человеке огромную силу, а кристаллы становились драгоценными украшениями. Быть может, в Ли Юэ не осталось троп, коих не коснулись сапоги искателей приключений. Даже вершина вершин мира — Заоблачный Предел — распахнул золоченые врата перед неким путешественником. Здесь, в Инадзуме, о нем слышали немного. Указ Сакоку обрушился на страну железным занавесом, топором от гильотины. Обрушился — и отрезал от других регионов. Разве что перелетные птицы да капитан Бэй Доу могли поведать, что светловолосый путешественник обошел уже немало дорог и смог дойти до самих Адептов в Ли Юэ. А теперь, как шептали друг другу колокольчики в темном лесу Тиндзю, путешественник направлялся в Инадзуму. Горы в Инадзуме не были домом для людей. Они словно нарочито изогнулись непроходимыми уступами и встопорщили острые пики. Мало кто из искателей приключений рисковал брать новые высоты. Мало кто из шахтеров решался спуститься в поисках руды ниже знакомых мест. Горы здесь упирались верхушками в темные непроглядные тучи, и блеск молний озарял каменные гряды. Могло показаться, что они как надежные стражи прячут острова от всего остального Тейвата. И выше всех подымалась Священная гора Ёго. Ее огромную голову венчала пышная корона — вечно цветущая Сакура. Поистине исполинское дерево раскинуло широкую крону, словно купол, над храмом Наруками. А могучие корни уходили куда-то внутрь каменной породы, поглощая жизненные силы из чистейшего электро и гранита. Никто не помнил, когда это дерево выросло таким большим — и никто не вспоминал, а было ли оно когда-то обычной сакурой? Дерево росло и цвело каждый день года, роняя на храм дождь розовых лепестков. Яэ Мико встречала утро на пороге своего дома. Храм всегда был ее местом. Здесь ей суждено было бегать маленьким глупым лисенком, и здесь она провожает новое столетие. У Архонта есть роскошный дворец — но стены там неприступны и пусты, а кругом выставлен караул. У гудзи нет нужды в отряде самураев. Ее покой охраняет сама гора и Сакура. Храм ощущался видением средь розоватой дымки. Широкие просторные балконы, мощенные белым камнем тропки и скачущие по ним белоснежные голуби. Тонкие шеи журавлей сплетались воедино с разросшимися ароматными травами. Ветер слабо играл с протянутыми руками цветущих деревьев, и ранним утром роса градом осыпалась вниз. Журчала вода в крохотном источнике, шевелились бирки с гаданиями у алтаря, и дрожали с ночи зажженные свечи. Яэ Мико осматривала острова с высоты птичьего полета и чувствовала себя истинным владельцем страны вечности. Мысли в такие часы тянутся ниточкой, медленно сматываясь в маленький клубок. Что Эвтюмия сделала с Эи? В другой раз можно было бы обрадоваться таким переменам — теперь Архонт казалась прежней собой. Той, что сгинула вместе со смертью Макото. Но какова была цена перемен? Расскажет ли Эи хоть когда-нибудь о мыслях, что ей пришлось передумать за годы обитания в пустоте? И… Почему, несмотря на окрепший дух и твердые намерения, сама Эи настолько…пуста? Яэ Мико не могла быть слепой и чуткий нюх никогда не подводил. Только здесь даже дара кицунэ не потребовалось бы, дабы заметить очевидное. От Архонта больше не исходило силы электро, словно Эвтюмия выжрала самое нутро Эи. Вгрызлась, упиваясь электрическими разрядами, и выбросила опустевшее тело в реальный мир. Могла ли Эи вернуться только потому, что лишилась силы? Иначе… Яэ Мико вздохнула, опустив пушистые уши. Иначе зачем Эи нарушила собственное слово не связываться больше с Селестией? Какая еще причина могла вынудить ее попросить Сердце Бога обратно? Если дело не в этом… То слишком многие вещи прекращали сходиться. Яэ Мико начинала ощущать самое омерзительное в своей жизни — чувство, что перед ее носом происходит нечто такое, чего она не может ни заметить, ни объяснить.***
Солнце коснулось высшей точки на небе. Эи обещала прибыть после полудня, поэтому у Яэ Мико еще оставалось время. Храм теперь жил своей привычной жизнью. Жрицы невесомыми тенями мелькали меж разноцветных деревьев. Прекрасные девушки с чистейшими душами. В этом Яэ Мико сомневаться не приходилось. Прекрасные — потому что лица их были спокойны и обращены к тихим размышлениям. Чистейшие — потому что кицунэ сделает все, чтобы уберечь их от кэгаре. От грехопадений. От скверны. Пускай резвятся на мощеных дорожках и с замирающими сердцами читают предсказания у алтаря! Пускай возносят трепетные молитвы за ближних и весь народ сразу. Пускай пляшут в свободные часы под сенью священной Сакуры и запивают мягкие моти ключевой водой. Пускай хоть где-то во всей Инадзуме останется неприкасаемое место для непорочных душ. Пускай… Пока продолжается Охота. Пока скверна прорывается изо всех щелей даже спустя пятьсот лет после бедствия. Пока назревают бунтарские настроения в народе, пока от далеких берегов Сангономии готовятся отплыть корабли с отрядами осмелевших солдат. Она останется здесь. Яэ Мико была при Макото и при Эи — и больше не собиралась исполнять роль советника. Мир слишком непостоянен, и хвала небесам, что Архонт передумала бороться за вечность. Все, что осталось во власти Яэ Мико… Все, что она еще могла удержать под контролем — ее храм. И ее подопечные. Пропели серебряные колокольчики. Дверь комнаты чуть двинулась с места. Ветер внес с собой запах морской соли и непередаваемый аромат земель Сангономии. Сладковатый, воздушный, как свежий сок фиалковой дыни. — Госпожа Яэ, — и все тот же звонкий отчетливый голос. Она обернулась. На пороге ее комнаты стоял Горо. Пятый сын простой крестьянской семьи, прославленный воин Сангономии, генерал армии Ватацуми… Яэ Мико сделала навстречу два коротких шага. Юноша стоял почти вплотную к ней и смотрел прямо, не скрывая радости от новой встречи. Сиюминутной встречи. — Здравствуй, Горо, — мягкая ладонь опустилась на взъерошенные волосы. Они о многом не решались говорить. Горо — потому что боялся. Он и сейчас боялся, хотя все равно использовал шанс и добрался сюда, к ней, на вершину горы Ёго. Боялся, хотя губы его были сомкнуты и не выражали ничего — только сердце билось тревожно и больно. Еще безусый мальчишка с огромными нелепыми ушами, но уже с россыпью шрамов на открытых плечах и понятной тоской в глазах. С большой любовью в душе. И этой любви опасалась сама Яэ Мико — поэтому тоже говорила мало. Страшно было ненароком подбросить сухую ветвь в костер чужого чувства. Только потушить костер, неосторожно разбить это живое чувство вдребезги было не менее страшно. Она доживала пятый век, когда Горо переступал двадцать третий год и неприкрыто пугался ее. Пугался настолько же, насколько зачем-то восхищался. Ей оставалось только позволять ему краткие встречи, касаться когтями спутанных волос и слушать наспех рассказанные новости о Ватацуми. — Вы знаете… Все…скоро. Мы готовы. — Насколько? — Сегодня перевезли еще два отряда, пока проводили плановую закупку продовольствия и бытового снабжения. Парни пока думают, откуда взять оружие, у нас больше нет источников. Но мы, — глаза горят огнем, — мы не отступимся, это уже ясно. Либо Архонт выслушивает требования, либо… От прибрежных самурайских поселений не останется и следа. Главное, о чем молчат Яэ Мико и Горо — их общая тайна. Седьмой месяц она прикрывает подготовку восстания солдат Сангономии. И сегодня Горо пришел не только за мимолетным обменом взглядами. Он опирается на край стола и складывает руки на груди. Хмурит жиденькие светлые брови, и меж ними пролегают взрослые глубокие морщины. — Я хочу попрощаться. — Ты уверен? — Да. Если Архонт не ответит нам, думаю, поднимется волна. Люди устали терпеть, люди устали ждать, понимаете? Я связался с господами Камисато, как вы тогда и говорили, — Горо нервно расчесывает когтями затылок, — нельзя продолжать так жить. У нас отобрали все, что человек называет свободой, а что взамен? Вечность? Зачем она нам? Яэ Мико смотрит на растрепанного мальчишку. Наивный отчаянный юнец. Сколько из прожитых столетий она отдала бы за возможность быть смертной жрицей в храме? Чтобы вместе с решительным генералом убежать прочь, поднять восстание и утонуть в пролитой своими же руками крови за идею? Хоть кто-то когда-то по-настоящему мог нуждаться в вечности?.. — Если поднимется народ, то война будет серьезной и долгой. Мы говорили об этом с госпожой Кокоми, она, признаться честно, не ждет ничего хорошего… Но считает, что и хуже уже не станет. Думаю, что могу просто не успеть увидеть вас хотя бы еще раз. Вот так, как сегодня, я точно больше не приду. Горо сжимает руки в кулаки, и лохматая голова поникает. — Спасибо, что не прогнали меня тогда… Я все еще побаиваюсь за каждое свое и ваше слово, но… Спасибо, что разрешали мне приходить и говорить с вами. Наверное, любовь к Ватацуми и к вам станет тем, о чем я вспомню перед смертью. — Ты слишком большую ставку делаешь на свою смерть, — строго заметила Яэ Мико, — не в чести генерала так поступать. Ты должен быть во главе и вести солдат за собой. Поэтому и ставка должна быть на твою жизнь. Без тебя все действительно пойдет крахом. Горо ничего не ответил. Он подернул хвостом, пробежался взглядом по комнате. После как-то долго посмотрел на гудзи, но ни единой просьбы не мелькнуло в светлых глазах. Он не умолял коснуться губами его исцарапанного лба на прощание, не просил помнить его или продолжить хранить тайну. Даже не просил ее прятаться в храме на период восстания — он слишком доверял мудрости госпожи. Он просто смотрел. Вырисовывал в памяти хищные лисьи черты, которых боялся и вместе с тем боготворил. Слушал, как за окнами распевают молебны жрицы и, быть может, самую малость жалел, что стал солдатом, а не жрецом. После дернул головой, сбросив с себя оцепенение, и исчез. Ушел тайными тропами вниз с горы Ёго, что знала о каждой их встрече. Ушел — и замел следы жестким встопорщенным хвостом. Яэ Мико взглянула на солнце — оно сдвинулось вниз. Скоро прибудет Эи. Рыжая голова упала ниже плеч, и ладони спрятали от мира искаженное нечитаемыми эмоциями лицо. Инадзума рассыпалась на глазах.