Да не оставит надежда

Штольман отошел от мастерской мадам Бархатовой уже на какое-то расстояние, когда сообразил, что забыл спросить, не знала ли она, где проживала Сологубова. Он был настолько впечатлен Анной в наряде, который полностью ему еще предстояло увидеть, что вопрос про адрес Сологубовых вылетел у него из головы. Хорошо, что ему встретился городовой, который объяснил, где был дом купца второй гильдии Сологубова. Глядя на жену купца Евдокию Ивановну, Яков Платонович не мог представить, чтобы такая женщина носила безвкусную уродливую шляпу. Она была в очень хорошо сшитом платье, довольно строгом, но элегантном и уж вовсе не нелепом. — Штольман Яков Платонович, коллежский советник, начальник сыскного отделения, — представился он. — Добрый день, господин Штольман. Не могу даже предположить, чем я могла бы заинтересовать полицейского чина. — Я к Вам по поводу Вашей шляпы с фруктами, точнее, тому, были ли Вы в ней в поезде, следовавшем из Москвы в Петербург третьего дня. — Неужели моя шляпа была настолько неприятна чьим-то глазам, что они пожаловались в полицию? — засмелась Евдокия Ивановна. — Нет, шляпа, конечно, малопривлекательная, но чтоб о ней донесли в полицию… такого мне и в голову не приходило… — Малопривлекательная? Зачем же Вы тогда ее купили, госпожа Сологубова? — недоумевал Штольман. — Да Бог с Вами, господин Штольман, сама бы я такой никогда не купила. Сын наш Тимоша закончил в этом году Московское коммерческое училище и поступил на службу к московскому купцу, с которым приятельствует мой муж Петр Спиридонович. С первых нескольких жалований и прикупил мне подарок. Видел шляпы с фруктами у дам, вот и решил порадовать матушку. Однако, полагаю, те шляпки были более изящные, и фруктов на них было не столько как в корзине. Но не скажешь ведь сыну, что он зря деньги на такое уродство потратил, от всего сердца же подарок сделал. Я решила пару раз в этой шляпе перед ним показаться, а потом переделать ее, мол, мне сказали, что в Петербурге мода на такие шляпы уже прошла, и теперь снова цветы да ленты преобладают. Так что на этой неделе была последняя поездка в этой нелепой шляпе. — Не откажите в любезности… — Показать Вам ее? Что ж, извольте. Евдокия Ивановна вернулась в гостиную в шляпе — никаких других ассоциаций как корзина на голове, как увидел это Егор, у Якова Платоновича этот головной убор также не вызвал. — Вот виновница Вашего интереса… — Госпожа Сологубова, шляпа — лишь примета, чтоб найти кого-то, кто ехал в тот день в поезде, желательно в вагоне второго класса, в этом и заключается мой интерес. — Теперь я понимаю. Такую шляпу было трудно не заметить… Кого-то в этом поезде обокрали? Или… хуже? — Хуже. На перроне Затонска ранили мужчину, прибывшего в город этим поездом, предположительно во втором классе. Я ищу возможных свидетелей. — А сам тот господин никого не подозревает? Не может сказать ничего определенного? — Не может, даже если бы и хотел. — Значит, скончался… — Скончался. — Вряд ли я Вам смогу чем-то помочь этом деле… А Ваша супруга ничего не смогла выведать у духа убитого? — Откуда Вам известно про мою супругу? — удивление Штольмана нельзя было называть приятным. — Куницын Александр Петрович, купец второй гильдии как и мой муж, приходится мне двоюродным братом. Он обращался к барышне Мироновой по поводу смерти его партнера купца Караваева на устроенном в его доме маскараде. Потом рассказывал нам с мужем об этом… — Анна Викторовна после одного… потрясения не занимается спиритизмом. В любом случае я всегда полагаюсь на показания свидетелей из этого мира, нежели потустороннего. Поэтому и был вынужден побеспокоить Вас и задать Вам несколько вопросов. — Простите, что упомянула Вашу супругу… Что ж, спрашивайте, может, и правда, смогу быть чем-то Вам полезной. — Меня по большей части интересует два пассажира — убитый и еще один. Помните ли Вы их, видели ли с кем-то. У меня есть снимок убитого, но он довольно… неприятный, — подобрал Штольман нейтральное слово для описания портрета Михаила Смирнова. — Давайте уж какой есть. При виде покойного Сологубова перекрестилась как и ранее Потапов: — Да, я помню его. Совершенно ничем не примечательный мужчина, один из тех, про которых говорят, пройдет мимо, и не заметите. — А почему же Вы его заметили? — Перед отправлением поезда мужчина в другой части вагона какое-то время стоял и смотрел в мою сторону. Я сначала думала, что он смотрел на меня, но ошиблась — он смотрел на того, кто был позади меня. Потом я обернулась и увидела, что там занимал место этот малоприметный господин. Скорее всего, тот мужчина, кто пытался рассмотреть его, не был уверен, его ли это знакомый. — Он не подходил к нему? — задал следователь следующий важный, по его мнению, вопрос. — Нет, — покачала головой Евдокия Ивановна, уже сняв шляпу. — Мне кажется, он боялся обознаться, и тем самым поставить себя в неловкое положение. — А как выглядел тот человек? — Тоже ничего особенного — лет сорока, усы, бородка клинышком, а не окладистая как у моего мужа. Был одет в темный костюм и шляпу, при нем была трость. Штольман отметил, что Сологубова описала того же человека, что и Анна с Юрием Дубровиным. К тому, что он узнал ранее, теперь добавилось то, что бородатый мужчина несомненно интересовался Смирновым, пытался определить, тот ли это человек, как ему показалось. — Мужчины уже были в вагоне, когда Вы туда зашли? — Я зашла одной из первых, сын меня в этот раз не провожал, так что на перроне мне делать было нечего. Тот господин, который погиб, зашел позже, а другой еще через какое-то время. Прошел на то место, что ему указал кондуктор, огляделся, а потом несколько секунд смотрел в мою сторону. — А когда Вы выходили из вагона, не заметили, не пытался ли второй приблизиться к убитому? — Не могу сказать. Я сошла впереди остальных. — Вы видели кого-нибудь из знакомых, с кем бы еще я мог побеседовать? — Штольман надеялся, что в поезде был еще кто-то из Затонска, тот, кто, возможно, также мог сообщить ценные для следствия факты. — Как же, видела — месье Паскаля, он — владелец и повар ресторана Дворянского собрания. Он стоял на перроне в Москве, разговаривал с мужчиной, тоже в годах, тот провожал его. Мы с Ансельмом Антуановичем только поприветствовали друг друга, да он поклон мужу передал. Муж мой Петр Спиридонович поставляет кое что для ресторана месье Паскаля — сахар, рис, к примеру. У других Затонских купцов Паскаль тоже берет. Но знаю, что приправы он в Москве сам выбирает, может, и в этот раз ездил за этим. Но наверняка не скажу, он ехал в другом вагоне, поэтому мы с ним толком и не пообщались. Поговорите с Ансельмом Антуановичем, может, он видел что-то в Москве. — Обязательно поговорю. Как мне сказали, вторым классом также ехал офицер, возможно, капитан, и пожилой господин, которого в Затонске встречал мужчина помоложе с собакой. — Офицера я не припомню. Пара пожилых мужчин в нашем вагоне была, но сошел ли кто-то из них в Затонске, не скажу. Я торопилась, муж посылает за мной коляску на вокзал, но я стараюсь не задерживаться, так как экипаж может понадобиться ему в любое время, сами понимаете, дела есть дела. Но могу сказать, те господа в годах мне не знакомы. — А собачка — махонькая, рыженькая, как описал один мальчик? — задал Яков Платонович вопрос, который и сам бы посчитал глупым. — Какой породы? — Не имею представления. Даже не знаю, щенок ли это или взрослая собака маленького размера… — Знаете, Вам с этим нужно обратиться к ветеринару. Ведь если собачка породистая, скорее всего, ее когда-нибудь да приносили к ветеринару. Конечно, два мужчины, один старый, другой помоложе — это очень пространное описание, но, возможно, он знает, кто из его клиентов, имеющих рыжую собачку, ездит в Москву… — Мне бы еще найти этого ветеринара… — Раньше у нас был пудель, мы водили его к ветеринару Прозорову, но он и тогда уже был немолод, а потом и совсем отошел от дел. О других я Вам не скажу. Но Вы можете спросить у доктора Милца, он-то ветеринаров уж наверняка знает, — подсказала Евдокия Ивановна начальнику сыска. — Госпожа Сологубова, даже не представляю, что бы я без Вас делал, — искренне сказал Штольман, думая, как обманичиво может быть впечатление о человеке, созданное на основании того, что он может носить, ведь, беря в расчет чудовищную шляпу, он посчитал жену купца недалекой женщиной, а она оказалась весьма толковым человеком. — Всегда рада помочь. Не желаете ли чаю, господин Штольман? Чай у нас разный, и черный индийский, и китайский, и с разными вкусами, пить одно удовольствие. Мой муж — большой любитель чая, покупает в Москве у знакомого, у того торговля с Азиатскими странами. — Нет, благодарю. У меня сегодня еще много дел. Мне уже пора, — откланялся Яков Платонович. Ближайшим к дому Сологубовых был ресторан при Дворянском собрании, и Штольман отправился туда, решив не откладывать разговор с его хозяином. — Я к господину Паскалю, — сообщил он швейцару. — Прошу Вас, Ваша Милость, проходите. Паскаль не заставил себя ждать: — Добро пожаловать, Ваши Милость. Решили у нас отобедать? — Нет, я пришел по служебной надобности, да и для обеда рановато. — Понимаю, — кивнул головой владелец ресторана, а затем махнул рукой: — Васька! Кофе и марципановое пирожное Его Милости! — Господин Паскаль, я не за кофе сюда пришел, — сказал Яков Платонович, подумав, что только что отказался от чая у Сологубовых. — Я понял, что по делу. И тем не менее, мне было бы неловко беседовать, когда Вы сидите за пустым столом. Это за счет заведения, — уточнил Паскаль. «Не за счет князя Ливена, так за счет заведения», — мысленно высказал недовольство Штольман. — Может, мы лучше пройдем в Ваш кабинет? — Васька! Два кофе, да в моих чашках, не в ресторанных, и два марципановых пирожных ко мне в кабинет! У меня-то уж Вы, господин Штольман, от кофе отказаться не сможете, там Вы не посетитель, а мой гость. Прошу Вас за мной. Владелец ресторана открыл запертую дверь, вслед за хозяином и Штольманом в комнату зашел Василий с подносом, расставил все на массивном письменном столе и удалился. — Прошу Вас, господин Штольман. Штольман отметил, что теперь Паскаль называл его по фамилии. Как-то на его вопрос Паскаль разъяснил, что сын князя для него Его Милость, когда приходит в заведение как посетитель, в другой ситуации он бы обратился к нему по фамилии или, если бы тот разрешил, по имени и отчеству. Яков Платонович осмотрел кабинет — обычный кабинет, разве что книги в шкафу, если судить по их названиям, были в основном на тему поварского искусства. На стене, где были часы, висел и семейный портрет. Анисим Антонович заметил, куда был направлен взгляд Штольмана. — Да, это моя семья, о которой я рассказывал Вам с полковником из Петербурга. Мама, папа, братья и сестра, все собрались тогда у родителей на юбилей отца. У меня дома снимок со всем семейством — с невестками, зятем, племянниками, а здесь только мы, те, кого вырастил наш папенька. Самый молодой, как Вы поняли, я, мне здесь двадцать с небольшим. Вижу, конечно, своих родственников не так часто, как хотелось бы. Вот племянника, того, кто служил в Затонске, видел на днях. Ездил в Москву по делам, останавливался у него на ночь, он меня и на поезд проводил. — Вот как раз о той поездке я и пришел поговорить. На перроне Затонска одного пассажира толкнули. Я ищу свидетелей того случая, — пояснил Штольман, вслед за Паскалем сделав глоток кофе из маленькой изящной чашечки, скорее всего, из Мейсенского фарфора. — Да, я видел ту сцену. На пассажира, что вышел из соседнего вагона, одновременно и спереди, и сзади налетело двое мужчин. Мне показалось, что тот, кто был к нему лицом, был Ваш дядя князь Ливен, по крайней мере, он был похож на Вас. — Да, это был Павел Александрович, — подтвердил Яков Платонович. — Он приезжал на день. — Неужели этот человек обвиняет Его Сиятельство том, что тот нанес ему увечье? Князь определенно не виноват, его толкнул мальчишка, один из тех, кто бегал по перрону. Я могу засвидетельствовать это, если понадобится. — Увечье тому господину, и правда, было нанесено, но он не может обвинить в этом ни князя Ливена, ни кого другого. Он мертв. — Мертв? — удивленно спросил Паскаль, отложив вилку, на которой был кусочек марципанового пирожного. — Простите, господин Штольман, я был на перроне до самого отхода поезда. Этому господину не сделалось там дурно, и уж тем более он там не умер. — Он умер в другом месте, позже. На перроне его только ранили, причем, на тот момент ранение не было очень серьезным. — Он не попросил о помощи, даже не вскрикнул. Верно, подумал, что его чем-то хорошенько ткнули, поцарапали… Он обернулся вслед Его Сиятельству, но даже не окликнул его… — Кто-то еще был за его спиной в тот момент? — спросил Яков Платонович, сделав еще глоток кофе и приступив к пирожному, оказавшемуся великолепным — не зря Паскаль решил угостить его именно им. — Был, как раз тот, кто был сзади в момент… столкновения. — А на него пострадавший господин не смотрел? — Как мне показалось — нет. Видно, он посчитал, что тот господин налетел на него, так как он сам практически остановился от того, что Его Сиятельство почти что столкнулся с ним… — И куда этот господин далее отправился? В вокзалу? — Нет. К вагону, из которого он буквально только что вышел. Мне это показалось немного странным. Зачем выходить из вагона за пару минут до отправления, а затем так же спешно в него возвращаться? Курить он не выходил, хотя человек курящий. — Откуда Вы это знаете? Видели, что он курил в Москве или на какой-то станции ранее? — Да, в Москве на перроне. Мне тогда его портсигар в глаза бросился — весьма недешевый, серебряный с узором позолотой, с каким, правда, не скажу, далековато было. С такими портсигарами, пожалуй, больше в первом классе ездят, чем во втором… Хотя одет он был довольно… неприметно, без лоска… Знаете, я сейчас подумал, что, возможно, он наблюдал за пострадавшим. По крайней мере, он подождал, когда тот человек зайдет в вагон, и сам направился к нему, сигарету не докурил, выбросил, а мог бы и докурить, время позволяло. Я только минут через пять, перед самым убытием прошел в вагон. — Вы были на платформе до самого отправления поезда и в Москве, и в Затонске, почему? — В Москве я заговорился с Аркадием, моим племянником. А в Затонске — другое. Я, если не тороплюсь, всегда дожидаюсь отправления. Понимаете, в последний раз я видел папа именно на вокзале, когда провожал их с матушкой. Стоял на платформе, пока поезд не тронулся, смотрел в окно, где сидели родители, папа чуть помахал мне рукой и улыбнулся. Это мое последнее воспоминание о нем. Больше я его не видел… живым… Вот и стою иногда, пока не тронется поезд. В этот момент мне кажется, что папа мне снова машет рукой и улыбается… Это не бередит мне сердце, наоборот, на нем делается как-то светлее… Может, такое Вам кажется глупым или чересчур сентиментальным… Глупым или чересчур сентиментальным? Яков подумал, что, наверное, он был бы рад, если бы в его собственной памяти была подобная теплая сцена прощания с отцом, и он мог поддерживать это видение, оказываясь в такой же ситуации. Но его расставание с отцом было безрадостным, и переживать это вновь он бы точно не желал. — Нет, отчего же, рад, что у Вас есть способ… вызвать приятные воспоминания о родителе… Однако, я надеюсь, что Ваша память сможет помочь мне в другом… В Затонске также сошел пожилой господин, которого встречал мужчина помоложе с маленькой рыжей собачкой. Вы их припоминаете? — А как же. Пожилой господин — это Фирсов, а мужчина с собачкой — ветеринар Добролюбов, у него Фирсов оставляет своего любимца, когда уезжает на несколько дней к племяннице в Москву. Они ушли с перрона раньше, чем произошел тот случай, Порфирий Орестович уже не отличается острым зрением, и вряд ли смог бы что-то сказать насчет тех господ. — А офицер, который также вышел в Затонске? — перешел в разговоре следователь к другому возможному свидетелю. — Этот ехал в соседнем вагоне, столкновения он тоже не видел, так как пошел к вокзалу раньше. — А в Москве мог что-то видеть? — В Москве — возможно. — Он из Затонского гарнизона? — Определенно нет. Он был в форме другого полка, какого — не скажу. Думаю, приехал в Затонск к кому-то в гости… Была еще Сологубова, жена купца второй гильдии. — Я уже с ней беседовал, она меня к Вам и направила… Давайте все же вернемся к офицеру. У Вас нет никаких предположений, к кому он мог приехать? — Чтоб вот так сразу сказать… — задумался Анисим Антонович, и на его лбу появились морщины. — Так у Никитина Предводителя уездного дворянства племянник служит в Москве, у Захаровых какой-то родственник. Но я не знаком ни с тем, ни с другим. Больше на ум пока никто не приходит… Вы насчет родственников горожан можете просить у Никитина, он много о ком знает. Может, даже слышал, к кому приехали, я сейчас запишу, где он проживает, — Паскаль протянул следователю листок бумаги, — вот. — Это не в самом городе? — Нет, усадьба в получасе езды от Слободки. — А в Дворянском собрании как часто он появляется? — В пятницу или субботу всегда бывает, на неделе раз-два, ну и когда событие какое или встреча назначена. К нему ведь по разным вопросам обращаются, он же имеет вес в здешнем обществе. Я могу передать ему, что Вы хотели его видеть. — Что ж, передайте. Но, возможно, я увижу его раньше, чем Вы. Это будет зависеть от того, что мне удастся узнать у кондукторов поезда. Штольман взглянул на настенные часы — время уже приближалось к полудню, а поезд из Москвы прибывал в первом часу. — Благодарю Вас, господин Паскаль, и за сведения, и за прекрасный кофе с пирожным. — Был рад Вам помочь, господин Штольман. Надеюсь в скором времени увидеть Вас вместе с супругой в нашем ресторане. Яков Платонович пообещал, что они с Анной Викторовной непременно поужинают у Паскаля, когда он закончит это дело. У ресторана Дворянского собрания стоял извозчик, и Штольман распорядился везти его к вокзалу. По пути он спросил, не забирал ли тот со станции кого-нибудь третьего дня. Но извозчик ответил, что тогда отвозил одного барина в Слободку, ждал его там и к поезду не поспел. Извозчики, собравшиеся у вокзала, также ничего стоящего не добавили. Ни один из них не подвозил ни офицера, ни господина, карточку с неживым лицом которого следователь показал каждому. Дожидаясь прибытия поезда, Яков Платонович зашел к начальнику вокзала и сообщил ему о том, что должен опросить кондукторов, а также, заодно, о том, что хотел бы как-нибудь провести на перрон юношу с мальчиком, которые помогли ему в расследовании. Дрововозов не имел ничего против ни того, ни другого. Подходя к поезду, Штольман усмехнулся, он ведь совсем забыл спросить о самом главном — можно ли будет потрогать паровоз. Когда поезд остановился, Яков Платонович был у вагона первого класса. Из пассажиров никто не вышел, и не было видно никого, кто бы собирался в нем ехать из Затонска, поэтому он начал опрос с кондуктора синего вагона. Мужчина лет пятидесяти, явно гордившийся тем, что ему доверили обслуживать важных пассажиров, сказал, что видел тот случай, и что даже тогда посетовал про себя, мол, что за люди, видят ведь, что господин спешит к вагону, так нет, чтоб дорогу ему уступить, еще и злобно смотрят ему вслед. А пассажир тот вежливый, обходительный, даже если и столкнулся с кем, то только от того, что обойти того человека не было никакой возможности. Про пассажиров второго класса, которые были участниками того происшествия, он сказать ничего не мог. Кондуктор желтого вагона, где ехал Паскаль, вообще не мог сообщить ничего значимого. Да, сошла в Затонске пара человек, но кто, он не помнил. Зато хорошо помнил, что половину времени стоянки он пытался угодить семейству с детьми — привередливой дамочке не нравилось, где он предлагал им занять места ни в первый, ни во второй раз. После причитаний и жалоб он хотел только одного, чтобы поезд поскорее отошел от станции, и на перрон не смотрел. Кондуктор того вагона, где ехали Смирнов с предполагаемым убийцей, оказался более полезен. Про Затонск он помнил довольно хорошо: — В Затонске, дай Бог памяти, вышли трое — дама в нелепой шляпе, из-за шляпы я ее и запомнил, офицер и один господин. Двое пассажиров чуть не остались на перроне — один, который сел в Москве, и молодой человек — в Затонске. Юноша прощался с близкими до последней минуты, заскочил сразу за тем господином, кто следовал из Москвы. Я определил молодого человека на то место, где ранее был офицер, рядом с тем мужчиной, который тоже чуть не опоздал. — То есть они ехали вместе? — задал Штольман уточняющий вопрос, надеясь, что он сможет найти в Затонске того офицера и побеседовать с ним, а тот расскажет ему хоть что-то о своем попутчике. — Да, напротив друг друга. — До какой станции? — Оба до Петербурга. — Это точно? Господин, севший в Москве, не вышел раньше? — начальник сыска подумал о том, что после нападения на Смирнова мужчина мог решиться сойти на одной из ближайших в Затонску станций, чтобы быть подальше от тех людей, которые могли видеть, что он исподтишка ранил другого пассажира. — Нет, такого не было. Все вышли на станциях согласно своим билетам, это совершенно точно. — А то, как этот пассажир столкнулся на перроне Затонска с двумя другими, видели? — Увы, — развел руками кондуктор. — Я провел даму на свободное место, помог ей положить чемоданчик в сетку, а после этого на перроне смотрел в сторону того юноши, которого провожали. То, что другой пассажир выходил, я заметил только тогда, когда он спешно направился к вагону. Пара других, что выходили постоять на перроне, вернулись на свои места быстро, еще до того, как я указал даме ее место, видимо, желание постоять на воздухе исчезло, когда они увидели, сколько людей было на платформе. — Ничего не припомните про того, кто выходил в Затонске и чуть не опоздал? — Ничего такого особенного. После Затонска он немного нервничал, может, потому, что у него на левом манжете с внутренней стороны появилось темное пятно. Но на следующей станции его не стало. Должно быть, переодел рубашку. Еще бы не нервничать, если пырнул стилетом другого. Торопился вложить клинок в шафт трости, вот и запачкался кровью с лезвия. Или сам при этом поцарапался или порезался. Переоделся, значит, у него с собой был саквояж или чемоданчик, который он не сдавал в багаж. — Саквояж при нем был? — Был, в сетке лежал, как это обычно бывает. — Он курил в поезде? — При мне — нет. На станциях первого класса курил вместе с тем молодым человеком, что сел в Затонске, в Твери, в Бологом и в Малой Вишере. — Портсигар у него видели? — Из металла какого-то, если честно, не присматривался, не до того было, — признался кондуктор. — На станциях первого класса больше всего пассажиров бывает. Вон в Твери я двух пассажиров как раз к тем и посадил. — Они между собой разговаривали? — Было дело, но о чем, я не прислушивался. — А тот, который сошел в Затонске, кто были его попутчиками? — поинтересовался следователь. — Двое господ, которые следовали до Решетниково. Я их вместе и разместил, чтоб после Затонска оба дивана были свободны. В Твери-то больше пассажиров бывает. — А они беседовали между собой? — Когда я заходил объявлять станции, друг с другом разговаривали только те двое, кто пришли вместе. С третьим они не говорили. Как было во время движения поезда, не скажу… Тут к вагону подошел припозднившийся пассажир, и кондуктор, извинившись, что больше не может ничем помочь полиции, проследовал с ним в вагон, а Штольман через вокзал вышел на улицу, чтоб направиться в Затонский гарнизон. Один из извозчиков, которых Яков Платонович опрашивал ранее, подвез его в гарнизон и предложил подождать, так как вряд ли барину удастся потом найти пролетку, чтоб вернуться в город. Штольману нужно было поговорить с кем-то из начальства, но ему не хотелось заходить в штаб, чтоб не встречаться с полковником Симаковым. Начальник гарнизона, как он полагал, определенно не был бы рад его видеть. Но встречи ему избежать не удалось. Полковник Симаков находился не в здании штаба, а на улице, и, чтоб не потерять равновесие, держался за ствол березы. Завидев Штольмана, он с издевкой произнес: — О, Ваша Милость пожаловали! Что на этот раз выискиваете для своего сиятельного и могущественного дядюшки? Еще один повод, чтоб заслать к нам такого же проныру как Дубельт? Так и этого уже хватило с лихвой. Вам незачем более так усердствовать. Штольман не ожидал, что полковник будет хамить вот так, в лицо. Подобное оскорбление было поводом для вызова на дуэль. Этого Симаков и добивался своим выпадом? Или же, будучи весьма нетрезвым, а в этом не было никакого сомнения, уже плохо следил за своим языком и даже не понимал, что именно говорил? Яков Платонович чуть замешкался, прикидывая, как лучше отреагировать на унизительные слова, когда из здания выбежал адъютант полковника и, можно сказать, утащил своего начальника в кабинет. Штольман вздохнул и покачал головой. Он не определился, что делать дальше. Действительно вызвать к барьеру? Или подождать, когда Симаков протрезвеет, и принять его извинения? Вызывать полковника на дуэль сейчас, когда он в таком состоянии, в любом случае было бы невозможно. Из штаба снова выскочил адъютант и тут же затараторил: — Ваше Высокоблагородие, Богом Вас прошу, не доводите до дуэли! С таким стреляться, это ж как с юродивым. Не честная дуэль, а смертоубийство получится. Не берите грех на душу… Полковник сейчас только что не несет… И что кто-то из гарнизона на него донос написал, отомстить ему захотел, и что князь Ливен к этому руку приложил и натравил полковника Дубельта. Сейчас вот на Вас накинулся… — И давно он в таком градусе пребывает? — задал Штольман вопрос больше не из интереса, а чтоб молодой человек хоть на секунду перевел дух. — Да как только Дубельт уехал, начал к бутылке прикладываться. Но тогда еще не особо. Но, видно, на трезвую голову ждать решения о своем будущем он уже был не в состоянии, и с понедельника еще больше стал злоупотреблять… Это Вы еще днем его видели, а к вечеру он уж совсем на ногах не стоит. А утром с глубокого похмелья так плох, что руки трясутся. Куда такому стреляться? Он, поди, и револьвера-то не удержит. А если и удержит, пальнет куда попало… Вы ведь, Ваше Высокоблагородие, человек порядочный, хотели бы, чтоб если дуэль, то, как полагается, с настоящим противником, лицом к лицу… а не с тем, кто, простите, в таком непотребном состоянии на ней появится… — Вы за кого радеете? За своего непутевого начальника или за меня? — прямо спросил Яков Платонович. — За обоих. Полковник хоть и пошел сейчас в разнос, но ведь не без основания, сколько лет уж тут, в Затонске. А останется здесь, или переведут его куда — это уж только от воли вышестоящих чинов зависит, которые, несомненно, к Дубельту прислушаются. Хотя, думаю, все же полагает, что недолго ему здесь осталось, иначе бы не заливал так за воротник — потом-то как своим офицерам в глаза смотреть… А Вы, Ваше Высокоблагородие — человек чести, а будете стреляться не на равных, испортите свою репутацию. Оно того стоит? — Моя репутация уже и так довольно подпорчена… благодаря некоему офицеру из гарнизона, — напомнил адъютанту полковника Яков Платонович. — Не скажите… Что касается происхождения, то Вы за своего отца-князя ответа не несете, как уж там у него с Вашей матушкой получилось. А в бесчестии Вас никто не обвинял и обвинить бы не посмел… Вы подумаете, прежде чем принять решение? — Подумаю, — пообещал Штольман. — А сейчас позвольте мне перейти к тому, зачем я приехал в гарнизон. Я ищу офицера, возможно, в звании капитана, прибывшего позавчера в Затонск из Москвы. Судя по всему, он не из гарнизона, но, возможно, приехал к кому-то из здешних офицеров в гости. — Из наших в последние дни в Москве никто не был, это точно, я бы знал. Насчет гостей… Так к капитану Касаткину кто-то приезжал. Он позавчера утром хотел у полковника отпроситься, да я не пустил к нему… сказал, что если его хватятся, то пошлю за ним, а нет — так пусть располагет временем на свое усмотрение… — И как мне найти капитана Касаткина? — Так вон он, с поручиком, — манул рукой адъютант в сторону офицеров, стоявших у какого-то строения. Когда Штольман подходил ближе, поручик скрылся за углом здания, и Касаткин повернулся в его сторону: — Господин надворный советник, приветствую Вас. — Коллежский, — поправил капитана Яков Платонович. — С повышением. — Благодарю, — коротко ответил Штольман. Этот чин не был повышением, после разбирательства в Петербурге ему вернули тот, что был у него до первой дуэли с Разумовским и перевода в Затонск. — Вы, вероятно, по поводу полковника Симакова, раз снова задействован чиновник такого ранга? Хотя, вроде бы, подобным не полиция, а сами военные или жандармерия должны заниматься, если уж на то пошло… Прямых угроз не было — расправиться, там, с кем-то, так, пьяные высказывания, не более… Однако, что уж говорить, полковник по кому только не прошелся… Дубельту, разумеется, больше всех досталось, ну и начальству его в столице заодно, и князю Ливену… и не только… — Не только — это не Императору ли? — уточнил следователь, предполагая, что и тому могло перепасть, поскольку князь Ливен был к нему так близок. — Чего не слышал, того не слышал, царя-батюшку не поминал… Зачем на человека наговаривать, тем более что он и без того сам себе яму вырыл, ведь остальное имело место, да еще при свидетелях… Слава Богу, после того, как Дубельт уехал… А то бы, пожалуй, полковник мог и под трибунал пойти, если бы Дубельт счел поношение его самого и его начальства, а тем паче Заместителя начальника охраны Государя… сами понимаете, чем… Штольман прекрасно понял, что имел в виду Касаткин — что, по его мнению, Дубельт мог посчитать пьяные ругательства Симакова не личными оскорблениями, а хулой должностных лиц, состоящих при власти — генералитета Главного Штаба и Заместителя начальника охраны Императора. Тогда бы ему не остаться не то что в Затонске, но и в рядах Императорской армии… — Симаков так негодует, поскольку Дубельт был слишком… ретив? — Штольману было интересно, каким видели Анатолия Ивановича офицеры Затонского гарнизона. — Не сказал бы так про Дубельта. Иных намерений, нежели провести проверку должным образом, не имел. Но действовал основательно, тщательно собирал информацию… Это правда, что он и в полицейское управление наведывался? — Правда, — ответил Штольман, подумав, что хоть бы Касаткин не спросил, наведывался ли полковник в ресторан вместе с ним. — Касательно дел офицеров гарнизона, которые у вас… отличились? Хотел, видимо, быть уверенным, что в тех делах все было без сучка, без задоринки? — Да. Имел на то право, так как представил соответствующее распоряжение. — Ну без такой бумаги он бы и не сунулся к Вам. У него же все… по предписанию… — Тогда почему у полковника такое враждебное отношение к тому же Дубельту? — Ну кому хочется остаться… на бобах… даже если и за дело? — А Симаков только злословил? — Да, только это. А что еще он мог? — Например, собраться вызвать кого-нибудь на дуэль, — Яков Платонович решил выспросить насчет намерений Симакова. — Да, может, и хотел бы… но если только стоя на карачках… Какие полковнику сейчас дуэли в его-то состоянии? В него Дубельт, который в Главном Штабе сидит и бумагами занимается, и то бы пулю всадил как в кучу, а про князя Ливена и говорить нечего, тот уж точно бы не промахнулся… А что, и про то, что полковник о дуэли поговаривал, до Вас слухи дошли? Или же кто не в меру радетельный рапорт такой представил? Даже если подобное и было, я об этом не знаю и подтверждать не стану. — Мне известно лишь кое что, — сказал Яков Платонович, имея в виду сцену, которую чуть раньше устроил пьяный полковник, — но сейчас я здесь больше по другой причине. Мне сказали, что у Вас гостит офицер. — А этот-то в чем провинился? — искренне удивился Касаткин. — Не задира, не кутила, можно даже сказать, что скучноват, законопослушнее его и сыскать трудно. — Так гостит или нет? — Навещал меня друг капитан Ростопчин, но был только один день. Он служит в Москве, ехал к родственникам в Тверь, по пути завернул ко мне повидаться. — Жаль, что уже уехал. Я хотел расспросить его о пассажире, его попутчике. — Престраннейший, я Вам скажу, малый этот попутчик. — И чем же? — Ростопчин признал в нем отставного военного, спросил его, так, ради поддержания разговора, в каком полку тот служил и в каком чине вышел в отставку. А он ответил, что никогда не служил. К чему такое скрывать? Если только честь свою чем-то запятнал — как Никаноров, о котором я Ростопчину как-то рассказал. А затем Ростопчин сказал, что, мол, тот пассажир напомнил ему Никанорова и другим. У него был портсигар, он доставал его пару раз, но так и не закурил, так вот портсигар серебряный с золотым узором и вензелем А и не то К, не то Х, дорогой портсигар, обычно люди с такими вещицами одеваются с бОльшим шиком. Может, в карты портсигар выиграл, а, может, как Никаноров украл у сослуживца или еще кого. Штольману этот человек напомнил не только Никанорова, но и Каверина, которого выгнали из полка посредством суда чести, и он также скрывал свою отставку. И инициалы у него тоже были, возможно, А.К. — Хотя Ростопчин, конечно, это так сказал, безосновательно. Этак можно человека хоть в чем заподозрить. А он, может, просто в дорогу самый неказистый костюм выбрал, а в багаже у него костюмы, сшитые по последней Парижской моде. — Он видел, как тот пассажир сдавал что-то в багаж? — О таком он не говорил. — А еще о чем-то? — Да вроде бы больше ни о чем. Это ведь просто к слову пришлось, когда я его про дорогу спросил. — А где его сейчас найти, знаете? — Адреса его родственников в Твери я не знаю, впрочем, как и фамилии, они его родня со стороны матери, стало быть, не Ростопчины. А в Москву он должен вернуться к понедельнику. Московский адрес Вам нужен? — Нужен. — Я думаю, что на службу ему писать не стоит, зачем там знать, что им интересуется полиция, пусть и как свидетелем, пишите лучшее ему на квартиру, — капитан Касаткин продиктовал адрес своего друга следователю, чтобы тот записал его. — Благодарю за помощь, капитан. Честь имею, — попрощался Штольман с Касаткиным, от которого неожиданно получил важные сведения о предполагаемом убийце Смирнова, и тут же направился в полицейское управление на извозчике, терпеливо ждавшем его возле ограды гарнизона. При появлении своего начальника Коробейников замялся: — Ой, Яков Платонович, а я только что кулебяку съел, всю… — Ну и на здоровье, Антон Андреич. Я был у Паскаля, выпил там кофе, — теперь Штольман признал, что кофе с пирожным было тогда не лишним. — Вы лучше расскажите, как у Вас обстоит дело с Соловьевым? Признался? — Нет, — тяжело вздохнул Антон Андреевич, — не сознается, упорствует. Говорит, что нашел бумажник на улице и подобрал, мол, чего добру пропадать… — И паспорт Смирнова по той же причине спрятал? Чтоб добро не пропало? Поди, еще хотел его потом в полицию снести? — скривился в ухмылке Штольман. — Нет, такого не говорил. Чтоб такой как он да в полицию… Говорит, что подкинули ему. — Что, и после того, как племянник Потапова на него указал, продолжал упорствовать? — Племянник Потапова? — переспросил Коробейников — Мальчишка, племянник лавочника видел Соловьева недалеко от места, где тот принял порошок. Я сказал Потапову привести его сегодня в участок дать показания. — Не было их пока, но еще ж не вечер… — Да нет, Антон Андреич, поскольку видел я их утром, вернее будет сказать иначе — уж вечер близится, Потаповых все нет… — Яков Платонович, а помимо того, что Соловья Разбойника там видели, что-то еще удалось узнать? Штольман хотел поделиться новостями с Коробейниковым, а затем пойти к Трегубову, но полицмейстер сам пришел в кабинет сыскного отделения: — Яков Платоныч, мне сказали, что Вы вернулись. Извольте доложить, как идет следствие. Штольман доложил обо всем, что он смог выяснить за день — и об убитом Смирнове, и о его предполагаемом убийце. — И что Вы сейчас намереваетесь делать? — спросил Трегубов. — Надо бы дождаться телеграмму из Департамента полиции Москвы. Подумываю, не отправить ли туда еще одну, чтобы выяснили, не было ли у Смирнова недоброжелателя или просто знакомого с таким заметным портсигаром, из числа отставных военных. Хотя, конечно, лучше бы сначала уточнить у капитана Ростопчина, не запомнил ли он еще что-то из примет попутчика, тогда бы было проще его искать. Да и найти тех, кто провожал юношу на вокзале, через них связаться с ним, надеюсь, он сможет добавить что-то существенное, ведь он ехал с подозреваемым рядом до самого Петербурга… — Да, Яков Платоныч, подождите, что ответят из Москвы. Не стоит преждевременно озадачивать Московский департамент, у них своих дел полно. А, может, в Москве уже подозреваемый имеется, кто угрожал убитому или был с ним в ссоре, какой-нибудь Акакий Кондрашкин. — Акакий Кодрашкин с таким портсигаром? — усомнился Коробейников. — Может, Апполон Карфагенов? — Может, и так… Яков Платоныч, пока ответ из Москвы ждете, займитесь Соловьевым, а то Коробейникову его не удалось сломать. — Так Потапов с племянником еще не появлялись, мальчишка должен опознать Соловьева. — Как кофе изгадить, так тут как тут, а как показания дать, так хоть с собаками за ними посылай, — недобро высказался полицмейстер. — Тогда бумаги пока оформите, какие сведения собрали, а там, поди, и Потаповы подойдут. Яков Платонович взялся за перо, заполнил несколько страниц и перечитал половину, когда появился лавочник Потапов с племянником. Михаил Иванович начал с извинений: — Простите нас, господин Штольман, задержались мы. Муку нам привезли, разгрузить надо было, пересчитать да проверить… А то ведь всякая бывает, и с насекомыми в том числе, кто ж потом такую купит? — Вы бы оставили свои торговые дела… в лавке, — посоветовал Коробейников. — Здесь казенные дела ждут-не дождутся. Штольман решил не приводить Соловьева в кабинет. Мальчишка, видя разбойника так близко, мог струсить и отказаться от своих слов. Лучше показать ему Соловьева в камере, как и дворнику библиотеки. Узнает, так узнает. Матвей посмотрел в окошечко камеры и попятился. — Он это, вот Вам крест, — перекрестился он, подтверждая свои слова. — Только на улице на нем еще картуз был. Как взглянул на этого лиходея, так оторопь взяла. После опознания Яков Платонович дал Матвею прочитать составленную им бумагу, тот сказал, что описано все так, как и было. Далее документ был подписан, а Потаповы отпущены. Штольман приказал дежурному привести Соловьева. Соловей смотрел так вызывающе, что у Антона Андреевича зачесались руки дать по наглой бандитской роже. Но сделать он этого не мог, тем более при исполнении. А Соловьев, будто прочитав мысли полицейского чина, поднес к лицу руки в наручниках и одной из них стал почесывать шрам на небритом подбородке. — Вши заели или совесть? — спросил Яков Платонович. — Впрочем, о чем это я, вшей у нас в камерах не водится так же, как у тебя совести. Сядь на стул и руки свои опусти. Соловьев оскалился, но сел перед следователем, сначала, правда, чуть развалившись. Но когда дежурный ткнул его, сменил позу на менее развязную. — День у меня сегодня длинный, и долгие разговоры я вести не намерен. Около места преступления тебя видели два человека — ты проходил мимо убитого и курил неподалеку, после этого у тебя нашли деньги и его паспорт, а его обнаружили мертвым. Все указывает на тебя, — четко изложил факты начальник сыскного отделения. Соловей сдавать свои позиции не собирался, а уж признаваться в содеянном тем более. Он, словно ему было совсем лень говорить, выдавил из себя: — Ну проходил и курил где-то… так за то не садят. — А бумажник на улице нашел? — Тама, раззява какой-то посеял. — Не какой-то неопределенный, а господин Смирнов. — Это кто? — А ты что ж, паспорт даже ради любопытства не смотрел? А зря, в него ведь четвертной был вложен. — Как четвертной? — оживился Соловей. — Не могет того быть, я ж его потрес… — Так тебе ж его подкинули. Кто подбросил, тот, поди, четвертной и увел, — усмехнулся Штольман, подловивший Соловьева на лжи. — Не при делах я, — снова завел свое Соловей, поняв, как провела его полицейская ищейка. — И другого от меня не дождетесь. — Соловьев, так что нам твое признание, — присоединился к допросу Коробейников, — улики у тебя нашли, два свидетеля имеются, что ты возле убитого околачивался. Судье и этого хватит, чтоб тебя за решетку надолго упечь, что с твоим признанием, что без него. Сиди в камере дальше, на казенных харчах, да не жди там, что тебе подадут курицу размером с динозавра, за которую ты не один десяток целковых выручил, как нам поначалу плел… и кошелька, который как манна небесная тебе под ноги упал, у тебя там тоже больше не появится… Так что адвоката хорошего тебе не видать, как и солнца ясного в рудниках глубоких… — Адвоката? — спросил Соловей Разбойник. — А на что он мне? — Дурная твоя голова, а кто ж должен убедить судью, чтоб тебе за деяния твои было дано по заслугам, а не сверх того, как это иной раз бывает, коли ты сам говорить не желаешь? Уведи его, голубчик, — махнул Антон Андреевич дежурному. — Сил моих больше нет талдычить ему одно и то же. — Антон Андреич, и как Вам про адвоката в голову пришло? — спросил Штольман, когда за дежурным и Соловьевым закрылась дверь. — Не знаю. С адвокатом как-то… убедительнее что ли. Завтра еще допрашивать будем? — Видно будет. Начальник сыскного отделения вернулся к просмотру ранее составленных им документов, которые он положил в папку при появлении Потаповых. Когда он закончил чтение, в его голове прозвучала фраза сказанная Касаткиным — престраннейший малый — попутчик Ростопчина. Действительно, странноватый. Отрицал, что из служивых. Хотя он и не обязан рассказывать свою биографию первому встречному. Человек курящий, до Затонска курить ему, видимо, хотелось, но не стал. После Затонска несомненно нервничал, но, вроде бы, так в вагоне и не закурил, дождался большой станции. Нервничал из-за того, получится ли у него, а потом получилось ли то, что он задумал, а не из-за того, что сделал? Если бывший военный, то, может, был там, где приходилось убивать, и тревожило его не намерение отправить человека на тот свет, а возможность это совершить, да еще желательно, не будучи пойманным. Но было бы гораздо вернее последовать за Смирновым и убить его где-нибудь в Затонске, чем вот так, ткнуть его в бок хлипким клинком — очень ненадежным оружием, особенно для офицера, пусть и в отставке. Ну пропустил бы поезд, зато наверняка разделался со своим врагом. Или же он выскочил, не подумав, что оставил в вагоне саквояж, а нем было что-то очень ценное или то, по чему его можно было опознать, и он не мог допустить, чтоб это попало в чужие руки… — О чем размышлаете, Яков Платонович? — спросил Коробейников, смотря на серьезное лицо своего начальника. Штольман подпер подбородок кулаком, как это не раз бывало, и ушел в свои мысли. — Да все об этом деле… о том, кто совершил убийство… — Ну так ис фэцит куи продэст — то есть, сделал тот, кому выгодно, — Антон Андреевич употребил одно из своих излюбленных латинских выражений, которые теперь вносил в записную книжку, подаренную ему князем Ливеном. — В этом случае сомнительно, что тот, кому выгодно, скорее, тот, кто не мог вынести, чтобы Смирнов жил дальше, или, по крайней мере, жил как раньше — припеваючи, по его мнению… Слишком уж… неподготовленное убийство, если оно с целью выгоды. — Полагаете, наказание? Месть? Увидел Смирнова и не смог удержаться от возмездия? — Да, я больше склоняюсь к этой версии. — Что же такого сделал этот Смирнов? — Возможно, телеграмма что-то прояснит. Телеграмму доставили в конце дня, уже после того, как Штольман распорядился отвезти Коробейникова на полицейской пролетке домой, а утром забрать его и по дороге в управление завезти в больницу, чтоб там ему сделали перевязку. Яков Платонович и сам собрался идти домой, к ждавшей его с ужином Анне, когда дежурный принес телеграмму из Москвы. Когда он пробежал ее глазами, ему словно стало не хватать воздуха, он ослабил узел галстука и неловко сел на край стола. В сообщении значилось, что Смирнов Михаил Иванович, имевший паспорт с указанными данными, был убит в Петербурге около двух лет назад. За подробной информацией следовало обращаться в Департамент полиции Петербурга. Теперь начальник сыскного отделения даже не знал, кто на самом деле был жертвой преступления в Затонске, если настоящий Смирнов уже два года как был мертв… — Ваше Высокоблагородие, Вы в порядке? — заволновался дежурный. Яков Платонович не ответил вопрос. — Почтмейстер ушел? — Нет, у дверей дожидается, на тот случай, если что… — Зови его, голубчик. Сейчас как раз тот случай. — Сей момент! — кивнул дежурный и, перед тем, как покинуть кабинет, подал Штольману стакан воды: — Хлебните, Ваше Высокоблагородие. Шибко душно сегодня, не мудрено, что голова не своя… Начальник Затонского сыска торопливыми глотками выпил воду, затем составил телеграмму Белоцерковскому и передал почтмейстеру. Он надеялся, что его бывший сослуживец поделится с ним сведениями раньше, чем пришел бы ответ на официальный запроc, и в них будет зацепка, за которую можно будет ухватиться, чтоб вести расследование далее.