Перекати-поле гонит ветер

Палленис с досадой смотрела сквозь бисерную шторку на веселящихся в зале гостей. Шона пил — обмывал с тауреном, которому продал шкуры, удачную сделку. Кажется, без особой охоты. Ох, как же она была на него зла! Все начиналось отлично. Перекресток, оказавшийся удивительно маленьким, встретил их умеренно шумным рынком. Палленис попала в родную стихию, прицениваясь и приглядываясь, и уже даже решила купить у косматой тауренки удивительное платье из крашеного в ярко-малиновый льна и еще зеленой травы. Даже торги начались сносно. Таурен подошел к ним сразу же, словно ждал. Наметанным глазом Палленис определила, что он здесь за конкретным товаром, и товар этот был на всем рынке только у Шоны. Разумеется, стартовой цене в золотой он удивился, покосился на орка, спросил, не случилось ли на побережье чего. Конечно случилось, с готовностью подхватила Палленис — пираты обнаглели, к самому берегу лезут, да и в море твари неспокойны, как тогда, когда случился большой барабум и Тысячу Игл затопило, — Шоне палец один гад едва не отхряпал, но хорошему покупателю, так и быть, скинем десять серебряных… Они торговались довольно долго. Таурен оказался нудным, но по-своему азартным. Палленис то упиралась, то поддавалась, опуская цену сразу на пять, десять, пятнадцать серебряных. Не будь у этого таурена денег, он бы давно ушел, но они неумолимо подбирались к цене, устроившей бы обоих. И вот, когда Палленис уже готова была цокнуть языком и махнуть рукой: ладно, уговорил, забирай за пятьдесят серебра все! Именно в этот момент Шоне нужно было влезть со своим «хватит». Хватит, он сказал! Он сказал: «Это мой постоянный покупатель, с ним нельзя так». И отдал весь свой товар за цену в десять раз меньше! Они поругались тут же, на рынке. Палленис вообще хотелось двинуть ему по голове палкой, как всегда делала мамаша Абиджа, воспитывая младших сыновей и мужниных племянников. Чтобы глупость выбилась, говорила она. Вот Палленис палкой никогда не били, потому что Палленис и так была умная. А этот тупой орк!.. Немного остыв, Шона догнал ее у шатра торговки нарядами. Палленис разглаживала травинки на платье, которое так хотела купить. Он сказал, что злиться не на что, в конце концов, шкуры-то она продала. И хоть они не спорили на что-то конкретное, он заплатит за нее в таверне… Троллиха с силой дернула за кончик одного из бисерных шнуров, и несколько крупных бусин из разноцветного стекла остались в ее сжатом кулаке. Шона распрощался с тауреном у стойки и ушел спать в противоположный угол зала на циновку к своему волку. Палленис спрятала оторванные бусины в сумку под головой, свернулась калачиком в своей спальной нише и, натянув повыше одеяло, привычно прикрыла ладонью золотую коронку на сколотом клыке. Если бы глупый орк хотя бы купил ей то платье, она бы, может, его простила.

***

Они вышли с рассветом, пока солнце еще не сильно пекло. Перекресток, живое сердце торговых артерий, просыпался рано, но в этот час даже он был еще тихим. Только караулы сменялись на воротах, негромко переругивались кузнец с подмастерьем, раздувая горны, да стелился между шатров и хижин вкусный теплый запах пекущегося хлеба. Шона купил у Мураны свежую, прямо из печи, булку с пряностями и отправился в путь. Идущий рядом Салхи укоризненно косил на него желтым глазом и часто сбрасывал сильный запах вяленной рыбы из переметной сумки. Он домчал бы своего всадника в два, в три раза быстрее, еще до того, как войдет в полную силу солнце. Но вместо этого опять, стоило только избавиться от добытых шкур, тащил тяжелые сумки с разными мелочами, набранными Шоной в поселке. — Потерпи, братишка. Вернемся — поохотимся, как следует. Шона любил вот так — идти по дороге, щурясь на далекие рыжие холмы. Дышать терпкими ароматами трав, мешающимися с запахом нагретой земли, слушать стрекот кузнечиков и шебуршание грызунов, выскакивающих иногда на тракт. Он сорвал колосок у обочины и прикусил его. Мысленно Шона перебирал в голове, что он сделал в этот раз, надолго ли хватит, когда придется выбраться в следующий. Новое точило прослужит ему с полгода, а мотка веревки в прошлый раз хватило ставить силки все лето. Шона взял два, вместе с железными скобами и целым коробом гвоздей — давно уже нужно было поправить кое-что в доме, да и лишний раз докупать было ему утомительно. Бродить по степи он любил, а вот от разговоров всех этих, споров, недоговорок с угадываньем… Уставал. Отвык за столько лет. С волком все как-то проще. Он не соврет, не предаст, не обидится… А если и обидится, то хоть понятно, за что — не покормил там или пообещал что-то да запамятовал. Да и как обидится, так и простит. Не то что какая-нибудь вздорная троллиха. Шона успел раз десять пожалеть, что взял ее с собой. Перед Джаханом жуть как стыдно было: столько лет торговали — с тех пор, как в степи пришел, считай. Таурен всегда платил исправно, скупал все, что Шоне удавалось добыть, ни медяшки лишней не зажимал. А тут вдруг какая-то желтая баба решила заломить цену. Шона думал, он с ней даже говорить откажется, но Джахан оказался слишком вежливым. Пришлось вмешаться. Он так и не понял, за что взъелась троллиха — ведь по итогу каждый остался при своем. Шона даже заплатил за нее в таверне, но неблагодарная так и сидела обиженной. Он не жалел, что вступился за нее в Кабестане — в конце концов, никто не заслужил ненависти только за то, каким родился. Но сейчас, отделавшись от нее, почувствовал себя свободнее. Стоило об этом подумать, как Шона понял, что что-то не так. Словно чей-то пристальный взгляд упирался в лопатки. Он покосился сначала на совершенно спокойного Салхи, потом осторожно глянул через плечо. Так и было. Фарракийка на порядочном отдалении топала за ним по тракту. — Давно идет? — спросил Шона у волка. Тот глянул на него, будто пожимая плечами. Он не мог сказать, хотя, конечно, учуял троллиху гораздо раньше, даже несмотря на рыбу. Шона тяжело вздохнул. С другой стороны — тракт общий, а фарракийка особой опасности не представляла. Из оружия у нее только палка, которую с легкостью перерубит любой из его топоров. Однако идти отчего-то сразу сделалось неуютно. От Перекрестка до его дома было не сильно дальше, чем от гоблинского города до Перекрестка. Шона без аппетита сжевал подостывшую булку, все поглядывая через плечо. Троллиха не догоняла и не отставала. Иногда она ныряла куда-то в высокую траву, но ярко-розовая шевелюра неизменно ее выдавала. Вскоре он понял, что троллиха не прячется — она плела на ходу венок. Из сумки на боку торчали огненно-красные маки и золотистые сталецветы, а когда они заканчивались, троллиха ныряла за новыми. Шона поймал себя на том, что все ждет появления встречного каравана или разъезда. И не знает, радоваться, что до сих пор они ни на кого не наткнулись, или огорчаться. Дорога вообще была торная, в Перекресток ездили из Дуротара, и с заставы Мор’шан. Любой путник обратит внимание на фарракийку. Большинство вряд ли ее остановит — за полукровку сойдет, а они у троллей между собой не то чтобы совсем редки. Эта вот только зандали родного не знает. А самые неравнодушные, как показывает жизнь, это твои сородичи. Нарвется на таких, будет стоять, глазами хлопать, как тогда в Кабестане — опять ее отбивать… Они миновали поворот к Дуротару. Оглянувшись через полсотни шагов, Шона убедился, что фарракийка прошла мимо дорожного указателя, даже не взглянув не него. Солнце, вскарабкавшееся на безоблачное небо, понемногу начинало припекать. Троллиха набросила на плечи накидку из беленого льна, украшенную разноцветными перьями. На голове ее пылал венок из маков. Шона же с каждым шагом все больше мрачнел. Хотя могла она передумать и пойти на Мор’шан наниматься? Могла. Могла не знать, что к Оргриммару дорога поворачивает? Могла. Могла даже не уметь читать на орочьем. А он мог бы взять и спросить об этом. Но не хотел, а потому шел и злился. Преимущественно — на себя. Но еще через четверть часа Шона свернул с тракта, и сомнений не осталось — троллиха идет за ним. Он прошел еще немного и решительно остановился, повернувшись лицом к преследовательнице. Она запнулась, помедлила, но все же упрямо двинулась дальше, прямо на него. — Дорога на Оргриммар — это предыдущий поворот, — сказал Шона, когда между ними оставалось не больше пяти шагов. Троллиха остановилась и пожала плечами. — Я иду не в Оргриммар. Я ж говорила, мне не особо важно, куда, лишь бы не обратно. — Эта дорога никуда не ведет. Строго говоря, то, где они стояли, вообще дорогой можно было называть с большой натяжкой. Скорее тропкой среди моря трав, которую Шона с Салхи натоптали за те годы, что здесь жили. — Любая дорога куда-то ведет, — троллиха фыркнула и подбоченилась. — Только не затирай мне, что испачкать песочек шел. Он не сразу понял, что она имела в виду, а когда понял, почему-то разозлился. — Я не… Салхи вдруг зарычал. Шона мгновенно умолк, резко обернувшись к своему волку. Злость мгновенно сменилась настороженностью. В один миг они сделались с волком похожи: зверь стоял поперек тропы, вздыбив шерсть на загривке подобно торчащему гребню волос на голове хозяина, и одинаково с ним вглядывался в высокую степную траву. Не оборачиваясь, Шона скинул с его спины переметные сумки и, потянув притороченный к седлу топор, положил ладонь на рукоять второго, носимого им на поясе. Степь перед ними казалось пустой. Далеко-далеко плыли над золотым травяным морем длинношеии жирафы, кружили птицы над ближайшим холмом. Но Салхи рычал, щеря черную морду на трущиеся друг о друга колосья с наветренной стороны. Враг не выдержал первым. Уродливая голова вынырнула из высокотравья одновременно с тускло сверкнувшим лезвием. Салхи рванулся с места, как отпущенная пружина, Шона прянул в сторону. Метательный топорик просвистел мимо, а огромный волк уже напрыгивал на бросившего его, сваливая на землю. Раздался режущий уши визг, но почти тут же оборвался противным бульканьем. Салхи мотнул головой, отбрасывая в сторону выдранный шмат сочащегося мяса, и поднял окровавленную морду, продолжая скалиться. Все произошло очень быстро, но Шона узнал в лазутчике свинобраза. Это были мерзкие твари — подлые и жестокие. И слишком трусливые, чтобы появляться где-либо в одиночку. Над колосьями одна за другой появлялись вытянутые клыкастым пятаком головы, поросшие длинными шипами там, где у нормальной свиньи росла бы щетина. У этих от свиней была только рожа. Как дворфы коренастые, они крепко стояли на двух ногах, а в передних когтистых лапах сжимали оружие: примитивные молоты и топоры, пращи и духовые трубки. Шона пригнулся от свистнувшего над головой камня и с ревом ринулся в бой. Раскрытые Салхи лазутчики больше не пытались таиться, дожидаясь, пока волк загрызет их по одному. Даже так трава колыхалась им по плечи, но в открытом бою это было уже не преимуществом. Наоборот, высокий и мощный Шона куда легче прокладывал себе дорогу среди колосьев, пока его противники неуклюже в них барахтались. Орк наотмашь ударил ближайшего свинобраза, окропив добрую сталь темной кровью. Рывком добрался до попятившегося пращника, которому колосья мешали как следует раскрутить оружие, снес ему голову, буквально протаранив насквозь. Что-то клюнуло в шею. Шона обернулся к свинобразу с духовой трубкой, но на пути встал другой. Громко, надорванно визжа, шипастая тварь замахнулась молотом с каменным оголовком… Их было всего где-то с десяток, может, чуть больше. Рыла исчезали в траве и появлялись снова. Разделавшись с очередным свинобразом, Шона успел заметить, как Салхи кружит вокруг другого молотобойца. Ударом топора отшвырнул поднятую в свою сторону трубку, разбив ее в щепки. А следующим — раскроил череп стрелку. Далеко на периферии зрения мазнуло ярко-розовое пятно. Орк сморгнул льющийся на глаза пот. Нужно было добираться до пращников. Шона рванулся дальше, доверяя тыл волку. Он успел достать еще одного. Свинобразы больше не торопились сами лезть под топор, даже те, кто вооружился молотами. Они отступали. Шона понял, что начинает уставать гоняться за ними по траве. Пот катился с него градом, тонкие стебли цепляли ноги, как сети, боевые топоры все более ощутимо оттягивали руки. Он остановился, переводя дыхание. В глазах на миг потемнело. Шона качнулся и заморгал, замотал головой. Верный Салхи вдруг оказался рядом, отершись нагретым мехом об обнаженный бок. Маленькие злые глазки свинобразов смотрели со всех сторон, отовсюду звучало насмешливое похрюкивание. Когда они успели окружить их? — Шона?.. «Духи, она еще здесь» — тяжело провернулась в голове мысль. «Нисса…» Степь вдруг показалась ему нестерпимо горячей. От сбивающего с ног дымно-приторного запаха трав и острого — седельной кожи — запершило в горле. Подкатившая тошнота сделала ноги ватными. Салхи зарычал. Свиные рыла придвинулись как будто ближе. Они обходили его, окончательно забирая в кольцо. Шона попытался замахнуться на скользнувшего мимо свинобраза, мир закружился, вдалеке на тропинке мелькнула Нисса со своей смешной бесполезной палкой… А потом она закричала. Оглушительный, до вибрации, визг троллихи ударил в барабанные перепонки, перед глазами вспучилась темнота, в щеку впились подмятые сухие стебли — и еще что-то толкнулось снизу. Заголосили испуганно свинобразы. Шоне показалось, степь под ним застонала, не вынеся дикой какофонии звуков, пошла волной, мелко затряслась, как живая. Душная гора меха — Салхи — навалилась на спину, и в этот момент он все-таки не удержался, соскользнув с края сознания.