Нужная вещь

      Фоксу всё некогда было подумать, прикинуть хоть на миг: чем столь извращенным стала его жизнь с приходом безвестного паразита под его кожу. Ему было тяжело дышать, забываться в мимолетных радостях, держать свой разум холодным.       Под истертыми кожаными сапогами смачно хлюпала мешанина из грязи и жухлой, гнилой ли травы. Невдалеке, у позабытой почти всеми дороги, виднелся косой трактир, сгорбившийся под гнетом черных дождевых туч. Трактир, в который не грех было порой вернуться. Ветер качнул заросли камыша, едва не обгоняющие путника в высоту, пустил дряхлую рябь по болоту, затем поддал обороты, толкая мужчину в спину. Из-за мертвого дерева, примыкавшего к стене косого домишка, скользнула тень. Изодранная, словно шаль старухи-ведьмы, она сновала вдоль глухих окон, залитых уютным желтым светом очага, извивалась и рвалась, как призрак. И только глаза ее — Фокс случайно отметил — горели алчным пламенем.       Могилорожденный. Фокс стер это слово языком о кончик острого клыка. Присмотрелся: плавные изгибы, выверенный танцующий шаг, тонкие линии рук — слишком изящных — Могилорожденная. Под черной банданой, верно прячущей лицо Фокса от целого мира, мелко дрогнула усмешка. Так досадно было осознавать, что при всей своей ясности ума он был так недалек от могилорожденного тьмою души.       В трактире он держался обособленно: дразнил время, потирая шею, мягко и плавно перекатывал на языке горечь дешевого мёда, плавил в пораженных подушечках пальцев чеканную монету. И все смотрел. Цепко смотрел, но украдкой все же на грязное окно, одиноко глядевшее в ночную пучину болот. Там была она. Могилорожденная со страшным, порхающим, словно бабочка и жалящим, подобно пчеле, взглядом, обращенным к трактирщику. Чего она искала в столь далеком от тракта месте и чем могла бы порадоваться здесь ее заточенная под клинок рука — Фокс догадывался. Под кривой свод она шагнула по-кошачьи; Фокс замер, оценивающе окидывая взглядом серый силуэт, откинулся на стену за лавкой, свободным жестом маня к огрубевшим от дождя и ветра губам кружку.       — Гляди, эдакая дрянь к нам пожаловала, — крестьянин за дальним столиком привлек к гостье внимание еще троих из своей неприятной компании, — рогатая, да смурная. Чем народ потешишь?       — Попридержи-ка ты свой гнилой язык, — могилорожденная обернулась на замечание Фокса так, как вихрь танцует посреди поля: неконтролируемо. И Фокс поманил ее к себе.       — А ты по мертвячкам, значит, специализируешься? Может хочешь этот вопрос здесь и сейчас решить? — незнакомец дернулся с лавки, но двое его друзей буквально силой усадили балагура на место.       «Поганая она» «Дрянная» «Веданское отродье»       Все шептались и шептались, пока шепот этот не стал казаться лишь шумом. Привычным делом.       — Глаза у тебя пустые. Мертвые, — как и угадывалось, голос ее умело мутил сознание.       Прямая спина, длинные ноги — он не мог сосредоточиться на чем-то определенном. В ней было все и в ту же секунду, казалось, в ней не было абсолютно ничего. Тело вечного подростка с душой дряхлой старухи. Она облокотилась копчиком о его стол, недоверчиво скрестила руки и ноги и уставилась на него, как сама Смерть — немигающим, подчиняющим взглядом.       — Ты очень проницательна. Папочка-некромант научил?       — Сколь невежливо, — могилорожденная сморщила нос, выказывая свое неудовольствие. — Вам, воителям света, не пристало вести себя подобным образом, — Фокс почувствовал, как его мышцы начинают осторожно напрягаться. — Коль уж повесил себе медальку ввиде золотой звездочки, будь добр соответствовать, поступай по совести и держи единый курс, — каждое ее слово, зудящее, шипящее, вступало в реакцию с дрянным медом и фоксовым личным безумием по отношению к ходячей мертвячине, знобило в желваках, наливало глаза кровью. — Только в смерти мы все равны, а по жизни ступай своей сияющей тропинкой…       Она не договорила: все лопнуло в Фоксе и оборвалось, пораженной рукой с хрустом вжимая глупую девчонку в столешню. Все стихло. Ее смертная оболочка была хрупкой, как фарфор, кожа под его напряженными пальцами — тонкой, как пергамент.       — Да кто ты такая, чтобы хоть о чем-то подобном судить? — ему нужно было контролировать все в целом свете, а он не мог удержать всего-то лишь навсего самого себя, когда могилорожденная приподняла его лицо за подбородок так, чтобы он смотрел на нее сверху вниз, но точно-точно ей в глаза.       — Я — Сильвина. Здесь меня называют веданским отродьем.       Она выглядела спокойной и почти игривой. У танцующей среди могил было на удивление правильное и светлое лицо теперь, с толку сбивала лишь щемящая глушь в ее невздымавшейся груди. Фокс мог поспорить на что угодно: они могли бы понять друг друга, но сделать шаг в объятия истины о его сходстве с той, что вжалась в него, Фокс не решался.       — До рассвета есть время, — Сильвина юркнула ледяной ладонью за шею Фокса, лениво потянулась вслед за ним, когда он возвысился, чуть прильнула к нему бедром, подобно изголодавшейся кошке.       — Не о чем нам с тобой говорить, — монета мелко звякнула, ударившись о столешню рядом с недопитым медом. Знакомый бармен многозначительно дернул бровью. Монета была золотой — значит, оплачивала каждую его минуту молчания.       А утром солнечный луч прокрался в трактир сквозь замусоленное окошечко, разбился о пыль, витавшую в воздухе, просочился в мужские платиновые пряди, разметавшиеся по сбитой подушке. Сильвина робко поправила их пальцами; давно забытые эмоции хлынули, как ураган с поля битвы, зазудели под веками. Сколько еще долгих, страшных лет ей было отведено блуждать коридорами, лабиринтами смерти? И сколько всего этих самых лет она готова посвятить поискам еще одной короткой встречи с белым волком, что вечным призраком мерещился ей по другую сторону реки под гнусным названием «жизнь»? Ее мерное течение всякий раз оставляло Сильвину не у дел, едва могилорожденная пыталась ступить в вечные воды. Сухая, жесткая ладонь, вчера показательно душившая Сильвину, сейчас коснулась ее щеки со всей обезоруживающей нежностью.       — Еще один год, — Фокс сел в кровати; в комнатке, пропахшей соломой и деревом, было печально и удушливо. — Клянусь, всего один год, и всё будет хорошо.       Сильвина инстинктивно сжала веки, чувствуя привычное, но теперь отчего-то колючее прикосновение губ Фокса к ее собственным, холодным и дрожащим. Фокс думал, что дрожали они от предвкушения, но в могилорожденной давно не осталось ничего, кроме груды разбитых надежд, рухнувших со скал многочисленных пустых мужских обещаний. Она нашла в себе силу улыбнуться ему как-то совершенно вымученно. Но…       Ровно через один год, под покосившейся крышей трактира, Фокс распивал дрянной мед наедине со своим демоном и колотящимся в окна дождем.