Нужная вещь

      Она — в каждом завывании ветра и в каждом оборванном им, утратившем жизнь золотом листе, в каждом крике волны, разбивающейся о посеребренные лунным светом и укрытые ночным шелком камни, и в каждом осколке разбитых ею сердец. Текучая, как смола, она крадется под гладью черных вод, хватает тела давно угасших звезд руками и размешивает густые туманы.       Она — под чертой, размозжившей мир надвое.       Он — выше облаков, но отчего-то выбирает быть ближе к земле.       Он слушает завывания ветра, безыдейно и тоскливо сжимает блестящую сталь черных камушков на побережье, где сидит побежденным и одиноким. Он срывает звезды и листья, и с безумием влюбленного мальчишки швыряет их в пучину морскую, силясь стереть черту, раздробить ее, разбить кулаками, криком, гневом, но ревнивые воды не отступают под натиском силы, лишь ребячатся. Морская даль всегда молчит в ответ на его зов, и ничего ему не оставляет, кроме ничем не подпитанной надежды и долгого ожидания у кромки тихой воды.       — Что ты, ясно солнышко, не весел? — сирена льнет к кругу растревоженной гальки, в котором восседает беспокойный Дух; на душе от девичьей смелой улыбки взрываются громом и молниями небеса, несутся шторма и цунами, сметая всё на своем пути.       Ночь целует сирену в макушку, укрывает острые плечи светом далеких планет. Для Духа ветра сирена так преступно хороша собой, так невообразимо прекрасна, что один лишь взгляд на нее выбивает из его груди весь пропитанный солью воздух. Она стелется туманом по берегу, вдоль напряженного тела юноши, кладет голову на свою же согнутую руку, выгибаясь в спине, играется с юношеской фантазией, как котенок с излюбленным клубком, льнет к острому мальчишескому колену щекой и улыбается приторно-сладко. Ластится к его ладони голодной ручной волчицей, неестественно доверительно, и взмывает к вопрошающему лицу птицей.       Над морем схлестываются два фронта ветров, а она демонически, одержимо смеется. Ей лучше от чужой боли. Боль — тот ресурс, что делает ее туманы гуще, а голос — звонче.       И сколько бы он ни искал помощь на линии горизонта — она знает — все нужные ему ответы находятся только у нее. Все возможные ключи от ларцов, полных ее чудесного жемчуга, и все долгие ночи, что она могла бы ему покорно посвятить. И чтобы принять эти дары ему было нужно только захлопнуть одну-единственную дверь, из которой так сильно сквозило, что даже способно было заморозить целую вселенную.       — Сегодня разыгралась страшная буря, Десира. А должен был быть полный штиль, — Респен чувствует, как теряет над собой контроль, когда даже простая мысль об этой сирене с ее скорбной повестью ненароком касается уголка его твердой памяти.       Луна и звездная пыль осыпаются светом на кривые раздробленные мачты погибших в безымянной бухте кораблей.       — Так прекрати приходить к моим берегам, — с подчеркнутым безразличием отрезает Десира, наморщивая нос как-то по-звериному. — Респен, ты должен принять природу: твою или мою.       Он с трудом отрывает взгляд от молчаливого горизонта. Галька все также безучастно шуршит. Околдованный песнями волн и морской пены Дух с хлесткой нежностью касается влажной кожи за ухом сирены и ныряет с воображаемого утеса прямо в ее безжизненные озера глаз. Он ищет в них что-то, неистово мечется, как птица в клетке, читая и проматывая ее вперед, назад и задом наперед, по горизонтали и по вертикали, но никак не может понять, какими силами ей удаётся так легко просить его отвернуться от своего предназначения. От своей свободы. И вручить ей ключи от своих кандалов.       Он мелко дрожит, мягко сдувая перламутр жемчуга с ее длинных черных ресниц. Ткань его пояса тихо трещит под ее сжатыми пальцами, и девичий плач наводняет бухту мертвых кораблей. Ее худые руки почти неощутимо охватывают его под ребрами; его — воздушно и ладно ложатся на ее сокрушающиеся в беззвучном рыдании плечи.       — Прости меня, моя морская принцесса, но мы нужны миру в отведённых нам ролях, — шепот поцелуя Респена обжигает Десиру в середину лба; касание ее ледяных губ остается печатью в ложбинке меж его ключиц.       Слушая адскую пляску горячего юношеского сердца, Десира мечтает обратиться морской пеной. Самостоятельно ей никогда не преодолеть расстояние, проложенное самой судьбой между ними. Рожденная плыть — взлететь не может.       Но все еще может утопить.       Вопреки всем законам злодейки-жизни, Десира провожает Респена долгим, ничего не выражающим взглядом. Ее вечный мальчик, безнадежно влюбленный мальчик — она шлёт ему воздушный поцелуй, обнимая утопленную мачту и притворно склоняет голову в прощальном полупоклоне — он никуда от неё уже не денется.       Он и сам это, к сожалению, знает.