Just give me a sign There's an end and not beginning To the quiet chaos driving me back © Snow patrol — New York
Середина декабря бьет Митча по лицу мокрым снегом и разукрасившимися нью-йоркскими улицами, и когда он оглядывается на календарь, то это уже день запланированной миссис Поттс вечеринки. Весь месяц Итан был невыносимо самодоволен тем фактом, что он выступит в роли ее сопровождающего, что Митч воспринял с присущим ему юмором: находиться среди незнакомых людей с приклеенной к лицу улыбкой и вынужденно поддерживать наискучнейшие разговоры — это всегда находилось на противоположном конце его шкалы про веселье. «Хотя она может быть настоящей актрисой, — думает Митч, поймав свой собственный скучающий взгляд в отражении большого зеркала, — когда уверена в своей публике». Это один и тот же квест каждый раз — пожимать руки, улыбаться и говорить «приятно познакомиться», «мэм» или «сэр», и пытаться не выглядеть так неловко как оно ощущается. Он старается выглядеть открытым и дружелюбным, но незнакомых людей здесь слишком много, чтобы Митч чувствовал себя по-настоящему комфортно. Он не то чтобы готов получить паническую атаку, но его уровень тревожности особенно высок этим вечером, и он немного сожалеет, что отказался от приема даже легкого седативного препарата в пользу алкоголя. Но он правда пытается приспособиться справляться безо всяких таблеток, и ему нужна подобная практика, какой бы стресс она не вызывала. Эшли кивает ему от барной стойки, не отрываясь от разговора с каким-то мужчиной, Итан закатывает на него глаза проходя мимо, выглядя нелепо в своем слишком белом для этой вечеринки костюме; и он планирует избегать миссис Поттс до тех пор, пока не столкнется с нею лоб в лоб, ловко увиливая от шелковых мазков ее синего платья и колокольчикового смеха. «Главное, чтобы Эшли не выпила ничего крепче одного шампанского, — мелькает у Митча в голове, — с ее-то ужасной непереносимостью алкоголя». Его виртуозные виражи по разукрашенному в белый и золотой залу походят на танец. Он — не Эшли, поэтому меняет бокалы с шампанским, предлагаемые лавирующими мимо почти с такой же грациозностью официантами, так часто, что вскоре происходящее начинает казаться ему смешным. Поэтому когда он видит светлые волосы, широкие плечи и отличную задницу, подчеркнутую классными брюками, узкими не настолько чтобы вызвать поднятие бровей, но настолько что это почти скандально на приеме с таким тошнотворным официозом, он уже немного пьян. Парень стоит к нему спиной, и Митч прислоняется к стене рядом с выходом на террассу, потягивая шампанское, желая чтобы вместо него там было что-нибудь покрепче. — Ну, привет, — бормочет Митч себе под нос, — причина по которой бог и придумала геев. Рядом раздается смешок, и Митч едва не выпрыгивает из собственной кожи — настолько сильно вздрагивает от неожиданности. — Думаешь? — спрашивает незнакомая женщина, странно тепло улыбаясь ему. Она такая высокая, что Митчу приходится немного выпрямиться, но помогает это не особенно. «Почему, — вдруг думается ему где-то на заднем плане мозга, лихорадочно подыскивающего варианты достойного ответа, — меня все время окружают такие высокие люди?» Даже несчастный Итан был выше его на половину своей глупой головы. Он скучает по Кёрсти размером с мартышку. — Кто такая Кёрсти? Митч моргает в недоумении, а потом осознает, что последнюю свою мысль он выпалил вслух; его мозг, разумеется, снова принял алкоголь за способ избавиться ото всяких фильтров. Именно поэтому он обычно много не пил в малознакомых компаниях. — Моя подруга, — отвечает он, наконец, перекладывая бокал с шампанским в правую руку; он не допил и вряд ли сделает это: он согрел его в своих пальцах, ухватившись не за предназначенную для этого ножку. — Из нее обычно получается отличная компания на любых вечеринках. — Подруга-подруга или подруга «подруга»? — Женщина поднимает бровь. — Гензель к моей Гретель, — Митч выхватывает у проходящего мимо официанта фужер с шампанским и галантно подает его незнакомке, заодно избавившись от своего, испорченного температурой, напитка. — Она самое великолепное создание на планете, но — к нашему общему разочарованию — эти отношения обречены остаться платоническими. Женщина напевает в знак понимания, делая глоток из фужера. — Ты здесь по своему приглашению или кому-то повезло привести тебя в качестве «плюс один»? Митч немного очарован. — Ни то, ни другое. Я работаю под началом миссис Поттс. Ее глаза расширяются. — Так ты тот самый… протеже Вирджинии? Он сконфуженно кивает. Не то чтобы он оценивал себя как-то неверно, но он сильно сомневается, что по Нью-Йорку могла ходить слава о его талантах по обращению с телефонной трубкой. — Один из них, — Он кивает, и добавляет, не желая, чтобы его спутали с Итаном даже случайно: — Митч Грасси. Он не готов к этому пристальному, немигающему взгляду, который его встречает. — Изумительно. Нет, ну что за совпадение! Ладно, теперь это куда более странно, чем в начале. И — о, ну что за неожиданность! — еще и тревожно. — Кажется, сейчас самое время объясниться, — говорит женщина, вновь улыбаясь ему. — Вирджиния — моя давняя подруга, и она абсолютно тебя обожает. Каждый раз, когда она говорит о работе, то непременно упоминает насколько сильно она в восторге от одного из своих протеже. Ты ей как сын! И мне было так интересно узнать о тебе побольше, к тому же моему сыну катастрофически не везет в вопросах личной жизни, так что… Да, я наслышана о тебе. Только хорошее. Надеюсь, это не слишком странно. Она очаровательная. Высокая, уверенная в себе, прекрасно воспитанная женщина — она очаровательная, и возможно у Митча в программе заложен код, благодаря которому ему на протяжение жизни везло сталкиваться именно с такими женщинами. («Кёрсти бы не дотянула с десяток дюймов», — ехидно тянет он у себя в голове просто потому что может, и шкодливо хихикает над своей же ремаркой.) — Очаровательно, — говорит Митч, и, старательно улыбаясь, переводит тему. Потому что какой бы ни была замечательной женщина перед ним, вероятность того, что ее сыночек окажется предназначенной Митчу Кармой половинкой или хотя бы кем-то, с кем Митч сможет выдержать больше пяти минут разговора… да, ничтожно, ничтожно мала. — На вас потрясающее платье. Это Донна Каран? Я просмотрел ее последний показ, но только мельком. Что вы думаете о тематике? Она, наконец, решила создать что-то более провокационное, правда ведь?***
Он выходит в сад, чтобы поговорить по телефону с отцом, который звонит ему, чтобы: официально — уточнить дату его прилета на Рождество (это завтра, и Митч скинул ему скриншот билета, как только его приобрел), и неофициально — проверить его самочувствие. Митчу двадцать три, он уже как три года почти полностью финансово независим, и он абсолютно обожает своего отца. Разговор не затягивается надолго, после того как отец убеждается в его физической сохранности и безмятежности настроения, а мама, перехватив трубку в какой-то момент, напоминает ему проверить почту, на которую она послала ему подборку несложных рецептов на четыре недели («приготовить проще простого, — говорит она настойчиво, — и в каждый прием пищи включены продукты, стимулирующие аппетит»; прошло несколько лет, а он так и не сказал ей о том, что у него никогда не было проблем с возникновением аппетита, а скорее с желанием всю съедаемую пищу удержать у себя в желудке, — тут он чувствует неизбежный приступ вины, и поспешно заканчивает разговор, сославшись на поступивший вызов от миссис Поттс). «И это причина, — рассеянно размышляет Митч, опустившись на холодную подушку, наброшенную на гранитный камень бортика фонтана, — по которой мне всегда было легче поладить с отцом». Он любит свою мать — не только потому что они связаны кровью, но потому что она на самом деле хорошая мать — заботливая и великолепная, и они похожи куда больше, чем оба готовы признать (к примеру, свое упрямство, колкое чувство юмора и бескомпромиссную нетерпимость к чужой глупости и невежеству он явно получил от нее); и он понимает ее беспокойство о его самочувствии, но он не может воспринимать ее вопросы в лоб без удушающих чувств вины и стыда. Он в порядке: он здоров и в целом стабильно в позитивном настроении, он строит планы дальше чем на неделю, и вот уже несколько месяцев обходится без лекарств; все чего он желает — это чтобы ему, наконец, дали шанс доказать факт его собственного улучшения. Без еженедельного напоминания о том, что когда-то он был слаб. Митч даже практически избавился от этого сумасшедшего желания держать все под своим тотальным контролем; потому что однажды его желание превратилось в идею фикс, итогом которой стала его едва не развалившаяся жизнь из-за его отчаянной попытки взять под контроль хотя бы собственный желудок. Он пытался доказать себе, что способен контролировать хоть что-то, и он выбрал не самый здоровый способ. Митч вздрагивает, когда дверь на терассу открывается, и на плитку на полу падает полоска света; темная высокая фигура, сделав шаг вперед, бесшумно закрывает за собой дверь. — Не знаю о чем ты думал, когда покупал билеты, не посоветовавшись со мной по поводу даты, — Его голос, с легким калифорнийским акцентом — невольно мелькает в голове у Митча, одновременно одаренного и проклятого идеальным слухом, — напоминал бы бархат, осень и патоку, если бы не звучал сейчас так раздраженно. — Я говорил, что пробуду в Нью-Йорке до воскресенья, а потом улетаю в Неваду на отдых со своей семьей. Я приглашал и тебя, но ты предпочел провести Рождество в Эл Эй в компании своих друзей. И это нормально, и я принял твое решение, как и твое «у нас же открытые отношения, какое знакомство с родителями?», но мне самому больше хочется на праздники находиться рядом со своими близкими, а не куражиться с толпой незнакомцев на бесконечных вечеринках. Не то чтобы обычно я против куража или незнакомцев, но это Рождество. О. Ладно, это неловко. Митчу не особо хотелось бы подслушивать чужие разговоры, особенно такие личные, поэтому он оглядывается в поиске путей незаметного отхода. У него есть два варианта: спрятаться за огромной елью или проскользнуть обратно в зал через другую дверь; и так как он все-таки не полный идиот, Митч выбирает второе. Но так как он все-таки Митч, и удача по поводу ловкости в обществе редко приветствовала его по-дружески, крошечные огоньки на гирлянде, обвитой вокруг фонтана, вспыхивают именно в тот момент, когда он намеревается подняться с места. Митч замирает на заднице, мужчина повышает голос на «ты не можешь принимать решения за нас обоих и ожидать, что я будут доволен, Макс, ни одни отношения так не работают», и его прежде укромное местечко превращается в единственное яркое пятно на всей террасе. Темно. Он не видит лица незнакомца, но их взгляды сталкиваются, и они одинаково сконфуженные. Митч понятия не имеет, о чем думает в этот момент другой человек, но он сам чувствует себя оленем, пойманным в свете фар, вместо этих фар освещенный разноцветными огнями как из прожектора. «Фрэнк Синатра появлялся вместе с оркестром, и ты можешь выбрать свою собственную фишку, Митч, мать твою, Грасси», — проносится в его голове. Человек пялится на Митча из тени, и Митч, застигнутый врасплох, ошарашенный и смущенный, от неизбежности делает то что умеет лучше всего — поводит плечами и подставляет лестному свету свою лучшую сторону; «я никуда и не собирался, — транслирует он всей своей почти каррикатурной позой, — это ты тут мне помешал». — Я перезвоню, — говорит незнакомец в трубку, — когда ты придешь в себя и вспомнишь о наличии здравого смысла. Он выходит из тени и приближается к Митчу; свет красиво падает на его лицо и подчеркивает божественные скулы, которые Митч видел раньше только через экран ноутбука. — Я прошу прощения. Не знал, что здесь кто-то есть. Первое, что замечает его ошеломленный мозг это то, что глаза у Скотта Хоинга нелепо голубые. Второе — они так широко распахнуты, что Митч может видеть своё отражение на самом дне их зрачков. — Я понимаю, — отвечает Митч, мысленно крича на свой мозг «функционируй, функционируй!». — Я тоже не хотел подслушивать, но мне показалось странным заявить что-то вроде «эй, сестренка, ты здесь не один» откуда-то из темноты. Скотт Хоинг смеется. — Да, это бы напугало меня до чертиков, и мой последующий визг сконфузил бы нас обоих. Митч не может сдержать улыбки. — Это ничего, я слышал твой голос раньше, — не задумываясь отвечает он. Они одновременно моргают в совершенно одинаковом недоумении. Митч больно прикусывает себе язык. Он и Скотт обменивались личными сообщениями в твиттере и обсуждали как музыку, так и темы их подкастов на протяжение целого месяца, и Митч как-то даже забыл, что для Скотта, ни разу не видевшего его лица, это прозвучало от совершенно незнакомого человека. Это одна из проблем. Вторая — как это так вышло, что мозг Митча почувствовал себя в компании едва знакомого Скотта достаточно комфортно, чтобы прекратить фильтровать мысли перед тем как они успеют выскользнуть из его глупого рта? Он снова валит все на (уже почти выветрившийся) алкоголь. Как оказывается, Скотт достаточно добр, чтобы помочь ему выкарабкаться прежде чем ситуация станет действительно неловкой или… ну, жуткой. — Какова вероятность, что я встречу одного из своих подписчиков на приеме у знакомой моих родителей в Нью-Йорке? — Он все еще улыбается. — По крайней мере, ты не направил на меня камеру вместо приветствия. — Обычно это я — тот на кого направляют камеру, — Митч с облегчением возвращает себе свою привычную и вытренированную «я знаю, что ты смотришь на меня» тональность в голос. — Так что будь спокоен, суперзвезда. — И я даже знаю, почему они это делают, — говорит Скотт, беззастенчиво окидывая взглядом Митча. Была причина по которой он выбрал своим нарядом широкие бархатные брюки тёмного синего цвета и полупрозрачную блузку, а также белые ботинки на небольшом каблуке. Он знает, что выглядит хорошо. И — ох, теперь он знает, что Скотт Хоинг думает, что он выглядит хорошо. Что его жизнь? — Я Скотт, — говорит Скотт, протягивая ему руку. Он улыбается, и Митч даже если бы захотел все равно бы не смог не вернуть ему улыбку. — Хоть ты это уже знаешь. Митч поднимается со своего нагретого задницей места и пожимает протянутую руку; рука большая и теплая, Скотт Хоинг ростом с небоскреб, Митча это даже не бесит, и все это как-то совсем уж несправедливо. — Тогда я буду Фрэнсис. И наши имена действительно сочетаются. Скотт снова смеется. Митч не влюблен. — У меня такое ощущение, что это не твое имя, и что я только что пропустил чудесную отсылку. — Ключиков к разгадке которой тебе не предоставят, — поддразнивает его Митч. — Ей нравится быть загадочной. Скотт улыбается ему ярко и открыто; Митчу слепит глаза в полумраке. — У нее это отлично получается, — отвечает Скотт, удерживая его взгляд. Это до обидного легко — о, так легко представить их флиртующими. Может быть в других обстоятельствах. В которых они не жили бы буквально на противоположных концах Америки, а у Скотта не было бы парня (или что там у него происходит?). И Митч бы не был такой катастрофой. — Что ты делаешь в Нью-Йорке? — Митч переводит тему подальше от флирта, и подальше от этой какой-то безумной в своей естественности химии — безумной для двух людей, едва познакомившихся друг с другом. Что, конечно, не совсем правда, если придраться, но Митч, изначально застрявший в неловком представлении, не имеет ни малейшего понятия как сказать «я, кстати, Митч, с которым вчера ты обсуждал всю дискографию Бейонсе в твиттере». Это только звучит так просто, ладно? Это ни черта не просто сделать сейчас. Он морально не готов. К тому же, их подкаст анонимен, а канал Скотта — нет, так что он не нарушает никакого кодекса. Это должно иметь смысл. Так? — Семейная встреча, — тем временем говорит Скотт. — Мы вообще-то планировали лететь в Неваду к моей сестре завтра вечером, и должны были встретиться там, но мои родители были по делам в Нью-Йорке, и я решил, что хочу повидать несколько своих друзей, так что мы можем вместе вылететь отсюда. Так что… позавчера прилетел из Лос-Анджелеса. — Это сложный маршрут. — Я бы выбрал слово «интересный». Хоть это решение было спонтанным, я не жалею, что совершил дополнительный прыжок. — Скотт пожимает плечами. — Но, должен признать, что после Эл Эй в Нью-Йорке… Эта смена температур порядком озадачила мой организм. Климат здесь довольно жесткий. Митч это понимает: он сам так и не смог полюбить Нью-Йорк зимой. Температура редко переходила в нормальный плюс, но снег почти не случался, а если и случался, то надолго он не задерживался — ссыпался с деревьев на землю, почти сразу таял и ускользал в канализацию, оставляя после себя разве что слякоть. И ветра! О, ветра — пожалуй, самое худшее: пронизывающие, холодные, если налетят с океана; от ветров не спасали ни теплые куртки, ни огромные шарфы. — Да, — отвечает он, — пожалуй. Скотт смотрит ему в лицо. — Ты… — Он начинает, но останавливается. Затем откашливается. — Ты здесь с кем-то? Митч поднимает бровь. — Это какое-то обязательное условие? Скотт сначала хмурится в недоумении, а затем краснеет и начинает размахивать руками будто ветряная мельница. — Нет! В смысле — нет, я не к этому веду, я не пытался быть придурком. Я, к примеру, здесь с родителями, и подумал, что, может быть, и у тебя есть компания. — Моя компания, к сожалению, очень далеко отсюда. Я здесь из-за работы, — говорит Митч, и, когда Скотт начинает открывать рот, качает головой: — Поверь, ничего интересного. — Работа должна быть интересной, — Скотт качает головой в ответ и пожимает плечами. — Она занимает огромную часть твоей жизни, это грустно — тратить столько отведенного тебе времени на что-то, что не приносит тебе удовольствия. Правда, что ли? — Неплохой урок жизни, мистер Суперзвезда, — ворчит Митч, — хоть и довольно очевидный. Для большинства работающих людей. Скотт стонет и закрывает руками лицо. — Черт. Теперь я звучу как избалованный засранец. — Митч скрещивает руки на груди, и он продолжает: — Это ни в коем случае не в укор лично тебе, я про ситуацию в целом. Просто… Во-первых, я неисправимый идеалист, и это мешает мне жить, и, во-вторых, я всегда веду себя как идиот с ногой во рту в обществе красивых мальчиков. Это мое проклятие. Два. Два моих проклятия. — Ладно, ладно, можешь вытащить ногу изо рта, Шайа Лабаф, — Митч с усилием отодвигает мысль о том, что Скотт почти прямо назвал его «красивым» в совершенно очаровательной в своей неловкости манере. — Теперь я хотя бы знаю, чем тебе пришлось пожертвовать, чтобы получить этот голос. Как в вольном пересказе «Русалочки». — Ты — добрый, — сообщает ему Скотт. — На твоем месте, я бы ударил меня по голове. — И испортить эту укладку? — Митч показывает на волосы Скотта. — Я не настолько жесток. Скотт смущенно смеется и запускает руку в волосы. Митч позволяет себе рассмеяться тоже. — У тебя интересный тембр голоса, — вдруг говорит Скотт, прищурившись. — Держу пари, ты и сам можешь петь. Митч неловко дергает плечом. — Можешь, хочешь, делаешь, — бормочет он, и уже собирается сказать что-то более осмысленное, когда у него звонит телефон. Это Эшли. Митч делает знак Скотту. Тот поспешно кивает. — Одну секунду. — Да? — Миссис Поттс тебя ищет по всему залу вместе с какой-то высокой блондинкой, — шепчет Эшли в трубку. — Не знаю зачем, но обе выглядят почти маниакально после четырех фужеров с «я сомневаюсь, что коричневый это цвет шампанского», Митч. Возможно это та дама, с чьим избалованным отпрыском тебя хочет свести миссис Пэ, и если это так, ты можешь свалить до того, как они тебя найдут. Митч стонет. — Спасибо, — сердечно отвечает он Эшли. — Я твой должник. — Я задержу их на пару минут, а затем придумаю что такого с тебя стрясти, Грасси, — вздыхает она и сбрасывает звонок. Митч убирает телефон в карман и смотрит на Скотта, который до этого делал вид, что занят распутыванием гирлянды на фонтане. «Сделал только хуже, — с неожиданной мягкостью думается ему, — этот великолепный неловкий идиот». — Мне пора, — говорит Митч, и что-то недовольно ропщет в его груди; что-то чему Митч приказывает заткнуться, потому что — что? Что он может еще сделать? В каких таких условиях они должны жить, чтобы если бы он остался или же предложил Скотту Хоингу убраться отсюда вместе с ним, это бы привело к чему-нибудь хорошему? Он рассматривает второй вариант как очень привлекательный несколько долгих мгновений, но — нет, нет, это не сработало бы. Нет никакой необходимости и уж точно нет логики в том, чтобы бросать на рельсы собственное сердце, когда слышишь приближение поезда. — Часы идут немного вперед, Золушка. Если он правильно читает, то выражение на лице Скотта называют сожалением. — На вечеринке должна оставаться только одна диснеевская принцесса, чтобы сказка получилась интересной, — отвечает Митч, разворачиваясь к ярким и шумным окнам. — Было приятно познакомиться и поговорить с тобой, Скотт. — И мне с тобой, Фрэнсис, — слышит он. Митч доходит до двери и внезапно останавливается, обхватив пальцами дверную ручку. И оборачивается через плечо. — Ты слышал, между прочим, — говорит Митч, потому что — к черту. Он может сделать хоть что-то. Скотт поднимает брови; руки в карманах узких брюк — тех самых, что отметил Митч какое-то время назад, стоя у стены — мили и мили бесконечных ног, широкие плечи и отличные волосы. — Слышал что? — Как я пою. — Я… Что? Когда? — Когда ретвинул наш кавер в твиттере где-то месяц назад. Последнее что он видит перед тем как — нет-нет, он не бросается, и он будет отрицать это и на смертном одре, — степенно заходит внутрь — это потрясенное лицо Скотта Хоинга. «Ну, может и не полностью, но какая-то часть его жизни определенно удалась, — думается Митчу, когда он проскальзывает ужом через толпу людей к раздевалке, в холл, — если он может заставить красивых мальчиков смотреть ему вслед так, словно их только что ударили по голове».***
Он летит домой следующим утром. Он не заходит в твиттер. Он пишет Кёрсти «наткнулся на СХ вчера на вечеринке у МП, поговорил несколько минут, красивый, высокий, дурацкий и обаятельный» и «хотелось забраться на него как на дерево, но у МП случилось обострение фазы давайте найдем Митчу будущего мужа, так что я отложил эту великолепную идею до лучших времен», а затем припечатывает «люблю, целую, объявили посадку, напишу как приземлюсь, а пока можешь поорать на меня ментально». Он в безопасности, убеждает себя Митч, глядя в окошко иллюминатора и прислонив лоб к прохладной поверхности, его сердце в полнейшей безопасности. Ну и что, что образ человека, по кусочкам собираемый из виртуальных диалогов, оказался еще привлекательнее в живую? Ну и что, что теперь он знает, что на свете существует парень, который забавен, талантлив, увлекается музыкой, и красив настолько, что это заставляет ладони Митча потеть от одной только мысли об этом? Ну и что, что он определенно флиртовал с Митчем? Он не пятнадцатилетняя впечатлительная школьница, чтобы не спать ночами после того как симпатичный мальчик в коридоре сказал ей «привет». Если он начнет писать «миссис МХ» в блокноте красными ручками… Что ж, тогда он на полном серьезе попросит Кёрсти его пристрелить. Митч надеется, что в таком случае она сможет позаботиться об Уайате. Если только его родители не оспорят опеку в суде… Он засыпает, убаюканный собственными идиотскими мыслями, и когда открывает глаза, то самолет уже начинает посадку.***
Митч обнимается со своими родителями достаточно долго, чтобы это стало неловким, но им троим несколько наплевать. — Ты немного поправился, — радостно заявляет мама, оттягивая Митчу щеку и усадив на диван в гостиной. — Моя умница. — Ты оставишь на нем синяки, Нэл, — ворчит отец, вцепившись Митчу в ногу так, что вот это точно оставит след. — Дай парню передохнуть. — Вы как две старые пиявки, — бормочет Митч в ответ, убирая руки матери от своего лица и укладывая их к себе на колени. — Так и будем ходить, держась за ручки, все каникулы? — Будем если потребуется, потому что тебе не разрешается отходить от дома дальше чем на тридцать футов, пока ты здесь, — отрезает Нэл, а затем смягчается. — Разве что к Мальдонадо. На часок. Анджелика надеялась, что ты зайдешь к ней на ужин. Кёрстин звонит ей не чаще раза в неделю, и это заставляет ее беспокоиться. — Если бы ты звонил нам раз в неделю, я бы точно заскучал по тебе, — говорит Майк. — Но ты не даешь нам этого сделать, объявляясь каждые два дня. Будто бы не уезжал совсем и сидишь в своей комнате наверху. Разве что по утрам не выползаешь из своей берлоги голодный, сонный и недовольный как разбуженный медведь. — Чего ты тогда вцепился в мою ногу как пиявка, раз не успел соскучиться? Отдавай назад! Майк протестует, когда Митч пытается отодвинуться на диване, и это превращается в шутливую потасовку; Нэл смотрит на них с фирменным «идиоты», закатывает глаза и отправляется за бутылкой вина. — Я рад, что ты дома, — говорит Митчу отец, крепко сжимая его плечо. И Митч честно отвечает: — Да, я тоже.***
Скотт появляется в твиттере через два дня. Scott Hoying @iamscotthoying @elphabassi мне это приснилось? [просмотреть все 1325 комментариев] Mitch Munchkin @elphabassi ответил @iamscotthoying Ты мне скажи, Русалочка. [просмотреть все 906 комментариев] И больше не пишет ничего.***
Митч проводит праздники, валяясь на диване, только дважды выбираясь из дома. Первый раз — чтобы встретиться в местном клубе с некоторыми друзьями, с которыми из общего остались только совместные воспоминания о школе, но даже в них в восьмидесяти процентах из ста фигурирует Кёрсти: вот они, десятилетние и восторженные, готовясь к мюзиклу, теряют счет времени и оказываются запертыми в репетиционной комнате после закрытия школы, и громко стучат в окна, чтобы привлечь внимание своих обезумевших от беспокойства родителей, рыскающих по стоянке; вот они, двенадцатилетние и недовольные, обмениваются записками через парту, чтобы обсудить «злючесть» нового химика в подхваченных у Нэл выражениях, попадаются с поличным и оказываются в кабинете директора, и Майк кричит на них «вам нельзя было это повторять!»; вот они, четырнадцатилетние и напуганные одним и тем же, но еще не знающие об этом, сидят на скамейке в парке и вдруг Кёрсти, уже тогда сильная и потрясающая, говорит «кажется, мне нравится Энни из класса по биологии» и Митч, у которого роковые слова не выберутся из горла еще примерно полтора года от того момента, делает глубокий вдох, берет ее за руку и говорит «круто», а затем «твое мороженое капает мне на ботинки, может уже начнешь его есть прежде чем оно превратится в дерьмо?», и они смеются, и плачут, и оба делают вид, что это не истерика, и что все это из-за мороженого, и они оба не напуганы до чертей. А вот им шестнадцать, и они только что узнали про термин «бисексуальность», и Митч приглашает Кёрсти на концерт Парамор в качестве свидания, и они потрясающе проводят время, веселясь и подпевая, ровно до того момента, пока не отправляются домой, взявшись за руки, и это ощущается по-другому, и Кёрсти не целует его, приподнявшись на носочки около своего дома, и не говорит «да, думаю, что я бисексуалка», а Митч не ощущает буквально ничего; но не говорит ей об этом ещё две недели. И Кёрсти не разговаривает с ним тогда еще худшие четыре дня его жизни, но потом появляется на пороге его дома поздно вечером в пижаме и одном ботинке (второй провалился в канализацию, когда она неслась к нему через улицы), и яростно кричит «я скорее умру, чем потеряю тебя из-за пары дурацких поцелуев», и они проводят весь вечер в его комнате, где Митч впервые говорит «кажется, я гей» кому-то помимо своего отражения в зеркале, и они сидят, крепко вцепившись друг в друга, пока за Кёрсти не является обезумевший от страха мистер Мальдонадо, чья шестнадцатилетняя дочь исчезла из дома на ночь глядя, не оставив даже записки. Все это, все эти воспоминания, и хорошие (те, в которых они пели, смеялись, и творили ерунду), и плохие (те, в которых Митч экстренно выскакивал из дома, чтобы вытащить Кёрсти со свидания, в котором какой-то ублюдок отказывался понимать четкое «нет»; или те, в которых Кёрсти успокаивающе гладила его по спине и шептала ласковую чушь ему на ухо, когда он сгибался на коленях в туалете, захлебываясь своей рвотой и слезами): все это снова больно бьет его в грудь, и Митч, потирая ребра, и уже сидя на хорошо знакомой ему кухне в доме Мальдонадо, чувствует себя по-настоящему разбитым. Анджелика, грея руки над чашкой со своим фирменным эггногом, растерянно спрашивает у него: — Почему она так редко стала звонить? Мы сделали что-то не так? Митч гладит ее по руке, а затем мягко произносит: — Она думает, что разочаровала вас, не найдя работы по специальности. И что все, что вы в нее вкладывали, все те уроки пения, которые вы ей оплачивали — все это было потрачено впустую, и это целиком и полностью ее вина. Так что теперь она чувствует себя обязанной компенсировать это, впахивая на ненавистной работе, которая приносит ей неплохие деньги. Отец Кёрсти громко ругается, а ее мать потрясенно ахает. — Это она тебе так сказала? — Ей и не нужно, — вздыхает Митч. — Я слишком хорошо ее знаю. Могу расшифровать причины ее поведения со смены ноты во фразе про дом. — Мы знали, что это будет не просто, — говорит отец Кёрсти, снимая очки и нервно потирая переносицу. — Мы знали, что… Не белому человеку придется приложить куда больше усилий чтобы пробиться, и мы были готовы к тому, что придется столкнуться с различными… камнями на пути. Но она — такая яркая, такая талантливая, что мы всегда были уверены: рано или поздно у нее все получится. У нее просто не может не получиться. — Скажите ей об этом, — просит их Митч, — напомните. Позвоните сами и скажите ей, что любите ее в любом случае, и что верите в нее. Я не могу достаточно объяснить насколько важно такое услышать от родителей. Неважно сколько тебе лет: пять, шестнадцать или двадцать три.***
После этого, у него самого остается не так много времени на рефлексию. Он начинает собираться обратно в Нью-Йорк, аккуратно пытаясь вырваться из рук родителей и не так аккуратно — вырвать из их рук Уайата, попавшего под град ласки и воркования, и пребывающего в постоянном блаженстве, а от того — капризничающего и требовательного больше обычного. — В следующий раз оставлю тебя у Эшли, которая боится тебя до смерти, и которая будет двигать тебе миску с едой с помощью линейки, — угрожает он ему, за шкирку стаскивая со своего разодранного когтями одеяла. — И ты увидишь, каким может быть мир у тех, кто ведет себя как засранка. Затем передумывает и шумно чмокает недовольного Уайата в нос, за что в ответ немедленно получает по лицу лапой.***
Когда он, наконец, возвращается в Нью-Йорк, его ожидают две новости. Первая — Эшли, изрядно набравшись на той вечеринке перед Рождеством, спонтанно улетела в Вегас и спьяну там вышла замуж за какого-то британского туриста, что… ладно, заставляет его смеяться в течение получаса, когда ему об этом сообщает миссис Поттс, объясняя внезапное присутствие недовольного Итана за ресепшеном. — Оказывается, получить развод куда сложнее чем выйти замуж, — вздыхает она, принимая от Митча свою чашку с кофе и подвигая коробку с капкейками из «Магнолии» к нему ближе по столу. Затем хмурится: — Понятия не имею, что нашло на эту девчонку, ведь она всегда была такая серьезная и ответственная… Митч фыркает в чашку: — Ее серьезность и ответственность вылетают в трубу, когда сталкиваются с крепким алкоголем. Это, кажется, уже общеизвестный факт. Именно поэтому она не пьет ничего крепче одного шампанского. Я удивлен, что она, зная об этом, все же решила превысить свою норму. Миссис Поттс хлопает ресницами, а затем так нехарактерно для себя стремительно и откровенно неловко переводит тему, что это заставляет Митча задаться вопросом, не оказалась ли она причастна каким-то образом к инциденту с Эшли по собственному незнанию. Это одна из новостей. Вторая — видео, которое Кевин выложил на Ютуб быстро стало вирусным, и теперь его лицо умудрялось смотреть на Митча с новостей из почти любой социалки; это заставляет его и гордиться, и смеяться, потому что хоть он и рад обрушившемуся потоку признания на друга, его порядком веселит недоумение Кевина, искренне не понимающего причины подобной шумихи. — Ну сыграл на виолончели партию из симфонии Шостаковича, — стонет он в один из вечеров в общем Скайпе, — ну добавил туда битбокса, чтобы повеселее было… Откуда столько шума? Я же даже далеко не первый смиксовал классику и хип-хоп, чтобы так сходить с ума. — Чувак, — говорит Митч, — ты ведь знаешь, что ты что-то вроде музыкального вундеркинда, правда? И что то что ты делаешь могут делать не все? Прям очень-очень не все? Процента ноль два примерно из всего человеческого населения планеты? Кевин закатывает глаза. — Говори «да, я знаю» и «да, я гений», — наставляет его Ави. — Мы обсуждали это только вчера. Обесценивание собственного таланта — это не признак скромности, это признак неуверенности. А неуверенности на музыкальном поприще делать нечего. Ты же уникум, ты можешь сделать что угодно буквально из ничего. И вот этой твоей смелости место рядом с уверенностью. Какого черта ты все пытаешься их разделить? Кевин стонет. Митч делает вид, что наматывает на несуществующий ус невидимую бусинку. (Однажды он совершенно точно отрастит себе усы) — Спасибо за урок по самооценке, мистер Роббинс. Вы не думали проводить платные семинары? Теперь очередь Ави закатывать на них глаза. — Очень смешно. Если кому и проводить семинары, так это Кевину. Потому что я не имею ни малейшего представления, как он все совмещает. А ведь я с ним живу. — Только не Кевину, — тут же говорит Митч. — Ему самому учиться еще лет двадцать. — Не двадцать, а два, — возражает Кевин. — Я почти закончил чертово всё. — Это именно то, как я называю род твоей деятельности, когда говорю о тебе, Кевин. «Чертово всё и еще немножко». — Ха и ха. Впрочем, я называю это так тоже.***
Когда Кёрсти не появляется на их собрании в Скайпе, а на следующий день не пишет Митчу «доброе утро, солнышко», он не то чтобы паникует — просто слегка беспокоится и проводит два свободных часа на работе глядя на значок «онлайн» рядом с ее именем в мессенджере. Но когда она не берет от него трубку следующим вечером, когда значок рядом с ее именем меняет индикатор с «онлайн» на «недоступен», он начинает не то что паниковать — сходить с ума, и проводит несколько часов, обеспокоенно рыская по своей квартире из угла в угол под недоуменным взглядом Уайата, наблюдающего за ним с дивана. — Где она, черт возьми? — спрашивает у него Митч, барабаня пальцами по экрану телефона, в семнадцатый раз оказавшись посланным на автоответчик радостным «вы знаете кто это, вы знаете, что нужно делать, так почему вы все еще здесь?» голосом Кёрсти. Уайат протяжно мяукает, затем спрыгивает с дивана и начинает тереться о ноги Митча. — Я даю ей два часа, а затем начинаю звонить ее коллегам и родителям, — сообщает ему Митч. — Два часа это сколько? Сто двадцать минут? Слишком долго. Сокращаем до часу. Я всеми богами клянусь, лучше бы ей снова неожиданно устроить секс-марафон со своей бывшей, в ином случае я убью ее… Его монолог прерывает дверной звонок с площадки. Митч рычит. — Если ты снова стащил мою почту, придурок, то сейчас просто отличное время… Он распахивает дверь, а за порогом стоит Кёрсти. Митч открывает рот, а затем закрывает его. Это похоже на галюцинацию, на что-то что он придумал — то, как она стоит здесь, на пороге его квартиры, в Нью-Йорке, с полным отсутствием макияжа на лице, растрепанными светлыми кудрями под полосатой шапкой, и громадным чемоданом под ногами; функционирующая часть мозга Митча замечает, что одна ее нога неестественно широкая в лодыжке. Они начинают плакать одновременно. Она бросается к нему на шею. — Ты здесь! — Я здесь! — Что с твоей ногой! — Я едва не сломала ногу! И ударилась головой! — И теперь ты здесь! — И теперь я здесь, — Она улыбается и укладывает его голову на свое плечо. — Найдется местечко для любимой подруги? Я понимаю что квартира рассчитана на одного, и что это может быть довольно тесновато, но я бы не отказалась переночевать на твоем чудовищном диване пару недель и… — о, боже, он выглядит еще чудовищнее в живую… — Ты размером с хомяка, — всхлипывает Митч, отчаянно стараясь звучать солидно, несмотря на поток не прекращающихся рыданий, и на тот отвратительный факт что он заливает своими соплями ее вздрагивающее плечо. — Я бы даже не заметил поселись ты в моем шкафу.***
— Подожди-подожди, дай мне понять, — говорит Митч, когда они уже уселись на диван среди подушек, одеял и бесконечных коробок с китайской едой на вынос. — Ты упала с лестницы на работе, спускаясь из кабинета начальника, которому высказала наболевшее по поводу бесконечных переработок, растянула лодыжку, ударилась головой, выключилась, очнулась в больнице, а на следующий день сбежала из своей палаты, уволилась с работы без сохранения зарплаты, собрала чемодан и удрала в Нью-Йорк первым же… рейсом? Тебе вообще летать можно с сотрясением мозгов? Кёрсти тычет его в плечо палочками для еды. — Брось! Нет у меня сотрясения, только легкая дезориентация. Если не смотреть в одном направлении дольше четырех секунд, то даже не тошнит. Митч стонет. — Америка! — Звучишь как Ави. — О, удачи тебе с тем как ты будешь рассказывать о произошедшем Ави. И Кевину. Они синхронно вздрагивают. Уайат засовывает свой нос в коробку с жареным рисом. Митч грозит ему пальцем, и он счастливо трется об него мордой. («Привет, племянник» мурлыкнула ему Кёрсти, целуя его в нос, и Уайат поощрительно мурлыкнул ей в ответ) Кёрсти открывает бутылку с пивом, которую Митч у нее немедленно отбирает с веселым «спасибо». Она закатывает глаза. — Зануда. — Поблагодаришь меня, когда твои мозги из состояния киселя вернутся в нормальную консистенцию, — парирует он, а затем хмурится: — Погоди, как ты забралась на два пролета при больной ноге да еще и с чемоданом? — Твой очаровательный сосед с таким энтузиазмом выхватил у меня чемодан ещё в парадной, что я даже не успела запротестовать. Митч строит гримасу. — «Очаровательный» это не то слово, каким бы я стал его описывать. Это, если ты помнишь, тот самый гомофобный ублю… — Да, я поняла это по выражению его лица, когда он узнал в какую именно квартиру я направляюсь. — Удивительно, что он не оставил тебя на лестнице. Может он хоть и гомофоб, но к женщинам относится как следует? Что не оправдывает его ублюдочнечества, конечно же… — Ну, мы никогда об этом не узнаем. — Что? Почему? Кёрсти ждет пока Митч сделает большой глоток из отобранной у нее бутылки, и только тогда говорит: — Я представилась твоей беременной подругой-лесбиянкой, которую ты оплодотворил через ЭКО. Видел бы ты его лицо. Кажется последней каплей стал момент, когда я добавила что венчаться мы не планируем. Пиво у Митча выливается через нос.***
— Расскажи мне про мальчика, — просит его Кёрсти, укладываясь ночью в одеялах; они лежат лицом к лицу, «пожалуйста, не спрашивай ничего о работе и моих планах на будущее», и у Митча ощущение, что они вновь вернулись в старшую школу. — Я уже все тебе рассказал, — сонно бормочет Митч, все еще немного ошеломленный после целого дня беспокойства и впечатлений, но послушно пересказывает всю историю с вечером в отеле, и Кёрсти ахает и вздыхает в нужные моменты и закрывает ладонями глаза, и смеется над ним и его неловкостью; а потом говорит: — Еще минута, и он бы полностью потерял от тебя голову. Митч обнимает ее, крепко прижимает к себе и целует в лоб. — Хорошо что я исчез прежде чем это успело произойти. — Мой милый и прекрасный идиот.***
— … и он мне такой «Кирстен, ты не такая как другие девушки»… Митч прыскает со смеху и принимает их заказ у кассира в «Магнолии». Он — о, он даже не планировал ее перебивать, но в итоге не может сдержаться и беззвучно шевелит губами, выговаривая вместе с возмущенной Кёрсти: — … и я ему «вау, насколько быстрым сейчас был переход от комплиментов к оскорблениям» и «кто, черт возьми, такая Кирстен?»… — Последний раз я ее видел в компании Кристен — они, наверное, подруги. — … и он такой «это и было комплиментом, Кирсти», и я ему «нет, не было, если ты пытался указать мне на мою непохожесть с другими женщинами, чтобы я почувствовала себя польщенной, потому что это поведение настоящего идиота и шовиниста» и еще «почему ты все время обращаешься к каким-то другим людям, разговаривая со мной?»… Они перебегают (что ж, пытаются, со стороны, наверняка, выглядя как две неловкие утки) оживленную улицу и заходят в парк; прохладно и снежно; у Митча немного мерзнут уши даже под огромной шапкой, его ботинки скользят на обледеневшем тротуаре, и он проводит пока что свой лучший день этого (и прошлого) года. Кёрсти размахивает руками и подпрыгивает рядом с ним, все время забывая о своей больной лодыжке. — В общем, свидание вышло так себе, учитывая, что… Куда ты меня тянешь? Верни назад пакет, я в состоянии понести два пудинга и четыре капкейка самостоятельно. Митч предлагает ей свой локоть и ведет ее к беседке у заиндевевшего озера. — История стара как мир. Не понимаю чего ты ожидала, когда соглашалась на свидание с парнем, которого зовут Феликс, Кристина. Кёрсти рычит. — Богом клянусь, я убью тебя, пока ты спишь, Грасси. Он смеется и запускает руку в пакет с выпечкой.***
— Поговорила с мамой, — говорит ему Кёрсти тем же вечером, опасно балансируя на одной ноге на поребрике у дороги, ведущей на Бруклинский мост. — Она немного прочистила мне мозги. Сказала, что если я откажусь от попытки последовать за своей мечтой в пользу бесперспективной карьеры на работе, которую я ненавижу, это разобьет ей сердце. — М-м, — отвечает ей Митч, подстраховывая ее за руку. — Очень здорово с ее стороны. Она права, кстати, ты знаешь? — Знаю, — произносит Кёрсти и улыбается; в уголке ее правого глаза собирается трогательная паутинка. — Мы так хорошо поговорили. Она оказалась такой проницательной, представляешь? Вытащила из моей головы то, о чем я боялась сказать вслух. Про… — Она делает глубокий вдох. — Я чувствовала себя виноватой, понимаешь? Они с папой так старались чтобы у меня был шанс, а я… Я не говорила тебе об этом, но после трех отказов из трех театров сразу после окончания учебы, которую оплатили мне родители, отказавшись брать у меня деньги… Она замолкает. Митч стискивает ее руку в своей. — У тебя получится абсолютно все, Глинда. Главное, что ты здесь, — Он сглатывает мгновенно образовавшийся комок в горле, а затем меняет тон и тянет недовольно: — А теперь скажи, как долго мы ещё собираемся стоять и морозить себе задницы посреди нигде? — Еще минуту, — отмахивается от него Кёрсти, взмахивает руками и Митч ругается, стягивая ее на землю. Она смеется, обхватив его руками и смотря снизу вверх. — Пойдем домой, — просит Митч. — Мамочка устала, замерзла и соскучилась по своему сыну, дивану, и хочет горячего чая и обнимашек. — С последним я могу помочь прямо сейчас, — весело говорит смутно знакомый голос у Митча из-за спины. Он поворачивается в ту сторону куда ухмыляется Кёрсти, а там стоит широко улыбающийся Ави. На заднем плане Кевин неловко вываливается из такси. — Держи запоздавший новогодний сюрприз, — говорит ему Кёрсти, прежде чем выбраться из ослабевших рук Митча и на невероятной скорости понестись в распахнутые объятия парней. — Чего ты там застрял? Ай, нога. Давай же, Мишель, принимай первые реальные обнимашки. Где камеры? Исторический момент! Он… Он никогда не бегал (и не делал, как ему было сказано) так быстро.