7
Вайолетт с горечью взглянула на прижавшуюся головой к стене внучку с давно остывшим чаем и прижатыми к груди коленями. Чарли-старший впервые подал голос, следуя за женой. — Глупая маленькая обезьянка, сидишь здесь уже второй час, — обратил он внимание к Ливи. — И чего так убиваться? Рэдж позаботиться о ребенке огромными деньгами, правда, Вайолетт? — Чарли перевел взгляд на жену и та бросила на него такой суровый взгляд, что мужчина понял намек и моментально заткнулся. Сев за стол, он погладил Ливи по макушке, как-то странно и неумело, переключаясь на поданный Вайолетт обед. — У тебя будет дите, а ты выглядишь так, будто у тебя неизлечимый рак. Он вздохнул и сосредоточился на своем сэндвиче с курицей. Вайолетт подала внучке свежую чашку чая, куриное филе на тарелке и села рядом с ней. — Что плохого в том, чтобы иметь ребенка, Ливи? Все девушки хотят иметь детей. Ты тоже всегда обожала играть в куклы, мечтала стать матерью, помнишь, милая? Просто у тебя это получится чуть раньше. Оливия прожевала кусочек мяса и почувствовала острое желание перевернуть стол, чтобы эти уроды заткнулись и перестали нести чепуху, подписав бумагу согласия на аборт, которым она грезила. — Я потрясена всем этим и не думаю, что смогу справиться с материнством. Как и предсказывала Ливи, Ронни начал распространять новости в пьяном угаре. Вечер, а Ист-Энд уже был проинформированы. Вайолетт, Ронни, фирма — теперь ей оставалось столкнуться с ним. Новость быстро облетела их дом, район и, вероятно, уже долетела до Рэджи. И поэтому ей пришлось взять себя в руки. Это был ребенок Рэджи, его произведение, маленькое несчастье и огромное зло. Он был внедрен в нее по пьяни, практически в девиантном состоянии, повлекшим кровосмешение с нотками любви и одновременной ненависти — и это было все, что Ливи чувствовала по этому поводу. Она всем своим существом желала смерти этому ребенку, мечтая отомстить Рэджи за нанесенные ей раны, чтобы ему тоже стало невыносимо больно и тяжело, но Оливия не могла сказать слова проклятий в слух. Ей придется сказать Рэджи, Ваойлетт и Ронни, что она почти рада, боясь наблюдать за тем, как Рэджинальд будет праздновать свое отцовство. — Давай, Ливи, мы все тебя ждем! Голос Ронни с первого этажа был громким и все автоматически повернулись к нему. Рон знал, что так и будет, и подмигнул Рэджинальду, купившему себе сутки на пребывание дома, когда Ливи, наконец, вышла из своей комнаты. Оливия не хотела, чтобы Рэджи отпустили, этого безумца, но она ступила на лестницу, потому что он уже был здесь, он крупно потратился за досрочный отпуск, а еще потому, что она любила его. Когда Оливия огляделась по сторонам и увидела оживленный дом, празднующий короткое возвращение Рэджи, полный людей, громко звучащего с пластинки Синатру, то почувствовала желание закричать. — Давай, Ливи. Кое-кто продолжает спрашивать, где ты? Оливия ступила на ковровую дорожку и посмотрела в лицо стоящего в центре Рэджи с длинной радостной улыбкой и распростертыми объятиями, в правой руке которого сверкала пленка завернутых в нее цветов. Знакомая темнота лица, каштановые волосы, заброшенные набок и чуть более, чем обычно развитая мускулатура, черная двойка и куча харизмы. Оливия почувствовала, как ее сердце сильнее забилось о ребра. — Привет, Ливи, давно не виделись. Ты приболела или что-то в этом роде, моя принцесса? Ливи широко улыбнулась, подошла и зарылась в объятия дяди, понимая, что эти взгляды устремленные на нее, подталкивают ее именно к этому действию. Прикоснувшись к его стану, получив руки на пояснице, она чувствовала побуждение сказать ему и всем остальным, чтобы они отвалили и дали ее гребаную тридцатку на несчастный аборт. Вместо этого она как можно спокойней подняла глаза на Рэджи и, обведя глазами его подбородок, гладкие скулы, серые глаза и сказала дяде, который, видимо, ждал ее ответа: — Я постоянно мечтаю спать сутками, но пока выходит только по семь и восемь часов. Все в доме засмеялись и Рэдж тоже. Ливи взглянула на его идеальные зубы, подтянутое тело и, уловив запах его духов на своей шее, сломалась, подавляя слезы, хватаясь, как за спасательный круг, за чашку чая. Крэй внимательно смотрел на племянницу. Ее волосы, платье и лицо были идеальными, но она выглядела как-то не так, как раньше. Она выглядела худощавой, болезненной и безжизненной. Все в доме странно переглядывались, будто хотели что-то сообщить ему, но упорно молчали, по велению Рональда, намеренного избавить семью от плода кровосмешения, ожидая, что Рэджи будет бороться за своего ребенка. Когда Ливи пригубила напиток с молоком и сахаром, позыв к рвоте был таким сильным, что ее вырвало на новенький костюм Рэджи. Он невольно и более чем ошеломленно попятился назад, упираясь в обивку дивана, внимательно следя за происходящим. Ее чай разносился повсюду, пачкая его переливающиеся блеском ботинки резкими всплесками. Ливи уронила чашку на ковер, снова и снова ее рвало, согнув пополам. Рэджи осторожно поставил свое шампанское и приблизился к Оливии, усаживая ее, стыдливо смотрящую в его взволнованные глаза за испорченный костюм. — Не стесняйся, пачкай этот блядский костюм, сколько тебе будет угодно. Он все равно мне не понравился. Пиджак жмет в плечах, — бормотал он. — Ты плохо себя чувствуешь? У тебя отравление или что? Скажи мне, Ливи?***
Оливия лежала в кровати Рэджи, так он велел ей — ложиться и ждать, и даже Вайолетт позволила этому случиться. — Ступай в комнату Рэджи. Вам нужно побыть вместе и все уладить. Ливи ворочалась и гадала, когда он, наконец, вернется домой. Было три часа ночи и, уходя после семейного мероприятия, он заверил ее, что у него есть кое-какие дела и он будет дома, как можно раньше, чтобы они смогли нормально поговорить. Рэджи был так задумчив, и она знала, что он беспокоился о ней, но он не мог ничего сделать, чтобы развеять ее всевозможные предстоящие страхи, кроме как подарив обещания быть с ней всегда и обожать ее. Однако, веры в это у Ливи было мало. Она снова почувствовала жгучие слезы и изо всех сил попыталась сдержать их. Если Рэджи войдет и увидит, как она плачет, он снова начнет задавать вопросы и проявлять фальшивую доброту. Это была та наигранная доброта после случившегося, которую она не могла вынести. Ливи смотрела в потолок, сглатывая тошноту, вызванную беременностью, которая была ее горем. Она была утомлена физически и морально. Эта кровать была не такой удобной, как старая. Когда Вайолетт попросила у Рэджи новую кровать из его квартиры с Роял Корта, то он, не раздумывая, отдал ее матери в спальню Ливи и та чуть не сошла с ума от горя. Она знала, что он лежал в своей камере ночь за ночью, вспоминая, что происходило на кровати, которая теперь располагалась под Ливи, напоминая о нем. Вайолетт снова и снова повторяла ей, что эта кровать просто замечательная по сравнению со старой, видимо, не задумываясь, а Ливи сидела за обеденным столом и кивала бабушке, желая вырвать свой обед и закричать от разочарования и гнева. Ливи почувствовала знакомое сердцебиение и заставила себя глубоко вздохнуть. Доктор назвал это приступами вины. И чувство вины тяжело давило на нее, потому что она сама навлекла это на себя, и с этим было так трудно смириться. Если бы она не противостояла дяде, не спорила с ним и не заигрывала время от времени, может, этого бы и не случилось. Она чувствовала себя лучше в течение нескольких недель, а потом Рэдж вернулся и его взгляд на нее с той ухмылкой, которую он носил в ту ночь, вернули ее к прошлому и всей возмутительности. Она начала ругаться шепотом, сжимая в пальцах несчастный угол одеяла. Иногда она ломала вещи, разбивала их об стену, и на несколько минут ее боль утихала, но всегда возвращалась с новой силой. Она задремала, когда дверь в комнату распахнулась в половине пятого, и Рэдж ввалился в нее, с трудом удерживая себя на ногах. Она не хотела, чтобы он возвращался домой до того, как легавые явятся на порог и заберут его со всеми почестями. Ливи ясно видела, что Рэджи не изменился за эти месяцы, ничего вокруг не изменилось и они снова расстанутся этим утром еще на два года. Он подобрался к кровати и, бросив на пол пиджак, хотел обнять ее, поцеловать и попытаться сделать ее счастливой. Он хотел любить ее, а она не была к этому готова. Опустившись на край кровати, Рэджи прикоснулся к ее щеке своими губами, а затем прохладным лбом, втягивая ее аромат, и Ливи затошнило. — Что с тобой, зайка? Этот ублюдок Ронни, он молчит, блять, как гребаная рыба. Оливия коснулась его плеча, чтобы отодвинуть от себя его настойчивый шлейф, высвободиться, но Рэджи оказался достаточно крупным, налегая на нее всем своим весом, забираясь под одеяло.