Пустоты

Она вошла в этот дом, уже зная, что он пуст — еще издали оценила пустынность облика бывшей фермы, заброшенность сада, глянцевитую слепоту окон. Прошла по комнатам, что уже прикрыли занавеси паутины — раздвигая их руками, стряхивая мертвых насекомых. Какой-то внутренний магнит притянул ее в комнату, что принадлежала ей — была ею; там все осталось нетронутым. Книги, стопки пластинок, рисунки на стенах и завалы карандашей, кистей, — всего того, что добывалось такими силами на протяжении месяцев. Гитара лежала в кофре у окна. Элли потянулась к ней, чтобы схватиться за ничто — время прошло, и гитара стояла уже в другом месте, там, где она ее оставила, у окна, и мало что осталось от той гитары, время и сырость поработали над ней. Она бережно взяла инструмент, с которого отваливались струны, у которого почти отклеилась подставка и безбожно искривился гриф, — и присела на стул. Первый же звук, который она попыталась извлечь, не состоялся. Нечему было звучать. Нечему было петь внутри нее. Пеньки пальцев на руке шевелились, бесполезные. Все было бесполезно. Не желая видеть, полуприкрыв глаза, она спустилась на первый этаж, где Джей-Джей с видом настоящего разведчика лазил по всем ящикам и шкафам. — Что-то ищешь? — спросила Элли, прислонясь боком к дверному проему. Мальчик не ответил, рывком задвинул ящик и припустил в следующую комнату. По большому счету, ей было плевать. Она долго стояла на пороге, не решаясь взойти по лестнице — и все это так походило на сон, где она должна была бежать вниз, только теперь она должна была идти вверх. Молочная трава гнала ее от себя, закат невиданной яркости гнал ее внутрь. Она подчинилась, потому что устала. Теперь же, минуя комнаты, завешенные паутиной, она старалась гнать от себя видения Дины, бродящей тут и там с бельем или малышом на руках. На кухне, около раковины, она остановилась, вспоминая, как танцевала здесь. Память места, — совсем как в коттедже, где убили Джоэла. Он остался там, а не в могиле, а Дина и малыш остались здесь, а не в Джексоне, который посредством долгих лет изломал их, как соломенные фигурки, и убил. Сквозь стекло Элли увидела Джей-Джея. Теперь он искал что-то среди грядок, в огороде, где ничего не росло, кроме лунной травы. Приоткрыв дверь, Элли вышла на воздух и втянула его как можно глубже. Просто запах места, где никто не обитает. — Я могу помочь? — попыталась она перехватить мальчишку, что молча юркнул мимо нее обратно в дом. Стена. Между ними стена. Когда-то я была твоей матерью. Когда солнце село, она растопила камин в гостиной. Еды у них не было. Но ждать оставалось недолго. Дым увидят и явятся сюда. По крайней мере, мальчишка узрел дом, где провел первые месяцы жизни. Дом, где его родители были когда-то счастливы. Но, глядя на ребенка, сквозь спадающую занавесь, что мешала ее зрению, Элли видела, что дела обстоят не так. До самой темноты мальчик бегал по дому и обыскивал все углы. Когда они сталкивались, он хмурил брови — Элли уже научилась понимать, что таким образом он выражает злость и недовольство. Дамокловым мечом зависло фатальное, но верное определение «особый ребенок». Он пришел, когда она сидела у огня, ничего не видя и не слыша. Сел метрах в двух, как уже делал раньше, и окуклился в огромной куртке, так, что стало видно только черную макушку и пальцы рук. — Нашел, что искал? — без выражения спросила Элли. Мальчик засопел. Это значило «нет». — Смотри, — сказала Элли, поворачивая к нему дневник, который держала на коленях. — Я тут вспомнила кое-что. Я сочинила это, когда ты был маленьким и умещался у меня на руках. Хочешь почитать? — Я не умею читать, — ответил Джей-Джей. Элли замерла, глядя в огонь. Молчание продолжалось. Подняв дневник с размытыми письменами к лицу, она вгляделась в свежие строки, что перекрывали выцветшие и медленно зачитала: Картошка, Картошка, Ты мой милый крошка. Я тебя умою И возьму с собою. Картошка, Картошка, Выронил ты ложку. Я тебя укрою, Защищу собою. — Чушь какая-то, — сказал Джей-Джей. Элли закрыла дневник. И, поддавшись порыву, бросила его в огонь. Именно так следовало поступить тогда, — подумала она. Не спрятать его, трусливо, малодушно, зная, что однажды вернусь. Я попыталась сжечь место смерти Джоэла, но не смогла. Я не стала сжигать свои воспоминания, просто позволила им стереться. А теперь они возвращаются. Призраки всегда возвращаются. И я виновата, что впустила их. — Я не нашел свою игрушку, — вдруг забурчали из-под куртки. — Игрушку? — равнодушно переспросила Элли. — Да. Мою игрушку. Повисла пауза. — Мама говорила, что его потеряли при переезде. Моего слона. Что он, должно быть, валяется где-то в старом доме. «Так вот зачем ты стремился сюда, Картошка. Твоя коллекция была неполной. В отличие от меня, ты хранишь воспоминания». — Может, он все еще где-то здесь, — наконец сказала Элли. Джей-Джей фыркнул. — Вряд ли. Наверно, его съели пауки. Здесь ничего нет, — он разъярился. На себя? На Элли? На игрушку? — Ничего здесь нет! Я хочу домой! — Хоть завтра, — ответила Элли. — Я хочу сейчас! Мне так жаль тебя, Дина. — Мы не можем выйти сейчас. Уже ночь. Давай поспим, завтра все решится. Элли достала из рюкзака свой спальный мешок и отдала его мальчику. Тот принял молча, ничего не сказав. Некоторые окна в гостиной были разбиты; сквозь дыры прорывался ветер, завывал, свистел. «Здесь ничего нет. Это пустая комната. Здесь никогда ничего не было. Я ошиблась. Может, когда-нибудь здесь и будет что-то, но не при мне. Мир меняется так быстро. И наше будущее — это дети. Даже такие, как Картошка. Даже если они что-то делают неправильно.» Дневника больше не было, и она не могла этого записать. — А знаешь, я убил человека, — сказал Джей-Джей, глядя в огонь черными глазами — в его зрачках отражалась оранжевая пляска. — Выстрелил ему прямо в голову. Пуф. — Пуф, — откликнулась Элли. — Это был мой дядя. Я его немножко любил. Самую малость. — Мальчик скривился. — У него башка разлетелась. — Зачем ты это сделал? — Случайно. Элли нестерпимо захотелось погасить свет. Чтобы в комнате стало черно, как в могиле. В могилах никого нет, подумала она, и никогда не бывает. Люди остаются там, где улыбались, говорили, смотрели на тебя. Хорошо бы сейчас оказаться в черной-черной могиле; там уже ничего не придется прятать или сжигать. Там просто не будет ничего. — Люблю тебя, Картошка, — сказала Элли, ложась спать. Мальчик не ответил. *** Элли снилась ее хижина — новообретенный дом, куда не заглядывали бессмысленные болванчики лиц с их бессмысленными разговорами, просьбами, проклятиями. Простая хижина из досок, металлопрофиля, каких-то кусков старой мебели. Она стояла на холме, маня к себе, и сад вокруг нее волновался листьями, взывая к своей хозяйке, и лес вокруг беспокойно шевелился, оставленный. И река шумела про нее, про Элли, и пруд булькал мелкими рыбешками про нее. И горы книг, что она натащила из городка, приучая себя читать, подрагивали обложками и шелестели страницами. Молчала только могила Капитана Спарки, потому что в ней никого не было. «У меня есть дом» — удивленно подумала Элли-во-сне. А потом превратилась в Элли-в-лунном-поле. Овцы разбредались, их надо было собрать. Кто не закрыл загон, подумала она, и пустилась бежать. Догнать каждую, поймать каждую. Но овечки убегали от нее, их шкуры сливались с травой, да и луна, что светила сверху, не помогала. Вот если бы солнце… Выбившись из сил, Элли остановилась посреди поля и обернулась. Призрачный дом чернел позади, довольно далеко. В доме горел огонь — сквозь окна гостиной можно было различить пляску теней. Что-то вроде театра. «Дом с очагом», — подумала она. И взошла по ступеням вверх. Картошка лежал у огня, как и вечером, когда ложился. И тут Элли поняла, что дом окружили люди. Сквозь стекла она видела их лица, одинаковые, невыразительные. Они требовали, чтобы она вышла. Элли вскрикнула и проснулась. «Какой дурной сон», — подумала она, а потом все стало происходить быстро, слишком быстро, так быстро, что она не успела перегруппироваться и подготовиться. Она успела только схватить ружье, что лежало под боком, и привстать, и порадоваться тому, что между ней и дверью был стол. Солнце стояло высоко, светило ярко, слишком ярко, как в том сне про Дину и пустые комнаты; ржали кони. Топот окружал дом, и неясно было, сколько всадников приехало за ней. На веранде слышались голоса. Она не понимала, что они говорят — снова этот восточный базар в голове, снова шум в ушах, но эти-то люди точно говорили на ее языке, это что-то с ее головой. Дверь рывком распахнулась — и на нее двинулся человек со светлыми волосами ниже подбородка, с негустой светлой бородой и выцветшими бровями — Джей-Джей проснулся, должно быть, за мгновение до нее и теперь с диким криком убегал вверх по лестнице — светловолосый крикнул ему что-то и кинулся следом — в открытые двери входили еще люди, среди них — темноволосый любитель плеваться — в его руках был дробовик. Элли подняла ружье, не целясь, и выстрелила, и человек с дробовиком выстрелил в ответ — на миг ее оглушило, потом она повернула голову и с легким удивлением увидела дыру размером с кулак в стене рядом со своей щекой и капли крови. Человек прицелился второй раз, Элли закричала, она не хотела убивать, и тогда кто-то оттолкнул его с дороги, и появилась Дина — располневшая, с грубой кожей лица, коротковолосая Дина с теми же мазутной черноты глазами — и вдруг понимание слов вернулось к Элли, и она обнаружила, что вопит, изо всех сил, срывая горло и легкие: — Нет, нет, нет, нет! — Нортон! — крикнула Дина темноволосому, который уже поднимал дробовик. Он замер, и Дина замерла, и все замерло, только Элли продолжала кричать, глядя в лицо собственным воспоминаниям, которые теперь обернулись смертью, и не разбирала собственного крика. На краткий миг весь мир стал могилой, которой она так жаждала: темной и бессмысленно пустой. В этой могиле никого не было. Когда свет вернулся, она увидела, что не прошло и секунды — но ружье упало, и сама она осела, ноги неловко подогнулись, руки распластались по полу. Дина и Нортон стояли там, где стояли, а сверху слышались топот и дикие, звериные крики. — Ни за что! — вопил Картошка, и визжал, и плакал, и сыпались градом удары, но Элли понимала, что это удары ногами в пол, потом раздался треск стекла — и отчаянный, полный боли вой Яспера. Стоящие перед Элли как по команде обернулись — по лунному полю травы мчался в развевающейся куртке, слишком большой ему по размеру, маленький мальчик. — Он выпрыгнул, — выговорила Дина как-то бессильно и выбежала из дома. Нортон мельком взглянул на Элли и бросился следом. Яспер сбежал по лестнице и метнулся на улицу, даже не обратив на Элли внимания. Медленно, не ощущая сил в мышцах, она попыталась подняться. Ноги дрожали, руки не слушались — когда она поднесла левую руку к щеке, чтобы выдернуть занозы, которые впились в нее после выстрела, удалось только вогнать их еще глубже. Всхлипывая, размазывая кровь по лицу, Элли смогла донести себя до стола, чтобы опереться. Потом до дверного косяка, чтобы навалиться на него. Мальчика догнали. Он стоял посреди поля, совсем маленький, совсем ребенок по сравнению с этими взрослыми, и, запрокинув голову, захлебывался плачем. Сейчас он как никогда походил на пятилетку — переросшего, слишком вымахавшего пятилетку. Яспер стоял перед ним на коленях, держа руки на плечах мальчика. Что-то говорил, но Элли не слышала ни слова. Дина и Нортон оставались на расстоянии от них. Яспер, продолжая что-то говорить, крепко встряхнул сына и вдруг прижал его к себе. Джей-Джей, не переставая реветь в голос, ответил на объятия, и они застыли так под ярким, невыносимо ярким солнцем: отец и его сын. Элли подумала: отчего так ярко, отчего… И снова соскользнула в темную могилу. Она очнулась, сидя в кресле. Кто-то усадил ее туда. Подняла руку — кто-то вытащил щепки из ее щеки. По ее лицу текла не только кровь, но и слезы — это она поняла мигом позже. Яспер и Дина стояли перед ней, о чем-то бурно разговаривая. Видя, что Элли очнулась, Яспер сделал шаг к ней, но рука Дины легла на его плечо и прозвучало одно-единственное слово: «Нет». Светловолосый, широкоплечий, с красными скулами и выгоревшими бровями Яспер. Он смотрел на Элли, а Элли смотрела на него. «Я украла твоего ребенка», — подумала она; «ты украла моего ребенка» — вероятно, подумал он. Развернувшись, он крикнул людям, что были в соседней комнате: — Сажайте его в седло. Поедет с тобой, Норм. Выезжаем. Дина задержалась на пороге. Теперь она глядела на Элли, и видела ее, и никакой занавеси между ними не было, и пустоты заполнились, но заполнились не тем, чем могли бы — не светом, но болью. — Дина, — попыталась выговорить Элли, но Дина не стала слушать ее. Чуть покачав головой, она вышла за дверь и пропала. Элли закричала. Крик рождался внутри нее, в одной из комнат, что стояли пустыми и неосвещенными, но она точно не смогла бы сказать, в какой. Их было слишком много. *** Позже она не смогла бы сказать, сколько времени прошло; минуты протекали мимо, стекали в никуда, в ту, должно быть, черную могилу, куда сама Элли никак не могла соскользнуть. Если окунуть в землю лицо, — вдруг подумалось ей, — можно похоронить тех, кто еще остался. Водой их не смыло. Надо попробовать землю. Или огонь. Поняв, что бредит, она слегка повернулась в кресле и уставилась в окно. Закат догорал, невозможно красный, невозможно далекий; стекло пропускало лучи и роняло их на наиболее интересные места ковра. Элли ничего интересного в узоре ковра не видела, и потому перевернулась еще, чтобы смотреть на потолок; трещины расползались от огромной выбоины в самом центре, откуда отвалился мощный кусок штукатурки. Дом издавал звуки: поскрипывали от влажности и смены температур половицы, шуршали мыши, сквозняк гонял комки мусора. Но и потолок не принес Элли облегчения: она стала видеть картинки. Те, которые прошли перед ее глазами, прежде чем она погрузилась в полусон-полуобморок. Джей-Джей ехал в седле вместе с Яспером, это было видно через окно — должно быть, устроил скандал и захотел ехать с отцом и ни с кем больше. Разведчик, охотник и просто скаут, убивший пятнадцать кошек, не умел ездить верхом. Отец крепко прижимал его к себе, и в какой-то момент позволил руке пройтись по жестким черным волосам — а мальчик запрокинул голову и улыбнулся. Рядом ехала Дина на маленькой пегой лошади. Другие люди ехали следом — их взгляд Элли не зарегистрировал. Она даже не могла бы сказать, сколько их было. Может, один, а может, пятнадцать. Картинки блымали, когда сквозь них ползли клинья закатного света, и совсем погасли, когда клинья света исчезли, словно их и не было. Темнело. Элли пошевелилась и обнаружила, что ее кто-то накрыл накидкой — оранжево-красной, с индейскими мотивами. Это могла быть только Дина. Пропуская сквозь пальцы крупную вязку, Элли подумала, что, должно быть, Дина связала это сама. Она медленно поднялась и попыталась двинуться. Ноги не держали. Но попытки стоили того — в гостиной ее ждал новый сюрприз: бумажный сверток, перевязанный веревкой. Не особо веря в то, что видит, Элли развернула его: там было жареное мясо, свежий хлеб и бутылка молока. Дина. Всхлипнув, Элли поняла, что растопить камин нечем. Она медленно, как сомнамбула, двинулась в комнату, где стояла гитара — и обнаружила еще один подарок. На столе, под слегка плесневелыми рисунками, лежала в тряпичном чехле самая маленькая гитара, какую Элли доводилось видеть. Гавайская, — поняла она и в каком-то полутрансе попыталась взять аккорд. С тремя пальцами это было непросто. В тот же миг ей явился Джоэл в виде призрака, идеально ложившегося на потрескавшиеся обои: «Ну придумай что-нибудь, ты же умная». «Да», ответила ему Элли. «Умная, смелая и живу в таком мире, где нужно быть находчивым. Но сегодня я побуду немного слабой, хорошо?» Старую гитару она разломала на дрова. В камин пошло и кое-что из мебели. Когда запылал огонь, Элли уселась рядом, кутаясь в индейскую накидку, одной рукой жадно запихивая в себя хлеб, другой — дергая струны на лежащей плашмя гитарке. Самый вкусный хлеб, что ей доводилось есть за всю жизнь. И внезапно она поняла, что по крайней мере одна комната из тех, где царила пустота, сегодня осветилась; и что дом ее может быть и здесь, если она того захочет. Подарки, оставленные Диной, были приглашением. Улыбаясь, Элли вытерла руки о штаны и взяла гитарку как следует. Следовало много и упорно тренироваться.