Отбеливатель в сельтерской

Утро выдалось паршивое, и дело было не в том, что всю ночь Зоя прорыдала, а потому мысли у нее сделались какими-то бесформенными, словно не голова у нее была, а тарелка со сколотым краем, по которой размазали пудинг. И даже не в том, что, когда она, наконец, задремала, ей снова привиделся тот единственный сон, который вот уже двадцать лет из года в год заставлял ее просыпаться на мокрой подушке. Во сне мама растапливала масло на свежеиспеченных апельсиновых маффинах, а потом вела девятилетнюю Зою на рождественское шоу в «Рэдио-Сити». Но потом-то становилось ясно, что никакая это была не Зоя, это другой девочке покупали карамельные тросточки и показывали «Рокеттов». И вот та, настоящая Зоя – взрослая тетка, уже разменявшая три десятка, – в это утро снова проснулась в слезах с чувством бессильной зависти к этой незнакомой девочке, у которой была семья. Господи Иисусе, и ведь было бы еще по чему плакаться! Зоя прожила без матери двадцать лет, а без отца – все тридцать, и посмотрите, где она теперь. Есть у нее семья, а что некровная – так и делов-то. В конце концов, она же не какая-нибудь итальянка-традиционалистка, чтобы в свои тридцать жить вместе с мадре, падре, десятком племянников и какой-нибудь теткой в двадцатом колене. Нет, утро выдалось паршивым вовсе не поэтому, пусть даже мысль о семье и навела на мысль другую – что самым близким и любимым человеком все это время был для нее один только Николай, едва ли не единственный, кто был способен вынести ее утреннее брюзжание и кто кормил ее домашней куриной лапшой, когда она болела (всего раз, не думайте, что она ему это позволяла). Зоя знала, что, как только он женится, она перестанет быть для него той женщиной, для которой всегда находилось место за столом с его семьей. Вообще-то, семейные ужины Николай терпеть не мог и в фамильный особняк родителей в Уэстчестере являлся только ради матери, но всегда брал с собой Зою. «В твоем обществе мне будет куда труднее удавиться насмерть мамиными клубничными тартами, вдруг в отместку ты решишь заснять меня в момент этого досаднейшего конфуза и посмертные фото мои продашь потом в ”Таймс”», – отшучивался он, но Зоя понимала, что Николаю просто нужен был человек рядом, который удержал бы его папашу от разговоров о праве наследования, детях и несерьезных стремлениях. Но теперь это прерогатива другой. Другая будет касаться его руки под столом в ободряющем жесте и выбирать подарки на дни рождения его матери. И все равно Зоя эгоистично надеялась, что ничего не изменится, что это ее Николай будет спрашивать совета. Она вдруг подумала о том, что будет, когда у него появятся дети. В конце концов, Зоя едва ли была той, кто имеет право высказаться о странных именах его отпрысков или необходимости с малых лет обучать их французскому. Она вдруг подумала, что теперь будет с ними. Нет, не из-за свадьбы – в самом деле, Зоя была, кажется, самым подготовленным к ней человеком. Ну разумеется, ведь это не Николай вызубрил списки приглашенных (даже имя троюродной племянницы Эри, которая волновала Зою не больше, чем какой-нибудь вшивый бизнес по лепке китайских пельменей), не он занимался рассадкой гостей и поиском лучшего поставщика пионов и японских орхидей. Николай повел себя как скотина, вот и все тут. И все их объятия в зале прилета в аэропорту, пакет его любимых сырных крекеров в шкафчике в ее кухне и откровенные разговоры, которыми они делились шепотом в темноте, в Зоиной голове разом упростились до какой-то ситкомной пошлости. Может, Зоя и представляла порой, как они занимаются любовью, но в такие моменты она также клялась, что трезва как стеклышко, в одиночку съедала банку купленной на Брайтон-Бич сельди и вдобавок смотрела «Секс в большом городе» или одну за другой все три части «Пятидесяти оттенков серого» (Зоя умело игнорировала тот факт, что на первый фильм ее вытянул Николай – он говорил, что они идут на «Кингсман» – точно в День святого Валентина и намерено взял места в последнем ряду, прекрасно зная, что она его терпеть не может). Николай часто ее провоцировал, но это было забавой, одной из тех игр, которые заставляют людей целоваться с незнакомцами или признаваться в том, что они занимались сексом втроем. Но, вообще-то, это было то, чего Зоя себе не позволяла, – думать о Николае как о мужчине, с которым можно делить постель. О мужчине, который целует долго и нежно, погружая в нее пальцы. Который связывает галстук на ее запястьях морским узлом. В том, как Зоя себе это представляла, не было ничего общего с влажным звериным жаром его дыхания, который она ощущала на своей шее даже наутро, стоя босиком посреди промозглой квартиры и глядя, как за окном хлопьями падает снег, будто кто-то встряхнул стеклянный снежный шар из магазина сувениров на Центральном вокзале. Укрывает минивэны и позабытые в парке детские игрушки, заметает археологические слои свидетельств чьей-то жизни. Стояло воскресенье, кто-то в сладостном утреннем молчании собирался в церковь, доставал из закромов теплые пальто и успевал заглянуть в булочную на углу за первой партией глазированных кренделей. Но большинство жителей Грамерси еще спали, убаюканные нежданным снегопадом, в теплых постелях с любимыми. Вот почему это утро, едва начавшись, уже выдалось для Зои паршивым: шел снег и она все еще думала о Николае. И снова она спросила себя, как бы закончилась ночь, если бы она позволила Николаю продолжить то, что тот начал? Если бы отбросила крупицы порядочности, которые тетя успела привить маленькой Зое до того, как землетрясение выкорчевало из земли захудалую польскую деревеньку и оставило после себя только раскинувшиеся, как кукурузные рыльца, древесные щепки. Но Зоя старалась все делать правильно. И вовсе это не из-за того, что, как утверждал Юрис, было ее комплексами. Да у таких людей, как Зоя, не может быть комплексов. Негде им укорениться, и все равно, что там болтают эти хиппи на новомодных тренингах по психологии. В самом деле, как можно верить человеку, который выпускает книгу с названием типа «Жизнь в порядке»? А что до Зои, ей просто нравилось быть честной. Большую часть времени. Поэтому этим утром она честно заставила себя съесть «самый натуральный клубничный йогурт во всем мире», баночками с которым Женя забила ее холодильник, вдохнула поглубже и снова стала Зоей — отличным другом и Зоей — лучшим шафером. В конце концов, что бы там между ними ни произошло, Николай рассчитывал на нее. И даже будь его невестой живая ослица, Зоя ни за что не позволила бы этой свадьбе вылететь в трубу. Она всегда это делала: следовала своим планам, разве что двигала туда-сюда понятные ей вещи – так, будто сама жизнь была хоть сколько-то похожа на огромную схему рассадки гостей. Казалось, поэтому она и не удивилась, когда тем же утром Николай легонько постучал по дверному косяку – тук-тук, будто они с ним в прятки играли, – возвестил о своем присутствии. Зоя поняла, что это он, стоило только заскрежетать замку в дверях – так просто она когда-то решила, что второй ключ должен быть у него. Она подумала о его бархатно-мягких рубашках в своей гардеробной, которые одалживала и забывала потом вернуть. Подумала о всех тех ночах, когда он ложился спать на ее диване, но посреди ночи, как маленький мальчик, перебирался в ее огромную супермягкую кровать; в полусне он заявлял, что самолично напишет колонку о ее пристрастии к боям без правил, если только она заставит его вернуться обратно в гостиную. Сколько раз они вот так лежали рядом, и их молчание не было ни унылым, ни напряженным. Порой Зое в самом деле казалось, что Николая она знает с пеленок и что не было никогда между ними того, что другие называют флиртом, компульсивным желанием, влечением, от которого удовольствие лестницей поднимается вверх. Прямолинейность телесных позывов и та представлялась какой-то совсем далекой, фантастической, как полет в космос. Близость собственной постели разом стала для Зои мучительной. А когда она обернулась и встретилась взглядом с Николаем, который обладал счастливой особенностью лучше всего выглядеть именно с похмелья, со стыдом осознала, что хочет, чтобы он целовал только ее. Подобная слабость была непростительна, упрекнула она себя, но Николай шагнул к ней раньше и заправил волосы ей за левое ухо, на миг задержав в пальцах тонкую прядку, и от этого движения в животе у Зои завязался узел похлеще тех, которые Николай выделывал на своей яхте. Сейчас перед ней снова был тот мужчина, которого она знала, который выигрывал плюшевых жирафов в тире на Кони-Айленд и дарил их незнакомым детям. Который не имел ничего общего с наркотиками, новой элитой и тем, что происходит за закрытыми дверьми отеля люкс в Нью-Йорке или Москве. Которому Зоя, казалось, все могла рассказать. Но это была уловка, причем дешевая. Зоя отстранилась от его руки, и, хотя невозмутимость она сохраняла с трудом (во многом потому, что пахло от Николая, как назло, имбирными булочками), как ни в чем не бывало сказала: – Ты как раз вовремя. Видишь ли, ты отменил доставку орхидей, которых и без того днем с огнем не сыщешь, а теперь и подавно. А ведь это было единственное пожелание твоей малышки-невесты. Уж мог бы постараться быть паинькой до конца. – Не отменил, а изменил адрес доставки, – спокойно поправил Николай. – Оказалось, школьники из Бронкса сегодня вечером ставят японскую пьесу. А очаровательная девчушка по имени Петси шепнула мне, что у школьного комитета все деньги перевелись. И раз уж рикшу они смастерили из палок и дырявых портьер, пусть хотя бы дюжина диковинных цветочных композиций перенесет их на гору Фудзи. Зоя уже стояла посреди кухни, когда Николай договорил. И прежде чем обратить внимание на его слова, она уставилась на пакет ее любимых имбирных сконов на кухонном островке – так вот почему от Николая пахло рождественским печеньем, а не тминной водкой. Она обернулась и оглядела его с ног до головы, и от осознания того, что все это значило, Зоя одновременно испытала облегчение, разочарование и злость. Она представила, как Николай заходит в тесную булочную на углу в своем дорогом кашемировом пальто, по привычке пригибает голову под колокольчиком. Как с минуту обсуждает с пожилым завсегдатаем-французом крокет и курсы акций, демонстрируя безукоризненные манеры человека из высшего общества. Как беззлобно подтрунивает над владельцем по поводу его привычки в довесок к заказу класть парочку печений с арахисовым маслом. Так, словно ему некуда спешить. Словно свадьба дня него – предсказуемая встреча с владельцами хедж-фондов. Словно он вообще не собирается жениться. – Ты ведь это не всерьез? – наконец спросила Зоя, а Николай прекрасно понял, что она имеет в виду. – Признаю, в том, что все вокруг считают тебя богатеньким дурнем, есть свои преимущества, но я всегда думал, что ты, Зоя, лучшего обо мне мнения. – Я тоже так думала, – ответила она. – А еще – что мы друг другу доверяем. – Справедливости ради, это не я бог знает сколько лет назад затеял игру в молчанку. Зое вдруг нестерпимо захотелось заехать ему по роже, но она сдержалась. – Лучше молчанка, чем вся эта грязь двадцать четыре часа в сутки, в которой я оказалась по уши только благодаря тебе. Но спасибо, что не дал забыть, что люди свиньи и в этой самой грязи нежатся, как в ванне. В глазах Николая промелькнуло что-то, чего Зоя не смогла распознать. Она злилась: из-за того, что он не рассказал ей, что все это время смотрел, как днями и ночами она планирует несуществующую свадьбу. Что вел себя непринужденно и расслаблено и улыбался ей такой многозначительной улыбкой, как будто видел ее насквозь. А так все и было. Его простое, почти небрежное признание застало ее врасплох и оставило где-то внутри ощущение едкого холодка, какое бывает, когда ребенок в супермаркете разговаривает сам с собой или когда узнаешь, что кто-то кому-то изменил. Но на самом деле правда была в том, что Зоя и не хотела знать, почему все так закончилось. Какие деньги и обещания за этим стояли. «Прежде чем ввязаться в сделку, будь уверена в том, что можешь благополучно ее завершить», – вот что всегда говорил ей Николай. И Зоя вдруг поняла, что он сделал – обвел папашу вокруг пальца, потому что малышка Кир-Табан с самого начала была его сговорчивой и сообразительной подсадной уткой с трастовым фондом, сетью горнолыжных курортов премиум-класса по всему миру и семейством из числа старой элиты, которые давно собирались наложить лапу на Lantsov Cruises. Это Николай затеял женитьбу. Это он лишил отца последнего шанса на то, чтобы сохранить репутацию и компанию. Зоя не должна была испытывать к его папаше жалость – как-никак, порядочным человеком его не назовешь – и все равно поймала себя на том, что смотрит на Николая с разочарованием. «Если хочешь оставаться на вершине в этом бизнесе, не изображай из себя Мать Терезу», – напомнила себе Зоя. Она подумала о том, на что готов был пойти владелец GV Magazine, чтобы увеличить их продажи. Но они были востребованным модным журналом, а не бульварной газетенкой, не фабрикой слухов и сплетен, выплевывающей прибыльную грязь триста шестьдесят пять дней в году. Зоя была честным человеком. Поэтому она сказала: – Твой отец, может, и не заслужил награду «Человек года», но ты все равно поступил как свинья. И если ты пришел ко мне отвести душу, не надейся, что я стану для тебя пастором. Николай не ответил. Возможно, если бы Зоя знала, как все было на самом деле, что Николай все сделал правильно, что это были честные деньги, которые он заработал собственным пытливым умом. Что он спас имя компании от пересудов, а отца – от тюремного срока за взяточничество. Если бы Зоя знала, что Николай не рассказал ей, потому что не хотел, чтобы она снова прикрывала его, чтобы ставила под удар свою репутацию из-за репутации его. Если бы она знала, что у него, человека с тысячей вторых шансов, в этот раз шанс был только один, она была бы более милосердной. Потом Николай расскажет ей. Они отправятся в горы, и он покажет ей то, что планировал годами: десяток шале, оборудованных по последнему слову техники, но не лишенных самородного очарования и уюта пастушьих хижин, с термами и посудой в стиле ваби-саби. Частный горнолыжный склон. Крошечный ресторанчик, где можно все утро есть имбирные булочки и вафли с кленовым сиропом, наблюдая, как ниже по склону пробуждается горная деревушка, стряхивает снег с крыш и веранд, как сахарную пудру. Его собственный бизнес, владение которым он попросит Зою разделить с ним. Но все это будет потом. А пока они стояли друг напротив друга в Зоиной квартире в Нью-Йорке, слишком большой для одного, с замаскированной пустотой, с утаенными правдами; в квартире, впитавшей в себя одиночество, как смех, как те слова, которые люди говорят друг другу между поцелуями: «Хватит забирать одеяло!», «Я люблю тебя», «Давай заведем ребенка». И тут Николай проделал в высшей степени неуместную для этой ситуации вещь. Он поцеловал ее. И он целовал ее до тех пор, пока она не перестала пытаться его оттолкнуть, пока отчаяние, и злость, и бессильная ярость, копившиеся внутри, все не схлынули, не уступили место чему-то другому. Пока Зоя не убедилась в том, что, в конце концов, это всегда была она. Пока она не начала целовать его в ответ. Это было нелегко, и, когда рука Николая легла на ее бедро, Зоя снова оттолкнула его, и на этот раз Николай уступил. Они оба знали, что им еще многое предстоит друг другу сказать, но у них было то, чего не было у других, – доверие людей, чьи имена вписаны друг у друга в завещаниях. Николай облизал губы, потом легонько щелкнул ее по носу и признался: – Когда я сказал, что женюсь только на тебе, Назяленская, я не лгал.