Отбеливатель в сельтерской

– Мы, разумеется, воссоздадим восхитительную пряничную копию Эмпайр-стейт-билдинг. Как с рождественской открытки. Все сто два этажа, ни больше ни меньше, – кивнул Николай. Зоя ответила: – Нет. – Тогда Зимний дворец. – Ни за что. – Ну хоть домик Ктошки построим? – взмолился он. – Со всеми эти славными крошечными гирляндами из драже и вафельным крыльцом. А Гринч в костюме Санты, тот, конечно, будет лезть через дымоход, собираясь украсть Рождество. – Домик Ктошки? – поразилась Зоя, продолжая скалкой сердито вдавливать тесто в кухонный остров. – Святые угодники, тебе тридцать один год. Санта не залезет к тебе через камин. Если Николай и удивился тому, что она все еще была на взводе, то ничего не сказал. Он только прилетел из Швейцарии, где провел весь прошлый месяц, обсуждая с инвесторами строительство нового горнолыжного комплекса в Альпах и между делом милуясь со своей деловой партнершей и по совместительству экс-невестой. Какая чудесная, должно быть, вышла командировка: четыре недели попивать горячий шоколад с молоденькой китаянкой из миленьких рождественских кружек, по утрам объезжать на лыжах склоны Санкт-Мориц, а по вечерам – по-дружески болтать в спа с инвесторами о горячих источниках, сноуборд-кроссе и прибыли в семизначных цифрах. Еще и дня не прошло, как частный вертолет доставил Николая из аэропорта Джона Кеннеди прямиком в их затерянный в снегах и духе Рождества загородный коттедж в горной деревушке в Вермонте, а они уже трижды поругались из-за какой-то бессмыслицы. Вдобавок Зое нестерпимо хотелось обниматься и плакать, чего прежде за ней никогда не водилось. – Любовь моя, – между тем продолжил Николай, – я сам себе Санта. И, сдается мне, мой пузато-бородатый собрат с Северного полюса не обидится, если в этом году я сам оставлю себе под елкой «Лего ”Звездные войны”», – хмыкнул он и забросил в рот пряничного человечка. – Ну а ты, Зоя, уже догадалась, что Санта подарит тебе? «Уже подарил, – подумала она. – Утреннюю тошноту, несколько лишних сантиметров в талии и желание лить слезы над диснеевскими мультфильмами». Но вслух сказала: – Сомневаюсь, что буду рада мужику в красном трико, который посреди ночи полезет в наш дом, пусть даже пришел он затем, чтобы слопать печенье и оставить в моем рождественском чулке браслет от «Тиффани». Николай прищурился, а потом подобрался к ней сзади и начал щекотать, зарываясь лицом в ее волосы, совсем как в рекламе сумки-холодильника или горнолыжного снаряжения. Он был нежным, и веяло от него домашним теплом и тем, что, как Зоя надеялась, принадлежало только ей одной, так что в иной раз она, может, и поддержала бы эту игру, они стали бы смеясь бросаться мукой, гоняться друг за другом вокруг кухонного острова и делить долгие поцелуи со вкусом рождественского печенья и исполненных желаний, пока снаружи так же задорно дурачились зима и ветер, рассыпая кругом сахарную пудру. Но в этот раз Зоя оттолкнула его, достаточно сильно, чтобы Николай не думал что-нибудь подобное сделать снова. Зоя и не заметила, как в это же время закрыла руками живот в защитном жесте, словно это было необходимо, словно Николай мог навредить. Николай, чьи поцелуи, и объятия, и даже эта дурацкая щекотка были мягкими, как только что вынутые из духовки пряничные олени и эльфы; как метель рядом с любимым. Зоя взглянула на свои руки так, словно они ей не принадлежали, и поспешно оторвала их от живота. Другой бы, может, и не заметил: живот только-только начал расти, а жест был быстрым и неприметным, но им с Николаем не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. Ласковая улыбка тронула его озадаченное лицо, когда он осознал то, что она утаила. Шагнул к ней и притянул к себе, так что их тела соединились, как части пазла. В центре этого пазла, подумалось Зое, был дом с заснеженной крышей и горящими окнами, как из журнала «Красивые дома и сады», заполненный всем, что они оба любили. – Глупышка, – добродушно пожурил он и поцеловал ее в висок. – Почему мне не сказала? – По-моему, ты был слишком занят тем, что устраивал своей новой лучшей подружке базовый курс горных лыж, – буркнула Зоя. – Ревнуешь, Ланцова? Тронут, – отозвался Николай и приподнял ее лицо за подбородок, заставил посмотреть на него. – А если честно? Зоя не ответила. Не дождется он от нее признания в том, что она боится. Пусть сам думает. Только собралась она съязвить, как теплая рука Николая легла ей на живот. Глаза предательски защипало – будь неладны эти гормоны! Вдобавок еще и Николай потянулся к ней, чтобы поцелуями стереть слезы с щек. Она сильнее прижалась к нему, так, будто это могло помочь ей справиться с приступом неконтролируемой плаксивости. Зоя не сомневалась, что через пару месяцев будет вспоминать этот момент со стыдом, но сейчас, когда ладонь Николая покоилась на ее животе и когда Зоя думала о том, что они с ним станут родителями, что ребенок будет называть их двоих «мама» и «папа», на нее пуще прежнего накатила излишняя сентиментальность. – Я люблю тебя, балбес, – сказала она ему. – И только попробуй еще раз уехать на месяц и не взять меня с собой. Или уйти от меня. У нас будет ребенок, и, поверь, для меня это такая же новость, как и для тебя. Мы все должны сделать правильно. Нам больше не двадцать, мы не можем учиться на ошибках. – Ну что ты, наш ребенок сразу родится либералом, сторонником феминизма, личностью и человеком что надо, – лукаво улыбнулся Николай и, не отнимая одной руки от Зоиного живота, второй прижал ее к себе так, что все еще не сказанное вдруг сделалось совсем не важным. Потому что один плюс один всегда было равно больше, чем два. Потому что один плюс один – это дом с квадратным, как клеточки рождественского календаря, дымоходом. Это партия имбирного печенья к Сочельнику, обсыпанного сахарной пудрой. Это не муж и жена. Это не два и не двое. Один плюс один – это целое.