Вечный школьник.

Шикарное чувство ноющей руки, когда все мышцы сводит страшной судорогой, будто заряд электричества бьёт в клубок нервов, когда спирает дыхание, словно со всей силой бьют под дых. Эмма разлепил глаза, выравнивая дыхание и пережимая рукой запястье. Боль легко контролировать, если умеешь брать себя под контроль. Что-что, а это он умел. Сжав зубы поплотнее, чтобы не издавать никаких звуков, он вцепился здоровой рукой в простыни, наполняя комнату звуками раздираемой ткани, зажмурил глаза и принялся считать до десяти. Раз. Выписка из больницы ознаменовалась знакомством с Курапикой. Юноша оказался смышленый, закрытый, но удивительно нежный, хоть и способный на страшные вещи. — Меня зовут Курапика. Мне очень приятно с вами познакомиться, Эмма-сама, — поклонившись, сказал он, нежно прикасаясь к протянутой здоровой руке. Два. Гон стал слишком нервным. И слово «слишком» означает, что теперь, чтобы принять ванну и полежать часик или два в горячей воде — нужен конвоир. Это бесило, да так, что Эмма швырялся баночками шампуня, но Гон, снисходительно улыбаясь, поднимал все банки, складывал их на табурет и предлагал успокоительное. Три. Ему сказали сразу, что он может шевелить рукой вообще чудо расчудесное и « успокойтесь, наконец, и переберитесь в более спокойную сферу деятельности». На объяснения, что его жизнь — охота, только опять снисходительно улыбнулись и попросили подумать получше. Четыре. Пять. Шесть. Вся его нэн уходила на поддержание его души в теле, из-за чего он ещё сильнее бесился и пытался сделать хоть что-то. Правую руку он нещадно третировал: брал ею чай, открывал двери и окна, временами старался крутить в ней нож. Все его миниатюрные тренировки заканчивались царапинами на руке, что доводило Гона до предынфарктного состояния. Мальчик чуть не плакал, пока поил брата успокоительным и обрабатывал его руку. Семь. Он подхватил какую-то заразу из зазеркального пространства, от чего его рука временами устраивала диверсии. Черные полосы проклятия сетью покрыли всю руку и отчаянно сопротивлялись лечению, и через три дня после выписки он слёг с лихорадкой, в процессе которой чуть не выплюнул лёгкие. Восемь. С работы прислали бумажку, в которой господин Нулевой в красках описывал, где его безрассудство и «ебучее бесоёбие» сидит. Выписал ему оплачиваемый отпуск и приказал лечиться. Через два месяца приглашал на ковёр. Девять. Десять. Руку немного отпустило, и он смог вдохнуть. Звук получился слишком рваным и болезненным, вызывая новую волну ненависти к самому себе. Раскис. Раньше его не останавливала смерть, а теперь простое ранение выбило из жизни. Смахнув левой рукой злые слезы, он встал, борясь с нахлынувшей тошнотой и головокружением, сделал два слабых шага, покачнулся и упал, хватаясь правой рукой за тумбочку, чтобы затормозить. Боль страшной силы снова пронзила его тело, пробежала вдоль позвоночника, перехватывая спазмом дыхание. Комната поплыла перед глазами, а к горлу подкатывал тошнотворный комок. Пот струился по лицу, скатываясь на футболку, из закушенной губы струйкой стекала кровь. На виске проступила вена. Звук шагов и открывающейся двери вызвал в нём неописуемое чувство паники, но встать из-за болезненной слабости он не мог. Так и сидел, цепляясь одной рукой за тумбочку, а второй сжав волосы на макушке. В комнату аккуратно вошёл Курапика, закрывая за собой дверь и почти роняя поднос с чаем, наткнувшись взглядом на Эмму. Быстро поставив поднос на стол, он бесшумно подхватил его под здоровую руку, перекинул её через шею и принялся аккуратно подниматься. — Тише, Эмма-сама, тише, — нежно прошептал он ему на ухо, пытаясь отвлечь на себя внимание. — Все хорошо, вы молодец. Он помог ему добраться до кровати, аккуратно сажая в неё и прикрывая юношу одеялом. Зажёг свет, разлил чай, и аккуратно придерживая кружку у рта раненного, выжидал, пока тот захочет выговориться. Эмма послал взгляд, который даже при желании расшифровать было нельзя, ибо такого коктейля эмоций парень ещё не видел. — Что вы со мной носитесь, как с беременным? — спросил он, забирая чашку в здоровую руку и подмечая, что настроение у собеседника немного поднялось. — А как же иначе? Вы дороги Гону и Киллуа, да и Леорио к вам привязался. Они — мои друзья, и я уверен, что мы с вами тоже сойдёмся, — тихо ответил Курапика, задавая тон беседе. Эмма снова поднял глаза и посмотрел на Куруто. Не врёт. — Зачем вам всем это? — срывающимся голосом вопросил он, коря себя за то, что вообще подал голос. — Я ведь только вас мучаю своими истериками, да и благодарности от меня никакой. Кричу на вас, срываю раздражение, а вы всё улыбаетесь, понимаете, видите ли, мои чувства. А может я хочу один? — хрипло спросил он, щуря глаза и закусывая губу. Куруто улыбнулся, допивая чай, поставил чашку на столик и сел рядом на кровать. — Ваша беда в том, — взяв в свои руки ладонь правой руки Эммы, — что вы нам не доверяете. Вы привыкли быть одни и ничего не хотите принимать от нас, хоть мы и желаем вам только хорошего. У вас явный комплекс одиночки. Вы погрязли в самобичевание за проявленную слабость. Мне вас не жалко, но мне жаль Гона, которой сегодня спит первый раз за пять дней. Мне жаль Киллуа, которому запретили любые шумные вещи и посадили на правильное питание, чтобы поддержать вас. А вы ведёте себя, как капризный ребёнок. Простите меня за мои слова, Эмма-сама, но это так, — аккуратно поглаживая бледные пальцы, ровным тоном говорил он. — Вы обязательно поправитесь и снова станете тем человеком, которым так восхищаются наши мальчишки. А теперь, если позволите, я пойду спать, и вы ложитесь тоже. Обезболивающее в первом ящике тумбочки. И он ушёл. Отчитав Эмму, словно дитятко. *** Утром следующего дня ему стало лучше. Послав в чашку слабый импульс, он с превеликим удовольствием заметил, что по чашке побежала трещина, а сам он может сесть и сидеть столько, сколько хочет. С превеликим трудом, но самостоятельно, он вышел из комнаты, держась за стену здоровой рукой, шатаясь дошёл до ванной, где и заперся наводить марафет. Отражение с ним не разговаривало и было совершенно обыкновенное, то есть вело себя, как нормальное. Решив, что он просто дуется, Эмма распустил волосы и принялся страдать над их помывкой. Вскоре, седая копна была аккуратно уложена в косу. Болезнь худо сказалась на его внешности, и он, закусив нижнюю губу, полез за спрятанной от лишних глаз косметичкой, которую все-таки вынудил его принять в подарок Хисока. Зная про истеричные наклонности своего друга, яркие цвета в неё он класть не стал, но там было все, чтобы покрасить себя под нормального. Выставив косметику на раковину, он пошёл за сундуком с косметическими зельями. Втирая очередное масло в кожу, он услышал, что проснулся Курапика, а это значит, что время около семи и до подъема Гона осталось три часа. Вдев-серьгу крест в ухо, он с превеликим удовольствием осмотрел себя в зеркало, пару раз перекидывая косу с одного плеча на другое. — Доброе утро, красавец. Наводя марафет, он пропустил момент, когда отражение начало постепенно отставать и теперь совершенно бесцеремонно ощупывало торс, скинув, на его взгляд, совершенно лишнюю футболку. Оригинал возмущённо поднял бровь, но отражение лишь отмахнулось, потянув верёвку на штанах. Когда отражение убедилось, что ничего у них не убыло, а даже немного прибыло (болея, он немного похудел, что придало его силуэту изящество и хрупкость), обратил внимание на бинтующего руку Эмму. — Теперь мы с тобой стали краше, чем были, — издевательски протянул он, поднимая пальцами ноги футболку. — Теперь всё, никто от нас с тобой не убежит, а зная то, что наш милый друг убивает наших с тобой мужиков, то ахъ, — он хлопнулся на стул, прекрасно отыгрывая обморок. — Вот она любовь! Эмма на это изречение только дверью хлопнул, повышая настроение зазеркальному демону своим побегом. Силы потихоньку возвращались. Видимо исцелённой душе нужно было немного времени, чтобы прижиться к проклятому телу. Эмма впорхнул на кухню, подражая своей былой лёгкости, кивком головы поздоровался с опешившим Курапикой, в голове которого не складывался вчерашний больной и нынешний бодрый юноша, чье притворство выдавала только дрожащая рука. — Я рад, что вам стало лучше, Эмма-сама, — вежливо начал разговор Курапика, перетягивая внимание парня с горы немытой посуды. Эмма в своей манере отмахнулся, сказал, что пустяки и он только рад снова встать на ноги. Борясь с подкатывающей тошнотой, он съел яичницу, которую запил горячим чаем, с тоской вспоминая свою квартиру, рацион, состоящий из лапши быстрого приготовления, Доа, которая так добра к нему и свои цветы, наверняка, сдохшие. На кухню зашёл заспанный Гон с взлохмаченными волосами, слипшимися глазами и, в целом, выглядел он болезненно. Вцепившись взглядом в пьющего чай Эмму, он тихо подошёл к нему, пальцем тыкнул в щёку, перетирая между пальцами румяна и недовольно вздыхая. — Ты почему встал? — хриплым спросонья голосом спросил он, присаживаясь рядом на стул. — Тебе стало легче? Эмма притянул младшего брата за шкирку в объятья, пересаживая его себе на колени и разворачивая лицом к себе. Ребёнок моментально расслабился, обнял старшего брата за грудь, пряча лицо у него в изгибе шеи, ненавязчиво обнюхивая его. — Мне действительно стало легче, спасибо за заботу, — чмокнув братишку в макушку, сказал он. — А теперь отдохни, я смогу защитить тебя от всего. Но он уже не слушал, посапывая в шею, вдыхая аромат мёда, горькой полыни и ароматических трав. Эмма обнял его здоровой рукой, продолжая пить чай. Перед ним лежала открытая книга про лекарственные травы, а сам он следил за попытками Киллуа выторговать у Курапики что-то весомее жареных яиц или огуречного салата. Вот кому действительно не повезло. Сев по правую сторону от Эммы, принялся апатично ковырять яйца. — Курапика, у нас есть мята? — спросил Эмма. Курапика поднялся и удалился с кухни к кладовой, а юноша с хитрой ухмылкой извлёк из кармана штанов четыре шоколадные конфеты, которые положил на колени Киллуа. Тот контрабанду оценил, почти расплакавшись, спрятал их в карманы брюк, быстро уплетая яйца. — Нет, Эмма-сама, но если нужно я могу купить. — Что ты, что ты. Не нужно, — шёпотом ответил он, отхлёбывая из кружки, — Не стоит, садись, пей чай. Парень кивнул, занимая стул напротив. Киллуа ел, кося лиловым глазом на сопящего друга слишком заметно, чтобы Эмма про это не пошутил. — У меня правая нога ещё свободна, — с хитрым прищуром произнёс он, хлопая бинтованной рукой по колену, — когда тебе ещё выпадет возможность поспать у красивого взрослого на коленях? Золдик зарделся, пряча лицо за чашкой чая, но вскоре решил, что действительно «А когда?» и, решив утереть нос слишком язвительному мужчине, шлёпнулся ему на колено, ногами обвивая его торс, аккуратно просовывая одну руку под Гоном, занимая почти такую же позу, но на огромное удивление всех сидящих на кухне — заснул. — Давайте я заберу одного, Эмма-сама, — прошептал светловолосый парень, аккуратно подходя к спящим. Но Эмма только отмахнулся, попросив принести плед. Книга воспарила перед его лицом, повинуясь нитям, но была невероятно неустойчива и тянула силы просто невероятно. Продержавшись с час, Эмма вырубился, роняя книгу на стол. От громкого звука дети не проснулись. *** К ужину все собрались пить чай, и дети, проснувшиеся час назад, ощущали невероятный прилив сил, почти забывая про недавнюю столетнюю депрессию. Киллуа порол шоколад, играя с Гоном в настольную игрушку на подобии « Драконы и подземелья ». Курапика обсуждал с Леорио прочитанную книгу, которую им предоставил Эмма, а сам юноша старался восстановить контроль над нэн, шаманя над зеркальной гладью. Идиллию прервал вежливый стук в дверь, следом за которым Гон вскочил и прикрыл собой опешавшего Эмму, Киллуа достал с верхней полки топор, а Леорио поднял стул. На это безобразие парень закатил глаза и хлопнул себя по лбу, перепутав руки и немного взвыв. — Так, господин Золдик, положите топор. Бабушек ростовщиц среди нас нет, — Киллуа обиженно отставил чудо человеческого прогресса, надувая губы и складывая руки за головой. — Леорио, поставь стул. Он перед нами ещё не провинился. Гон — кыш. Гон возмущённо клацнул зубами, но в сторону отошёл, забрав стул у Леорио и усаживая Киллуа за настолку. Курапика тихо хмыкнул и продолжил чтение. Выйдя в коридор, он хлопнул пару раз побледневшее лицо, поправил банный халат, перевязав бант, убрал косу за спину, активировал какой-никакой, но щит и, аккуратно поддев цепочку на двери, заткнул за пояс тесак. Дверь открывалась с мерзким скрипом (честное слово, в доме пять мужчин, а дверь скрипит). Натянув самое вежливое выражение лица, облокотился на косяк, занимая оборонительную позицию и скрестил руки на груди. — Добрый вечер, — произнёс мужчина в форме доставщика, — посылка на имя некого Эммы Фрикс, это вы? Ему всучили огромную коробку, заставили расписаться и покинули дом. Коробка была отволочена в зал, где, заняв места вокруг, жители съемной квартиры принялись смотреть за распаковкой. В коробке оказались розы без стеблей, которые аккуратно выложили вокруг какой-то древней фарфоровой вазы, маленького ящика, на котором лежала хрустальная шкатулка с рубиновыми серьгами, три древние книги и колбы с подозрительной радужной мутью. Киллуа поднял бровь, недоверчиво вглядываясь в ошалевшее лица старшего, хмыкнул и тыкнул Гона вбок. — Что это, а главное от кого? — спросил он Эмму, но то явно не спешил отвечать, перебирая цветы в руках. Под слоем алых роз, оказались фиалки, а под ними цветы орхидеи. — Кто так беспощадно ободрал цветы? — спросил Леорио, опускаясь на ковёр рядом с Эммой и беря в руки один свалившийся цветок. — Очень милый способ напомнить о себе, Эмма-сама. Это ваш бывший друг? — подал голос Курапика, смотря на напряжённое лицо Гона. Ответа не услышав, понял, что ошибся. — Пара? Любовник? Любимый? Напарник? Эмма тряс головой, говоря, что не то и не это. Содержимое коробки было, если не баснословным богатством, то точно редким сокровищем. — Это от Хисоки, — сказал Гон, поднимаясь со стула, от чего облокотившийся на него Киллуа, шлёпнулся на пол, ошарашено глазея на товарища. Мальчик сел рядом с братом, разглядывая появившийся впервые за две недели румянец и блеск золотых глаз. Оставалось только поддержать его. По этой причине он весело хлопнул по ноге застывшего парня, солнечно улыбнулся ему и принялся выгребать цветы. Эмма, улыбаясь, выгрузил вазу, которую сразу принялся осматривать заинтересованный Курапика, взял в руки шкатулочку с серьгами. Рубиновые розы на золотом стебле. Вычурно, но со вкусом. Вынув крестик из уха, уже хотел видеть серьгу, как наткнулся на вежливый, но параноидальный взгляд младшего брата. Обронив только «Безопасно», заправил прядь за ухо, вдевая серьгу. — Вам идёт, Эмма-сама, — сказал Куруто, возвращаясь к вещице. В шкатулке лежали какие-то камушки и бумажки, но он чувствовал, что это нужно. Ну или жаба душила, кто знает. Книги он запечатал последними силами, сдерживая подкатывающую тошноту и головокружение, и обратил внимание на колбы, которые крутил Гон. — В одной кровь вампира, исходя из алого цвета и вон той пометки на латыни, — собирая все выпавшие цветы назад в коробку, объяснил он. — Применяется в зельях высшего исцеления, но если зельевар оказался криворуким, то побочка — упыризм. Мне, к слову, это не грозит. Гону тоже. Гон надулся на эти слова, но отложив один флакон, взял второй. — Яд яркополза? — неуверенно спросил мальчик, разворачивая этикеткой к брату. — Да, применяется в зельях, лечащие проклятья иных миров и кожные заболевания. Киллуа нагнулся над сидящим Гоном, поднимая флакон с ядом, похожим на слизь. — Я почти вижу, как этот клоун носится за вампиром, вежливо прося отдать немного крови, а потом доит этого вашего яркополза. Чушь полная, — отдав флакон в руки друга, произнес он, присев около книг. — Зачем тебе это барахло? Эмма не возмутился, слабо улыбнувшись, смахивая со лба пот, продолжил гладить флакон с чем-то мутным. — Это не барахло. Охотничьи заметки и гримуары, написанные четыре века назад, ваза для ловли джина или сильного духа, редкие ингредиенты и набор какой-то дребедени, но оно мне точно понравится. Ещё и серьги, — слабым голосом ответил он, напугав тем самым Гона, который подскочил с места, сбегал за пледом, укрывая плечи брата и устраиваясь так, чтобы увидеть если тому станет хуже. Курапика поставил красивую вазу назад, хоть и было ему жалко, что это чудо используется для таких варварских вещей, спустился на ковёр, подавая Эмме стакан воды. — Вещи действительно очень полезные, Киллуа-кун. Не стоит переносить отношение к человеку на вещи. Мальчик хмыкнул, кидая цветок назад в коробку. — А зачем он все клумбы оборвал? — спросил он, ложась на ковер, подкладывая руки под голову. Кажется это понимали все, кроме него. — Красиво же, — наконец отошёл от шока Леорио, — да и в его вкусе, наверное, я не специалист по маньякам. Эмма на такое заявление расхохотался. — Я приготовлю масло для волос из цветов, если вы так боитесь, что они пропадут. — Только оставь немного, они же красивые, — произнёс Гон, возвращая в коробку последние цветы. —Хорошо. Они все немного посидели в тишине, пока Гон таскал вещи в комнату брату. — Стоит подарить ему что-нибудь в ответ, — задумчиво сказал Эмма, устраивая голову на коленях у спокойного Курапики, за неимением Гона. Юноша хмыкнул и принялся аккуратно перебирать пахнущие полевыми травами волосы. Курапика на его предложение согласился и сказал, что это хорошая идея, но нужно дарить что-то полезное. Вернувшийся Гон вынес решение, что об этом они подумают завтра, ибо Эмма уже засыпает. Все дружно попрощались и разошлись по комнатам. *** Утро встретил Эмма, подорвавшись с кровати, путаясь в собственных ногах, еле как успевая накинуть халат на голое тело, криво завязывая его. Проносясь ураганом мимо спокойно завтракающих одноквартирников, рывком отворил дверь и, пытаясь слепить из лица что-то более-менее нормальное, вежливо поклонился. — Эмма, где маска? Парень чертыхнулся, рванул назад в комнату и вывалился из зеркала в коридоре уже в маске. — Д-доброе утро Пятый, какими ветрами? — заикаясь, спросил он, пытаясь подражать своему былому типу общения, но почему-то ничего вразумительного не получилось. — Ага, доброе, — затушив сигарету, ответил он, забирая у людей стоящих за ним дипломат. — Позволишь? Эмма собрал лицо в кучу, распахивая дверь перед гостем, позволяя, тому войти. — По делам или в гости? Мужчина посмотрел на него через узкие вырезы маски ворона и тяжко вздохнул. — Ясно, по делам, что бубнить то? — проговорил он, хватая того за рукав и почти швыряя гостя в квартиру, захлопывая дверь. Гон и Курапика вежливо поклонились гостю, на что он ответил таким же вежливым поклоном, а Леорио и Киллуа настороженно поглядывали на вошедшего через стол. — Я принёс тебе работу, — сказал он, протягивая дипломат Эмме, но заметив бинты на руке, отдал его Гону. — Я надеюсь, Четвертый, что ты хоть один раз за следующие три месяца появишься на работе. Диво, что твой отдел вообще живой до сих пор. Четвертый только отмахнулся от него. Нечего ему тут нотации читать, не маленький. — Чаю? — Нет, благодарю, — сверившись с часами, сказал он, доставая новую сигарету. — Удачи, Четвертый. — Спасибо Пятый. И он ушёл, закрыв за собой дверь, а Эмма, облегчённо откидывая маску от себя, сполз по стене, разглядывая дипломат в руках брата. — С работы? — спросил Киллуа, провожая взглядом Курапику, ушедшего за лекарством. — Ага, — легкомысленно ответил он, принимая документы, которые вытащил Гон. Пробежав глазами по ним, он раздосадованно подкинул их над головой, встал, и среди падающих страниц схватил указ, направление и какой-то список. Взяв у Курапики воду и лекарство, он хлопнулся на предложенный стул и нарочито медленно выпил содержимое стакана, придерживая интригу. Первым не выдержал Киллуа. — Что там? — Мы с тобой и Гоном, — щурясь сказал он, тыча в них пальцем, — теперь официально занимаемся Островом жадности. Пакуйте манатки.