Your time has come.

Следующие несколько дней академик выглядел необычайно свежо и живо, но видеться времени практически не было. То и дело задачи, возникающие на пути, разлучали Валерия и Бориса ещё надолго, и всё же министр даже в этой спешке видел, что ему хотят что-то сказать, и догадывался даже, что, и именно потому игриво ускользал от вопросов, всегда оставляя Легасова на шаг позади. Чудом было наблюдать, как его коллега вскипает всё больше, и как то, что он обычно плотно прячет внутри начинает рваться наружу. Таким образом однажды, появившись в кабинете для заседаний, Борис застал чудную картину того, как его товарищ вычитывает своим подчинённым за работу. Те в панике обратили взгляд на министра, ведь он стоял во главе и, вполне возможно, мог вычитать и Легасову, но Борис лишь с ухмылкой занял наблюдательный пункт, облокотившись плечом о край лутки, и принялся с наслаждением наблюдать. Только спустя время, когда слова уже кончились Валерий обернулся туда, куда были устремлены взгляды его подопечных, и, Борис готов был поклясться, — такой взгляд был бесценен. Только академик хотел что-то сказать, как в зале появился и генерал. Он, похоже, пришёл с каким-то отчётом. Все заняли свои места, и Щербина опустился рядом с Валерием в ожидании блестящих речей. Учёный не взглянул на него ни разу, но Борис чувствовал жар, летящий от него во все стороны. — Коллеги, — начал генерал. — Все мы осведомлены в задачах, которые должны быть выполнены первостепенно... Ладонь Бориса невзначай оказалась на колене Валерия. Сначала осторожно, одними пальцами он огладил мягкую ткань его брюк, а затем уже плотнее прижал её подушечками к телу. Учёный остался так же непроницаем, но министр почувствовал, как напряглись в его ногах мышцы. Он мягко играл с коленной чашечкой, не спеша подниматься выше, и с удовлетворением заметил, как дрогнули скулы учёного, и тогда медленно поднялся выше, покуда ещё позволяло пространство. — Товарищ...Тараканов, не могли бы Вы подробнее объяснить назначение четвёртого пункта в вашем плане? — Поинтересовался Валерий, с силой толкая прочь руку Бориса. Его бледные щёки уже покрыл мягкий румянец, и министру стоило больших сил сдержать улыбку.

***

— Ты кретин. — На этот раз Борис позволил поймать себя в коридоре. В глазах Валерия читалась неподдельная ярость, и сейчас министр, можно сказать, чувствовал некую опасность в его напряжённых руках. — Валера, — Борис позволил себе огладить предплечье коллеги, — слишком опасно в таком людном коридоре, — Не воспринимай всё так серьёзно. Валерий нахмурился. На его приятном, умном лице выступили морщины, челюсть сжалась. Он смерил министра недовольным взглядом и, закурив сигарету, зашагал прочь. Щербина проводил его, глядя удивлённо, а после поспешил следом. — Ты не можешь так просто уйти от разговора. — Крепкие ладони легли по бокам, упёрлись в стол, и Валерий оказался в ловушке. Выждав пару мгновений, академик проворно развернулся в чужих руках. — А не этим ли ты занимаешься уже третий день? — Изогнул бровь Легасов выдыхая дым куда-то в зону идеально подшпоренного галстука. — Что тебя так взволновало на заседании? — О, ты хочешь знать... — Нет-нет. Ты был взволнован ещё до него. Борис смотрел на Валерия тем проницательным, спокойным взглядом, который так не любил академик, поскольку скрыться от него не представлялось возможным. Министр уже знал ответ. — Я думал...Мы говорили о другого рода вещах тем вечером. — Валерий снова взял себя в руки, и теперь уже снова смотрел министру в глаза. — Я знаю. Но ты тогда ещё был не готов. — Борис потянулся, чтобы оставить на щеке любимого поцелуй, но тот отстранился, извернувшись даже в таком тесном пространстве, которое осталось между столом и политиком. — Что за чушь? — Ты и сам это знаешь. — Опять этот чёртов взгляд. Даже теперь, гуляя губами у самой шеи любимого Борис не переставал его испытывать. На деле же что-то ему подсказывало, что жизнь ещё успеет сделать им больно, и первый секс явно не должен был открыть врата этим мучениям. — Борис. — Валерий, кажется, до сих пор не привык называть министра его именем, поскольку его взгляд нервно скользнул в сторону. — Ты же знаешь, я доверяю тебе больше всего на свете. — Но боишься. — Щербина увлёк академика в поцелуй, не дав сказать ни слова больше. Они оба знали, что вещи, которые должны произойти, ждать себя не заставит. И оно не заставило. Совсем скоро, лёжа в постели, Борис сдался умоляющему взгляду Валерия. Теперь ответственность и за учёного, и за то, что будет дальше всецело лежала на его плечах. Если ты однажды оказался внутри, — и не важно, души или тела, шаг назад уже невозможен. Борис знал, как лучше, (дейстительно, — откуда так много опыта?— мелькнуло однажды в его голове.) а потому против жалобного вздоха ещё вначале оказался внутри полностью, и только тогда остановился, придавливая учёного всем телом, предоставля возможность насладиться остатком сладкой боли. Губы учёного тут же оказались в плену его собственных, а ладони, лежащие сейчас по обе стороны рыжих волос сплетёнными пальцами замкнуты выше. Для академика это, похоже, было важно, поскольку что-то изменилось в его взгляде, и он крепче сжал пальцы министра. Лишь спустя время почувствовав, что учёный расслабился полностью, Борис начал позволять себе немного больше. На бледной шее уже начали рдеть свежие, жадные укусы, а свободной рукой министр силился прижать Валерия к себе так крепко, как только мог. Острая боль то и дело пронзала лопатки, — останутся, несомненно, следы, ровно как и засосы на груди, которые, дай бог, не светятся через рубашку. Развернув любовника на живот министр вновь прижался губами чуткой шее, прильнул ко влажной спине ещё гоняя прочь ужас, говорящий ему, что дальше будет иначе. Валерий позволил ему всё, что можно, и даже больше, и теперь уже министр не имел никаких прав бросить его в одиночестве, что бы ни случилось. Вскоре Москва вновь разделит только успевших найти друг друга людей. В последний раз Борис видел Валерия когда тот садился в машину, а после всё кануло в пропасть. Здоровье пошло по наклонной, и пускай Борису не угрожали, работа в министерстве перестала быть прежней. Казалось, каждый теперь знал обо всём произошедшем в Припяти, и даже о тех вещах, которые не касались атомной станции. Не было ни дня, чтобы Борис не думал о том, как живётся Валерию, и не было ни дня, чтобы он н пытался этого выяснить, но вселенная затруднялась дать ответ. Думала долго, прежде чем выдать тихую весть, — попытка самоубийства. Для Бориса всё тонуло в горечи, ведь он никак не мог попасть к единственному человеку, благодаря которому жизнь ещё представляла какой-то смысл, — оставалось только довольствоваться сводками из новостей, каждый раз с замиранием сердца смотреть некролог. И сны совсем перестали сниться Борису, — только холодная темнота. Рак пожирал всё слишком быстро. Министр предпринял несколько попыток попасть в квартиру, но его силой не пустили. В глазах солдат было сочувствие, которого Борис не видел. В нём не было смысла. Ему удалось повидаться с Валерием только на опознании тела. Синий след от петли на шее, едва видный сквозь слёзы, и Борис не выдержал. Тогда он, сломленый горем и слабостью опустился на колени у холодного стола и уткнул лоб в скрещенные пальцы. — Вы так к нему привязались, товарищ Щербина. — Качал головой стоящий рядом Чарков. В его словах не было и тени сочувствия, только насмешка. Борис ненавидел этого человека, и за милую душу врезал бы сейчас меж глаз, если бы не солдаты, стоящие по периметру. Они, кажется, были со всех сторон, и не просто охраняли партийцев, а обступили, окружили их со всех сторон... — Вставайте. Вы должны опознать тело. Вставайте! Последний его крик потерялся. Морг вокруг вспыхнул белым, и заместо Чаркова появился кто-то другой. — Вставайте, товарищ Щербина. Борис слышал его словно через туман, не желая поднять головы от холодного железа, и тут тяжесть в груди начала отступать. Где-то на периферии полыхнул огонёк сигареты. Рядом с ним, облокотившись о край стола теперь стоял мужчина в белом халате. Его лицо, ещё отдалённо напоминающее Чаркова теперь сильно помолодело, и на нём уже не было той сладкой ухмылки, — сейчас он был серьёзен и печален. — Кто вы? — Прохрипел Щербина, лишь украдкой вспоминая далёкий сон, которым жил шесть лет назад. — Что происходит? Тело Валерия оставалось на месте. — Жаль, что мы с Вами здесь. — произнёс тихо мужчина. Перед ним стоял Алексей. — Где? — В безвременье. Становится легче дышать. Борис глянул на руки, — морщины исчезли, боль понемногу утихла. Он даже, кажется, почувствовал, как опухоль, давящая артерии, растворилась и ушла в кровоток. — Вы бы не оказались здесь, если бы не пытались так настойчиво порвать предначертанную Вам судьбою петлю. — Сказал психиатр почти равнодушно, глядя куда-то сквозь пространство, и всё же Борису показалось, что в его голосе была доля упрёка. Теперь уже перед ним был не тот туманный, безумный с виду врач, которого политик видел пока сидел в белых креслах посреди кабинета, — этот был человек. Серьёзный и несчастный. — Зачем...это всё было? — Борис бросил взгляд на стол и зажмурился, не в силах вынести. — Чтобы оградить Вас от...— Алексей неопределённо махнул рукой, — этого. Пространство рядом исказилось, и в нём появился проход. — Ступайте. Больше ничем помочь не могу. —Сказал Алексей, и в руках его щёлкнула зажигалка. — Вы теперь всё знаете. — Куда?! — Как куда? — Он хмуро взглянул Борису прямо в глаза. — Туда, откуда всё началось. Уходите. Щербина бросил полный боли взгляд на всё так же неподвижно лежащего Валерия, а затем немного опасливо на Алексея. Тот только вздохнул. — Ступайте. Ваш...Валерий ждёт Вас. А я за ним присмотрю. И врач ссутулился, опустил плечи, — будто принял на себя весь удар чужой боли, а после закрыл глаза и обнял себя руками. Но Борис не торопился. Ему было до смерти сложно отпустить человека, с которым он прожил столько, которого он так страстно любил. — Ступайте, говорю! Психиатр нахмурился, резко взмахнул рукой, и невидимая сила толкнула будто бы политика прочь. Последнее, что он успел заметить, — развевающийся белый халат, огонёк сигареты и Валерий, лежащий неподвижно на холодном столе. Почти десять лет, словно одно мгновение пролетели перед глазами, вздымаясь пылью в небо прежде чем отступили совсем, и товарищ Щербина, наконец, проснулся окончательно. Вазы на его столе вновь стали синими. Не было никогда никакого М., — ведь друзей среди коллег Борис не заводит, а в здании, где располагается новейший кабинет психиатрии в западном стиле живёт и процветает обычная поликлиника. Министр обязательно ещё появится там, чтобы проверить. Всё, что было ранее, — сумбурная, эфирная ложь, которая казалась такой простой и понятной казалась теперь обычным бредом. Некоторое время мужчина лежал, не решаясь пошевелиться. Должно быть, будет больно, — ведь он пережил ядерную катастрофу, а перед этим его сбила фура, но... В самом деле же у него ничего не болело. Борис спокойно размял затёкшие пальцы и даже смог встать с кровати. Вазы снова синие, и всё стало на свои места. По пути на работу Борис внимательно огляделся вокруг, — исчезла женщина с тележкой, листок с эскизами циферблата никогда никогда на столе не лежал, а на календаре красивым, жирным шрифтом было теперь отмечено число 25. Он свободен. 25 февраля. 2 месяца до Чернобыльской катастрофы.