Доведи меня до истерики.
Заставь плакать от той боли, что принесет удовольствие.
Сделай со мной все, что придет в голову, и не спрашивай моего согласия.
Дай мне почувствовать, что я принадлежу только тебе и не решаю ничего в этот момент.
Распоряжайся мной по своему усмотрению, используй меня, чтобы сделать себе хорошо.
Блять, хен, просто разрушь меня и собери заново — такого, какого захочешь видеть рядом с собой.
Одно стертое, но прослушанное голосовое
***
Щелчок натянутой на руку перчатки заставляет Чимина вздрогнуть. Кресло, на котором он зафиксирован, приятно холодит кожаной обивкой, но вспотевшая от предвкушения спина уже липнет к ней. Тяжелые ремни оплетают его сверху донизу, исключая любую возможность пошевелить хоть чем-то, кроме глаз и пальцев. Ошейник притянут за два карабина…пожалуй, поводком, по-другому это не назвать, пропущенным с двух сторон под подголовником и завязанным сзади на прочный узел. Следующий ремень пропущен под руками, по самому верху грудных мышц, и тоже затянут до упора. Разумеется, два ремня — на талии и на бедрах, а к последнему еще и пристегнуты руки, стянутые дополнительно за спиной в локтях, — не оставляют ему ни миллиметра для маневра, и широкие манжеты, которыми прихвачены его бедра у самого паха, ноги над и под коленом, тоже не оставляют никаких иллюзий. Малышу Чимини придется сегодня принять абсолютно все, что захочет с ним сотворить его хен. Хосок тем временем набирает в большой шприц без иглы смазку — навскидку, там почти стакан ее. Вытирает руки от лишнего, чтобы не запачкать свою рубашку, и возвращается к сабу, уже изведшемуся в ожидании. — Как ты, прелесть? — вставая между его раздвинутых ног и держа лубрикант чуть в стороне, старший второй рукой щекочет его живот. — Я не могу дождаться. — Хен, — выдыхает Чимин, прикусив щеку, — хен, пожалуйста. Просто трахни меня, я не выдержу, хен-и… — Но я хочу посмотреть, насколько ты мой, малыш, — встав еще ближе, Хосок целует его, прихватив за подбородок, и шепчет в самые губы, — только представь, тебя будет трахать машина, снова и снова, а ты даже ничего не сможешь с этим сделать, и я буду наблюдать за тем, насколько ты послушный и как сильно ты хочешь мне угодить. Хочу, чтобы ты наслаждался той болью, которую по моей вине ты переживешь сегодня. Хочу держать твое удовольствие под контролем, от и до — я буду решать, что ты сегодня получишь, как много и получишь ли вообще. Цвет, прелесть. — Зеленый, хен, — Чимин еле двигает пересохшими губами, машинально облизывает. Хосок замечает, подносит ему стакан с крышкой и трубочкой. — Спасибо. — Какой воспитанный саб, — насмешливо тянет старший, и стирает несколько капелек воды, сбежавших вниз по груди Чимина. — Начали, прелесть. — Да, хен. Из кармана брюк появляются знакомые зажимы, и младший давит жалобный хнык. Он сдохнет сегодня. Или больше никогда не сможет жить без этого. Хосок играется с его соском, щипает, перекатывает меж пальцев, а потом берет в рот — и не оставляет в покое даже тогда, когда слышит скрип кожи кресла, потому что спина Чимина выгибается, пытаясь увести чувствительную плоть от болезненной ласки. Хмыкнув, старший прикусывает еще разок, и, подув на вишневую от прилива крови бусину соска, смыкает на нем лапки зажима. Чимин кричит. Не обращая внимания, Хосок лижет второй — и тоже кусает, и тоже добивается багрового цвета, прежде чем закрепить второй зажим. По лицу младшего уже бегут первые капельки пота. И слезинки. Хосок аккуратно надвигает черную плотную маску обратно Чимину на глаза, отрезая для него возможность видеть, что он будет с ним делать. Чимин пытается отвернуться, так что приходится придержать за волосы. И достает из кармана мягкий и длинный хлопковый шнурок. Когда младший чувствует первое касание к своим яйцам, он всхлипывает испуганно, но его хен не собирается делать больно. Не сейчас. Старший нежит его в ладони, прежде чем подвести плоский шнурок под мошонку и начать вязать ненавистный пояс верности, не дающий кончить слишком быстро, но отнюдь не делающий это невозможным. Все зависит от того, как и насколько сильно завязать, Чимин уже знает, в конце концов, со всякими ремешками он ходит чаще, чем с железной клеткой, это просто-напросто удобнее в повседневной жизни. Он сам напросился на это все, но иногда он думает, что быть сабом — это проклятие. Например, когда его хен давит на него, проверяя ту границу, на которой Чимин может сломаться, и умело балансируя в миллиметрах от нее. Как сейчас. Младший не думал, когда рассказывал свою очередную фантазию, что все можно вывернуть так. Но любопытство в нем сильнее страха. — Цвет, малыш, — приказывает Хосок, закончив обвязку. — Зеленый. Шлепок по члену прилетает резко и вышибает воздух из легких. — Зеленый, хен, хен, пожалуйста… — Хороший мальчик, — целует его Хосок в щеку, и поглаживает по бедру, — немного больше уважения, договорились? — Да, да, хен, да… — Тише, прелесть. Чимин закусывает губу, чтобы быть послушным, когда тепло его хена пропадает с его кожи. Вместо этого приходит ощущение проникновения — из него вытаскивают пробку и внутрь скользит тот самый шприц. Чимин сжимается, потому что после игрушки шприц кажется таким маленьким… Из него сейчас все потечет обратно! — Дыши, малыш, сделай вдох для меня, — напоминает ему Хосок откуда-то снизу, и Чимин проклинает и конструкцию этого кресла, и своего хена, и его друга, которому принадлежит эта комната и этот клуб, и вообще весь мир, потому что… …потому что он возбужден так, что сводит живот, потому что он ждал этого подарка целых два месяца, потому что ему хочется поскорее начать, а не возиться с приготовлениями и этой долбаной смазкой, чтобы фак-машина не порвала его, если он дернется, и… Он хнычет и сам не замечает этого, ерзает, напрягается в бондаже, борется сам с собой и с глупыми мерами безопасности от своего хена, дергается ровно до тех пор, пока не чувствует прямо у своего ануса холодное основание дилдо. Он замирает, подавившись вдохом. Оно широкое, такое холодное и такое искусственное, но сильнее всего прямо сейчас он хочет, чтобы оно оказалось внутри и вытрахало из него все нетерпение и весь здравый смысл. Головка дилдо толкается в него, раскрывает, чавкает смазка, проливаясь по всей длине игрушки, капая на пол — и это все течет из него. Чимин стонет раздосадованно, потому что это даже не поддразнивания — это полноценный способ свести с ума. Он пытается сам насадиться, дернуться вниз, ремни скрипят, но не поддаются, и ему остается только шипеть от боли — завтра останутся растертые в кровь полосы, потому что он совершенно обнажен и специально просил затянуть потуже. Восхитительно. Сознание начинает размываться, звуки смешиваются — успокаивающий шепот Хосока, негромкая музыка, возня на полу — все сливается в белый шум, и младший только снова дергается и хныкает, когда его хен нажимает кнопку старта, запуская буквально по одному удару в пару десятков секунд. — Малыш, как ты? Хорошо? — тепло хена возвращается к нему, горячие губы целуют от ключиц вверх по горлу. — Скажи мне, давай. — Хен-и, Чимини больно… — Где больно, прелесть? — Член-нн…член и живот, Чимини хочет кончить, пожалуйста, хен-и… — Но хен хочет поиграть, малыш. Разрешишь мне сделать это? — Чимини нужно… — Если сможешь, то давай. Но потом будет еще больнее, ты знаешь… — Пожалуйста, х-хен, нужно… — Я хочу, чтобы мой малыш потерпел ради меня. Ты сможешь, Чимин? — А-а…а потом? — Потом будет можно, обещаю. — Хорошо, хен. Чимини сделает, Чимини обещает. — Мой сладкий малыш… Губы его хена забирают с поцелуем последний воздух, и Чимин громко стонет, прямо в чужой рот. Скорость фак-машины увеличивается, и его начинает бить крупной дрожью, перекликающейся с неспешными, даже ленивыми толчками дилдо так глубоко в его заднице. — Тшшш… Ладонь его хена ласкает его живот, прижимая его еще плотнее к креслу, и Чимин непроизвольно разводит колени шире, словно приглашая. Поправочка. Развел бы, не звякни манжеты о кресло и не заставив его вспомнить, что от него сейчас не зависит абсолютно ничего. От этой мысли новой волной желания его скручивает пополам, и он мог бы уткнуться лбом в свои ноги, но достаточно всего лишь дернуться, чтобы ошейник впился под кадык и заставил снова подавиться воздухом. Он кончит не то что без рук, даже без малейшей помощи, просто от одних мыслей, крутящихся сейчас в его голове. Скорость увеличилась еще, и Чимина выгнуло судорогой удовольствия, когда головка дилдо с каждым разом попадала в одно и то же место — точно в набухшую, чувствительную простату. — Ты сладкий, малыш, — Хосок лизнул его член, собирая текущую смазку, чтобы потом взять в рот. Младший просто зарыдал, выворачивая плечи в новой попытке освободиться. — Такой сладкий, — шепчет его хен ему на ухо, прижимаясь всем телом, и ткань его рубашки неприятно трется о влажную от пота грудь Чимина, — вот так, плачь для меня… Обороты добавляются еще на чуть-чуть, и теперь это похоже на ленивый, глубокий, добивающий сквозь оргазм трах, когда горло уже сорвано от криков, и вся постель смята и перепачкана. Чимин вздрагивает на каждый толчок, всем телом чувствуя момент, когда фаллоимитатор раздвигает пластичные мыщцы и с тихим чавком таранит его, ударяя плавно и медленно, чтобы потом потянуться прочь, выворачивая наружу припухшие, воспаленные края его дырки и капая лубрикантом вокруг. Он начинает вздрагивать и хныкать на каждый толчок, ерзает, дергает руками, мотает головой, пытается неосознанно свести бедра — бесполезно. Его затягивали в это кресло около двадцати минут, и так легко ему не выбраться. Не то чтобы он этого на самом деле хотел. Просто ему слишком много. Еще немного быстрее, и ему становится по-настоящему больно — необходимость кончить выворачивает кости, маска на глазах лишает хоть какой-то возможности отвлечься, и он ломко зовет: — Х-хен! — Что, малыш? — голос Хосока низкий, густой и хриплый, но отзывается старший в ту же секунду. — Чимини не…не мо-могу…я…больно-ооо… — Прелесть, но ты так прекрасен сейчас, — возражает Хосок, все так же прижимаясь к нему всем телом. Толчки фак-машины они ощущают оба. — Чувствуешь, как ты на меня действуешь? Чимин и правда чувствует — эрекция его хена давит ему на промежность, и только слой ткани отделяет их члены друг от друга. Ну и еще блядский шнурок, не дающий кончить так просто. — Слиш-ком…для Чимини слишком…много… Хен! Хосок только целует его шею, пощипывая легко кожу на его груди — прямо вокруг зажимов. — Чимини помнит свои стоп-слова? — Да, — стонет младший, изо всех сил сопротивляясь пробегающим по ногам судорогам, и, наоборот, старающийся раздвинуть ноги шире. — К-красный… Хосок замирает, внимательно глядя Чимину в лицо. Маска на его глазах уже влажная от слез. — …чтобы прекра-аааа!.. тить, о-ох…желтый — мед-дленно, и з-зел-леный — хо-ооохмм…хорошо-о, х-хеее-ен, боже… — Хороший мальчик, — шепчет Хосок, прикусывая младшего за выступающий кадык, натянувший тонкую кожу на шее. — Такой хороший для меня… Чимин обессиленно стонет и рвется из ремней снова, когда скорость увеличивается до той, с которой его хен его обычно трахает. Ритмично, глубоко и грубо — потому что машине наплевать, что он чувствует, и больно ли ему и наоборот. Мокро, неумолимо и сильно — потому что его хен хочет этого. Потому что Чимин обязан слушаться, как самый хороший мальчик. От этой мысли он захлебывается криком, понимая, что фак-машина стала еще немного быстрей. Его хен не теряет времени даром — он играет с зажимами на его сосках, оттягивая их легко и выкручивая ограничители, чтобы максимально сжать лапки. От новой порции боли у младшего на спине выступает холодный пот. — Б-больно… — Знаю, прелесть, знаю, — ласково воркует Хосок, перебирая свободной рукой его взмокшие волосы. — Но я очень хочу продолжить. Можно? — Пожалуйста, — шепчет Чимин, кивая, и облизывает губы. Не успевает его язык скрыться, как губы его хена атакуют его рот — Хосок целует грязно, жадно, прихватив пальцами за щеки и вынуждая пустить его. И трахает его языком так же, как дилдо трахает Чимина сейчас в задницу — горячо, влажно и настойчиво. — Вот так, — слова Хосока как заклинание сейчас, а его руки, оглаживающие огнем горящую грудь и яйца, только делают хуже, — как же давно я об этом мечтал. Ты полностью в моих руках, связанный и отдающийся, сам просишь меня проверить, сколько ты сможешь выдержать. Каких усилий мне стоило не выебать тебя в ту же минуту, как ты рассказал, что хочешь в качестве подарка! Фак-машина продолжает работать, и под ее тихий ритм его хен продолжает нашептывать: — Я столько раз представлял, что я с тобой сделаю, когда ты даже дернуться не сможешь, когда все, что тебе останется — это плакать и просить меня, и выглядеть таким желанным и затраханным. Когда все, о чем ты будешь думать — это мой член, когда все, что ты захочешь слышать — это мой голос, рассказывающий тебе, как ты для меня стараешься, когда все, что тебе будет нужно — это мое разрешение. Это подарок для меня, а не для тебя, малыш, — проверить твои пределы, так? — Х-хочу, — хрипит Чимин сорванным горлом, — хочу принадлежать хену… — Это я принадлежу тебе, — целует его Хосок нежно, — уже так давно. Хорошо? Чимин кивает, и дрожит уже не переставая, когда скорость увеличивается снова. Совсем немного, но это чувствуется таким острым. — Хорошо, — повторяет Хосок, и осторожно снимает с него зажимы. Меньше получаса для младшего — уже не время, но цель была в другом. Хосок растирает его грудь, добиваясь ровного красивого румянца и берет со столика рядом колесо Вартенберга. Мягкие покалывающие ощущения даже приятны, пока не доходит до самых чувствительных мест. Его хен начинает с выступающей косточки плеча — Чимин чувствует колкое касание, и ведет игрушкой по ключицам, от края до края, медленно спускаясь ниже. Нежные уколы боли отвлекают от чавкающего в нем дилдо, и почти навязчивой необходимости кончить, от лишних мыслей — от всего. И Чимина подбрасывает на месте, выкручивая в ремнях, когда его хен вдавливает край миниатюрного колеса в его левый сосок, алый и невероятно восприимчивый после только что снятых зажимов. — Х-хен! — он хрипит, ошейник врезался в горло, но невозможно пересилить себя и не дергаться — тело само пытается уйти от болезненных касаний, не спрашивая мнения хозяина. — Нет! — Я решаю — нет или да, — ровно напоминает Хосок, обхватывая ладонью член Чимина и медленно начиная ему дрочить. — И сейчас — да. — Хен-и, — бессильно выдыхает младший, неосознанно двигая бедрами вверх, в такой теплый и твердый кулак. — Я… — Примешь все, как самый хороший мальчик, — перебивает его старший, оставив в покое его соски и спускаясь ниже. — Потому что ты мой хороший мальчик, так, Чимини? — Так! — рыдает и бьется в ремнях саб, когда колесо в одно движение проезжает и по пальцам Хосока, и по зажатой в них головке члена. — Так! Аааа… Еще раз. И еще. И снова. У Чимина звенит в ушах, его разрывает от боли и наслаждения, тело звенит, и самое страшное, что может сейчас произойти — он просто потеряет сознание. Изо всех сил, он держит себя в реальности, ища хоть что-то, что поможет ему осознать себя. Маска мешает видеть, он обездвижен, и все, что он может — это слышать и чувствовать. Рука с игрушкой на секунду пропадает и тяжелый, темный стон его хена немного помогает прийти в себя. Скорость фак-машины становится еще быстрее, теперь это настоящий, жестокий, ритмичный трах. Каждый удар дилдо выскальзывает полностью, и на каждый удар возвращается так глубоко, что Чимин уже просто физически чувствует, насколько он растрахан — если его хен захочет посмотреть, он будет выглядеть просто жадной, испорченной шлюхой, готовым принять своего хена в любой момент, потому что все, что ему нужно — это горячий, влажный, пульсирующий внутри член. Один-единственный. Чимин кричит снова, но крик обрывает поцелуй — жесткий, властный. Его хен берет от него то, что хочет. Хватка пальцев на лице до странного крепкая — и такая же болезненная. Хосок сосет его язык, давит ему на щеки, чтобы вынудить раскрыть рот, и забирает себе все его вздохи, рыдания и крики. Самую его душу. Его хен вжимает его в кресло, прижимает его бедра, крепко и сильно, и дилдо на фак-машине просто-таки впивается в его простату. Чимину не хватает воздуха и звуков, чтобы вымолить себе разрешение кончить, но это и не нужно. Он словно падает, проваливается куда-то, тянущая, выламывающая яйца необходимость пропадает в один миг, и все, что он чувствует, прежде чем грохнуться в обморок — это ладонь хена на своей шее и то, как по его животу стекает что-то горячее и липкое. Мир не меркнет, но это только благодаря маске.***
Первое, что он чувствует после — боль от ремней. Точнее, от следов от ремней. Запястья растерты до красных пятен, на ногах широкие полосы ссаженой до крови кожи, живот саднит от еще одного широкого следа. Тело, не прикованное к креслу, не трепыхающееся в бондаже, почему-то легкое и, кажется, что он почти ничего не весит. Потом приходит ощущение чего-то мягкого под спиной и головой. И щекочущее чувство в волосах, как от очень легкого ветра. Он лежит на коленях своего хена, прижавшись к нему боком, а тот обнимает его и гладит по голове. Как ребенка. Чимин всхлипывает еле слышно, голос не слушается, попытки что-то сказать перерастают в приступ глухого, тяжелого кашля. — Тише, тише, тише, — Хосок сжимает его крепче и снова подносит ему стакан с водой, — вот так, давай. Можешь говорить? Младший пьет жадно, до дна, вытирает ладонью лицо. Шепчет: — Сколько? — Что сколько? — его хен недоуменно смотрит на него, потом в его глазах мелькает озарение. — Не так уж и долго, минут сорок. Как ты? — Легко, — Чимин обнимает Хосока за талию, неуклюже устраиваясь на его коленях лицом к лицу. — Чимини хорошо. Только он плохой. — Почему? — старший нежно целует его в висок. — Чимини плохо старался, — продолжает младший, — хен не захотел трахнуть Чимини. — Уверен, что не захотел? — Хосок сильно, до побелевшей кожи сжимает ладони на его бедрах. — Может, просто решил подождать, когда ты очнешься? — Так хен хочет? — Поднимись. Чимин встает на коленях, опираясь на плечи старшего, а тот быстро расстегивает и сдергивает с себя брюки вместе с бельем. Саб завороженно смотрит вниз, и машинально облизывается. — Садись. До конца. Приказ хена, озвученный охрипшим, низким тоном, заставляет ноги Чимина подломиться, и на член он почти падает. Хосок ловит его за талию и направляет, откинувшись назад, на спинку кресла, в котором они сидели, и простонав коротко и громко, когда Чимин звонко шлепается на его бедра. — Хен-н-н-н… — младший плачет у него на плече, вцепившись в ткань его рубашки. — Хен, пожалуйста, хен-н-н, мне больно, больно… — Остановимся? — рычит Хосок ему в ухо, притягивая к себе за шею одной рукой, а второй плотно обнимая за талию, чтобы не дать дернуться. — Мне остановиться, прелесть? — Нет, пожалуйста, просто… — Чимин продолжает хныкать, но пытается сам двинуть бедрами. — Просто возьми…сделай своим, хен…хен-н-н… — Тшшш, — целует его Хосок в висок, чтобы потом резко толкнуться вверх, так глубоко и охуенно, и накрутить полоску кожаного ошейника младшего на пальцы, вытягивая вверх. — Потерпи для меня, малыш…чуть-чуть, обещаю… Его слова перебивает чавканье смазки и крики саба. — …ты так красив и послушен, что мне не надо много…мой хорошенький малыш, так-кой послушный, такой нежный… Сожмись для хена, прелесть, ну же… Младший только вздрагивает от каждого нового толчка в его тело и сам жмется еще ближе, начиная постанывать от нарастающего удовольствия. Хосок упирается ногами в пол, съезжает вниз еще немного, и наконец-то позволяет себе трахнуть своего хорошенького саба так, как порой от одних фантазий сводило яйца. — Вот так… Дыхания не хватает, Чимин позволяет ему абсолютно все. хотя по его щекам текут слезы от боли — он настолько гиперчувствителен, но он позволяет. Позволяет ему, Хосоку, так обращаться с собой, позволяет трахать, позволяет приказывать. Позволяет любить. Оргазм взрывается в висках и выключает зрение, И Хосок не может заставить себя остановиться — он трахает, и трахает, и трахает своего милого малыша, пока тот заходится плачем на его члене, пока принимает и разрешает старшему все, что бы ни происходило между ними. Их стоны и крики затихают, остается только музыка на фоне и шум клуба где-то вдалеке. — Чимини, нам нужно в душ, — наконец заставляет себя Хосок вспомнить об ответственности. — Ты сможешь идти сам? Младший только мотает головой, не поднимаясь с него. — Малыш, как ты? — внезапно беспокоится старший. — Все хорошо? — Я кончил только что, — шепчет Чимин еле слышно. — Кончил, хен. — Я понял, — улыбается Хосок, — ничего. Это ничего. Это часть твоего подарка, помнишь? — Я кончил от того, что мне было так больно, — продолжает младший, — я же ужасен, хен. — Нисколько, — все, что остается, это снова целовать его до тех пор, пока они оба не придут в себя. Кресло придется купить, ну, или заплатить Намджуну за химчистку. — Ты маленькое совершенство, малыш. — Обещаешь? — Всегда. С днем Рождения, Чимини. — Спасибо, хен. Отнесешь меня в душ? — Конечно. Держись.