Помни, ты хотел этого

      Ранка уже не саднит, все тело тянет памятной, фантомной усталостью, но вот в голове все еще полнейший бедлам.       Чимин задумчиво проводит пальцем по контуру нижней губы, вспоминая. Хосок фактически ударил его, сделал больно, издевался, унижал, заставил мучиться и упрашивать, надевал на него какие-то поистине адские приспособления, поставил на колени…       Но вместе с тем — заласкал до обморока, исполнял желания, умело играл со всеми его фетишами, знал его тело лучше, кажется, его самого.       Что ему делать?       Рука с губ метнулась к шее, пытаясь отыскать теплую полоску кожи.       Там ничего нет уже несколько дней. Хосок настаивал, что им нужно все обсудить, нельзя бездумно зарываться глубже и дальше, не убедившись, что это нормально для них обоих.       Сегодня должен был состояться тот самый разговор.       Чимин трясся как лист на ветру.       О чем ему попросить в первую очередь?       Валится из рук буквально все, от куртки до ключей от квартиры. Чимин напряжен как скрученная до предела пружина — задень, и с металлическим звоном она лопнет, брызнув осколками во все стороны, вот до чего он себя накрутил.       Захлопнув за собой дверь, он бездумно одно за другим выполняет привычные действия — поставить обувь на сушилку, переодеться, посмотреть в холодильнике, что бы съесть на ужин.       С чего ему начать разговор?       На сковороде шипят взбитые яйца, поджарка из мяса с перцем и острый соус. Машинально размешивая все палочками, Чимин все дальше уходит в свои мысли.       Хочет ли Хосок продолжать? Может, что-то было не так? Может, беспрекословное послушание и инфантильность только оттолкнули? Как, черт побери, понять, что все в порядке, если почти ничего не изменилось?!       Правда, стало гораздо больше нежности между ними. Старший стал еще внимательнее, мягче, постоянно касался Чимина без всякой на то причины, просто потому что хотел. Обнимал его вечерами перед телевизором в гостиной, сажал к себе на колени, брал на руки и относил в постель, готовил завтрак, забирался к нему в душ и неизменно осторожно просил разрешения за ним поухаживать…       Как будто Чимин хрустальный и сломается от любого порыва ветра.       Такая забота была непривычной, ей раньше не было места между ними. Все их совместные действия стали ощущаться как-то по-иному. Интимнее, ближе, что-то только для них двоих, даже если это просто разлитый по кружкам утренний кофе. Маленькие розовые зефирки сверху на молоке заставляли Чимина краснеть и отводить взгляд, стесняясь. И одновременно его пальцы сами тянулись за ложечкой, чтобы скорее съесть, пока не опала пенка.       Это даже не про секс. Это про любовь.       — Что на ужин? — Хосок появляется на кухне неожиданно, видимо, только пришел домой, и у Чимина из рук тарелка летит на пол. — Что ты?!..       Стоя босиком среди осколков, младший чувствует, как слезы скапливаются в уголках глаз.       — Х-хен, — получается всхлип. — Хен, прости, я…       — Что такое, прелесть? — ласковое прозвище добивает, и через секунду Чимин плачет уже в голос, закрыв руками лицо и весь съежившись, будто стараясь стать меньше. — Не пугай меня, что? Малыш, скажи, пожалуйста, что с тобой?! Черт, Чимин…       Хосок обнимает его, прижимает к себе близко-близко, и лицом Чимин оказывается как раз напротив терпко и знакомо пахнущей парфюмом шеи. Подбородок Хосока устраивается на его макушке, одной рукой он поддерживает младшего за затылок, а второй медленно растирает спину, длинными кругами сверху вниз, и шепчет умоляюще:       — Все хорошо, слышишь, я с тобой, я помогу, все будет хорошо…       — Ты хотел, — Чимин заикается, но внезапная истерика утихает так же быстро, как началась, — поговорить. О чем?       Старший молчит несколько секунд, потом осторожно говорит:       — Не лучшее время, тебе нужно успокоиться…       — Я не могу! — крик выходит сам собой, и Чимин отталкивает Хосока от себя. У него лопнуло терпение. — Я ждал, я столько ждал, хен, я старался быть послушным, но я не понимаю! Что с нами? Что со мной?       — О чем ты? — Хосок растерян, он не ожидал такого.       — Я что-то сделал не так? Я был недостаточно хорош? — младшего начинает потряхивать, чтобы удержаться на ногах, он мертвой хваткой вцепляется в стол позади себя. — Ты меня больше не хочешь, я разочаровал тебя? Я не знаю, х-хен…       Еще один всхлип Чимин обрывает сам, зажав себе рот и отвернувшись. Теперь он плачет беззвучно, только плечи вздрагивают.       — Ты был великолепен, — дропа не было, ничего не было, он же следил, он же, блять, так пристально следил, откуда это все вылезло сейчас? — Ты был так прекрасен, я не могу поверить, что это все было для меня одного. Я не заслужил такого милого и красивого парня, малыш, такого смелого и такого отчаянно меня любящего парня. Я все еще не могу поверить, что ты прошел со мной такой путь, что ты доверился и согласился, что ты сам захотел и тебе понравилось. Я просто не знаю, как выразить, насколько я благодарен тебе за это.       — Тогда почему ты забрал ошейник?! — в Хосока летит тарелка и разбивается о стену за его головой. — Почему ты делаешь вид, что ничего не произошло?       — Как мне нужно вести себя? — осторожно, как к дикому животному, маленькими шажками старший приближается снова. — Скажи, что мне нужно сделать, я готов на все, что угодно, только не плачь, пожалуйста…       — Я не знаю, — Чимин сам обнимает его, за пояс, обеими руками, крепко и отчаянно. — Я чувствую, что больше не принадлежу тебе. После выходных как не хватает чего-то.       — Ты не заболел? — прижавшись губами к его лбу, Хосок проверяет температуру. — Нет ощущения, что тебе плохо, грустно, лихорадит, пропал аппетит?       — Да нет же, — закатывает глаза младший, — не надо мне в шестой раз объяснять, что такое сабдроп, это не он. И вряд ли я его с тобой словлю. Просто…       Хосок поднимает руку, чтобы подцепить чужой подбородок, и жестко произносит:       — Правду, малыш.       — Я хочу больше, — Чимин не смотрит в глаза, но позволяет запрокинуть свое лицо вверх. Указательный палец правой руки Хосока, с массивным серебряным кольцом, ногтем продавливает нежную кожу под челюстью младшего, это не больно, это скорее жест проявления власти, но Чимин, похоже, настоящая безнадежная шлюха. — Мне нравится, как ты доминируешь в повседневных отношениях, это заводит. Мне нужно это.       — Мой Чимини хочет, чтобы хен контролировал каждый его шаг, я прав? — у Хосока как гора с плеч. Кто бы мог подумать, к чему они придут в конце концов, надо же. — Хочет, чтобы хен взял все в свои руки?       — Пожалуйста, — шепчет младший, все так же смотря вниз, и облизнув ранку на нижней губе, прикусывает ее от смущения. Хочется целоваться, но сейчас явно не время. — Я хочу знать, что я твой, что никого никогда больше не будет, что только ты…       — Шшш, — палец, удерживающий подбородок, скользит вверх на губы, призывая к молчанию. — Как ты этого хочешь?       — Трахни меня, — похоже, самое время умолять. — Оставь на мне следы, будь грубым, чтобы еще несколько дней я помнил, кто со мной так обращался. Сделай хоть что-нибудь, хен!       — Мы это уже проходили, — недобрая ухмылка Хосока не сулит ничего хорошего, — кто здесь устанавливает правила игры?       — Ты.       — Мне нужно заняться твоим воспитанием?! — вздергивает старший бровь, сжимая объятия сильнее, и Чимин резко вдыхает, осознав свою ошибку. — Ты опять капризничаешь и истеришь, да, малыш? И никакого уважения.       — Хен, — младший испуганно смотрит снизу вверх — они хоть и почти одного роста, и стоят очень-очень близко, но сейчас Чимин просто крошечный, может, потому что сам хочет таким быть? — Хен-хен-хен, я не специально, я больше так не буду, хен…       — Так не пойдет, — нежно поцеловав его в лоб, Хосок отходит назад и садится на компактное кресло у обеденного стола. Садится как-то странно, боком и широко разведя ноги. — Ложись.       — Куда? — Чимин цепенеет от неожиданности, и перестает понимать происходящее. — Зачем?       — Как-то я обещал перекинуть тебя через колено и выпороть, — старший выдергивает ремень из брюк, кладет рядом с собой. — Самое время. Иди сюда.       — Хен, — ноги идут сами, Чимин ими не управляет. Он останавливается, только когда упирается коленями в сидение между ног Хосока. — Хен…       — Стоп-слово?       — Красный.       — Ложись.       Помедлив еще немного, Чимин все же ложится животом на бедро Хосока, руки сами упираются в пол, чтобы удержать равновесие. Он вздрагивает, когда чувствует, как Хосок левой рукой придерживает его за поясницу, придавливая.       — Что ты устроил только что? — вопрос заставляет зажмуриться и сжаться, чтобы хоть как-то спрятаться, столько в тоне недовольства и холода. — Разве хорошие мальчики кидаются посудой, м?       — Я не хотел, — громко не получается, и Чимин повторяет, — я правда не…       — Помнишь, что принято делать с плохими мальчиками? — Хосок рывком сдирает с него спортивные штаны вместе с трусами, оголяя задницу. Чимин вскрикивает, когда резинки от одежды врезаются в место под ягодицами, где все еще есть пара полос от ремня. — Их принято наказывать, правильно?       — Да, — в паху начинает тяжелеть, от унижения все лицо уже давно горит румянцем. Чимин правда наверное какой-то бракованный, но именно сейчас ураган в душе из обрывков мыслей и сомнений, что мучил его эти долгие дни, начинает успокаиваться. — Правильно.       — Тогда скажи, ты был плохим? — Хосок легко шлепает его, раз и другой, с оттяжкой проводя ладонью после. — Ты заслуживаешь быть наказанным, Чимин?       — Да! — новый шлепок не столько болезненный, сколько долгожданный. В голове все будто встает на свои места, становится понятным и уже знакомым. — Мне нужно!       — О, поверь, детка, я знаю, — старший усмехается, и шлепает снова, и Чимин кричит, потому что это внезапно тяжело и прожигает будто насквозь. — Я знаю.       С этого момента шлепки идут один за другим, ровные, с паузами в промежутке, и неимоверно сильные, Чимин мог бы поклясться, что Хосок использует не ладонь, а какой-то инструмент. Боль длинная, вкусная, расходящаяся жарким ожогом с поверхности кожи вглубь к мышцам и он ерзает, невольно стараясь уйти от новых шлепков.       — Раздвинь ноги, — вот так, грубо и прямо. До Чимина доходит, что они вообще-то на кухне, ладно, хоть плиту выключили, на ней остывает еда, осколки разбитой посуды покрывают пол, а яркий искусственный свет лампы помогает Хосоку увидеть его во всей красе прямо сейчас, разложенного на его бедрах. — Покажи мне себя.       Чимин взвизгивает, когда штаны с бельем сдергивают к лодыжкам, и дергается от нового шлепка. По лицу начинают стекать первые слезинки, а Хосок похлопывает чем-то по задней стороне его бедер:       — Я велел раздвинуть ноги, ты слышал?       Шмыгнув носом, что прозвучало абсолютно по-детски, и заставило покраснеть еще больше, Чимин подчиняется. Ладонь на его пояснице скользит ниже, пальцы впиваются в ягодицу, оттягивая ее в сторону.       — Сожмись.       Это…это, блять, просто… Чимин задыхается от стыда и от нового, сильного и болезненного шлепка.       — Я хочу взглянуть на твою жадную дырку. Давай.       Почему-то вот так, полураздетым и наказанным, с горящей от боли задницей, которую его хен пристально рассматривает, Чимин чувствует себя в полной безопасности. И знакомое желание угодить, быть хорошим постепенно овладевает им. И он с радостью ему сдается, чувствуя, как в груди разливается умиротворение, а яйца ноют от возбуждения.       — Вот так, — Хосок говорит это тихо, и младший чувствует движение воздуха прямо на своем анусе, словно лицо старшего и его рот близко-близко к коже, может, он собирается…       Ох, черт, не вовремя эта мысль, Чимин, судорожно дышит, старясь отвлечься от представившейся картины.       Хосок, кстати, совсем не упрощает ему жизнь. Что-то горячее и влажное капает на его задницу, стекает вниз, в обе стороны — на спину и в промежность, холодит и вызывает дрожь, а вслед за этой влажностью скользят два пальца, сразу без прелюдий вонзающиеся в него по самые костяшки.       — Х-а-ах!.. — от растяжения нежное местечко горит, отшлепанная задница горит, и с ужасом и восторгом Чимин понимает еще одно — кольцо. Хосок не снял свое, мать его так, долбаное широкое кольцо, и сейчас, когда пальцы в нем двигаются, оно каждый раз цепляется за сжимающиеся от дискомфорта мышцы. — Х-хен!       — Что? — Хосок пропускает его волосы сквозь пальцы другой руки и в какой-то момент сжимает кулак, сильно дернув на себя. — Хочешь все остановить?       — Нет, хен, — цепляясь за подлокотник кресла, Чимин старается хоть как-то снять часть напряжения с натянутой спины и шеи. — Не надо.       Это последние его связные слова на сегодня, потому что Хосок вытаскивает из него пальцы, напоследок пощекотав то, блять, самое внутри, от чего Чимин выстанывает что-то низко и умоляюще.       — Только посмотри на себя, — Хосок сталкивает его на пол, чуть придержав, и младший с облегчением разваливается у его ног. — Возбужденный, податливый, такой послушный. А всего-то и надо было напомнить, где твое место. Так, малыш?       — Чимини не хотел, — получается жалобно, и новые слезы капают на пол, стекая по щекам, — Чимини больше не будет, правда не будет, хен…       — Мой маленький прекрасный малыш может назвать мне цвет? — Хосок наклоняется над ним, все еще в рубашке и брюках, даже не снял запонки, галстук и часы. Весь такой красивый и серьезный, а Чимин перед ним такой заплаканный и разрушенный. — Мне нужно это знать, чтобы мы двигались дальше.       — Зеленый, — закрыв лицо руками, Чимин переворачивается на спину. — Чимини так хочет…       — Что хочет? — старший ловит его малейшую реакцию, весь обратившись в слух.       — Можно мне сделать хену приятно? — ладно. Судя по тому, что Хосок видит и слышит, младший немного ушел в литтл спейс. Они обсуждали это, пару дней назад, за вечерним чаем, и Чимин предельно серьезно сказал, что он не против секса в любом своем состоянии — все на усмотрение старшего. Он просто верит ему, ведь хен не сделает ничего, что навредит.       — А мне понравится? — скучающе уточняет Хосок, липкими пальцами комкая снятый ремень, чтобы справиться с нервами. Из того разговора они вынесли еще одну интересность — Чимину нравится угождать своему хену, и грех было бы упускать такую возможность.       — Я не знаю, — с обескураживающей честностью признает младший, — но Чимини очень постарается.       — Иди сюда, малыш, — как можно одновременно нежно и властно поставить на колени одним движением, Хосок сам не понимает, но к черту. Чимин, даже не задумываясь о том, чтобы избавиться от так и не снятой одежды, тянется дрожащими пальцами к пуговице на брюках Хосока, но его руки перехватывают.       — Смотри, — Чимин послушно смотрит, и видит на темно-синей ткани брюк еще более темное влажное пятно. У колена, как раз там, где он лежал, притираясь бедрами, пока Хосок порол его. — Ты запачкал меня. Почисти.       Натянув подол футболки на ладонь, Чимин хочет протереть, но раздраженный цок останавливает его.       — Не так, — укоряюще качает головой Хосок, — это не поможет. Слижи.       — А? — он уже наклоняется, когда произносит это. Открывает рот и правда слизывает собственную влагу с одежды хена, внутренне дрожа от унижения и чистого, спутывающего мысли возбуждения. — Так?       — Хороший мальчик, — Хосок придерживает его за голову, следя, чтобы Чимин тщательно все убрал за собой, и чувствует, как его трясет от эмоций. — Теперь можешь расстегнуть.       Вжикает молния, младший нетерпеливо тянет всю мешающую ткань вниз, в предвкушении приоткрыв рот. Хосок приподнимается, помогая ему, а в следующее мгновение, вскрикивает, гортанно и грубо, потому что, облизав разок, Чимин просто горлом насаживается на его член.       — Осторожно, — выдыхает Хосок, откидываясь на спинку, и стонет снова, изо всех сил удерживая себя неподвижно. Чимин, нимало не стесняясь, длинно сплевывает себе в ладонь, и сделав все мокрым и чертовски удобным, продолжает показывать на что способен. — Черт, малыш!       — Не нравится? — по припухшим губам Чимина стекает смесь слюны и смазки, и Хосок давит в себе желание притянуть младшего поближе и поцеловать жадно, чтобы попробовать, каково это на вкус.       — Я кончу сейчас, — Чимин стреляет глазами на стиснутый в руке старшего ремень и краснеет. — О чем ты подумал?       — Ты мог бы, — немного колебаний и очень много стыда, — накинуть его мне на шею и держать?       — Уверен? — не Чимини, господи, вся кровь отлила от мозга в член, и последние крупицы здравого смысла и самоконтроля уходят на анализ реакций младшего. — Просто держать?       — Можешь немного тянуть, — Чимин уже сам оборачивает ремень вокруг своего горла, подтягивает пряжку вбок, вкладывая свободный конец в руку Хосока. — Я тебе верю.       — Сядь на пятки, руки на затылок, — хрипит старший, наматывая кожаную полосу на кулак. — И спину прямо.       Чимин слушается, шипя от соприкосновения синтетической ткани штанов и налившейся болезненным красным задницы. Его все еще никто не потрудился раздеть, но так даже лучше — он просто игрушка, и хен делает с ним, что вздумается, пользуясь и принуждая. Он не решает, что будет дальше, что произойдет в следующий момент, он будто с закрытыми глазами идет по подвесному мосту над пропастью, и гарантом безопасности служит Хосок.       А он еще ни разу его не подвел.       — Красивый, — старший оглаживает его лицо, нежно целует, потом встает и подтягивает штаны, — я сейчас. Не двигайся.       Хосок уходит по коридору в спальню, роется там по ящикам, но возвращается почти сразу. В руках — ничего, что задумал, даже представить сложно.       Чимин просто концентрируется на том, как его стоящий член оттягивает на животе футболку, как сильно он течет прямо сейчас, и старается не застонать от своих предположений.       От неудовлетворенности и возбуждения кружится голова. И хочется, чтобы его хен просто вытрахал его до беспамятства, пожалуйста, блять…       — Посмотри на меня, — он садится обратно в кресло, и Чимин вскидывает на него влажный, жаждущий взгляд, — наклонись.       Младший слушается, и рывок ремня роняет его лицом в пах Хосока. Со стоном он впивается в его колени руками, нетерпеливо облизывая горячий член под губами прямо через ткань.       — Соси, — напряженный тихий приказ, и Хосок бросает импровизированный поводок, чтобы за волосы оттянуть Чимина от себя, стянуть одежду и ткнуть его обратно, содрогаясь от глухого стона, раскатившегося по коже. — Давай, бери в рот, как хорошенькая блядь…       Внутри не поднимается даже малейший протест, наоборот, Чимин едва не закатывает глаза от наслаждения, когда влажный, твердый член скользит по его губам, чтобы проникнуть глубже. И подается вперед сам, демонстрируя, насколько серьезно он настроен довести своего хена до безумия. Там, где не достает ртом, на помощь приходит ладонь, мягко лаская и поджавшиеся яйца.       — Руки за спину, — жестко приказывает Хосок, поправляя ремень на чужой шее так, чтобы максимально натянуть его и одновременно просовывая два согнутых пальца под, по обе стороны от гортани. — Хороший мальчик.       Старший еще одним рывком насаживает голову стонущего Чимина на свой член, удерживает за намотанный на кулак конец и за сам ремень на шее, ощущая под пальцами хрипящие вдохи, вибрацию стонов и рефлекторные, судорожные сокращения горла. Абсолютно не жалея, он толкается еще глубже, слышит, как Чимин давится, хлюпает слюной и стонет снова, сам подаваясь к нему.       — Этого ты хотел? — зло, безжалостно Хосок трахает и трахает его глотку, контролируя только, хватает ли ему времени на вдохи, и совершенно не обращая внимания на булькающие звуки и спазматические сокращения стенок вокруг собственного члена. — Чтобы я напомнил тебе, что ты есть, да? Моя капризная совершенная шлюха, боже, малыш…       Он ускоряется, откинув голову на спинку кресла и подаваясь бедрами вверх, чтобы всего через, может, десяток движений, кончить так, словно он умирает. Чимина Хосок так и не отпускает, держит его буквально прижатым носом к своему животу, и при очередном всхлипе младшего сперма просто идет у него через нос, стекая по лицу.       — Хен, — надсадный, тихий хрип, лицо, красное и заляпанное семенем, слезы на щеках и полный такого немого обожания взгляд, что Хосок чувствует, как его затапливает неуместная сейчас, ненужная, но такая всеобъемлющая нежность к своему парню. — Тебе понравилось?       — Иди сюда, — не отвечая, Хосок усаживает его верхом на себя, заставляет лечь себе на грудь. Мокрое лицо Чимина утыкается Хосоку в шею, а руки бездумно цепляются за широкие плечи. — Кончишь для меня?       — Как? — Чимин чувствует, как по спине поглаживают так ласково и бережно, и совсем обмякает в знакомых объятиях. — Как хен хочет?       — Не касайся себя, ладно? — Хосок целует его в висок, достает из кармана маленький стик-вибратор, щелкает кнопкой в основании, включая. Ведет вверх по чужому бедру, щекочет вибрацией копчик. — Ты так красиво кончаешь без рук, хочу посмотреть.       — Хен, нет, — а самого пробивает дрожью предвкушения, — нет, пожалуйста…       — Ты так и не выучил, да? — нарочито резко перебивает его старший, — кто решает, как ты кончишь и когда?       — Ты, хен, — выдыхает в чужое плечо, и понимает, что рядом с вибрацией холодом обжигает смазка, стекая вниз. — Не я.       — Наконец-то, — щелкнув кнопкой еще раз, Хосок ведет вибратором вниз и без всякой паузы загоняет его в Чимина. — Цвет?       -… , — рот открывается, но из него не вылетает ни звука, кроме скулящих вскриков и вздохов, потому что он заведен до предела и сейчас, заполучив хоть что-то в свою жадную дырку — ох, как же хен был прав насчет этого — он только и может, что извиваться на чужих бедрах и тереться набухшим, потемневшим уже от прилива крови членом о живот Хосока. — Зеленый.       Получается на грани слышимости, но хен услышал. Чимин чувствует руку на своей пояснице, плотно прижимающую его к Хосоку, и не дающую дернуться лишний раз, поерзать, хотя бы дотронуться рукой до сочащейся смазкой головки, покончить с этим быстро и просто…       И вскрикивает, когда старший снова меняет режим на вибраторе, осторожно поглаживая изнутри его простату.       — Так много, хен, — хнычет Чимин, и кусает Хосока за шею, чтобы хоть как-то справиться с накатывающим наслаждением. Оно растет в нем со стремительностью цунами, но подступает будто нехотя, так лениво, так же, как многометровая волна оттягивается от берега, обманчиво тихо и спокойно…       Чтобы потом с грохотом и штормом стереть с лица земли целые города.       Скорее всего, он сорвал голос, и все тело свело судорогой, колени так крепко обхватили Хосока, что кажется, тому даже больно, а в руках скрипит спинка кресла. Чимин вздрагивает в такт с собственными всхлипами, между их телами липко и горячо, и понимает, что если сейчас попытается встать, то попросту рухнет.       — Мой хороший мальчик, — мурлыкает Хосок ему в шею, щекоча дыханием кожу, и медленно водит кончиками пальцев по его телу, — Мой замечательный, такой красивый малыш, только мой…       — Хен, — приходится прокашляться, чтобы совладать с голосом, — я хочу твой ошейник. Хочу носить его дома.       — Конечно, — Хосок целует его в уголок рта, чуть улыбаясь, — нужно, конечно, все обсудить, но не вижу препятствий. Вот, значит, что крутилось в твоей голове, когда ты устроил мне скандал?       — Прости, — Чимин краснеет, и прячется, зарываясь лицом в плечо старшего, — я сам не знаю, что на меня нашло.       — Ничего, прелесть, — старший садится прямо, поддерживая его под спину. — Как насчет того, чтобы отнести тебя в душ, помыться, а потом поесть?       — Ага.       — Тогда у меня для тебя очень важная миссия, — Хосок улыбается, и Чимин чувствует, как его губы растягиваются в ответной улыбке, — держи мои брюки, пока я несу тебя, иначе мы оба окажемся на полу. Справишься?       — Да, хен, — и в самом деле крепко хватается за попавшиеся под пальцы шлевки, пока его несут в ванну, ласково что-то нашептывая в покрасневшее ушко.       Господи, он такой идиот. Счастливый идиот.