Помни, ты хотел этого

      Хосок возвращается в спальню со стопкой полотенец, и застает растерянного Чимина на полу.       — Хен…       Парень выглядит напуганным, и ничуть не игривым, как полчаса назад. Похоже, он вернулся в привычное состояние.       — Хосоки, я, — Чимин поднимает на него полные слез глаза, — Я все испортил, да?       — Эй, нет-нет-нет, — Хосок быстро опускается на пол рядом с младшим, затягивает к себе на колени. — Почему ты так думаешь?       — Я, — то, как за его рубашку хватается Чимин, говорит о многом. — Я не понимаю, что случилось. Мне как будто снова было года четыре… Что это было, хен?       — Литтл спейс, — очень спокойно и очень тихо говорит Хосок, — это был литтл спейс.       И видя ничего не понимающий взгляд Чимина, продолжает:       — Это такое состояние…нет, лучше пусть будет пространство. Пространство внутри твоих мыслей, которым ты можешь воспользоваться, когда хочешь отдохнуть от себя взрослого. От ответственности, от давления, которое оказывают на тебя окружающие, да даже просто если у тебя был тяжелый день, ты можешь нырнуть туда и расслабиться, забыть ненадолго обо всем.       — Но я вел себя, — слабо возражает Чимин, — как маленький, как ребенок…       — Потому что в тот момент ты и был эмоционально ребенком, понимаешь? — Хосок сейчас ходит по очень призрачной грани, нужно как-то объяснить, что это все совершенно нормально, более того — так красиво и так ему нравится. — Ты помнишь весь свой опыт, все, что с тобой происходило, но психологически тебе… Сколько ты сказал, четыре года? Вот считай, что примерно столько и было в тот момент.       — Но это же странно?       — Нисколько, — уверенно возражает старший. — Тебе самому не нравится то, что произошло, или ты думаешь о каких-то запретах, которые говорили тебе родители?       — Я, — Чимин зависает с открытым ртом. В момент, когда Тэхен щекотал его, все, чего он хотел — чтобы это прекратилось. И тот, кто мог это прекратить — это Хосок. Чимину даже не пришло в голову спросить себя, почему он побежал к старшему, а не попытался отпихнуть друга или просто вывернуться и пересесть. Это было так правильно — попросить защиты у хена. И потом, в его руках, он был таким защищенным, словно Хосок может уберечь его от всего плохого в мире. — Я…я не знаю, хен.       — Доверие, прелесть, — нежно выдыхает старший, крепче обнимая его, — только доверие. Хочешь, я первый начну? Мне очень понравилось видеть тебя таким. Ты был таким миленьким, так светло улыбался, так и хотелось ущипнуть тебя за щечку.       — Не надо, — ворчит Чимин, — все детство отбивался от придурошных взрослых, пытающихся лапнуть за лицо.       — Не буду, — Хосок морщится, чувствуя, что отсидел ногу. — Может, пойдем на кровать?       Они перебираются под одеяло, и Чимин привычно жмется ближе.       — Хосоки, — несмело зовет он, — а если я думаю иногда о том, чтобы посмотреть мультфильм или купить машинку на пульте управления, это тоже?..       — Если только это способно подтолкнуть тебя к тому, чтобы ты снова ушел в эту часть себя. — Старший обнимает его за плечи. — Но если только ты скажешь, я завтра же пойду и куплю тебе самую дорогую игрушку, на которую ты покажешь.       — Это странно, — шепчет младший. — Но я бы хотел немного попробовать это, знаешь? Ну как эксперимент. А как же секс?       — В смысле? — Хосок иногда не успевал за ходом мыслей этого цветочка. — Как и обычно.       — Это же почти педофилия, — а лицо у младшего красное-красное, и то почти не видно из-за одеяла, — ну…если я буду чувствовать себя ребенком, а ты в это время…       — Стоп, — вышло чуть резче, чем Хосоку хотелось. — Я не хочу маленьких детей, это отвратительно. Я хочу одного конкретного парня, так, как будет комфортно нам обоим, и в том состоянии, которое нам нравится. Если ты хочешь — будет секс. Не хочешь — я с удовольствием буду просто заботиться о тебе и проводить время вместе.       — То есть, — до Чимина окончательно начинает доходить, и ему становится еще более неловко, — люди не притворяются детьми, чтобы имитировать какой-то странный секс, они просто получают удовольствие от того…ну, от совместных игр и телевизора, и рисования, и может, купания, и…не знаю, Хосоки, помоги мне…       Он сейчас просто сгорит со стыда, и он так благодарен старшему, что тот не смеется и не подшучивает над ним.       — Давай просто попробуем, — Хосок целует его в лоб, и Чимин немного расслабляется, — это все так же ново и для меня тоже, понимаешь?       Чимин кивает, пряча горящее лицо.       — Тогда скажи, — чтобы пробовать, им надо знать, в какую сторону двигаться, — что бы ты хотел сделать?       — Прямо сейчас?       — Да, — Хосок пожимает плечами. — или завтра, или когда угодно. Это состояние настолько зыбко и трудно понять, когда оно захватывает тебя, поэтому нам нужен хотя бы примерный план.       — Ну, — младший впервые серьезно задумывается. У него не было детства как такового — постоянные выезды, сборы, соревнования, и год за годом одно и тоже. А сейчас, когда закончен университет, и остались только тренировки и поиск клуба, который возьмет его на контракт, Чимин даже толком не знает, чем заполнить свой день. — А что обычно делают дети?       — Играют, — тихо смеется Хосок от очевидности ответа. — Дурачатся, проказничают, выбирают любимого героя мультика, заставляют родителей на них тратиться. Гуляют, капризничают, не хотят есть кашу по утрам, просят рассказать сказку на ночь. Как думаешь, что еще?       Чимина уже захлестнуло мыслями о том, как он выбирает себе игрушку, а потом долго гуляет с хеном по парку, уплетая мороженое. Или как хен помогает ему принять ванну и осторожно моет ему голову, следя, чтобы шампунь не попал в глаза. Или варит им обоим какао, пока Чимин сидит за столом и ждет, как хороший мальчик, и они вместе идут смотреть телевизор. Или как он не будет слушаться своего хена, когда тот попросит о чем-нибудь, и тот сможет его наказать, поставив в угол или отшлепав, а потом…потом…блять, он извращенец, боже…       — Что такое, малыш? — почувствовав, как младший беззвучно захныкал, Хосок встревожился не на шутку. — Что?       — Хен-и, — озорной, слегка возбужденный шепот не сулит ничего хорошего, — ты обещал Чимини показать душевую с музыкой. Ты пообещал, хен! Показывай!       — Что? — Хосок садится на постели, почти со страхом наблюдая, как Чимин ерзает от предвкушения, не в силах сидеть спокойно. — Чимин, ты сейчас?.. Снова?..       — Хен, пойдем, — Чимин уже стоит на полу и тянет его за руку, — пойдем быстрей, я хочу, хочу!       — Я буду гореть в аду, если он есть, — одними губами шепчет старший, поднимаясь и следуя за, как оказалось, своим почти настоящим малышом.       — Как это работает, покажи, — а руки уже сами распахивают дверки душевой и начинают нажимать на все подряд. Откуда-то брызгает холодная вода, и Чимин вскрикивает от испуга. — Ай!       — Осторожнее! — Хосок машинально отодвигает его в сторону, возится с настройками. По привычке шлепает, когда велит:       — Раздевайся пока.       И только спустя несколько секунд, пока младший счастливо хихикает, стаскивая с себя одежду, до него доходит.       Это будет проще, чем представлялось. В некотором роде.       — Иди сюда, — Хосок протягивает руки, и Чимин, вместо того, чтобы просто обнять, прыгает на него, крепко стиснув его сильными бедрами. — Ч-черт!       — Тебе тяжело? — беспокойно спрашивает Чимин, прижавшись лбом к его плечу. — Я могу слезть, хен-и, я просто…       — Нет, прелесть, — и правда не тяжело, вот только он не разделся. — Все хорошо.       Он заходит внутрь кабинки, пытается поставить младшего, но тот только сильнее сцепляет ноги. Тогда Хосок попросту вжимает его спиной в панель управления и шепчет, стискивая ладони на его боках:       — Хочешь узнать, каково это — быть наказанным? Так скоро?       Чимин только хныкает, прижимаясь животом к выступающей пряжке чужого ремня и качает головой.       — Тогда встань на ноги. Сейчас же.       Послушавшись, младший охает от того, что пояс верности бьет его по бедру, мягко напоминая о себе. Хосок усмехается, отвернувшись и быстро сбрасывая с себя все лишнее.       — Стой спокойно. Я могу к тебе прикасаться?       В ответ кивают так быстро и столько раз, что это вполне сойдет за «да».       Впалый, упругий живот Чимина с ярко выступающими мышцами — они обозначаются еще резче при каждом, даже малейшем, вдохе — вздрагивает, когда старший берется за ремешки. Медленно расстегивает, массирует нежно, и эрекция в руке за считанные секунды становится тверже гранита, а предсемя скользит на пальцах, горячее и липкое. Чимин краснеет, его руки сжимаются в кулаки и по привычке он убирает их за спину, на что Хосок не говорит ничего, но целует его все то время, что не прекращает ласкать.       — Я кончу…сейча-ай, прямо…х-хеннн…       — Кончай.       — Не могу… я… — это слово и близость делают только хуже. Простые движения, никакой лишней стимуляции, но Хосок здесь, он делает это с ним, он хочет увидеть, как Чимину станет хорошо. Ему, черт подери, наконец-то разрешили. — Пожалуйста…       — Маленький врунишка, — Хосок втискивает свое колено между его дрожащими, — тебя просто нужно заставить, да?       — Х-хен!..       — Ты же дашь мне на себя посмотреть, — в гулкой душевой грубый шепот — это просто еще один изощренный вид ласки, он отражается от стен и стекает по повлажневшей спине, — ты заслужил, малыш, ну же…       Чимин закрывает глаза, жмурится до пляшущих под веками звездочек, когда накатывающее ощущение жара поднимается по ногам к животу, к члену, к руке Хосока, что сейчас дразнит головку кончиком одного пальца, крепко сжав остальные в кулак. Это невыносимо, и он хочет закричать, застонать, заплакать, да все равно, просто, чтобы хоть как-то сбросить это давящее, всеобъемлющее чувство. Но получается все гораздо проще — его просто пробивает навылет оргазмом, и сведенные судорогой колени намертво сжимают так и оставшееся между них бедро старшего.       Наверное, только поэтому он и не упал.       — Хороший, такой нежный малыш…       Включившаяся вода окатывает приятным теплом. Действительно включается музыка — что-то из пансори или может какая-то баллада, Чимину, если честно, просто приятен сам факт. Он по крупицам собирает ощущения — скольжение воды по коже, мягкие звуки музыки, перестук баночек с косметикой, тяжелое дыхание совсем рядом.       И ласковые, большие руки, которые сейчас осторожно намыливают его, помогая принять душ. Чимин хихикает снова и подставляет голову под воду.       — Не балуйся, — смеется Хосок, нанося шампунь ему на волосы. — В глаза попадет.       — А хен?       — М? — старший будто совершает ритуал поклонения, а не простое мытье головы. Он медленно, бережно массирует кожу, и Чимин просто млеет, прижатый к его телу сильной рукой.       — Тебе тоже надо помыться, — тихо поясняет он свой вопрос.       — Не беспокойся об этом.       Хосок разворачивает его, негромко просит:       — Положи руки на стену и раздвинь ноги.       Чимин вспыхивает, но молча повинуется. Он плавает где-то посредине между той восхитительной пустотой в голове, что накатывала на него во время сессий, и того состояния, которое захватило его раньше вечером. И это не чувствуется чем-то плохим.       — Хочу немного промыть тебя изнутри. Хорошо?       — Зачем? — Чимин ощущает, как пылает его лицо от стыда, но стоит неподвижно, только немного дрожа. — Я уже готов.       — Я не спрашивал, я предупреждал, — с этими словами в него проникает два пальца. — Доверься мне. Дыши.       Плавные, осторожные движения погружают в транс. Чимин дышит размеренно, действительно расслабляясь и немного наклоняясь вперед, бессознательно напрашиваясь на вполне определенные ласки. Хосок томно, чувственно целует его шею и плечи, не прекращая движений рукой, и первый тихий стон стеклянным звоном отражается от потолка кабинки.       — Х-хен…       Лбом прижимаясь к сложенным рукам, Чимин уже не может думать. Все, что сейчас наполняет его — нежность, доверие и полное, безоговорочное ощущение принадлежности. Его тело — просто инструмент для наслаждения его хена, если он хочет с ним играть таким образом, дразнить и мучить, Чимин выдержит. По спине льется новый поток воды, смывая всю пену, и жар чужого присутствия со спины пропадает.       — Чт?.. — мгновением позже слова и воздух заканчиваются, потому что Чимин чувствует касание губ, а затем и языка, и жесткие, сильные пальцы тянут его ягодицы в стороны, только для того, чтобы его хен, упав на колени, просто-таки втолкнул кончик своего языка внутрь Чимина. — Блять!       Тут же, в тот же момент он получает удар по своей многострадальной заднице. Хосок хрипло предупреждает:       — Еще одно такое слово, перекину через колено и выпорю.       И продолжает, а Чимин, закусив губу чуть не до крови, вопит про себя в полный голос все неприличные слова, которые только может припомнить. Потому что, потому что, ох-х…       Старший буквально ест его. Чмокающие, чавкающие, сосущие, хлюпающие звуки не оставляют никакого простора для фантазии. Хосок лижет, сосет, покусывает и прихватывает губами все, до чего может дотянуться вокруг его ануса и в промежности. Чимин всхлипывает от усилившейся хватки на своем теле и пытается свести колени, когда вдогонку к языку внутрь добавляется палец. Или два, не до конкретики сейчас, ч-черт, мммм…       — Давай-ка выходить.       Его выносят из кабинки, сажают на расстеленное на крышке унитаза полотенце, и вторым принимаются вытирать волосы. Возбуждение путает мысли, чужие прикосновения жгутся, распаляя еще больше, а Хосок как знает, не стесняется касаться его нигде. Вытирает лицо, проводит пальцами по губам, осторожно касается полотенцем ушей, шеи, плеч. Спускается к груди, словно специально трет раздраженные с утра соски, переходит к животу и скользит ниже. Заглядывая Чимину в лицо, вдруг спрашивает:       — Как думаешь, сколько раз сможешь кончить?       Младший смотрит на него затуманенным желанием взглядом и только пожимает плечами.       — Вот и проверим. Не спрашивай разрешения, кончай, когда захочешь, ладно?       — Ладно, — голос не слушается, и приходится прокашляться, прежде чем спросить, — а в чем подвох?       — Ни в чем, — Хосок, наклонившись, копается в карманах своей одежды, — ты все выходные так старался, не отказывался ни от чего, позволял себя провести через все, что мы делали. Это твоя награда. Дай мне тебя побаловать.       — И на этом все закончится? — логичное завершение выходных, наполненных экспериментами — страстный секс, но Чимин не этого хотел.       — Нет, если ты не хочешь, — целует его старший, коленом разводя его ноги и опускаясь на пол между них, чтобы быть лицом к лицу. — Все еще мечтаешь сдать мне контроль?       — Да, хен, — он еще не возбужден до такой степени, чтобы у него стояло, но и мягким не назовешь. — Пожалуйста.       — Позволишь? — у Хосока в руках блестят знакомые зажимы, и припухшие соски уже предвкушающе ноют. — Если да, то дальше я спрашивать не буду.       — Пожалуйста, — повторяет Чимин, снова заводя руки за спину и хватаясь судорожно за свое же запястье. — И ошейник. И пояс. Блять, да что угодно.       — С этим мы разберемся позже, — шепчет старший, и поднимает руку, чтобы ущипнуть его за грудь. — Правда?       — Д-да, хен, — знакомая тяжесть и ощущение сдавленности на члене заставляют его задницу сжаться. Лента остывшей кожи вокруг шеи тоже не добавляет спокойствия. — Я случайно.       — Тише, — облизнув его сосок, Хосок жестко теребит его пальцами, — мы со всем разберемся постепенно. Дыши.       И снова всасывает растертый комочек плоти между губ, дразнит языком и прикусывает, а Чимин жмурится и дергается, но не делает попыток закрыться руками или отодвинуться. Когда первый зажим касается кожи, еще даже не закрытый, ему уже больно, и вместе с тем хочется, чтобы было еще больнее, поэтому он просит:       — Не ослабляй, пусть так…       Не показав, что он услышал, Хосок крепит зажим и выкручивает до конца ограничитель, который регулирует пружинку, чтобы было максимально больно. Чимин просто-напросто скулит, навалившись на него, и мелко-мелко дышит, всхлипывая.       — Точно уверен, что так нормально? — слизывая бегущую по виску младшего капельку пота — или воды, кто знает — спрашивает Хосок.       В ответ только кивают, и подумав секунду, старший все-таки делает так же со вторым зажимом. Пронзительный, полный боли крик становится ответом на его действия. Чимина трясет в его руках, но он болезненно возбужден и все так же держит руки за спиной, когда шепчет:       — Пожалуйста, хен, пожалуйста…       — Иди в спальню, сядь на край кровати и жди меня.       Пошатнувшись, Чимин уходит из ванной, а Хосок бездумно смотрит на себя в зеркало несколько секунд, прежде чем тоже вытереться, и, надев штаны с бельем, выйти за дверь, прихватив из ящичка тюбик смазки. В чем-то Намджун годами не меняется.       — Хен, — младший явно рад его видеть, даже привстает навстречу.       — Я обещал тебя выпороть, если будешь говорить нецензурщину, — подняв лицо младшего за подбородок, Хосок откровенно наслаждается его испуганным взглядом. — Встань, наклонись над постелью и обопрись на руки.       — … — возражение застревает в горле. Он провинился. И он должен получить наказание. И это заводит его до чертиков. Хотя даже сейчас краем сознания Чимин отдает себе отчет, что не обязан подчиняться, что это всего лишь игра.       Но он хочет       Поэтому, закрыв рот и развернувшись, он кладет ладони на хрустнувшее покрывало.       — Прогнись, — Хосок давит ему рукой на спину, сдвигает ее дальше, сжимая напрягшуюся ягодицу. — Не увиливай.       Шумно вздохнув, Чимин поднимает задницу выше, подставляясь. Переминается с ноги на ногу, становится чуть шире и выпрямляет колени. Дрожащие напряженные бедра и россыпь мурашек по коже выдают его нетерпение.       — Хороший мальчик.       Звучный, громкий, раскатистый стон зависает в тишине между ними. Младший краснеет так стремительно, что даже плечи и часть спины заливает румянцем. И течет, блять, просто-напросто течет, роняя капельку на пол, когда вздрагивает от первого шлепка.       — Как думаешь, сколько ты заслужил?       — Я не знаю-у, — заикнувшись от нового шлепка, Чимин пытается наугад, — десять?       — Это ты меня сейчас спрашиваешь? — шлепки звенящие, легкие, они гонят кровь и заставляют кожу пылать.       — Двадцать? — неуверенно он пробует снова. — Х-хен!       — Попытайся еще разок, малыш, — Хосок растирает разогретую задницу одной рукой, второй торопливо поправляет свой член в штанах, тихо шипя. — Я жду.       — Дай столько, сколько я заслужил, — Чимин в отчаянии, он продолжает узнавать правила этой игры на ходу, расплачиваясь за ошибки болью, замешанной на чистом, вызывающем зависимость наслаждении. — Я не знаю, правда…       — Какой вежливый ребенок, — дразнящий, обжигающий шепот за спиной и небрежный поцелуй в плечо. — За что я тебя наказываю?       — За, — блять, помогите, кто-нибудь, — я…за то, что я матерился. Хосок-и…       — Именно, — звенит пряжкой выдернутый из шлевок ремень, и горячей, напрягшейся задницы касается сложенная вдвое кожаная полоса. — Жуткое проявление невоспитанности, не так ли?       — Да! — первый удар ремнем вышибает слезы из глаз и крик. — Да, хен!       Хосок усмехается, но не комментирует ничего. Вместо этого он замахивается еще разок.       Удар следует за ударом, кровь в ушах шумит и перекрывает даже звук собственных стонов. Слезы текут по лицу Чимина и капают на постель. Он старается стоять ровно, но тело словно отключает мозги и само старается спастись, уже не надеясь на хозяина. Ноги дрожат, зажимы звякают в такт ударам, и сейчас весь младший есть боль и покорность.       — Выпрями спину! — строго окликает Хосок, задержав руку с ремнем. — Принимай то, что я даю тебе, не хитри!       Чимин хочет сказать, что он не специально, что поясница круглится сама, поджимая бедра к животу и пытаясь спасти многострадальную задницу, но тут старший бьет еще раз, и ноги Чимина предают его.       Он падает на колени, утыкаясь лицом в сложенные на постели руки, и застывает в странной вариции коленно-локтевой, как муха в янтаре.       — Цвет, прелесть?       Не в силах совладать с голосом, младший показывает «окей». Сделав несколько вдохов и выдохов, поднимает голову и говорит:       — Зеленый.       — Отлично, — Хосок наклоняется над ним, пальцами, едва касаясь, щекочет вдоль линии позвоночника. Резко продавливает вниз. — Тогда прогнись, чтоб тебя!       — Прости, — тихо, но старший все равно слышит.       Отбросив ремень в сторону, Хосок опускается на пол за Чимином, и не делает ничего. Идет минута, другая, младший не двигается, но потом, встрепенувшись, пытается подняться, и его тут же ловит за горло насмешливый шепот:       — Куда это мой малыш собрался?       Вздрогнув, Чимин замирает на месте. Он физически ощущает чужой голодный взгляд, как скользящую по телу шелковую ленту. Тут же осознает все — и свою полную обнаженность, и позу, и горящую алым кожу. И не может удержаться от того, чтобы сжать бедра плотнее и прогнуться еще.       Да потому что, нравится, черт побери. До дрожи в яйцах нравится.       — Запомнил наказание? — старший, судя по голосу, совершенно спокоен. — В этот раз я тебя пожалел, но отныне ремень — это твоя расплата за проступки. И поверь, им можно ударить так, что на вспухших рубцах ты не сможешь сидеть. А теперь…       Живот Чимина сводит судорогой приближающегося оргазма.       — …ложись на кровать. На спину.       Перевернувшись, первое, что видит Чимин — возвышающегося над ним Хосока. Он поощряюще улыбается, а на лице играет довольная улыбка. Младший мгновенно загорается счастливой ответной, быстро заползая на постель.       — Нет, не надо далеко, — останавливает его Хосок, — мне нужно, чтобы ты оставался вот так.       И с этими словами рывком за бедра он подтаскивает младшего на край постели, толкает его ноги под колени и ловко складывает его чуть не пополам.       — Шире, — отрывистый приказ, и Чимин послушно раздвигает колени, — держи себя.       Он немного свисает с края, от падения его спасает только хватка Хосока на том месте, где бедро переходит в ягодицу, он держит так крепко, что это даже немного больно, и большие пальцы его рук, лежащие на внутренней стороне, как когти впиваются в кожу. Блять, это идеально.       — Хен, хен, что ты, — у Чимина есть пара предположений, и скорее всего, они верные, но он все равно оказывается совершенно не готов, когда, старший, немного ослабив контроль, поднимает на него дикий, темный взгляд. В его глазах есть что-то первобытное, и Чимин чувствует себя добычей в лапах хищника, и он, наверное, совершенно чокнутая газель, но ей-богу, он сам сейчас подставляется под клыки. — Я не…хен, пожалуйста, хен…       Не ответив, Хосок прижимается губами к его животу, цепочкой поцелуев вдоль пояса верности и, коротко взглянув вверх, слизывает капельки предэякулята с закованного члена Чимина. Медленно скользит языком между прутиков, лижет и дразнит, и спускается поцелуями еще ниже, вдруг кусая Чимина за тонкую кожу на сгибе бедра. Младшего подбрасывает на постели, он визжит и врезается затылком в одеяло, выгибая спину и дыша загнанно и громко.       Хосок не останавливается на одном укусе, ласково огладив наливающийся бордовым след, он целует все ниже и ниже, пока не доходит до лакомого местечка, совсем рядом с анусом, где так прекрасно будет смотреться еще один.       — Знаешь, какое еще дает мне право ошейник, который ты попросил надеть на тебя? — Чимин мычит и мотает головой, но и это сейчас сойдет за ответ. — Право напоминать, кому ты принадлежишь, чья ты собственность. Это можно сделать множеством способов, но у меня есть самый любимый…       Отсветы ночника на белом потолке пересекаются с радужными всполохами от того, насколько сильно Чимин жмурится. Ему словно не хватает воздуха, это чувство — чувство принадлежности и доверия, настолько сильно владеет им сейчас, что кажется, что на всем свете существуют только он, постель под его спиной и его хен.       Он срывает голос от крика, когда старший, усилив хватку на его теле, сильно и жестко вбирает в рот кожу в его промежности, прямо под яйцами, немного ближе к левой стороне, и не прекращает сосать и кусать, пока Чимин не захлебывается рыданием.       — Такой хороший малыш, такой красивый…       Знакомые слова громким шепотом успокаивают и вызывают привычное чувство защищенности и уюта. Хосок вылизывает его снова, как часом ранее в душе, но сейчас это все чувствуется настолько остро, что даже лежа голова кружится как при обмороке.       — Чимини, ты со мной? — его руку под коленом накрывает широкая сильная ладонь. Сжимает слегка, переходит на запястье. — Поговори со мной, Чимини, ответь мне.       — Хен, — слабый шелестящий выдох, просящий и беззащитный, — я так…ох-х, хен…       — Тебе хорошо? — внимательный, ласковый взгляд родных глаз возвращает его в реальность. — Скажи вслух, для меня.       — Очень, — чтобы говорить, приходится прикладывать усилие, наверняка, голос хриплый и грубый. — Продолжай, пожалуйста, просто продолжай, хен-н…       — Конечно.       И его правда продолжают вылизывать, то мягко и нежно, не давая вздохнуть от длящегося, кажется часами ощущения влажности и горячего юркого языка, то беспардонно трахают тем же языком, гибким и напряженным, почти так же хорошо, как членом, но…       Но одна мысль о члене внутри заставляет его заплакать по-настоящему.       — Хен, хен, хен, хен, — хнычет он высоко и громко, и Хосок наклоняется над ним, нежно целуя его закрытые веки, — тебя, хен, пожалуйста, твой член, хен…дай мне, пожалуйста…       Хосок улыбается предвкушающе и жестко, но вместе с тем бесконечно тепло:       — Ты не решаешь, когда ты его получишь. Будешь настаивать, и не получишь вовсе.       — Нет! — ему физически больно от пустоты внутри, он сейчас раскрыт перед старшим во всех смыслах. — Что мне сделать? Я все, я смогу, пожалуйста, боже, пожалуйста…       — Тшшш, — Чимина сейчас под ним колотит, настоящей крупной дрожью, и все же он идеально его слушается, не пытаясь вывернуться или как-то добиться своего. Нет, он просит, умоляет, плачет и разрушается, и кто, как не Хосок соберет его заново? — Я дам тебе то, что ты хочешь.       Чимин кивает неистово, все так же поддерживая себя под колени и чувствуя, как Хосок накрывает его собой и медленно поглаживает по бокам.       — Но только тебе придется сделать для меня кое-что, — влажные, страстные поцелуи на его шее старший мешает с давящим властью шепотом, — как думаешь, сможешь?       Даже если сейчас нужно будет спасти мир — он сделает все возможное. Иначе все равно умрет, не получив то, что ему буквально необходимо как воздух.       — Кончишь еще раз? Для меня? — какой-то шорох, щелчок, секундная заминка, и Чимин наконец-то ощущает то, за что сейчас готов убить. — Потому что хен так захотел?       — Да-да-да, — младшего болезненно изламывает на постели, когда Хосок длинным, уверенным движением нанизывает его на свой член. — Да, хен, да!!!       — Нет, — старший не двигается, не покачивает бедрами, он просто загнал Чимину по самые гланды и ждет, что тот будет, как послушный мальчик, ждать, когда его выебут. Да черта с два! — Терпение, малыш.       — Я хочу, я… — Чимин в неконтролируемом, движимом только желанием порыве вдруг лягается, и пытается вдавить бедра старшего в себя, обняв его освободившейся ногой. — Черт, Хосок-и!       Хосок снова молчит, но, подумав секунду, поднимает руку и обхватывает ей горло младшего, основанием ладони надавливая на гортань.       — Что? — вздохнуть можно, но с трудом, и на своевольные выпады не остается сил. — Что ты?!       Оглушающая, тяжелая пощечина звоном рассыпается внутри головы Чимина.       — Я решаю, — ладонь на горле стискивается еще немного, и вторая на заднице отвешивает шлепок, — когда все начинается. Так?       Чимин только кивает, чувствуя расплывшуюся на губах кровь, и когда Хосок мягко ведет бедрами, волна — цунами — удовольствия такой силы, захлестывает его, что он завизжал бы, будь у него воздух.       А так он только хрипит, и держится за черный, наполненный нежностью и похотью, с расширенными зрачками взгляд старшего. И отдается окончательно.       Хосок улавливает это мгновение, понимает его, потому что ждал и следил, когда оно наступит. Чимин в его руках обмякает, расслабляется, доверяется ему, и на самом-то деле, вот оно, то, что самое главное должно было произойти между ними.       Но его мальчик был таким хорошим все выходные.       Неспешно покачивая бедрами, Хосок кладет руки Чимину на грудь. Легко трет пальцами уже багровые, налившиеся кровью соски, прямо поверх металла зажимов. Чимин стонет и подается под его руки, выпрашивая еще.       — Насколько ты близко? — движения старшего становятся быстрее, хаотичнее, потому что сам он уже на финишной прямой. Но сначала Чимин.       — Жестче, — как в бреду шепчет младший, поворачивая голову вбок и закидывая руки за голову, чтобы немного сильнее выгнуться и поймать, встретить своими бедрами чужие, — еще немного жестче, хен…       — Как скажешь, малыш, — между двумя выдохами соглашается Хосок. — Давай, кончай.       Не взрывается фейерверков, не сбивает с ног ураганом эмоций — не в этот раз. Чимину просто хорошо, хорошо настолько, что наслаждение будто разрывает его, концентрируясь в месте, где Хосок двигается в нем, и электричеством простреливая по всему телу, искрами оседая на металле зажимов. Он сейчас чувствует слишком много, слишком интенсивно, ему тепло, безопасно, и горячечно прекрасно, и почти все так, как должно быть, кроме одной детали, и от того, что нашлось несовпадение он плачет и скулит:       — Хен, хен, пожалуйста, хен, — сколько раз за сегодня он это произносил?       — Да, малыш, — Хосок снял руку с его горла, и простынь рядом с его головой трещит, разрываясь от сильнейшей хватки. Ткань просто их не выдерживает, и Чимин слабо смеется этому, пока Хосок не меняет темп, двигаясь теперь медленней, но так резко и глубоко. Чимин сгребает одеяло за головой, вцепляется в него, как в последний оплот, и каким-то чудом находит в себе сил, чтобы выдохнуть между двумя вскриками:       — Ошейник, пожалуйста, ошейник…       Наклоняясь над ним, Хосок чуть замедляется, на секунду он непонимающе хмурится. Потом ласково спрашивает, и это так контрастирует с грубой хваткой на бедрах Чимина:       — Что мой маленький малыш хочет сделать? Нужно сказать хену, что? Чимини…       Забыв все слова и просто понимая, что ему нужно, черт побери, это прямо сейчас, Чимин вслепую нашаривает руку Хосока и возвращает ее на свою шею, немного сжимая.       — Блять, — до Хосока доходит, что нужно сделать, — ты хочешь, чтобы я показал тебе, чей ты, прелесть? Да?       Беспорядочно кивая, Чимин вскрикивает, когда чувствует давление на гортань. Мельком в голове проносятся сегодняшние слова Юнги, и вот теперь он понимает, о чем они были. Воздуха не хватает, Хосок наконец-то перестает осторожничать и двигается в нем как давно уже надо было, мощно, жестко, каждый раз врезаясь в него с донельзя пошлым и громким шлепком. Чимин думал, что он мог бы кончить спустя несколько секунд, но мир и он сам ломаются и осыпаются на пол, когда он слышит громкий стонущий крик старшего и хриплый приказ-просьбу:       — Кончай, малыш, конч-ай, блять…       Треск разорванной простыни совпадает с всхлипывающим криком Чимина, который наконец-то чувствует знакомый нарастающий жар, и отдается ему, сливается с ним, пока Хосок, ускоряясь, трахает его, не обращая внимания на то, насколько сильно его скрутило оргазмом.       И это странным образом делает все только хуже. Или лучше, это как посмотреть.       Хосок следует за ним с громким стоном, но его бедра не останавливаются, лишь немного замедляясь, пока Чимин не хныкает недовольно от сверхчувствительности и остаточного удовольствия. Он опускает ноги, Хосок подхватывает его под спину и затаскивает их обоих выше на постель.       Они такие мокрые и мерзкие, испачканные в сперме, слюне и смазке, и у Чимина тело как желе, а голова легкая-легкая.       И, господи боже, как же он счастлив, как никогда в жизни.       — Хэй, — старший целует его в лоб, мягко улыбаясь, Чимин кожей это чувствует, — нельзя так засыпать. Надо помыться.       — Я не хочу.       — К утру это все засохнет и будет чувствоваться как клей, — вяло предупреждает его очень ответственный хен, вслепую нашаривая одеяло и укрывая их обоих. — Я буду ворчать, учти.       — Неважно, — мило фыркает Чимин, подбираясь ближе и сворачиваясь клубком у него под боком. — Пожалуйста, Хосок-и…       — Нет, — тяжело вздохнув, Хосок садится, разворачивает Чимина на спину, — ну-ка, дай сниму, нельзя это так оставлять…       Осторожно, прихватив кожу на груди за зажимом, он раскрывает его, и Чимин кривится, но терпит. Старший отпускает и переходит ко второму, а Чимин тихо похныкивает, пока дразнит себя легкими касаниями к чувствительным, налитым цветом и болью соскам.       — Нравится? — усмехается Хосок, наблюдая за тем, как его хорошенький саб играется с собой, и позволяя ему это. — Я схожу за полотенцем, хорошо?       Чимин кивает, увлеченный своим занятием, хоть и не хочет немного, чтобы хен уходил. Но проходит от силы минуты три, как Хосок возвращается, обнаженный, с него капает вода, и начинает его обтирать. Теплая влажная ткань ощущается восхитительно приятной, и Чимин чувствует, как постепенное его тело становится чистым. Звякает о пол пояс, Хосок очищает его действительно везде, напоследок целуя в колено, когда укладывает его ноги обратно на постель.       — А теперь немного перевернись.       Остатки простыни заменяются новой, одеяло укрывает его сверху, и осознает он себя уже в объятиях хена, с прижатой к губам бутылкой с водой. И только сейчас понимает, как же он хотел пить.       — Как ты?       Чимин хочет ответить, но он все еще не отошел от эмоций, их оказалось чересчур, и все желанные. Хосок не требует ответа, поднимает его лицо, быстро осматривает маленькую ранку на губе — ничего страшного, ровно как и рассчитывал — и целует легко, просто касаясь. Чимин хочет больше, тянется за ним, и несколько минут они просто лениво целуются, наслаждаясь друг другом.       — Хен, я люблю тебя.       Хосок удивленно смеется, но молчит, и прижимает младшего ближе к себе. Потом предлагает:       — Попробуем немного поспать?       — Ага, — глаза и правда слипаются, — я понял, хен. Спасибо.       — Что понял? — обсуждать сцену лучше на трезвую голову, но если Чимин хочет — пусть выговорится, Хосок обязан выслушать.       — Почему ты осторожничал, хен, — И это ничуть не убавило его решительности. Чимин только уверился в том, что хочет продолжать. — Я…я так счастлив, так…       — Спи, я с тобой, — слыша, как сбивается речь Чимина и становится медленной и несвязной, Хосок понимает, что поговорят они утром. — Я всегда буду с тобой.       А пока все хорошо.       Он справился.