Помни, ты хотел этого

      — Дыши, — говорит он сам себе, смотря на свое отражение в зеркале в ванной.       — Все будет хорошо, — говорит он сам себе, тщательно вытираясь полотенцем.       — Ты же веришь ему, — говорит он сам себе, когда понимает, что живот сводит судорогой от волнения.       Он выходит в гостиную, забыв одеться. Хосок и Намджун коротают время так же, как несколько дней назад — пьют и болтают ни о чем. Но атмосфера разительно отличается. Свет приглушен, пахнет чем-то приятным, играет ненавязчивая музыка. И океан свечей, огоньки просто повсюду. Заметив его, Хосок поднимается навстречу, говорит восхищенно:       — Чимини, ты такой красивый…       Намджун молчит, но кивает согласно и допивает бокал до дна. Чимин смотрит на Хосока и понимает — он не хочет. Не так.       — Хен-и, — тихо зовет, и Хосок тут же оказывается рядом, бережно обнимая его. — Я…я волнуюсь, хен.       — Я тоже, — старший смотрит на Намджуна поверх головы Чимина, пока тот прячет лицо у него на плече. — если ты не хочешь, мы можем ничего не делать.       Он колеблется, Хосок видит это. И улыбается ободряюще, легко поглаживая по щеке.       — Хосок-и, — шепчет Чимин, — а ничего, если Намджун будет только смотреть?       — Что? — Хосок переспрашивает, удивляясь. — Ты же хотел его?       — Нет, — младший мотает головой и хитро улыбается. — Я понял. Я хочу, чтобы ты показал ему. Показал, что ты делаешь со мной.       — Я же говорил, — Намджун довольно жмурится, щелкая пальцами. — Я знал.       — Ты хочешь, чтобы Намджун увидел, — планы приходится менять на ходу, и Хосок уточняет. — Увидел — что?       — Сок-и, ты такой недогадливый, — Намджун улыбается. — Твой мальчик хочет, чтобы ты его разложил прямо здесь и заставил кончить, смотря мне в лицо. Чтобы я назвал его грязным, дрянным мальчишкой, который думает только о том, какой у его парня охуенный член и как невероятно он ощущается, когда разрывает надвое, входя в него. Верно, принцесса?       Покрасневший до ушей, Чимин тем не менее кивает головой.       Намджун звонко смеется, пока Хосок, закрыв глаза, делает несколько глубоких вздохов. Младший все так же цепляется за него, и не думая отпускать.       — Я не дам тебе ему навредить, — убрав все со стола в гостиной, Намджун уже двигает свое кресло к стене. Подальше в тень. — Давай, все нормально. Начинайте.       Музыка на фоне меняется на более медленную, льдинки в бокале Намджуна тихо цокают о стекло, он одним движением опрокидывает в себя остатки коктейля и обливается. Хосок не к месту хочет засмеяться и понимает, что нервничает. Так не пойдет.       — Чимини, поцелуй меня.       Чимин даже на секунду не задумываясь, тянется к его губам. Обжигает дыханием, медленно, несмело прикасается. Старший перехватывает инициативу и целует уже сам — нежно, находя успокоение в знакомых ощущениях. Чимин приоткрывает рот и прижимается ближе, напрашиваясь на большее, но Хосок только улыбается в поцелуй.       — Повтори мне цвета.       — Зеленый — все хорошо, желтый — пауза, красный — стоп, — Чимин старается не обращать внимания на дальнюю стену, но чужой взгляд ползет по обнаженной спине. — Я помню, хен.       — Молодец.       Их квартирка преобразилась этим вечером. Пока он был в ванной, старшие постарались создать сказку, и сейчас он чувствует что-то особенное. Это все только для него. Нереальное, красивое, музыка, игра и отблески свечей, даже его любимый запах иланг-иланга и пачули. Хен зажег ароматические палочки. Хен старался для него.       — Ты не передумал, — это должно звучать как вопрос, но в глазах, подернутых желанием, Хосок уже видит ответ. Чимин на это лишь смотрит на него, бесконтрольно прикусив губу и краснея. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?       Младший открывает рот, но его опережает Намджун:       — Он не будет выбирать, — они обговаривали и это, но Хосок не надеялся, что друг действительно будет участвовать. — Он еще не получил свое наказание за прошлый раз, когда кончил без разрешения. Дай ему то, что он заслужил, а я посмотрю.       — И правда, Чимини, — Хосок делает вид, что только что вспомнил. — Ты же был таким плохим мальчиком. Таким никчемным, неспособным держать себя в руках ребенком. Что же мы будем с этим делать?       Чимин молчит, сильнее прижимаясь к старшему, но тот отрывает его от себя и толкает, поддерживая и заставляя идти спиной вперед. Кромка стола врезается в бедра, и он шепчет:       — Накажи меня.       — Что-что? — если мальчик хочет, чтобы Намджун был наблюдателем, то он постарается извлечь из этого максимум удовольствия. — Скажи внятно, чтобы мы тебя услышали.       — Накажи меня, хен, — Чимин упирается руками в стол за собой и повторяет, — накажи. Я был плохим.       — Я даже не знаю, — задумчиво тянет Хосок. — А если ты опять не сдержишься? Какой смысл мне слушать такого капризного ребенка, который даже не в состоянии выполнить то, о чем его просят?       — Пожалуйста, хен, — Чимин ненавидит сейчас свою чувствительность. Он завелся только от собственных мыслей, от того, что в красках представил, что будет дальше. И уже от одного этого полотенце на его бедрах натягивается палаткой, грозя распахнуться. — Мне это нужно.       — Хорошо.       Хосок словно становится выше ростом и шире в плечах или это Чимин просто съеживается под его взглядом, сидя на краю стола.       — Сними полотенце, — старший надевает тонкие кожаные перчатки, закатывает выше рукава черной водолазки. — Вытяни руки.       Ничего не понимая, Чимин тем не менее делает, что сказано. Хосок молча, даже не взглянув на него, застегивает на его запястья широкие кожаные наручи.       — Согни кисти, — напоминает браслеты, только вшитые сбоку кольца Чимину непонятны. Пока. — Хорошо.       Хосок берётся за застёжки и сильно дёргает, проверяя, чтобы не повредить кожу. Спрашивает:       — Удобно? Не туго?       Чимин качает головой, а вокруг его талии уже застегивают странный кожаный ремень. Нет, вообще, он был бы обычным, если бы к нему не были пришиты еще две кожаных полосы с такими же ремнями-застежками, стекающими к коленям.       — Хен, это как для оружия, я в фильмах видел, — Чимин старается не концентрироваться на уверенных касаниях чужих пальцев на внутренней стороне бёдер. Тихо звякает металл застежек. — Только карабины зачем?       Хосок без слов берет его за ладони и пристегивает каждую руку. Младший дёргается, ремни врезаются под коленями и в живот, и тихо стонет.       — Это часть твоего наказания, малыш, — усмехается Хосок. Ему нравится наблюдать, как щеки Чимина краснеют, а с полуоткрытых губ срывается хриплое дыхание. — Чтобы не было соблазна дотронуться до себя. А теперь я хочу, чтобы ты сел на стол.       Чимин запрыгивает бедром на стол, приподнимается и усаживается полностью. Это происходит до того быстро и ловко, что остаётся только восхищаться такой гибкостью и силой. Мышцы бёдер и пресса перекатываются под загорелой кожей, когда он ерзает голой задницей по холодной поверхности, устраиваясь подальше от края.       — Разведи колени, — Хосок подходит ближе, ведёт пальцами вверх по поджавшемуся животу мальчика. Тот слушается, но недостаточно. — Еще.       Тонкая кожа перчаток нагревается от раскрасневшегося, нежного тела. Ласка от прикосновений щекочущая, лёгкая, хочется подставляться под нее мурчащим котёнком и просить еще. Чимин закрывает глаза и откидывается назад, но опереться на руки не получается. Он рассерженно дёргается еще раз, и только когда браслеты звенят о застёжки ремней, вспоминает. Стонет едва слышно и бессознательно подаётся вперед, шире разводя ноги и прогибаясь в спине. Шепчет:       — Хосок-и…       Старший ни минуты не жалеет, что надел перчатки. Он ведёт пальцами по открытому горлу, давит большим под челюстью, наблюдая, как глаза Чимина заволакивает желание. Приближает свои губы к его, спрашивает, задевая языком нижнюю:       — Готов познакомиться с моими демонами?       Чимин тяжело дышит, слыша звон браслетов на своих руках. Обнять, прижать ближе, потереться, чтобы показать, насколько, он, черт побери, хочет — ничего из этого он не может. И Хосок совершенно не делает легче, опускаясь перед ним на колени.       — Что ты…       — Тихо, — несмотря на их положение, хозяин ситуации не меняется. — Поставь ногу мне на плечо.       — З-зачем?       — Чимин, — глаза Хосока темнеют. Он смотрит на младшего снизу вверх, и в его взгляде нет ни капли сомнения. Только вожделение и плещущаяся на самой поверхности ярость. — Какое первое правило?       — Я, — он такой бесстыдно раскрытый сейчас. Мысль о том, что Намджун может все это видеть, заставляет его вспыхнуть. — Делаю все, что ты мне прикажешь.       — Ты можешь со мной спорить? Не повиноваться?       — Нет, иначе…       — Что иначе?       — Буду на… — внезапно живот сводит дрожью возбуждения, и Чимин стонет, наклоняясь вперед. — Наказан.       — Хорошо. Тогда делай, что я сказал.       Чимин поднимает ногу и кончиками пальцев касается чужого плеча. Закрывает глаза, не в силах наблюдать за тем, как Хосок приближается губами к его ноге, и тут же жалеет об этом. Потому что хватка старшего на лодыжке становится просто стальной, а свод стопы щекочет горячий мокрый язык.       — Ааах! — он никогда, никогда так не делал. Это непривычно, странно. Чимин никогда не думал, что такие ласки способны довести его до звёзд в глазах. А язык Хосока уже лижет его пальцы, которые поджимаются от удовольствия. Боже, как же это…       Блять, как это горячо.       Старший застегивает на его ноге такой же браслет, приближается к его разведённым бедрам.       — На спину, — голос низкий, хриплый, и Чимин с радостью подчиняется, понимая, что у него кружится голова.       Второй браслет обнимает другую лодыжку, и одним плавным движением Хосок оказывается на ногах, нависая над младшим. Грубо сжимает его ноги под коленями, заставляя обнять себя ими. Касается жадно кожи на груди, сосков, втягивая в рот и прикусывая. Улыбаясь, слышит высокий звонкий стон.       — Поставь ноги на стол.       Чимин выполняет, его вдруг накрывает стеснение. Он раскинулся на столе, влажный, обнаженный, под прожигающим взглядом Хосока. Он отворачивает голову, закусив губу, и не может даже прикрыть горящее лицо ладонями.       — Хороший мальчик.       Чимин слышит очередной щелчок карабинов. Тяжесть Хосока пропадает с него, и он слышит очередной приказ:       — Встань.       Он поднимается, хочет опустить ноги на пол, и понимает, что не может их свести. К браслетам пристегнута поблескивающая хромом распорка, и даже его колени не могут коснуться друг друга.       Младший испуганно смотрит на Хосока, тот молча выдерживает его взгляд.       — Хен…       — Цвет? — перебивает Хосок.       Опустив голову, Чимин отвечает:       — Зеленый. Прости.       — О чем ты меня просил? — зло, издевательски спрашивает Хосок. — Мне уже кажется, что ты даже наказания не заслуживаешь. Стоит ли мне просто прекратить все?       — Нет! — Чимина накрывает паника. — Пожалуйста, хен, не надо. Просто…просто я…это стыдно, хен.       Тем не менее, он все же спускается со стола и ждет, сжав кулаки. Из-за распорки между ног стоять приходится очень широко.       — Но тебе же нравится, когда так, — Хосок не спрашивает, он знает. — И сейчас тебе понравится еще больше. Я хочу, чтобы ты повернулся и лег животом на стол. Давай.       — Хен, Намджун…       — Ты сам хотел, чтобы я показал ему, — Хосок берет в руки знакомый стек.       — Пожалуйста, — Чимин сам не знает, о чем просит. Невыносимо так выставлять себя напоказ, это настолько открыто и беззащитно, что на глаза наворачиваются слезы. — Хен, пожалуйста…       — Намджун был прав, я избаловал тебя, — Хосок подцепляет его яйца, поглаживает, потом скользит вверх, играет с головкой и крайней плотью. Предэякулят пачкает кожу перчаток, влажно поблескивая. — Ты течешь, от одной только мысли, что я выпорю тебя и трахну. Быстро на стол.       Старший сжимает его плечо, принуждая развернуться, и жестко толкает ладонью в спину. Чимин ударяется грудью о стол, воздух выбивает из лёгких. Но он чувствует, как с его члена на пол падает капелька смазки, и закрывает глаза, снова жарко краснея.       — Я уже говорил тебе, что лучшее наказание — порка, — за спиной свистит стек, бьёт по столешнице рядом с ним, и Чимин невольно поджимается, стараясь уйти от удара. Которого не следует.       — Но сейчас я хочу, чтобы ты считал удары, — Хосок отвешивает первый, кожа перчаток липнет к влажным ягодицам. — Вслух.       Чимин вскрикивает от неожиданности, дергает руками в попытке прикрыться, но браслеты больно врезаются в запястья, а ремни трутся о кожу живота и бёдер, причиняя еще боль.       — Я не слышу счет, — Хосок шлепает еще раз. — Начинай, иначе я не остановлюсь.       — Два! — кричит Чимин, но старший возражает:       — Нет, Чимини, один, — и бьёт еще раз, по касательной. — Вот теперь два. Продолжай.       Младший слышит, как снова звенит металл распорки, когда он пытается свести ноги. Рука на пояснице давит вниз, прижимая его живот к столу и заставляя поднять задницу выше. В уши врывается визг, и Чимин понимает, что это он кричал, когда кожу обжигает удар такой силы, что невозможно вздохнуть.       — Сколько, Чимин? — Хосок аккуратно растирает отпечатки своей ладони на его теле. — Чимин?       Чимин хватает ртом воздух, сдерживаясь, чтобы не захныкать. Действительно, как ребёнок. Сам же просил…       — Три, — на выдохе произносит он, зажмурившись. Сейчас будет еще удар. — Три, хен.       — Не зажимайся, — шлепнув легко, старший продолжает поглаживать. — Цвет?       — Зеленый.       — Отлично, — Хосок бьёт еще раз. Из-за перчаток каждый удар получается со жгучей оттяжкой, по лицу младшего уже текут слезы. — Продолжай считать.       Звуки шлепков сочные, громкие, они забиваются в уши и создают какой-то свой особый ритм. Чимин уже ждет удара, проговаривая чётко каждый счет, и не замечает, как расслабляется. Как начинает принимать удары. Ждать их. Хотеть. Подаваться навстречу.       -…тридцать, — голос сорванный, тихий, и Хосок понимает, что можно идти дальше.       — Встань, — он помогает подняться, берет зажигалку. — На колени.       Мягкий ковёр помогает стоять ровно и не падать вперед. Задница горит огнём, но его хен сейчас такой красивый, что Чимин готов выдержать еще столько же, лишь бы видеть, какими глазами старший смотрит на него. Неприкрытое восхищение, желание и что-то в самой глубине любимых глаз, что младший не может назвать. Но что чувствует в ответ.       — Закрой глаза. И не смей открывать.       Чимин закрывает. Слышит шаги, чувствует тепло чужого тела за своей спиной. Его поротой задницы касаются колени Хосока в брюках карго. Ткань колется, и это неприятно так, что Чимин подаётся вперед и шипит, стараясь уйти от прикосновений. Но крепкая хватка вокруг шеи не даёт этого сделать.       — Сидеть, — Хосок не снял перчатки, Чимин отчётливо понимает это. Он хочет поднять руки, чтобы схватить старшего за шею, и выпросить поцелуй, но металл браслетов снова звенит, а ремни больно врезаются в ноги. Останутся синяки, да и черт с ними.       — Хеннн, — умоляюще хнычет он, упираясь затылком старшему в плечо.       — Тихо, — Хосок заставляет его повернуть голову, открывая шею. Чимин чувствует, как старший берет его за руку, переплетая пальцы.- Если захочешь, чтобы я прекратил, сожми руку. Так сильно, как будет нужно. Понятно?        — Да, хен.       Хосок крепче обхватывает его шею, пальцы давят, перекрывают воздух. Чимин силится вздохнуть и не может. Вдохи проталкиваются в лёгкие как сквозь вату, приходится бороться за каждый, у него уже кружится голова.       И стоит так, что он чувствует капельки смазки, стекающие на яйца.       Хосок целует его в плечо, над ключицей, грубо кусая и посасывая кожу, добиваясь, чтобы остался прекрасный тёмный след, напоминающий о том, что он может делать с этим мальчиком. Чимин бьется в его руках и пытается кричать, но воздуха еле хватает, чтобы не отключиться. Рука на шее не даёт думать, весь мир сужается до нее и настойчивых губ на его плече, на горячем теле, что прижимается к его спине.       — Громче, малыш. Сделай это для меня.       Хосок перехватывает его крепче, поперёк груди и под живот, поднимаясь поцелуями выше к шее, а потом снова смыкает зубы на истерзанном плече. Чимин заходится криком и, кажется, плачет. Его рыдания перекрывают музыку, он весь вспотевший и распалённый. Такой красивый.       — Чимин, цвет, — голос Намджуна резкий, он заставляет саба вздрогнуть и почти открыть глаза.       — Зе-ле-ны-й, — медленно, вздрагивая всем телом, но он отвечает.       — Хорошо, — Намджун встречается взглядом с Хосоком и кивает ему. — Ты прекрасен, принцесса. Такой молодец.       Чимин всхлипывает, роняя голову вперед. Все лицо в слезах, хочется их вытереть, но он не может. Он обездвижен, беспомощен и полностью во власти хена. Как же ему нравится происходящее. Боже, только бы не кончить…       Внезапно грудь обжигает, жар стекает вниз по животу и неприятно стягивает кожу, застывая. Чимин ошеломлен новым ощущением, но времени обдумать ему никто не дает — дорожка из воска сбегает по его боку, и он только болезненно хрипит, пытаясь свести ноги и проклиная звенящую распорку.       — Я абсолютно уверен, что ты не кончишь, Чимини, — Хосок возвышается над ним, подняв руку со свечой над головой. Она плавится, и расплавленную жалящую массу старший капает на спину саба широким жестом, следя, однако, чтобы воск падал с достаточной высоты. — Знаешь, почему?       Чимин опять вскрикивает, боль ощущается искрами на коже, проникающими по нервам сразу в мозг. Тело дрожит, его натурально трясет, а нижняя губа жестоко закушена, потому что невозможно хочется прикоснуться к себе, свести колени, вжаться лбом в пол и умолять, чтобы его трахнули, господи, пожалуйста…       Он давится рыданиями, все так же не открывая глаз. И выгибается назад, срывая голос, едва не коснувшись затылком собственных пяток, когда Хосок, опустив свечу к самой коже, скапывает маленькую порцию жидкого воска на один из его сосков.       — Цвет, Чимин?       — Подожди, Хосок-и, — он падает на задницу, но горящая кожа не дает как следует сесть. — Сейчас.       — Я жду цвет, — старший говорит уверенно, скрывая беспокойство.       — Зеленый, хен, — Чимин поднимает лицо, залитое слезами. По подбородку течет капелька крови из прокушенной губы. — Я хочу еще. Дай мне еще, пожалуйста.       Хосок вглядывается в спокойное лицо своего парня. Не видит никаких признаков того, что он терпит, страдает. И понимает — сейчас или никогда. Они слишком далеко сейчас от того первого раза, чтобы останавливаться.       — Хорошо.       Он рывком поднимает младшего на ноги, подводит к столу снова, толкает в спину. Чимин покорно укладывается, прижимаясь щекой к приятно охлаждающему пластику.       — Открой глаза.       Хосок стоит перед ним и держит в руках замшевый флоггер с узкими лентами. Каждая завязана на конце в миниатюрный узелок.       — Ты хотел в сабспейс. Ты мне веришь сейчас? — Чимин кивает, потом одними губами проговаривает «да». — Тогда поехали.       Первый удар приходится на лопатки, сверху вниз, жестокий и хлесткий. В умелых руках даже такая безобидная вещь превращается в орудие пыток.       Удары следуют один за другим, встраиваются в такт музыке, Чимин не замечает, как начинает дышать в ритм, неглубоко и поверхностно. Боль пронизывает все тело, она переполняет его, льется через край, он захлебывается в ней и плывет от волны к волне. Сознание начинает затуманиваться, звуки доносятся как через слой ваты, тело чувствуется легким и эфемерным, не принадлежащим ему. Глаза закрываются сами.       — Сделай глубокий вдох для меня, — Хосок со щелчком сдвигает распорку, позволяя младшему поставить ноги ближе. — Давай.       Чимин вдыхает полной грудью, не открывая глаз. Он слышит, как за его спиной что-то происходит, понимает, что в него что-то входит, делая до невозможности мокрым и растянутым. Стонет удовлетворенно, расслабляясь еще больше. Принимая.       И вскрикивает удивленно, когда чувствует ритмичное биение игрушки. Это не вибрация, именно пульс. И, ох, блять, это настолько невыносимо, что он скулит и ерзает, выстанывая:       — Хенн…       — Не вздумай, Чимин. Только когда я разрешу, — Хосок меняет флоггер на длинную многохвостку, взмахивает несколько раз, разогревая кисть. — Это понятно?       — Да, хен, — его глаза прикрыты, лицо расслабленно, и старший понимает — еще немного.       Он начинает с легких скользящих ударов, Чимин хнычет что-то неразборчивое и сам подается под плеть. Хосок входит в ритм, постепенно увеличивая силу. Теперь младший вскрикивает на каждый удар, и по дрожащим ногам, по капелькам пота, стекающим по шее, по рукам, сжатым в кулаки до побелевших суставов — Хосок понимает, что все идет правильно.       — Хенн, я сейчас, сейчас, — боль прокатывается по телу, вырывая крики и стоны, собственный голос кажется хриплым и грубым. Очередной удар приходится на уже пострадавшие в этот вечер ягодицы, игрушка пульсирует прямо в его анусе, и Чимин плачет, прося, — пожалуйста…боже, блять…       Хосок отпускает себя, стегая еще и еще. все ускоряясь. Саб кричит, срывая голос, и держится, каким-то чудом. Но держится.       — Кончи, малыш, давай, — хрипит старший, и расшивает его спину вспухающими алыми полосами, нанося последний удар.       Чимин протяжно, низко стонет, его тело, выглядящее напряженным до предела, до готовности сломаться, обмякает в одно мгновение. Его ноги слабеют и подгибаются, он упал бы на пол, но Хосок вовремя оказывается рядом. Он ловит Чимина в свои объятия, прижимает к груди, и растерянно смотрит в счастливое, спокойное лицо с полузакрытыми глазами. Они сидят прямо на ковре, в полутемной маленькой гостиной, где так много всего произошло.       Похоже, это сабспейс.       Намджун встает, кидает плед рядом с ними, приносит пару бутылок воды, полотенце, шоколад. Хмыкает одобрительно:       — Дальше сам, Сок-и. Я пошел.       Хосок смотрит ему в спину, долгие несколько секунд. Потом говорит, зная, что будет услышан:       — Спасибо, Намджун.       

***

      Двумя часами ранее       — Пошел к черту!       Юнги скрывается в спальне, громко шарахая дверью. С потолка летит пыль и, кажется, по косяку идет трещина.       Намджун вздыхает тяжело, потирая переносицу, подходит к самой двери и тихо просит:       — Юнги-я…       Молчание в ответ — уже хороший знак, и ободренный Намджун продолжает:       — Это абсолютно ничего не значит, понимаешь? Никого, кроме вас. Никогда. Я же обещал, я не смогу без тебя, Юнги-я…       Дверь приоткрывается на четко вымеренные два сантиметра, в щели сверкают злые прищуренные глаза.       — Можешь валить к ним и похер, когда ты вернешься! Не обязательно тратить время на меня, у тебя же там в перспективе такое вырисовывается!       — Пустишь? — Намджун улыбается мягко, и на этих блядских умоляющих глазах Юнги ломается. Он молча распахивает дверь и отходит в сторону, давая пройти.       Нам садится на краешек кровати, упирается локтями в колени и прячет лицо в ладонях. Юнги стоит напротив, подпирая задницей стену, и молчит, глядя в сторону и кусая губы. Руки, сложенные на груди, не добавляют дружелюбия.       — Юнги-я, хочешь, я позвоню и скажу, что не могу прийти? — голос звучит глухо из-за прижатых к лицу рук. — Ты важнее, правда…       — Наму, не истери, — вздыхает старший, все так же не смотря в глаза. — Все…не нормально, конечно, но я переживу. Иди.       — Ты точно не против?       — Против, — Юнги усмехается тяжело, тряхнув головой. — Но не того, чтобы ты к ним шел.       — В чем тогда дело? — Намджун встает, подходит вплотную, заглядывая в глаза. — Мне больно оттого, что ты молчишь. Скажи, пожалуйста…       — Я боюсь, — Юнги опускает голову еще ниже, касаясь макушкой груди Намджуна. Его голос тихий и неразборчивый. — Боюсь, что стану не нужен тебе. Вам. И дергаюсь каждый раз. Мне все кажется, что я влез без спросу, куда не стоило. Прости за это, хорошо?       — Юнги, Юнги, эй, — Намджун осторожно прижимает его к себе, острые локти так и не расцепленных рук старшего врезаются в его ребра. — Юнги-я, ты же знаешь, как много вы значите, вы оба, слышишь?       Юнги молча кивает, втираясь еще ближе в знакомые объятия.       — Котенок, ты такой драгоценный для меня, — Намджун тихо целует его в висок, спускаясь руками по спине, — не сомневайся в этом. Никогда.       Юнги тихо вздыхает и расслабляется немного. Тишина в комнате становится какой-то уютной, домашней, в противовес той напряжённости, что витала в воздухе совсем недавно.       — Наму, — негромко зовёт Юнги.       — Что?       — Поцелуй меня. Мне это нужно сейчас.       Намджун усмехается про себя. Не зло, по-доброму, чувствуя, как нежность к старшему затапливает с головой и грозится вылиться непрошеными слезинками из глаз. Какой же он все-таки…       Он осторожно касается губами чужой щеки, спускается лёгкими поцелуями ниже, прижимая лёгкое тело еще ближе к себе. Юнги поддаётся ему медленно, неохотно, пока в один момент не стонет еле слышно и не обнимает его за шею, стремясь быть еще ближе.       Намджун не подаёт вида, продолжая целовать вздрагивающую жилку на шее. Нежно перебирает по мягкой коже, ощущая знакомый запах сигаретного дыма и уличного ветра. Доходит до подбородка, под губами дергается чужая гортань, Юнги рвано вздыхает опять, откидывая голову, а Намджун перехватывает его под лопатки, второй рукой поддерживая под затылок. Такой старший — покорный, отдающийся, только для него одного — Намджун его так любит, господи…       — Иди, все нормально, правда, — тихий шёпот на ухо, но Намджун только сильнее стискивает объятия. — Наму…я же сейчас…       — Что ты сейчас? — ни с того ни с сего охрипшим голосом уточняет Намджун.       — Ты меня раздразнил, — злой прищур никуда не делся. — Иди, пока я тебя не трахнул.       — У меня есть идея получше, — с этими словами Намджун берётся за чужие запястья, расцепляет руки старшего и тянет его за плечо, без слов прося развернуться. Юнги не двигается, но, увидев что-то в глубине чужих глаз, все же подчиняется, позволяя.       Намджун аккуратно сжимает кисти обеих рук старшего одной своей — просто чтобы обозначить силу, не более. И снова поражается, насколько Юнги хрупкий по сравнению с ним. Вторая рука плавно скользит по груди к ремню чужих джинсов, подныривая под футболку.       — Хочешь быть на все сто уверен, что я буду думать о тебе весь вечер? — горячий шёпот оседает на загривке, пуская волну мурашек. Юнги чуть подаётся к нему и ненавидит себя за это, когда Намджун продолжает. — Только представь, у меня будет стоять не на саба Сок-и, а на мысли о тебе. Позволь мне, котенок, пожалуйста…       Юнги кусает губы, чтобы не застонать. Но молчать невыносимо и вопрос вылетает сам:       — А ты выдержишь?       — Если ты разрешишь сделать то, что я задумал, — Намджун кусает легко часть его плеча у ключицы, — я выдержу. Обещаю.       — Мне будет хорошо? — ухмылка в голосе скрывает желание, в котором старший не признается даже себе.       — Да, Юнги-я…но у меня кончилось терпение, прости.       Намджун расстегивает его штаны, сдергивает вниз. Негромко просит:       — Не поворачивайся и держи руки так, как сейчас, хорошо?       Не дожидаясь ответа, отходит к комоду, роется там, напевая себе под нос. Юнги бы злиться, но он только улыбается самыми уголками губ и дрожит в предвкушении. Они очень хорошо знают, что нравится другому.       — Прости, сейчас будет неприятно, — Намджун копошится у него за спиной, потом обнимает, поддерживая под живот, и задирает футболку старшего наверх одним нетерпеливым движением. — Прости-прости…       Юнги шипит от холода, но ощущение влажности между ягодиц все равно приятное. Оно заводит, дает возможность исподтишка наблюдать за Намджуном, хмурящим брови, сосредоточенным, боящимся причинить боль неловким движением. Таким красивым. Только он никогда в этом не признается.       Он прижимается плечом и щекой к холодной стене, сосредотачивается на дыхании, на неторопливых движениях в нем. Наслаждается тем, как раскрывается под пальцами Намджуна, как смазка нагревается и жжение сменяется удовольствием. Как Намджун, не прекращая растягивать, вдруг склоняется и целует его за ухом — медленно, нежно. И так мокро.       Старший наклоняет голову, выпрашивая новые ласки, и не сразу реагирует, когда Намджун просит:       — Расслабься сейчас…       Он хочет было возмутиться, но у его ануса уже кружит игрушка — и у Юнги голова кругом, потому что он буквально задницей узнает ее. Он недовольно бросает через плечо:       — Это тот фиолетовый пиздец, про который я подумал? — и зажимается, не спеша слушаться.       — Я хочу вернуться и взять тебя в первые же пять минут, как переступлю порог, — Намджун жарко дышит ему в шею, жестче сжимая ладонь на его боку. — Хочу представлять тебя взмокшим, изнемогающим, умоляющим тебя трахнуть…       Юнги фыркает насмешливо, не открывая глаз. Он тоже этого хочет, но сначала он услышит от Намджуна то, на что есть право только у него.       — Котенок, — в голос Намджуна вплетается угрожающие нотки, Юнги только жмурится довольно. — Я сказал расслабиться. Я жду.       Юнги не спешит выполнить приказ. Еще рано, и он только облизывает пересохшие губы, зная, как от этого ведет Намджуна.       — Я вернусь и выдеру тебя так, что ты забудешь собственное имя, будет в тебе пробка или нет, — Намджун старается не рычать, но неповиновение бесит его. И старший это знает. — Я не хочу причинить тебе вреда, поэтому, — он вдруг хватает Юнги за плечо, припечатывая к стене, и снова толкает игрушку в него, преодолевая легкое сопротивление, — делай, как я сказал.       Это больно, и задница Юнги сейчас страдает только потому, что старший — донельзя упрямая скотина. Но в момент, когда тяжелая силиконовая втулка заполняет его полностью, Намджун над его ухом выдыхает облегченно, а Юнги позволяет стону удовольствия сорваться с его губ.       — Хороший мальчик, — Намджун уже застегивает на нем штаны, а потом идет к двери, оборачиваясь уже на пороге. — Не вздумай трогать себя до моего возвращения.       Юнги только вздорно фыркает на это, отворачиваясь. Случайно сжимается и стонет протяжно, затыкая себе рот рукой.       — Ты ненадолго? — в прихожей Сокджин уже ждет, чтобы проводить.       — Я думаю, к полуночи вернусь, — Намджун надевает пальто, быстро целует его в щеку. Берет за руку, вкладывая в ладонь круглый фиолетовый джойстик.       — Намджун, — Сокджин округляет глаза. Последний раз Юнги так везло, когда их парень уезжал в командировку на десять дней. Вообще-то, тот раз был и единственным, потому что сначала приехал курьер с интересной посылкой, а потом на следующий день позвонил Намджун и подробно проинструктировал, что и как сделать, пока он едет из аэропорта. — Есть повод?       — Юнги опять сомневается, — Сокджин только закатывает глаза на это. — Я хочу, чтобы он кончил до моего прихода.       — Тогда не спеши. Ты же знаешь, какой он упрямый.