Омут

      День начинается с нервов, невероятной боли в голове и отвратительного пережженного кофе.       Лучше и быть не может.       Решимость поговорить с капитаном есть, безусловно; вот только уверенности в задуманном Миша не чувствовал ни капли. Хорошо жить независимым гражданином, не ограниченным определенными рамками: что-то почудилось или на ум взбрело — и ты уже мчишь в нужном направлении. Бестужев был свободным в этом отношении, разумеется; как и все люди сейчас. Вот только преграды определенные все же были — МВД и основные обязанности, работой обеспеченные. Он не мог подкрепить свою интуицию адекватными и логическими доводами, которые ценятся прежде всего. Муравьев (да и Пестель тоже явно) скептик, во всю эту «магическую кутерьму» вряд ли поверит, если и вовсе не отметит, что мальчишка из ума выжил. Сергей Иванович — человек рационального толка. Ему такую правду выдашь — не взглянет, будет искать свое объяснение, более правильное, естественное и органичное.       Навроде прямой связи со всем происходящим.       Знает Бестужев это все. Дело личное видел с рекомендациями и прочим прилагающимся.       Во время совещания по разбору нового дела юноша сидит как на иголках. Не знает даже как к начальнику подступиться со своей неловкой просьбой. Нервировать не очень-то хотелось, особенно в самом начале рабочего дня да выхода, видно, иного не было. Схитрить? Хуже получится. Узнает ведь — влетит точно и глазки красивые тут не прокатят. Придумать более весомый аргумент? Так тоже узнает, что подопечный правду утаил. Он все же опер, а не ребенок, с высоты своего стажа небось и не такое усмотрит. Самым правильным вариантом казалась недосказанность: попросит перевести себя на другой участок якобы из-за личного анализа преступности на нем, приведет парочку весомых случаев, пригрозит случайностью происшествия, а истинную цель не скажет. Конечно, опять на счастливое совпадение сослаться не удастся по завершении дела, но придумать что-то к тому времени уже можно будет. Главное сейчас с тактикой не прогадать.       Однако вся эта схема из головы вылетает в один миг, когда Мишель к темноволосому направляется. Было бы чего бояться — определенное преимущество же на его стороне, в конце концов. Но разум, почему-то, упорно отказывается воспринимать это и, тем более, выдавать нужную информацию вместо сбивчивых обрывков.       Как школьник трясется, ей богу!       — Сергей Иванович!       Парень утягивает растерявшегося Апостола за рукав рубахи из компании коллег, когда собравшиеся потихоньку начинают расходиться. Пестель одаривает обоих косым взглядом, но, на удивление, из помещения тоже выходит, предоставляя другу возможность самому разобраться. Не уверен, что дельное что-то, однако видок у Бестужева не лучший. Он взволнован чем-то до ужаса; глаза большие-большие, а мысли, кажется, едва удается в предложения связывать.       — У меня к вам дело невероятной важности!       — Раз так, то говори. — самообладание уже насовсем возвращается к хозяину, а от зеленых глаз, как и прежде, холодом веет. Капитан коротко кивает на дверь, и оба выходят в небольшой коридор, подальше от гомона обсуждающих проблемы насущные полицейских. — Дежурство не отменю, если ты об этом.       — Об этом!.. Точнее нет… Но это и дежурства касается тоже! — кареглазый переводит дух, однако это мало помогает. Голову опускает еще, будто провинился в чем, что Сережу сразу настораживает. Отсутствие зрительного контакта. Волнение и сбивчивость никуда не исчезают, лишь усиливаясь и перемешивая меж собой все вводные формулировки. — Дайте мне другой участок, не центр. Пожалуйста. Я чувствую, что случится что-то плохое, вы должны понять…       — А знаешь что чувствую я? — Муравьев даже удивляется собственной резкости, но останавливаться, как видно, вовсе не планирует. Он ловко подхватывает мальчишку за грудки и с глухим стуком прижимает к стене.Глаза в глаза. Между их лицами сантиметра три, не больше, так что живой страх рядового читается прекрасно. — Что меня развести пытаются, как ребенка. Учти, фокус такой не пройдет; даже не пытайся — ни я, ни Павел Иванович в представления эти не верим и очень скоро разберемся со всеми темными пятнами в твоей расчудесной биографии, коих, надо думать, огромное множество. И запомни, Бестужев, я тебе лично ничего не д о л ж е н. Ты не в гадалки сюда нанимался, чтобы тут интуицию свою проверять.       Он отпускает взъерошенного Мишу и уже, кажется, собирается уходить, но вдруг неожиданно разворачивается на каблуках, дополняя уже более спокойно и флегматично:       — Покинешь пост — сделаю выговор.       Выговор или жизнь человека?       Увы, но выбор заранее был предрешен, Сергей Иванович.       — Просто…просто поверьте мне.       Он выдыхает это, кажется, без особой надежды. Тихо, да так, что темноволосому слух напрячь приходится.       — Вопрос о доверии исчерпал себя. Ровно как и этот разговор.       Парень чувствует, что слова капитану через силу даются — не привык в таком тоне с подчиненными общаться. Это, кажется, прерогатива его старшего товарища. Да и манера такая Сергею Ивановичу не идет совсем; не вяжется с образом. Миша чувствует, нет, знает, что он хороший человек. Очень. Только ему больно почему-то. От работы, жизни, да и самого Мишиного присутствия, кажется, тоже. Не просто же так он отпугнуть от себя пытается; на одиночку не похож, от напарников вряд ли отказывается — с Павлом Ивановичем же дела вместе ведут. Тут, скорее, что-то личное; что-то не очень давнее и до сих пор тревожащее.       Вероятно, ему нужна была помощь.       Но Бестужев почему-то точно уверен в том, что Муравьев ее не примет.       Ни в коем случае — принципы не позволят.       — Доверие может оправдать себя и позволить спасти кому-то жизнь.       Второй раз Сереже тоже спокойно уйти не удается.       Капитан замирает, медленно оборачиваясь к Бестужеву, все так же опирающемуся спиной о стену. Слова его, по-прежнему звучащие тихо, пропитаны какой-то удивительной детской наивностью, совсем не напускной и искренней. Бред. Знает что-то и манипулировать пытается. Всего на несколько секунд их взгляды встречаются, и мужчина будто сам чувствует ту необъятную тревогу и усталость, плещущиеся на дне карих глаз собеседника. Он обременен чем-то; но почему тогда не хочет рассказывать? Если мальчишка вплетен в какую-то хитроумную схему насильно, то нет лучше места и времени, чтобы признаться в этом, отделаться, наконец, от пылающего ярлыка сообщника. Получить помощь. Но говорить блондин не спешит. Только смотрит безучастно из-под бровей светлых себе под ноги.       Капитан вздыхает, прислоняясь плечом к дверному косяку.       — Ты предлагаешь довериться себе, но не хочешь сделать того же в нашем отношении. Не очень равноценный обмен, тебе не кажется? На мысли разные наталкивает. Ты появляешься из неоткуда, безошибочно скручиваешь нужного преступника, за которым мы гонялись три месяца, а теперь завуалированно сообщаешь о новой жертве. Что дальше?       — Я…Вы не понимаете.       — Так о б ъ я с н и мне.       Миша упорно молчит. Плечами поводит да хмурится.       В голову не приходит ни одного хорошо аргументированного варианта. Все они кажутся бессмысленными и бестолковыми, а железная логика капитана Муравьева и вовсе грозится их раздавить как мушек каких-нибудь. Он расскажет правду. Честно расскажет, но позже. Просто потому, что сейчас никто из сотрудников не сможет ему поверить. Один прецедент.       Нужен всего один прецедент.       — Если тебе требуется помощь, ты мог бы сказать об этом прямо, а не шарады устраивать. Павел Иванович в твои благие намерения не верит, как и я, отчасти. Но ты же не преступник, верно? Просто расскажи с кем связался, и там разберемся. Вот он, твой шанс на доверие.       Мужчина выжидающе смотрит на рядового. Ответить бы стоило, да язык не поворачивался. Врать он все еще не собирался, а правда была слишком жестокой и фантастичной. Капитан вновь вздыхает и наклоняется немного ближе.       — Так я и думал.       Его тон вкрадчивый, сухой, точно под кожу Бестужеву забирается и неприятной стайкой мурашек проходится по спине. Муравьев слишком близко. Миша буквально чувствует чужое дыхание на собственной щеке; вот только вместе с тем ощущает еще и исходящие волны разочарования. Потому что окажись все так просто — легче бы зажили. Действительно, разобрались бы с преступными умыслами «верхушек», звание какое, глядишь, заполучили. Вот только дело вовсе не в этом. Не в бандитах, махинациях и криминале, а в мертвецах. О, молодой человек тоже разочарован; но не в себе и даже не в начальнике — скорее, в несправедливой жизни, которая такой «подарок» ему сделала, а потом возвела вокруг стены с яркими табличками, гласящими о том, что любые способности в этом мире— сумасшествие, не дар.       Ему тоже о ч е н ь нужна была помощь.       Спасение.       Только, увы, не существовало пока никого, кто способен был вытащить его из этого омута, вот и все.       — Вам позвонят сегодня. Не верьте всему услышанному, а то потом снова по ночам спать хуже станете.       Мальчишка поджимает губы и юрко прошмыгивает в дверной проем, оставляя растерянного начальника наедине со своими мыслями, уже, кажется, не помещающимися в этом небольшом закутке.       Снова?       Сережу крупно передергивает и он, почему-то, все никак не может отвести взгляда от удаляющегося силуэта подчиненного.       Паренек для капитана загадка полная. Вроде выглядит подозрительным, знает много, говорит запутанно, а на деле что из себя представляет — непонятно. Хорошо бы, правда, биографию его из архива выудить. Может запрос в высшие инстанции направить. Ну не может все быть так хорошо и замечательно.       И звонок, да…       Он действительно поступает.       Около шести вечера в приемной раздается противная трель, заставляющая Муравьева напрячься. Глупая фраза никак не выходит из головы, а Миша перед глазами будто нарочно маячит. Ну разумеется, на дежурство собирается под чутким присмотром.       Снова по ночам спать хуже станете…       Он тоже слышит. Тоже напрягается и оглядывается на Сергея Ивановича, будто желая удостовериться в наличии нужной реакции. Верите теперь, капитан? Но с каждой чертовой прожитой секундой темноволосый все больше убеждался только в одном — в верности своих мыслей: мальчик ему столько бед и несчастий принесет — не оберешься. Однако Бестужев пока и слова не проронил; остановился только на месте, как вкопанный, да все смотрел на него умоляюще. Вроде: помните, что вам сказано было и ошибки не совершайте. А Сережа и глаз отвести не может — чужой взгляд пробирает неожиданно и как будто эффект над ним какой имеет. В душе начинают трепыхаться сомнения; а может правда стоит… Нет. Нет, конечно.       Что за ерунда?       Пашино вполне ожидаемое появление, тем не менее, становится непредвиденным и прерывает их зрительный контакт. Пестель непонимающе окидывает удивленным взглядом обоих коллег, выразительно приподнимает бровь и едва качает головой.       Даже узнавать не собирается, что тут происходит.       — Не хочу, конечно, рушить столь интимный момент, но… Хотя кого я обманываю, вы пялитесь друг на друга как две странные маленькие девочки, только что обсуждавшие предмет своего воздыхания. Очень рассчитываю на то, что, во-первых, речь до этого шла не обо мне, а, во-вторых, на твою, Серж, готовность к новому вызову. Наводку нам гражданские дали: вроде как сообщник Сазонова объявился.       После этих слов Муравьев даже странную легкость чувствует. Парень, конечно, со звонком-то угадывает, но деталей не проясняет совсем. На жертву намекал, вроде как только. Но зачем грабителю убивать кого-то? Внимание лишнее такие персонажи не ценят совсем; если ночью на дело собрался, так точно в планах ничего подобного не имел — боялся ответственности другого уровня. А если под причиной отсутствия сна светловолосый имел в виду время, проведенное в наблюдении за субъектом, то это ерунда сущая; подумаешь, один день из графика выбьется, не впервой же.       — Засада?       — Она самая; в половине одиннадцатого на Комендантском. Снова спать плохо будешь, да?       Пестель коротко ухмыляется, бодро хлопнув друга по плечу, и удаляется обратно, в сторону приемной, видимо, с начальником выезд согласовывать.       А Сережа так и остается неподвижно сидеть за столом, лишь удивленно распахнув глаза. Бестужевская фраза, вырвавшаяся у Павла Ивановича, заставляет нахмуриться и губы поджать, неохотно соглашаясь с мыслью, что такие совпадения бывают чрезвычайно редко.       — Сергей Иванович, это дрянное дело.       Он совершенно забывает о том, что мальчишка все еще ошивался в кабинете. Муравьев поднимает на него отстраненный взгляд, едва встряхивая темной шевелюрой.       Это просто чертова фраза.       — Вы не хотите верить, но это не так важно. Я могу назвать адрес, нужный адрес. Вы потеряете время, сидя совершенно на другом конце города, а девушка…она же просто…я не хочу, чтобы ее кровь была на моих руках. То, чего вы ожидаете, произойдет совсем не там.       Его речь преисполнена волнения. Она быстрая, стремительная и путающаяся. Не играет. Зеленоглазый потирает подбородок, несколько секунд бездумно в упор глядя на переминающегося с ноги на ногу Мишу.       — Какая еще девушка?       — Прокурор. По делу, которое вы считаете закрытым.       А вот это интересно.       — Откуда сведения?       Сережа точно в себя приходит. Возвращается былая пытливость и неподдельное любопытство; он прищуривается, не сводя с блондина пристального взгляда.       Расскажет сам или дожимать придется?..       — Поверьте…       Понятно. Шарманку старую заводит.       — Во что? В твою интуицию? В необоснованное предположение? — капитан рычит буквально, с готовностью поднимаясь с места. — Даже не думай на такие темы со мной заговаривать. Когда будешь готов сообщить требуемую информацию — тогда и поговорим. А пока что попридержи это при себе.       Он ловко подхватывает китель и громко хлопает дверью, заставляя юношу вздрогнуть. Упертость это хорошо, конечно. Только не всегда она положительную роль играет; к тому же слепцом ведь быть гораздо легче. Миша коротким движением убирает прилипшую ко лбу челку и вздыхает. Времени у него еще оставалось достаточно; можно отметиться на посту, а потом на служебке рвануть на место, вот только… Приметно это очень, да и водить Бестужев совсем-совсем не умел.       Однако вряд ли данное обстоятельство станет проблемой в контексте покушения на чужую жизнь.       Муравьев же и Пестель на место приезжают рано.       Сережа по рации запрашивает местоположение проблемного подопечного и, удостоверившись в верных координатах, убирает ее обратно в бардачок.       — Боишься, что пацан филонить будет? — Паша расслабленно откидывается в кресле, глядя на собеседника из-под полуопущенных век. Ухмыляется еще весело так, словно самого ситуация складывающаяся не смущала.       Да, Апостол, боится, пожалуй.       Только совсем не чужой лени. С ней-то хоть бороться можно; она безвредная во многих отношениях. Опасаться наоборот стоило чрезвычайной активности. Но коллега, вероятно, это и сам осознавал.       — Там другая ерунда. Он сегодня разговор завел о неверной наводке и новой жертве. Якобы не там караулим.       — Подожди, так наводка только вечером поступила. Когда хоть и успел-то?       — Вот в том и проблема — еще утром сказал об этом. Знаешь, впечатление такое, будто его завербовал кто и нам подсунул. Делает, что скажут, а помощи попросить то ли боится, то ли не хочет. Я пытался его разговорить на эту тему, но…       — То есть, ты буквально попросил мальчонку моргнуть, если он в заложниках? — собеседник весело хмыкает, лениво приоткрывая один глаз.- Не хочу тебя расстраивать, Сережа, но ты теряешь хватку.       — Сказал человек, предложивший подкинуть ему записку сомнительного содержания.       Муравьев фыркает в ответ, отворачиваясь к окну.       Мутный Бестужев, конечно, очень. Но это, вроде, итак секретом не было.       Разгадать его хочется до безумия, да только зацепок никаких: с Сазоновым и правда, вроде, не знаком (по крайней мере, на камерах рядом с ним не светился), после работы домой уезжает; для информирования остаются только свободное время на выходных или мессенджеры какие. Но он, вроде, не настолько глуп, чтобы о планах с кем-то в смс договариваться.       Начинало смеркаться.       Солнце уже спряталось за ближайшей тучей, грузно нависшей над всем Приморским районом. Небо, еще не приобретшее темный синий цвет, окрашено было огненно-оранжевыми и красными отблесками уходящего дня. Петербург — город красивый в любое время года. Здесь всегда впору любоваться природой и местностью, удивительно меж собою сочетающимися.       Время шло, а предполагаемый преступник на месте появляться совсем не спешил. Мимо только мелькают машины да редкие пешеходы, спешащие оказаться в уютных четырех стенах своих квартир. Кто бы сейчас отказался от такого.Проходит, пожалуй, часа три, не меньше, прежде чем рация начинает неожиданно шуршать, а тревожный голос по ту сторону просит все патрули на Бухарестскую отправляться. Что уж там происходит расслышать не удается, только обрывки какие-то долетают: «всем патрулям…нападение…».       Оба капитана переглядываются напряженно.       Пестель как-то дерганно заводит машину, тихо ругаясь про себя, пока Сергей Иванович к собственному удивлению рассматривает на экране телефона знакомый номер входящего вызова. По ту сторону звучит всего несколько слов, в мгновение заставляющих Муравьева побледнеть и жестом попросить водителя скорости прибавить.       — Что еще стряслось? — Паша недовольно хмурится, достаточно резко перестраиваясь в соседний ряд.       Времени-то, конечно, много уже, двенадцать почти, а машин на автостраде все еще предостаточно. До Бухарестской пилить минут сорок, не меньше — был шанс опоздать. Если мосты удачно проскочат, то, вполне возможно, на место прибудут чуть раньше других сотрудников.       — Это Кузьмин. Говорит, что нам отбой дали, а подкрепление Бестужев запросил.       — А у тебя были сомнения в том, что пацан не встрянет и в это дело?       — Хотелось верить как-то, знаешь.       — Нельзя его одного так оставлять — руки развязываем и свободу действий на блюдечке с голубой каемочкой предоставляем. Сам говоришь, что он про жертву какую-то неизвестную болтал.       — Прокурор.       — Прости? — Пестель кидает короткий недоуменный взгляд на сидящего подле Муравьева.       — Он сказал, что нападут на одну из прокуроров, участвовавшую в суде по уже давно закрывшемуся делу. Только почему сейчас?       Сережа взволнованно сжимает и разжимает пальцы на темнеющей ручке двери. Яркие огоньки фонарей проносятся мимо на огромной скорости, а в голове крутится только одна мысль: нужно непременно успеть.       Бестужев сбежал, значит. Ослушался приказа и рванул на другой конец города. Для чего? Чтобы доказать что-то? Или, может, наоборот поучаствовать в изначально намеченном плане? В любом случае, особой роли это уже не играло; но и собственную промашку с излишней подозрительностью признавать не хотелось от слова совсем. Только внутри что-то время от времени шептало, что дурит их обоих мальчишка по полной программе.       Видели уже однажды волков в овечьей шкуре.       Доверие выбить пытается, да только время зря тратит. Сейчас верную информацию дает, а потом что? Со следа будет пытаться сбить? Ну уж нет.       На Бухарестской они оказываются и правда раньше других сотрудников — в шестнадцать минут первого. Паша окидывает улицу беглым взглядом и тут же безошибочно указывает на удаляющуюся фигуру Миши в красном свитшоте, по всей видимости, ведущего погоню.       Еще ярче нарядиться не мог?       На обочине, прижавшись спиной к фасаду бежевого дома, стояла женщина средних лет. Ее светлые волосы выбились из прически, а пальто испачкалось от дорожной пыли. Парень только-только успел, значит. Муравьев спешно направляет короткое сообщение в отдел с просьбой скорую вызвать, а после из машины выскакивает. Разум иронично указывает на сходство данной ситуации с прошлым задержанием, однако темноволосый мысль такую быстро откидывает.       Раздаются два коротких выстрела.       И Мишу, и преступника в один момент поглощает тьма проулка, так что капитанам остается только предполагать кто и в кого стрелял. Гнать за ними без толку было — во дворах ограничители стоят, поэтому Пестель дает короткую отмашку, мол, сам здесь разберется, на что Сережа кивает наспех и следом за компанией кидается.       Однако, к собственному удивлению, во дворе он находит только одного Бестужева.       Мальчишка тяжело дышит, опираясь руками на собственные колени, и небрежно сплевывает на землю. До невозможности хочется закрыть глаза и упасть, вот прямо тут где-нибудь, но он держится. Распрямляется медленно, едва качнувшись и слабо улыбается останавливающемуся рядом начальнику.       Только тот радости какой бы то ни было отнюдь не разделяет.       — Где он? — Сергей Иванович на подчиненного даже, кажется, и не смотрит. Шарит пристальным взглядам по всем закоулкам да руку напряженную на кобуре держит.       Рассчитывает, что это еще не конец.       — Я не знаю, он…скрылся. Но я его ранил! В предплечье ранил.       Значит первый был предупредительный, а второй — на поражение…       Апостол не отзывается. Переводит только на рядового нечитаемый взгляд и кивком за собой идти приказывает. А тот и не сопротивляется; светится весь, хоть и упустил преступника. Видимо, первое задержание, даже не увенчанное успехом, по вкусу пришлось.       Но на это они тоже еще посмотрят.       Скорая приезжает довольно быстро.       Врачи осматривают обоих, а Бестужеву даже руку правую бинтуют. Повредил, говорят, видимо, пока нож выбивал. Новая улика — дело всегда хорошее; теперь по отпечаткам быстро найдут. Ранение, конечно, вряд ли остановит, но на время некоторое замедлит точно. Район нужно было оцепить да тут же по горячим следам прочесать, о чем, собственно, и договаривались сейчас собравшиеся патрульные. Пестель, заметив оставшегося в одиночестве блондина, спешно отделяется от коллег и медленно приближается к нему, точно хищник к добыче.       Умиротворение — фикция, спокойствие — ложь.       Миша чувствует это, стоит ему только взглядом с капитаном столкнуться. Павел Иванович несколько нависает над ним, опираясь рукой о двери красно-белой машины, и щурится притворно-лукаво.       — И что все это значит?       — Вы о чем? — парень шмыгает, утыкаясь носом в ворот собственной кофты.       — Сергей Иванович сказал, что ты преступника упустил. Да еще и промазал. — собеседник недобро усмехается, глухо стукнув кулаком по створке. — Но, смотрю, тебя это не сильно расстраивает, так ведь?       — Неправда.       Бестужев меркнет будто. Хмурится и взгляд отводит.       Тонкие пальцы теребят край белой повязки, а настроение былое и вовсе пропадает. Да, упущения есть, определенно, но он же человеку жизнь спас! И, что немаловажно, обеспечил себе спокойную совесть на неопределенное время, до следующего своего «сновидения». Правда, когда оно будет парень не знал (и не стремился узнать) — крепче и спокойнее спится, знаете ли, когда мертвецы не приходят.       — Вот оно как. А не от того ли ты в руку стрелял, что останавливать не хотел?       — Я, по-вашему, на убийцу похож? — он неожиданно поднимает глаза на капитана, оскорбленно поводя плечами. — Вы зря переживаете за мою связь с криминальным миром.       — Зря? Ты мне, щенок, не указывай, что напрасно, а что нет. — тон Павла Ивановича до опасного шипения опускается, и Мишель как-то инстинктивно отодвигается от коллеги; так, на всякий случай. — Вокруг тебя слишком много странного происходит, не находишь? Как-то уж очень хорошо получается преступников вычислять, даже с делом не знакомясь. Может поделишься секретом? Нам бы тоже такие навыки не помешали.       Пестель саркастично фыркает, собираясь, по всей видимости тираду свою продолжить, однако на плечо его ложится рука Муравьева.       — Достаточно. Ты не прогуляешься?       — Да сколько угодно. Смотри только, как бы это все в новую Думскую не превратилось.       Паша морщится, окидывает обоих недовольным взглядом и, засунув руки в карманы, удаляется обратно, в сторону появившихся на месте криминалистов. Его фразу, странную и непонятную для кареглазого, Сережа оставляет без должного внимания, хоть сердце, кажется, на секунду и вовсе биться перестает. Нет, Паша следил всегда за своими словами; он не хотел нарочно сделать больно или поддеть — просто напоминал. Профилактика, кажется, никому еще не вредила, особенно в складывающихся сходных условиях. Капитан молчит угрюмо, глядя будто бы сквозь Мишу, от чего тому неудобно как-то становится.       Было бы из-за чего только.       — Даже не похвалите, Сергей Иванович?       Решимость приходит сама по себе. Он выпрямляется, ерошит светлые волосы и вновь улыбается. Да так тепло и искренне, что острые черты профиля Апостола точно смягчаются даже.       — За что? Покинул пост, нарушил данные мной инструкции, не оповестил об отлучке и, что важнее — упустил особо опасного преступника.       — Как и вы, не поверив мне.       Мальчишка на удивление легко пожимает плечами, точно дело пустяковое было. Такое пренебрежение должно бы реакцию бурную вызвать, да только распаляться в этот раз Апостол не спешит.       — Я спрошу еще раз и лучше бы тебе правду сказать: откуда знал?       — Отвечу, в таком случае, снова: вы не поверите.       — А ты попробуй.       — Приснилось.       С губ это срывается случайно совершенно, однако Мишу это обстоятельство мало волнует. Сейчас он, пожалуй, походил больше на капризного ребенка, в пылу спора выпалившего что-то обидное или насмешливое. Нет, светловолосый не ожидает кардинальных перемен в поведении капитана, но и отношения подобного терпеть в свою сторону тоже больше не желает.       Все хотят быть понятыми. Никто только первый шаг делать не спешит.       Муравьев меняется в лице.       — Лучше бы тебе со мной не шутить. Но, в любом случае, это уже не важно. — он весьма резко выуживает из-за пояса серебрящиеся в свете фонарей браслеты и стремительно застегивает на запястьях рядового.       Бестужев, такого поворота не ожидавший, машинально руки старается одернуть; только вот начальник проворнее и ловчее. Где-то под ногами раздается приглушенный звук, точно лязг металлический — короткий, четкий, и это быстро привлекает внимание: упало будто что-то. Да только на улице не день ясный, а существующего света едва ли хватает для того, чтобы лицо собеседника разглядеть.       Показалось, значит.       Наручники неприятно кожи касаются, вызывая холодок по всему телу.       Сергей Иванович, серьезный, как и обычно, рассчитывает, видимо, что он, Мишель, посидев второй раз в участке, как подозреваемый, за ум возьмется и расскажет все. Только что рассказывать-то, если он сам еще ничего не знает?       — Павел Иванович с тобой пообщаться в прошлый раз горел желанием, но я его остановил. Теперь не буду.       Чехарда вся эта затягивалась чрезвычайно, а время, как известно, не любит когда его впустую тратят. Так вот и стоило ли расходовать бесценные минуты или даже часы на совершенно бесполезные разговоры?