Дайте ему работать и ничему не удивляйтесь — вот основное правило обращения с волшебником. Сюзанна Кларк, «Джонатан Стрендж и мистер Норрелл»
Когда Слава вернулся в общагу, Ванька уже спал. Утром его застать тоже не получилось: из-за предстоящего ночного дежурства Славин рабочий день начинался позже, так что собирался он в одиночестве и непривычной тишине. Проснулся Слава около часа, но выспавшимся себя не почувствовал, потому что почти до рассвета проворочался в постели, пытаясь понять, что не так с Алданом и как ему с этим разобраться. К двум он, более-менее придя в себя, явился на положенный инструктаж к Модесту Матвеевичу. Инструкции заключались в том, что в 15-00 рабочий день у сотрудников заканчивался, а от Славы требовалось получить ключи от всех лабораторий, положить их в сейф и никого в институт не пускать до 16-00 следующего дня. Новогоднюю ночь и первое января следовало посвятить обесточиванию всего, что должно быть обесточено, пресечению всего, что было не положено, а также недопущению самовозгорания и периодическим обходам территории института. В перерывах Модест милостиво разрешил Славе спать на диване. Слава посмотрел на маленький диванчик для посетителей в приемной перед директорским кабинетом, где ему предстояло провести ближайшие сутки, и решил, что, пожалуй, воздержится. Диван можно было бы магически удлинить, но Слава опасался, что, если ему и удастся, диван наверняка схлопнется обратно именно в тот момент, когда он уснет. Он сел в кресло, закинул ноги на стол и открыл тысячестраничную инструкцию к Алдану, подробным чтением которой обычно пренебрегал, отыскивая при необходимости нужные места. Почитать, впрочем, не удалось, потому что в приемную потянулись коллеги с ключами. Настроение почти у всех было праздничное: магистры улыбались, пересказывали Славе последние рабочие сплетни, весело жаловались на Модеста, не дающего толком поработать, и рассказывали о планах на вечер. Слава думал, что, оставшись дежурить в новогоднюю ночь, станет им завидовать, но сейчас был скорее рад провести сутки в одиночестве, спокойствии и тишине, не отвлекаясь ни на рабочие задачи, ни на болтовню с друзьями. Согласно указаниям Модеста, ключи нужно было складывать в сейф, но для этого пришлось бы каждый раз вставать, так что Слава просто сваливал их в кучу на краю стола, решив, что уберет все вместе потом. Куча постепенно росла, Слава раз за разом отвлекался от книжки и в конце концов отложил ее в сторону, тем более что в приемную зашел Хунта. — Кристобаль Хозевич, — спросил Слава, когда тот протянул ему тяжелый металлический ключ с затейливыми длинными бороздками (замки в отделе Смысла Жизни явно не менялись очень давно), — а что вы делаете, когда нерешаемая задача, ну… не решается? Хунта пожал плечами, укрытыми элегантным полушубком. — Ищу, что я мог пропустить. Начинаю заново. Подхожу с другого конца. Он оглянулся по сторонам, словно собираясь поделиться секретом, наклонился к Славе и добавил: — Или ложусь спать. Вы не поверите, Вячеслав, сколько хороших решений приходит в голову только что проснувшемуся человеку. Слава обреченно посмотрел на диванчик для посетителей и кивнул. — Вам нужна какая-то помощь? — уточнил Хунта, отстраняясь и поигрывая тростью. — Нет, — покачал головой Слава. — Спасибо. — Прекрасно, — одобрил Хунта. — Хорошего дежурства, Слава. Будьте осторожны, — посоветовал он, чертя что-то пальцем на стене. — Но не слишком, иначе можно и заскучать, — Хунта церемонно кивнул и прошел сквозь стену. Там, где он водил пальцем, вспыхнула голубым светом и медленно погасла звезда Давида. — Мене, текел, упарсин, хуй, мой мальчик, пососи, — мрачно сказал сам себе Слава, машинально делая жест от сглаза. К добрым пожеланиям от магов старой школы следовало относиться с осторожностью. Не то чтобы Хунта желал ему плохого: просто представления о хорошем у него были довольно специфические. Не успел он потянуться за мануалом, как зашел Никита Курскеев из отдела маглингвистики. Следом зашел отшельник, с которым тот, судя по всему, не собирался расставаться и на новогодней вечеринке. Никита положил на стол ключи и пожелал Славе удачного дежурства; «яндо деменес», — добавил отшельник. Никита нажал какую-то кнопку на прикрепленном к поясу джинсов диктофону, судя по всему, ставя отметку. — Как успехи? — полюбопытствовал Слава. — Карадорадора верида, — загадочно сказал Никита, подмигнул, подхватил отшельника под локоть и ушел. Зашел Степа Карма из отдела Социальной Метеорологии. Не отрываясь от экрана телефона, где он яростно что-то печатал, второй рукой поискал по карманам ключ, и, найдя, так же не глядя положил его на стол перед Славой. — Как там в твиттере? — спросил Слава. — Ты не поверишь, из-за какой ерунды все срутся на этот раз, — утомленно сказал тот. — Не могут договориться, чем заправлять оливье? — Если бы! Степа оторвал взгляд от экрана и собрался было поделиться, но дверь приемной снова распахнулась, впуская переругивавшихся друг с другом Никиту Кондратенко и Федю Игнатьева из отдела Вечной Молодости. Степин телефон разразился звуком нескольких уведомлений подряд, он безнадежно махнул рукой и вышел, снова уставившись в экран. — Вот работка у некоторых, — издевательски сказал Федя, проводив его взглядом. — Почему мне не платят зарплату за то, что я сутками сижу в твиттере? — Социальная метеорология — это важно! — взвился Кондратенко. — Потому что тебе ее платят за то, что ты сутками слушаешь рэпчик, — напомнил Слава. — Я мог бы добавлять созвучия гармонии сфер куда угодно, хоть в сербский турбофолк, — пожал плечами Федя, — но кто его слушает? Практический выход у такой работы был бы нулевой. — Он и так практически нулевой, — злорадно сказал Никита, — потому что твои созвучия работают только в Apple music. — Разумеется, они работают только в Apple music, — завелся Федя, — потому что яблоки неразрывно связаны с познанием. Адам и Ева, читал про таких? Про Ньютона что-нибудь слышал? Любой эппловский продукт несоизмеримо лучше подходит для… Постой-ка, — прищурился он, — запуск Spotify в России — твоих рук дело? — Ключи, — потребовал Слава, чувствуя, что это один из тех академических диспутов, которые вполне могут закончиться дракой. Федя и Никита синхронно бросили на стол ключи, не отрывая друг от друга неприязненных взглядов. Ключей от лаборатории отдела Вечной Молодости было два, потому что договориться о том, как пользоваться одним ключом, у этих двоих не получалось. — И помещение освободите, — добавил Слава, чувствуя, как воздух начинает потрескивать. — Без десяти три. Скоро зайдет Модест. Упоминание имени Модеста Матвеевича подействовало почти так же хорошо, как и его присутствие: Никита и Федя сдулись, пару раз напоследок оскорбили друг друга, но уже без огонька, и ушли из приемной по отдельности, через две противоположных стены. — Федя, погоди, — спохватился Слава, роясь в карманах. — Вот. Это тебе. С наступающим! Заглянувший обратно Федя изучил изрядно помятый пакетик и хмыкнул. — Я из Питера вообще-то. По второй части названия возражений у него не нашлось. — Так на то и расчет, — не растерялся Слава. — Вырастишь ты этот огурец… Огурцы… И съешь их. В очередной раз утвердишь, таким образом, превосходство северной столицы. Поэтический жест. — Поэтический жест, — возразил Федя, глядя на стену, через которую ушел Никита, — будет, если я этот огурец засуну кому-нибудь в жопу. — Поэт, ты не понят людьми, — нараспев сказал Слава, — в глазах не сияет беспечность. Глаза к небесам подними: с тобой бирюзовая вечность. — Ребята из Абсолютного Знания вроде высчитали, что вечность бледно-розового цвета, — с сомнением сказал Федя. — Расскажи об этом Андрею Белому, — развел руками Слава. — Если, конечно, ребята из Абсолютного Знания не высчитали, что он на самом деле Андрей Бледно-Коричневый. Федя ухмыльнулся, помахал Славе на прощание пакетиком семян и ушел: перспектива встречи с Модестом Матвеевичем его явно не вдохновляла. Модест, впрочем, ограничился звонком: убедился, что Слава на посту и дежурство идет, как положено (ключи к трем сдать успели не все, но об этом Слава решил не сообщать), напомнил об опасностях самовозгорания, сухо поздравил с наступающим и отключился. Зашла Эмелевская из отдела Недоступных Проблем, рассеянно поцеловала Славу в щеку и вручила ему ключ. Слава с некоторым удивлением понял, что держит в руке деревянный член, от неожиданности разжал пальцы и выронил его на стол. Член оказался брелоком, висевшим на одном колечке с ключом. Эмелевская ухмыльнулась и похлопала его по плечу, и Слава вспомнил, что занимается она проблемой непрошеных дикпиков. — А правду говорят, — спросил он, подцепляя брелок за колечко и покачивая им в воздухе перед тем, как бросить в горку сваленных на столе ключей, — что у вас таких целая коллекция? — У каждой женщины таких целая коллекция, Слава, — пожала плечами Эмелевская. — Редко когда начинаешь собирать ее сама, но всегда можно перехватить инициативу и взять все под контроль. С наступающим, — попрощалась она, накидывая короткую шубку и выходя из приемной. Последними пришли Эрнест Амперян и Андрей Замай-Замай, вручили ему ключи от лабораторий и уселись поболтать. Резать салаты никто из них, кажется, не торопился. Слава не возражал, тем более что Эрнест сотворил ему чашку чая, а Андрей начал рассказывать про очередной провальный эксперимент Выбегалло. — Кончилось все тем, что пришел Мирон... — Мирон Янусович или Мирон Анусович? — Слава, мы называем их У-Мирон и А-Мирон, — напомнил Эрнест. — Ты же понимаешь, что это один человек? — добавил Андрей. — Если честно, нет, — признался Слава. — Не понимаю. Анусович меня бесит, он и его вечные придирки: это не делай, то делай, но не так, третье перепиши, четвертое переоформи… А-Мирону он не мог простить еще и того, что при первой встрече в Изнакурнож тот его попросту проигнорировал, как будто никакого Славы в комнате не было. Но упоминать о таком казалось мелочным. — А вот Янусович отличный мужик, — закончил Слава. — Я бы к нему пошел диссер писать. — А-Мирон — прекрасный администратор, — с легким упреком сказал Эрнест. — А У-Мирон действительно выдающийся ученый, но ни магистрантов, ни аспирантов он не берет, хотя желающих немало. Добиться его научного руководства — задача, близкая к невыполнимой. — Да? — заинтересованно переспросил Слава, у которого нехорошо загорелись глаза. — Ну, это мы посмотрим.***
Андрея и Эрни Слава проводил до выхода из института, убедился, что тот как следует заговорен, и отправился в обход, звеня сваленными в карман ключами. На первом этаже располагался отдел Линейного Счастья, в котором Слава ничего не стал обесточивать, так как что сама мысль о том, чтобы что-то здесь выключить, казалось ему святотатством. Он полюбовался генератором детского смеха, повернул заевшую стрелочку на вечно сбоившем анализаторе этических дилемм и хотел уже отправиться на второй этаж, но вспомнил, что Модест, инструктируя его насчет обхода, отдельно упомянул виварий, наказав проследить за тем, чтобы надзиратель, вурдалак Александр, не пил на работе чай. Так как поступали, мол, сигналы, что не чай он там пьет. Слава подумал, что, будь он надзирателем вивария, тоже пил бы не чай, но в подвал тем не менее спустился. Высокий и бритый наголо Александр при его появлении ловко убрал чайник под стол. Слава сделал вид, что не заметил. — Все в порядке, Саша? — поинтересовался он. — В целом да, — согласился тот. — Разве что гарпии странновато себя ведут. — Странновато — это как? — Подлетают… ну, например, к кормушке, поклюют, а потом возвращаются ровно на то же место, — объяснил Саша. — Как заговоренные. — Возвращаются на исходную позицию в течение одного хода, — кивнул Слава. — Надо использовать против них лучников. Саша непонимающе нахмурился. — Неважно, — сказал Слава, ненавидевший пояснять собственные шутки. — А в остальном все хорошо? — Кощей еще… — вздохнул Саша. — Что Кощей? — Рэп читать начал, — развел руками надзиратель. — Да что ты говоришь, — развеселился Слава. — Пойдем послушаем, что ли. Саша задвинул чайник ногой поглубже под стол и повел Славу в глубь вивария. Пройдя мимо стойла с коньком-горбунком, клетки с Лернейской гидрой и обширной пещеры с многоголовыми гекантонхейрами, они приблизились к комфортной камере предварительного заключения, в которой Кощей Бессмертный коротал бесконечное время в ожидании суда по делам о его бесконечных преступлениях. Завидев Славу и Сашу, он оживился, подскочил к прутьям клетки, выгнул грудь колесом и, поглаживая бороду, заявил, что он бессмертный, бессменный и самый охуенный, после чего начал относительно в рифму оскорблять то обоих вместе, то каждого по очереди. Саша время от времени морщился, Слава слушал с ленивым любопытством. — А что у него лещи-то через строчку? — вполголоса спросил он у надзирателя. — Вы его не кормите, что ли? — Кормим, конечно, — оскорбился Саша. — Щи, каша, все по-человечески. — Скажи Модесту, что неплохо бы Кощею выписать лещей, — посоветовал Слава. — Может, это он от белковой недостаточности так паршиво рифмует. Даже неловко за него. За столько-то лет вполне можно было поднатаскаться. Услышав Славу, Кощей повысил голос и сосредоточился в своих пассажах исключительно на нем, словно забыв о присутствии надзирателя, но Слава уже потерял интерес к его выпадам: он вдруг заметил невдалеке от камеры тяжелую металлическую дверь с электронным замком. Посреди вивария, состоявшего из вольеров, клеток и стойл, большинство из которых выглядело так, словно разменяло не один век, она смотрелась крайне чужеродно. — А что вон там? — спросил Слава. — Где?.. А, не знаю, — пожал плечами надзиратель. — Пару дней назад появилась. Я подумал, может, какие-то новые разработки Оборонной Магии… Слава хмыкнул. Деятельность отдела Оборонной Магии, возглавляемого Денисом Чудиновским, была так хорошо засекречена, что практически никто не знал, чем именно этот отдел занимается. Многие, кто в шутку, а кто и вполне всерьез, предполагали, что под флером секретности Денис и его сотрудники на самом деле не занимаются вообще ничем. Слава знал, что это не так, поскольку месяц назад пытался — к сожалению, безуспешно — посчитать для Дениса одну задачку. Перед тем, как получить техническое задание, ему пришлось подписать несколько договоров о неразглашении, один из них — кровью («извини», — с милой улыбкой сказала лаборантка Дениса Юля Еремеева, вручая ему документы, — «на войне как на войне». На какой войне, Слава уточнять не стал, потому что побоялся, что придется подписывать еще что-нибудь). Проект назывался «Голова Аббалбиска» и заключался в разработке магического оружия, которое — в теории — должно было действовать, как голова знаменитой Медузы Горгоны, превращая противников в камень взглядом. На практике голова, белобрысая и очень румяная, только болтала языком, и могла разве что довести врага до исступления потоком абсурдных оскорблений и абстрактных шуток. Помочь Денису и Юле Слава ничем не смог, и дальнейшая судьба головы Аббалбиска какое-то время была ему неизвестна: он пытался спросить, но Юля, несмотря на то, что за несколько дней совместной работы они вполне подружились, с неизменной улыбкой отвечала «засекречено» и переводила разговор на другую тему. Слава успел нафантазировать десяток вариантов один другого мрачнее, но через пару дней с облегчением узнал, что проект официально рассекречен, а голова Аббалбиска передана хозчасти, и Модест Матвеевич использует ее для того, чтобы заговаривать входы и выходы. В свободное от этой деятельности время голова милостиво соглашалась заговаривать зубы сотрудникам, которым не хотелось тратить время на поход к стоматологу. Слава подошел к двери поближе, рассмотрел сияющий новенький замок и без особой надежды на успех приложил палец к считывателю отпечатков. — Биометрические данные не распознаны. Назовите имя, должность и уровень допуска, — сказал равнодушный электронный голос. — Слава Карелин, системный администратор, — представился Слава и замолчал, потому что уровней допуска в институте не было — по крайней мере, он о них ни разу не слышал. — В допуске отказано. Слава склонил голову набок и побарабанил пальцами по стене. — По инструкции, — сказал он, — я должен следить за обесточенностью вверенных мне производственных площадей. Во избежание самовозгорания. Он поймал себя на том, что копирует слова и интонации Модеста Матвеевича, вспомнил, как присутствие Модеста и одно даже упоминание его имени действует на существ любой степени разумности — от сотрудников института до домовых и безмозглых дублей, — и весомо добавил: — Согласно указаниям Камноедова Модеста Матвеевича. — Отключение системы охраны блока содержания невозможно, — после паузы сказал электронный голос. — Приоритет Альфа. Вероятность самовозгорания незначительна. В случае самовозгорания будет задействован протокол самоликвидации. — Ну слава богу, — саркастически сказал Слава. — Блока содержания чего? — попробовал он, не особо надеясь получить ответ. — В допуске отказано, — повторил голос. Магия имени Модеста, судя по всему, успела развеяться. — Что еще за самоликвидация? — нахмурился надзиратель. — У меня тут редкие магические животные… И не только животные… — Будем надеяться, в магической обороне знают, что делают, — пожал плечами Слава, разворачиваясь к выходу. — К тому же, нам сказали, что вероятность самовозгорания… Он остановился. — Вероятность самовозгорания, — повторил Слава, поворачиваясь обратно к загадочной двери и пристально глядя на замок. — Незначительна? — неуверенно сказал Саша. — Незначительна, — кивнул Слава. — Но, кажется, существует. В отличие от всех остальных вероятностей. — В смысле? — Вот и мне интересно, — нежно сказал Слава замку. — Система безопасности такого уровня не может работать без генератора случайных чисел. — И что? — Да ничего, в общем-то. С наступающим, Саша, — он похлопал надзирателя по плечу и двинулся к выходу из вивария, чувствуя, как настроение снова улучшается. Безлюдный и темный институт казался незнакомым и загадочным, почти как несколько месяцев назад, когда Слава оказался тут впервые и ходил, сперва то и дело открывая рот, а потом, достигнув лимита отпущенной ему способности удивляться, просто глядя по сторонам восхищенным взглядом. Снаружи здание института выглядело не особо внушительно — два этажа и двенадцать окон, — но внутри было неизмеримо больше. Насколько именно больше, Слава сказать не мог, потому что выше двенадцатого этажа он ни разу не оказывался: лестницы туда не вели, лифт постоянно ломался, а левитировать сквозь перекрытия он еще не умел. О длине этажей тоже сказать что-то было сложно. Занимавшие их отделы были разных размеров, но изнутри в каждом из них окон оказывалось неизменно больше двенадцати. Размеры расположенного на втором этаже книгохранилища он боялся даже прикидывать, потому что для измерения расстояний там использовались верстовые столбы. Сам он доходил до пятого, Эрнест как-то жаловался, что нужная ему литература нашлась только в районе девятнадцатого, а Ванька Евстигнеев в поисках документации на диван раздобыл сапоги-скороходы и добрался до двадцать четвертого, но дальше путь перегородила ремонтно-дорожная бригада, и ему пришлось отложить поиск инструкций на потом. Весь третий этаж занимал отдел Предсказаний и Пророчеств, где обесточивать было нечего, потому что работали его сотрудники в основном при свечах. Из лаборатории некромантии доносилось приглушенное бормотание, и Слава толкнул дверь, приготовившись разгонять засидевшихся предсказателей по домам. На столе, скрестив ноги по-турецки, сидел Евстигнеев. Завидев Славу, он замолчал и очень неприятно улыбнулся. Слава перевел взгляд на начерченную вокруг стола пентаграмму, в которой он узнал большую печать Соломона, и запоздало вспомнил, что в отделе Предсказаний и Пророчеств вчера проводили инвокацию духа Мерлина в надежде задать ему парочку вопросов, но дух, во-первых, инвоцировался явно не тот, а во-вторых, вселился в проходившего мимо Ванькиного дубля и покидать его наотрез отказался. Ваня, узнав об этом, пожал плечами и сказал, что себе он сделает нового, а с этим пусть предсказатели разбираются сами. Дубль, может, и его, но проблема-то их. Предсказатели не смогли добиться от духа никаких ответов, включая ответ на вопрос о том, кто он такой, и, соответственно, изгнать его тоже не смогли, — так что нарисовали вокруг запирающую пентаграмму и разошлись по домам отмечать Новый год. Славе стало немного жаль безымянного духа. Сам он этой ночью в каком-то смысле тоже был заперт в институте, но у него и пространства было несоизмеримо больше, и заняться ему было чем. Он прислонился к дверному косяку и сочувственно поинтересовался: — Как дела? — У тебя или у меня? — немедленно среагировал Ванькин дубль. — Ну, допустим, у меня, — растерялся Слава. — Паршиво у тебя дела, Слава. Для экзистенциального кризиса, вообще говоря, рановато, но это именно он. — Нет у меня никакого экзистенциального кризиса, — возразил Слава. — Значит, скоро будет, — дубль Евстигнеева задумчиво посмотрел на свою руку так, как будто на ней были часы. — Да, довольно скоро. Пока еще можешь погулять. — Да кто ты такой? — Дух, всегда привыкший отрицать, — он отвесил издевательский поклон, не слезая со стола. Слава смерил дубля недоверчивым взглядом. — Демон, типа? — Типа, — с ухмылкой согласился тот. — А зовут тебя как? — А это уже к тебе вопрос, — с тем же не особо скрываемым весельем в голосе ответил демон, бросив взгляд на висевшую на стене доску. Слава тоже туда посмотрел. Огромная, от пола почти до потолка меловая доска была исписана кучей перечеркнутых имен: некоторые заканчивалась на -эль или -ил, другим предшествовали титулы вроде «герцог», «король» или «губернатор», а в последнем столбце вообще шла какая-то нечитаемая клинопись. Ну, если местные специалисты по демонологии не справились, то ему и подавно ничего не светит. — Не, я пас, — покачал головой Слава. — Я кроме демона Максвелла и демона Лапласа никого и не знаю особо. — Угадал, — засмеялся демон. — Чего? — Демон Лапласа, к твоим услугам. — Но демон Лапласа — это мысленный эксперимент! — Разве не любой демон — мысленный эксперимент? — Допустим, — сказал Слава. — Что, в таком случае, я буду делать через… скажем, три часа? — Снимать штаны, — охотно ответил демон. — Параллельно с переживанием экзистенциального кризиса или сразу после? — уточнил Слава. — Незадолго до, — любезно сказал демон. — Ну да, десять раз, — хмыкнул Слава, отлипая от дверного косяка. — Ладно, не скучай. Увидимся еще. — Не увидимся, — зубасто улыбнулся демон. Слава закатил глаза и прикрыл за собой дверь. Большую часть четвертого этажа занимал отдел Вечной Молодости — в прошлом довольно незначительный, но в двадцать первом веке разросшийся до огромных размеров. Здесь добавляли гармонические созвучия музыки сфер в треки кумиров молодежи, занимались сигилизацией латте-арта, придумывая такие узоры из кофейной пенки, которые складывались бы в печати призыва малых добрых духов, проводили меметические экспертизы и — совместно с отделом Линейного Счастья — пытались разработать аналог пленки с пупырышками, который не вредил бы экологии, но приносил не меньше удовольствия, чем оригинал. На двери Фединой лаборатории красовались слова «Вся ваша юность — это надпись на футболке». Каждое утро их стирали старательные домовые, но за ночь они появлялись опять — на Фединой двери или на дверях кого-то из его коллег. Заподозрить в мелком хулиганстве можно было бы магов старой школы, посматривавших на разработки отдела с некоторым снисхождением. Но представить, как, скажем, Кристобаль Хозевич еженощно пробирается в институт с маркером для стритарта наперевес, было не под силу даже Славе. На четвертом этаже располагался и машинный зал. Слава не удержался и заглянул проверить, как работает Алдан; Алдан демонстрировал на удивление высокие мощности, хотя общаться с ним по-прежнему не желал. Слава решил, раз такое дело, немного посмотреть на Федину задачку по расчету идеальной длительности тиктока, и через какое-то время, бросив взгляд на часы, с удивлением обнаружил, что уже почти семь. Он с сожалением перевел Алдан в спящий режим и вернулся к обходу. На пятом этаже располагался отдел Магической Лингвистики. Слава распахнул форточки, чтобы проветрить помещения от сладковатого запаха травы, и закрыл несколько оставленных в спящем режиме макбуков: каббалистическое программное обеспечение не работало ни на каких других системах. Слава запомнил это, как аксиому, потому что, если честно, не мог понять, как оно работало вообще. Квантовую физику или дифференциальную геометрию он тоже не всегда мог понять, но они — даже в совсем странных своих проявлениях — все-таки оставались чем-то научным, а вот поиск буквенных сочетаний, обладающих воздействием на реальность, потому что они являются одним из имен бога — это было как-то… ну, слишком. Каббалистов Слава не любил еще и за то, что их задачки нередко заставляли Алдан виснуть. Впрочем, иметь дело с ними ему доводилось нечасто: лаборатория каббалистики была одной из немногих, где сотрудники работали со своими ноутбуками. В остальных лабораториях сложной электроникой никто не пользовался: случайная магнитная волна или погрешность в направлении гиперполя оставляли обычные ноутбуки и телефоны в таком состоянии, что их можно было разве что сдать на металлолом. Слава проверил экранированность помещения, обеспечивавшую компьютерам относительную безопасность (панацеей она не являлась, но большую часть времени работала исправно), и поднялся на шестой этаж. В отделе Универсальных Превращений было темно и тихо, и только из лаборатории Евстигнеева доносилась музыка. Слава, крадучись, приблизился и заглянул в не до конца прикрытую дверь. В центре лаборатории располагался Славин старый знакомец диван, на котором стояла детская ванночка с водой. В воде брюхом вверх плавала дохлая рыба. Рядом блестел латунными боками аквавитометр, а стоящий чуть позади стол был завален записями. Евстигнеев почти по плечо засунул руку в диван и чем-то щелкнул. Рыба дернулась и затихла; Евстигнеев нахмурился и снова полез в диван. Днем, отдавая ключи, он предупредил, что оставит поработать своего дубля. Но дубль вряд ли бы стал подпевать и трясти головой в ритм бита звучащего из зачарованной колонки хип-хопа. — Работаем, значит, — сказал Слава, открывая дверь. — Нарушаем трудовое законодательство. Евстигнеев вскинул голову, испуганно посмотрел на Славу, сложил губы трубочкой и мелкими шагами попятился назад. Это было очень похоже, и Слава даже засомневался — может, и вправду дубль? Он скрестил руки на груди и поинтересовался: — Ты серьезно думаешь, что я не отличу тебя от дубля? Это, конечно, был блеф, потому что дублей Евстигнеев делал мастерски, включая самопрограммирующихся и обучающихся. Именно он сотворил Славиного дубля, который вместо не нашедшего в себе сил расстаться с Алданом и институтом Славы отправился в поход с ребятами. Дубль пел вместе со всеми Летова и Цоя под гитару, матерился, когда его кусали комары, отрастил ужасную бородку, разговаривал с деревьями,требуя отныне и впредь называть его МЦ Друид, и растворился в воздухе, переступив по возвращении порог Славиной коммуналки, к удивлению его соседей, списавших, впрочем, все на белочку. В общем, Слава вполне мог не отличить Ваниного дубля от Вани. Но, если это все-таки дубль, о Славиной промашке Ваня не узнает. — Да ты жопу от пальца не отличишь, — возмутился Евстигнеев, выходя из образа. Слава ухмыльнулся. Ванька спохватился и дернул головой, умело имитируя сбой в магическом программировании. — Жопу от пальца не отличишь, — механическим голосом повторил он. — Жопу от пальца не отличишь. Жопу от пальца… Слава оглянулся по сторонам, взял с одной из полок угрожающего вида кинжал (Ваня обычно резал им пиццу) и пошел навстречу, недвусмысленно вертя его в руке. Боли дубли не чувствовали, чего нельзя было сказать о некоторых хамоватых магистрах. Евстигнеев сделал еще пару шагов назад, чтобы их со Славой разделял стол, и нормальным голосом поинтересовался: — Ты совсем уже, что ли? — У меня инструкции, — пояснил Слава, бросая кинжал на стол. — Обесточить помещения и выгнать всех к чертовой матери. Даю тебе полчаса, закругляйся тут и… — Не понимаю, что я делаю не так, — хмуро сказал Евстигнеев, глядя на рыбу. Славины инструкции ему явно были до одного места. — Дохнет и дохнет. Слава тоже посмотрел на рыбу. — А что с ней? — А я откуда знаю? Слава подошел к дивану и поднял рыбу за хвост. — А чего ты хотел? Обыкновенная дохлая рыба. — Глаза протри, — посоветовал Евстигнеев. — Вода-то живая. — А, — сказал Слава. Живая вода в его мысленном каталоге находилась где-то рядом с каббалой. В том смысле, что, как она работает, было совершенно непонятно. — А мощность максимальная? — спросил он. — Если ты меня за дурака держишь, то можешь проверить сам, — желчно сказал Ванька. Дураком Слава его не считал, но продемонстрировать обратное было делом принципа, так что он присел на корточки и по примеру Евстигнеева полез в недра дивана. Нащупав что-то, похожее на селекторный переключатель, он попробовал его повернуть; по часовой стрелке ручка не двигалась, против часовой сдвигалась на пять делений. Услышав пять щелчков, а потом — после паузы — еще пять (дойдя до того, что, очевидно, было нулем, Слава повернул ручку обратно), Евстигнеев красноречиво поднял брови, склонив голову набок. Слава нажал сильнее, слегка вдавливая переключатель вниз. Не то чтобы он на что-то надеялся, но перед тем, как признавать свое поражение, следовало перепробовать все варианты. Из дивана раздался странный механический звук, и ручка неожиданно поддалась. Не ожидавший этого Слава по инерции провернул ее на три деления вперед разом, в удивлении отдернул руку и задел ванну с водой. Ванна перевернулась, приземляясь на пол вверх тормашками и погребая под собой несчастную рыбу; вся вода, не оказавшаяся на Славиных штанах или обивке дивана, разлилась по полу. — С-с-сисадмин, — с чувством сказал Евстигнеев, щелчком пальцев уничтожая лужу на полу. И командным голосом добавил: — Штаны снимай. — Это еще зачем? — Как — зачем? В жопу тебя ебать будем. Ты что думал, кандидатский минимум через годик сдашь и все, принят в магистры? У нас все-таки уважаемый магический институт. Многовековые традиции. Жак де Моле терпел и нам велел. Давай-давай, чего встал? — Я не такой, — Слава поднялся с пола и скрестил руки на груди. — На свидание меня своди сначала. Цветочки подари. А там уже посмотрим, кто штаны снимать будет. — Славик, — с мягкой угрозой сказал Евстигнеев, — если ты сейчас же не снимешь штаны, они слезут с тебя сами. Или еще что-нибудь сделают. Я, честно говоря, не знаю, как поведут себя штаны, впитавшие такое количество живой воды. Очень интересно выяснить, но, вероятно, ты предпочтешь, чтобы они в этот момент были не на тебе. Слава выругался и стал стягивать штаны. — Наколдуешь мне другие? — хмуро спросил он, оставшись в трусах и свитере. — Не зна-а-а-аю, — протянул Евстигнеев. — Хотелось бы посмотреть, как ты в таком виде совершаешь обход. — Тебя тут вообще быть не должно, — напомнил Слава. Штаны, брошенные им на пол, пару раз дернулись и поползли к окну. — Если бы меня тут не было, кто бы наколдовал тебе новые штаны? — Если бы тебя тут не было, мне бы не понадобились новые штаны. — Конечно, — скорбно поджал губы Евстигнеев. — Если бы не я, ты бы до конца жизни проходил в одних штанах, и в гроб тебя бы в них же положили. — Ну а что, нормальные же штаны, — Слава посмотрел на то, как они сладострастно обвивают батарею, — были. Это у них пройдет? — Водичка была качественная, — задумчиво сказал Евстигнеев. — Я понял, — вздохнул Слава, мысленно прощаясь со штанами, прослужившими ему верой и правдой не один год. Евстигнеев, поглядывая на штаны, делал записи в толстой тетради. — Вано, будь человеком, — взмолился Слава. — Холодно же. Евстигнеев что-то пробормотал и сделал пасс рукой. В лаборатории запахло озоном, а на диване возникла пара новых штанов. Слава поднял их и несколько секунд рассматривал, держа перед собой на вытянутых руках. — Ну спасибо, — сказал он, когда к нему вернулся дар речи. — Зато не замерзнешь, — ухмыльнулся Евстигнеев. — Вообще мне нравится, — назло ему сообщил Слава, натягивая штаны и хлопая себя резинкой обновки по пузу. — Всратые такие. Всегда теперь в них буду ходить. — Большой шаг вперед по сравнению с тем, как ты обычно одеваешься, — одобрительно сказал Ванька. Как можно было назвать большим шагом вперед штаны, у которых одна штанина была с леопардовым принтом, а другая — с коровьим, Слава не представлял. Но, по крайней мере, они действительно были теплыми. — Мргл-мргл, — раздалось из-под лежавшей на полу ванны. Слава и Ваня переглянулись и, не сговариваясь, с разных сторон приблизились к ней и сели на корточки. — Что это был за звук? — тихо спросил Слава. — Я знаю, что это за звук, — тихо сказал Ваня. — Но почему он раздается из-под таза с дохлой рыбой, ума не приложу. — Есть только один способ проверить. Ваня угукнул. Изумление на его лице уже сменилось привычным деловым любопытством. Он встал, достал из кармана умклайдет, сделал шаг обратно к столу и кивнул. Слава поднял ванночку, одновременно отступая назад. За прошедшую пару минут рыба успела не только ожить, но и в ускоренном темпе пройти несколько стадий эволюции, потому что кроме голосовых связок и легких у нее появились руки, ноги и странный гребень на спине. Размеры особо не изменились, так что Евстигнееву рыбочеловек не доходил даже до колена. Это, впрочем, не помешало ему подбежать к оказавшимся прямо по курсу Ваниным ногам и начать агрессивно стучать по ним маленькими кулачками, издавая все те же гортанно-мурчащие звуки. Евстигнеев пару секунд неверяще на это смотрел, а потом опустил умклайдет и расхохотался. Слава тоже улыбнулся, потому что картина была откровенно дурацкая. — Что это? — спросил он, ставя ванночку на пол и отодвигая ее ногой к стене. — Это мурлок, — отсмеявшись, ответил Евстигнеев. — Скажи спасибо, что воин, а не шаман. А то получили бы мы с тобой по разряду. — Спасибо, — вежливо сказал Слава. — Знакомое что-то. Это из игры? — Из вовки, — кивнул Евстигнеев. — Хоть убей, не знаю, почему. Он трансформировал ванночку в просторный аквариум, подхватил мурлока за шиворот, без особых церемоний опустил его внутрь и накрыл запирающим полем. — С этим потом разберемся, — решил он. — Нет у нас времени штаны просиживать над гейм стадис. — Штаны, — в ужасе сказал Слава. — Ты же вроде решил, что они тебе нравятся? — Нет, — Слава отвел со лба отросшую челку и заходил по комнате. — То есть, да. Зачетнейшие штаны. По гроб жизни тебе спасибо, благодетель. Он остановился и посмотрел на батарею. Штаны притихли, обвив горячую трубу. От них поднимался еле заметный пар. — Я заходил во время обхода к предсказателям, — начал объяснять Слава. — И тебе предсказали, что ты, наконец, станешь нормально одеваться? Ну надо же. Раз в год и палка стреляет, — иронично сказал Евстигнеев. — Помнишь, они какого-то духа призвали? Который вселился в твоего дубля? — Забудешь такое, — возмутился Евстигнеев. — Что за люди. Дубля без присмотра на пять минут не оставишь, тут же уведут! — Этот… Эта сущность утверждает, что она — демон Лапласа. — С другой стороны, дубль все равно вышел слегка контуженный… Лапласа, говоришь? Смешно. — Я спросил, что я буду делать через три часа, и он сказал, что я буду снимать штаны. Про экзистенциальный кризис Слава решил умолчать. — Три часа назад? Слава посмотрел на часы. — Три часа назад, — подтвердил он. Евстигнеев повернулся к двери, потом к дивану, потом снова к двери. — Пошли, — решил он. — Поболтаем с твоим демоном. — Он не мой. Он Лапласа. — Вот и посмотрим. Терять время, которое можно было бы провести с диваном, на ходьбу по коридорам Ванька явно не собирался; выйдя из лаборатории, он протянул Славе руку, тот ухватился за его запястье, и они полетели через перекрытия вниз. На третьем этаже Слава оглянулся по сторонам, уверенно направился к нужной двери и распахнул ее. Демона в помещении не было. Двое хмурых домовых сосредоточенно домывали пол, на котором еще виднелся один из зубцов пентаграммы. Слава выругался. — Какого черта? — поинтересовался Евстигнеев. — Что вы тут устроили? — Так вы же сами велели, — сварливо сказал один из домовых, выпрямляясь и упирая руки в бока. — Я? — Ну, дубель ваш. Теперь выругался Евстигнеев. — Извините, — вежливо сказал уже взявший себя в руки Слава. — И спасибо. Мы, пожалуй, пойдем.***
— Демон Лапласа, — задумчиво повторил Евстигнеев, когда они вернулись в лабораторию. — Но это же парадокс. Это невозможно. — Это возможно во вселенной, подчиняющейся законам детерминизма, — сказал Слава. — То есть не в нашей, — отрезал Евстигнеев. — Так, вот что. Голова у меня одна, и между загадкой несуществующего демона и существующего дивана я выбираю диван. Слава возмущенно открыл рот, посмотрел на Евстигнеева, вздохнул и закрыл. — Если этот якобы демон не предсказал тебе жуткую смерть в мучениях до исхода новогодней ночи, — пошел на уступку Ванька. — Не предсказал, — сухо сказал Слава. — Ну и отлично, — обрадовался Евстигнеев. — Значит, поможешь мне с диваном. — Помогу тебе обесточить лабораторию и выйти из института, ты имеешь в виду? — Диван излучает М-поле, которое должно трансформировать реальность в сказочную, — проигнорировав его, сказал Евстигнеев. — Но трансформирует ее не пойми во что. Они посмотрели на аквариум. Маленький мурлок бродил от стенки к стенки по одному и тому же маршруту, время от времени замирая на месте. — С гарпиями в виварии что-то странное, — вспомнил Слава. — Они себя ведут… Ну, как гарпии из третьих героев. — Лирой Дженкинс еще, — кивнул Ванька. — Но он на нашем этаже материализовался, а вот до вивария отсюда далековато. Или нормально? — А таблицы напряженности М-поля ты меня зачем просил посчитать? Чтобы я не скучал? — Чтобы ты интеллектуально развивался, — огрызнулся Евстигнеев, извлекая из залежей бумаг на столе пухлую папку. — Ну давай посмотрим. Они посмотрели. — Теоретически может добивать и до вивария, — сказал, наконец, Евстигнеев. — Но не должно. Когда я с ним работаю, точно не должно. Ты и сам видел, рыба то и дело дохнет. — Но переключатель провернулся дальше пятой мощности. — В первый раз, — заметил Ванька. Слава склонил голову набок и в задумчивости побарабанил пальцами по губам, глядя на транслятор. — Если ты постоянно воровал диван... — Заимствовал. — Если ты постоянно заимствовал диван из Изнакурнож, возможно, и сейчас кто-то заимствует… — Ворует! — Ворует его у тебя? — Редькин, — прищурился Евстигнеев. — Со своим Белым Тезисом. — Да что такое это ваш Белый Тезис? — Фикция, — Ванька нашел среди бумаг на столе пачку сигарет и закурил, раздраженно выпуская дым вниз. — Бен Бецалель упоминал его в дневниках, — пояснил он. — Якобы он выделил этот самый Тезис как побочный продукт какой-то алхимической реакции, не понял, на кой черт он нужен, вмонтировал в один из своих приборов, потому что не пропадать же добру, и забыл, в какой. А потом, сидя в темнице незадолго до смерти, понял, какая от него могла бы быть польза: счастье для всех людей в мире. — Звучит, как сказка, — с сомнением сказал Слава. — Для научных сотрудников младшего возраста. — Вот! Даже тебе это очевидно. А Редькину не очевидно. — И что он хочет? Разобрать диван? — Я ему разберу! — возмутился Евстигнеев. — Что интересно, — нормальным голосом добавил он, сминая бычок в пепельнице, — так это мощности дальше пятой. Давай-ка посмотрим, как с этим можно работать. Слава взглянул на висевшие на стене часы, показывавшие половину восьмого. Ваня предсказуемо проигнорировал намек: он запустил руку в диван, провернул ручку переключателя на два деления назад, останавливаясь на шестой мощности, рассеянно оглянулся по сторонам, трансформировал коробку из-под пиццы в детскую ванночку вроде той, которая стояла на диване раньше, налил в нее воды из огромной пузатой бутыли и задумчиво замер, хлопая себя по карманам. — Где бы рыбу взять, — бормотал он, обшаривая взглядом лабораторию. Рыбы в ней предсказуемо не обнаруживалось. — Рыбку бы… — Ваня, — сказал Слава, в отличие от него, все это время смотревший на диван. — Что — Ваня? Если у тебя нет рыбы, то не отвлекай меня. Слава молча кивнул в сторону дивана. Евстигнеев посмотрел туда и заметил, что детская ванночка превратилась в приличных размеров старинную керамическую ванну. Воды тоже стало больше: она плескалась почти вровень с краями. Диван под ней каким-то чудом не проседал. — Ага, — озадаченно сказал Евстигнеев. Он снова достал умклайдет, направил на диван, нахмурился, подошел поближе, коснулся воды рукой и замер. Вынул руку из воды, засунул ее обратно и, наконец, сообщил: — Бред какой-то. Слава подошел и тоже потрогал воду. Он был готов к любого рода странным ощущениям или полному отсутствию таковых, но вода была на ощупь как совершенно обыкновенная вода. Зато в голове у него раздались голоса. Он поднял брови и посмотрел на Ваньку. — Ты тоже это слышишь? — В смысле? — в показном недоумении свел брови тот, но сил издеваться у него явно не было, так что он практически без паузы признался: — Слышу. — Перетирают за коммунизм? — уточнил Слава, чей английский оставлял желать лучшего, в то время как голоса говорили именно на нем. — Один за коммунизм, — согласился Евстигнеев, болтая рукой в воде. — С ужасным русским акцентом. Другой прославляет Америку и капитализм. Обсуждают Карибский кризис. Очень актуально. Hey guys, would you mind if I asked you some questions? — спросил он. Голоса продолжали спор, игнорируя его. — Hello? — попробовал еще раз Ваня. Результат остался тем же. — Fuck that, — резюмировал он, доставая руку из воды. — Language, young man, — сварливо сказал голос с русским акцентом в Славиной голове, и дискуссия возобновилась. — Вано, они нас слышат, — сказал Слава. — Hello? — повторил он вслед за Евстигнеевым. Реакции не последовало: собеседники перешли от Карибского кризиса к экономическому устройству государства, и ничего кроме этого их явно не волновало. — Но разговаривать не хотят, — резюмировал Слава, тоже доставая руку из воды. Голоса в голове начинали утомлять. Ваня сделал пару пассов, перемещая ванну на пол, в угол лаборатории, несколько раз щелкнул переключателем, уселся на диван и схватился за голову. — Бред какой-то, — снова сказал он. — Ничего не понимаю. — Ну, вода живая в каком-то смысле, — вздохнул Слава, усаживаясь рядом. — Вода, обладающая сознанием — это не совсем то, к чему я стремился, — огрызнулся Евстигнеев. — Если жизнь дает тебе лимоны… — То комиссия по этике не позволит сделать из них лимонад, потому что лимоны обладают разумом. — Насчет разума — это еще спорный вопрос. — Вообще говоря, да, — медленно сказал Евстигнеев. Он выпрямился и закурил, глядя в потолок. — Славка, ты как-то жаловался, что Киврин вселил в Алдан бессмертную душу. — Вселил, — кивнул Слава. — Я теперь перед тем, как обесточить помещение, отвечаю не только на вопрос «точно ли вы хотите выключить вычислительное устройство?», но и на вопрос «Слава, может, еще пять минут?», а также на вопрос «Ну пожалуйста, давай вот эту задачку посчитаем?». И чувствую себя при этом так, как будто конфету у ребенка отбираю. — А откуда он эту душу взял? Слава открыл рот, подумал и закрыл. — Материализовать ее нельзя? — на всякий случай уточнил он. — Посмотрел бы я, как ты материализуешь нематериальную сущность, — хмыкнул Ваня. — Да мне пока и материальный бутерброд не особо удается, — признался Слава. Ваня не поверил, и Слава, вздохнув, последовательно сотворил бутерброд из пластмассового куска хлеба и таких же пластмассовых кружков докторской колбасы; букет васильков (васильки были нарисованы на тарелке, в которой в детстве ставила бутерброды на стол мама); докторскую диссертацию в мягком переплете. Диссертация была озаглавлена «Влияние электромагнитного поля на развитие стартовых культур в технологии производства сырокопченых колбас». Ваня сказал, что так дело не пойдет, и еще сказал, что дело мастера боится, после чего Слава на протяжении получаса пытался сотворить съедобный бутерброд под аккомпанемент ехидных комментариев развалившегося на диване Евстигнеева. В конце концов он устал, вспотел и почти полностью убедился в том, что соседом движет не столько педагогический порыв, сколько исследовательский интерес и сомнительное чувство юмора. Нормального бутерброда у него за все это время так и не получилось, зато Ваня отвлекся от мыслей о непонятных проблемах с транслятором и повеселел, да и сам Слава был рад разнообразия ради сосредоточиться на чем-то, что у него, может, и не получается, но к чему хотя бы понятно, как подступиться. — Еще разок, — подбадривающе сказал Ваня. — Сконцентрируйся. Подумай о колбасе, какая она сочная и ароматная. Подумай о буханке хлеба. Такая мягонькая, и теплая, и приятно пахнет... как котик. Слава сконцентрировался, и прямо перед ним, конечно, материализовался кот. Кот получился совсем настоящий, серый в черных подпалинах, и с любопытством вертел головой по сторонам. Но бутербродом определенно не был, и, кроме того, овеществился ровно наполовину. — Что-то я не очень голодный, — сказал Слава, опуская руки. Кот прыгнул со стола ему на колени и начал вытаптывать себе местечко, совершенно не смущаясь того, что задних лап — вместе с хвостом и половиной туловища — у него не было. Слава подцепил пальцем ошейник с металлической бляшкой, на которой виднелась гравировка «SCP-529», вздохнул и почесал кота между ушей. — Дематериализовать-то ты все это можешь? — поинтересовался Ваня, окидывая взглядом результаты Славиных стараний. — Ломать не строить, — согласился Слава, сводя брови. Чудовищные бутерброды исчезли, равно как васильки, диссертация, рыжеватый коровий хвост, намазанный маслом докторский халат, серебряное блюдо на тонких паучьих ножках и все остальное, что он успел случайно материализовать. — На кота рука не поднимается, — извиняющимся голосом добавил Слава. — Кот мировой, — согласился Евстигнеев. — Но в общагу с котами нельзя. — Так это полукот. С полукотами полуможно. Евстигнеев встал с дивана, подхватил кота на руки, внимательно осмотрел, зачем-то потрогал за нос и развернул к себе отсутствующей половиной. Пополам кот делился очень ровно, но внутренностей видно не было: сзади темнела непроглядная черная пустота. Евстигнеев ткнул туда пальцем. Кот зашипел. — Пружинит чутка, — доложил Ваня, успокаивая кота спокойными поглаживаниями. — Ну давай оставим, — согласился он. Если она сама не развоплотится через пару часов. — Она? — Через линзу Бехдель глянь, — посоветовал Евстигнеев. Слава совершил соответствующий пасс и, посмотрев на кота, ощутил полную уверенность в том, что это не кот, а кошка. — Кроме того, — добавил Евстигнеев, — у нее на ошейнике написано «Джози». — Погоди, — Слава потянулся к ошейнику, — я вроде видел буквы и цифры. — Буквы действительно есть, — ласково сказал Ваня, — и при некотором умственном усилии они складываются в слово. А вот цифр нет. Может, тебе поспать? Слава внимательно рассмотрел ошейник. На нем действительно было написано Josie, и больше ничего. — Я уверен, что видел какую-то аббревиатуру, — упрямо сказал он. Начиналось с SC… Или с CS? — CSI: место преступления — Соловец, — издевательски сказал Евстигнеев. — Реально, Слав, ты спал-то когда? — Ну я прилягу тогда у тебя на часок, — согласился Слава, забирая у Вани кота и вытягиваясь на диване в полный рост. — Я вообще-то с диваном работаю, — напомнил Евстигнеев. — Не положено, — сказал Слава, подавив зевок, и уснул так быстро, как будто его выключили.***
Слава проснулся от громких голосов, смеха и звука хлопающих дверей. Часы показывали половину двенадцатого. В бок неприятно упирался Ванькин умклайдет. На задворках не до конца проснувшегося сознания вертелась какая-то очень важная мысль, которую надо было поймать за хвост, пока она не… Слава вспомнил про дежурство и вскочил с дивана. Евстигнеева в лаборатории не было. Он потер оставленный умклайдетом синяк и вышел в коридор. Ощущение пустоты и покоя безлюдного ночного издания исчезло бесследно. Всюду горел яркий свет, двери лабораторий были распахнуты, и из них доносился привычный рабочий шум: шелест бумаги, треск разрядов, голоса, диктующие цифры и произносящие заклинания. Кто-то бегом поднимался по лестнице, кто-то кричал: «Напряжение упало! Сбегай в аккумуляторную!», кто-то стучал ботинками, стряхивая с них мокрый снег. Жиан Жиакомо, заведующий отделом Универсальных Превращений, прошел сквозь дверь прямо в свой кабинет, вежливо кивнув Славе. Слава машинально кивнул в ответ, потом тихо выругался и побежал на лестницу. Спуститься вниз оказалось той еще задачей, потому что сотрудников в институте, кажется, было даже больше, чем в будний день. Что-то врезалось ему в бок, он ухватился за перила, оглянулся и выругался уже громко. Это были Андрей Замай-Замай и Эрнест Амперян: они тащили вверх координатно-измерительную машину весом в полтонны. — О, Слава, — приветливо сказал Эрнест. — Здравствуй, Слава. — Славка, посторонись! — крикнул Андрей. — Заноси, левее! — Ты почему в институте? — схватил его за плечо Слава. — Как ты сюда попал? — Как все, через дверь, — не глядя на него, ответил тот. — Пусти, мешаешь. Эрни, еще левее, тут не проходит! Слава отпустил его и бросился в вестибюль. Голова Аббалбиска вместо того, чтобы заговаривать вход, болтала, глядя в поставленный кем-то перед ней айпад. Заглянув в экран, Слава понял, что она ведет трансляцию на ютубе. Посмотрев на неоновые наклейки на чехле, он понял, кто оставил здесь свой планшет. — Ну, Евстигнеев, — пробормотал он, оборачиваясь по сторонам. Ваньки тут не было, зато были, кажется, все остальные: краснощекие, покрытые снегом сотрудники продолжали проходить внутрь, смеясь и обсуждая работу или без особого сожаления покинутые вечеринки. — Ну и метель! — А если пучок электронов? Масса большая? Ну тогда фотонов… — А ты тоже свалил? — Да ну, скукотища… Накидались все. Дай, думаю, пойду лучше поработаю. Оставил им дубля и ушел… — Ты знаешь, танцую я с ней и чувствую, что обрастаю шерстью. Хватил водки — не помогает… Шерсть на ушах, как узнал Слава в первые же дни на новой работе, вырастала у нерадивых магов. Труд сделал из обезьяны человека, а институт давал человеку безграничные возможности для того, чтобы стать магом; главным признаком мага была не столько способность проходить сквозь стены и управлять умклайдетом, сколько особый склад характера, или, точнее, особый характер отношений с миром. Славины новые коллеги и друзья знали очень много — так много, что количество перешло в качество. Они работали в институте, который занимался прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни, хотя и сами не могли сказать точно, что такое счастье и в чем именно заключается смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же. Каждый человек, как объяснил Эрнест Славе, сотворившему свой первый, пусть и неудачный, бутерброд и требовательно спросившему, почему ему в свое время не пришло письмо из Хогвартса, был магом в душе — но становился магом только тогда, когда начинал меньше думать о себе и больше о других; когда работать ему становилось интереснее, чем развлекаться в старинном смысле слова. Никто из сотрудников, конечно, не проводил на работе дни и ночи: здесь умели и отдыхать, и веселиться, ценили искусство и устраивали отличные вечеринки, — просто приоритеты были расставлены по-другому. Работа не была бессмысленной каторгой с девяти до пяти, работа была смыслом и источником смысла, и с нетерпением здесь ждали не вечера пятницы, а утра понедельника. Не все, разумеется: кроме магистров, гениев и просто талантливых сотрудников были и другие. Дело в том, что стоило магу хотя бы на час предаться эгоистическим и инстинктивным действиям (а иногда даже мыслям), как он замечал, что пушок на его ушах становится гуще. Это было предупреждение. Человек по своей природе не может постоянно бороться с себялюбием, эгоистичностью и ленью, на то он и человек — переходная ступень от неандертальца к магу. Но он может поступать вопреки этим мыслям, и тогда у него сохраняются шансы не скатиться назад, не потерять осмысленность во взгляде и не отрастить на ушах по-обезьяньи жесткую шерсть. Зная себя, Слава был уверен, что обзаведется шерстью на ушах в первую же неделю, и бунтарски планировал покрасить ее сперва в зеленый, потом в розовый, а дальше как пойдет; но оказалось, что Эрнест не приукрашивал, говоря о возможностях, которые предоставлял институт. Работа здесь имела смысл, и работать хотелось, так что растительности на Славиных ушах так и не прибавилось. — Зачетные штаны, — похлопала его по плечу разрумянившаяся с мороза Юля из отдела Оборонной Магии. — Это Евстигнеева, — мстительно сказал Слава. — Он мне дал поносить. — Боюсь спросить, что случилось с твоими, — ухмыльнулась она, стряхивая снег с куртки. — С моими случились тридцать литров живой воды… Скажи-ка, — вспомнил он, — вы случайно не устанавливали в виварии никаких новых камер? — Три пыточных и две допросных, — Юля полюбовалась выражением его лица и фыркнула. — Нет у нас никаких помещений в виварии, — сказала она. — У меня была пара мыслей о том, как можно поработать с вурдалаками, но комиссия по этике рубит все такие идеи на корню. А ты дежуришь сегодня, что ли? Слава огляделся по сторонам. Повсюду горел свет и пахло бенгальскими огнями; голова Аббалбиска самозабвенно болтала, уставившись в экран, дубль Андрея тащил вверх по лестнице гигантскую инкунабулу с металлическими застежками, лаборант из отдела Смысла Жизни конвоировал к Хунте на допрос толпу ругающихся привидений в плащах крестоносцев. Откуда-то сверху доносилось хоровое пение на греческом, время от времени прерываемое свистом взлетающих к потолку шутих. Пожарная безопасность нарушалась злостно и повсеместно, про трудовой кодекс нечего было и говорить. Он развел руками. — Ну вроде того. — Ты не переживай, — сказала Юля, помахав рукой кому-то из только что вошедших коллег. — Каждый год такое. Поэтому и дежурить обычно ставят новеньких, с них и спрос, сам понимаешь… Так что расслабься и получай удовольствие. Поработай, что ли, — она улыбнулась и быстрым шагом пошла к лестнице, где ее ждал Денис с несколькими папками с грифом «совершенно секретно» в руках. — Алексей, у тебя лазер свободный есть? Ну давай хоть газовый… — Галка, как же это ты мужа оставила? — Я еще час назад вышел, если хочешь знать. В сугроб, понимаешь, провалился, чуть не занесло меня… Ладно, решил Слава. В конце концов, все работают. Чем он хуже? И двинулся в сторону электронного зала, здороваясь со знакомыми и уворачиваясь от магических фейерверков. До полуночи оставалось совсем немного, и он был почти уверен, что встретит Новый год в обществе Алдана, — но по дороге задержался в стендовом зале, где собралась небольшая толпа. Протиснувшись в первый ряд, Слава увидел, что в углу поверх паркета нарисовано веве — вудуистский магический символ. Рядом сидел бакалавр черной магии Миша Чудаков и задумчиво крутил на полу старинного вида запечатанную бутылку. Лаборанты из отдела Недоступных Проблем устанавливали щиты Джян бен Джяна, отгораживая угол зала от остального помещения. — Ты вернулся в институт за полчаса до новогодней ночи, чтобы поиграть в бутылочку? — поинтересовался Слава. — В некотором смысле, — улыбнулся Миша, поднимаясь с пола. — Парадокс сатанинской бутылки, слышал про такой? — Это когда пьешь, пьешь, и такой «о сатана, когда же это закончится?» — Ну, это разве парадокс, — рассудительно возразил Миша. — Нет, в ней заточен лоа, злой дух, — он продемонстрировал Славе бутылку. Духа внутри не было видно, но под затемненным стеклом что-то клубилось и изредка искрило. — Я ее купил на черном рынке за копейку, так что теперь дух должен выполнять мои желания. С условием, что после смерти я буду гореть в аду, — деловито пояснил Миша, — если, конечно, не успею при жизни продать ее дешевле, чем купил. — Куда дешевле-то, — с некоторым беспокойством сказал Слава. — В этом и парадокс, — Миша поставил бутылку в центр веве. — Левее чуть-чуть, Володя, — посоветовал он одному из лаборантов и снова повернулся к Славе: — Можно, конечно, поиграть на курсах валют, но тогда следующему покупателю не позавидуешь. Тем более энергии у такого духа немеряно, и было бы неплохо пустить ее на какое-нибудь полезное дело. — Я думал, ты ее хочешь уничтожить, — Слава кивнул на щиты Джян бен Джяна, сделанные из семи драконьих шкур и рассчитанные на прямое попадание молнии. — Может, и придется, — с сожалением сказал Миша. — Но нельзя делать выводы, не изучив все подробно. Сперва попробуем его усмирить. Ну что, готово все? Он вышел наружу, аккуратно сомкнув за собой щиты, покачался с пятки на носок и повел плечами, разминая их. — Сверху магнитное поле? — уточнил Слава, присматриваясь. — Все по технике безопасности, — подтвердил Миша и начал лениво пританцовывать, двигаясь вдоль щитов и что-то напевая себе под нос. Свет в помещении мигнул, пахнуло тростниковым ромом, крепким табаком и морским бризом; Слава, как и все остальные, сделал пару шагов назад. Кто-то за спиной со смешком шепнул, что магия вуду — это праздник, который всегда с тобой; кто-то скороговоркой пробормотал заклинание, отгородившее Мишу от толпы, где несколько особо внушаемых сотрудников уже начали пританцовывать в такт, нейтрализующим полем. Бутылка треснула, дым вырвался наружу, обретая смутно человеческие очертания, и заметался в огороженном щитами углу. Практически сразу в него прилетел высоковольтный разряд, а следом еще один, и еще; дух выл и ругался на нескольких языках, изрыгал огонь и бился об щиты, но в конце концов сдался, сгустился окончательно, сел на пол и, вздрагивая от разрядов, жалобно завыл: — Ну хватит, отстаньте, я больше не буду… Ой-ой-ой… Ну я уже совсем тихий… У пульта разрядника стояли спокойные немигающие молодые люди, сплошь дубли. Оригиналы посматривали на часы и откупоривали бутылки. Слава глянул на Мишу, продолжавшего петь и танцевать — непонятно, все еще из профессиональных соображений или уже исключительно для собственного удовольствия, — и двинулся к ним. — А, Славка, — обрадовались ему. — Славян, ты, говорят, дежурный сегодня… Я к тебе потом загляну в зал. — Эй, кто-нибудь, сотворите ему стакан, у меня руки заняты! Пробки грянули в щиты Джян бен Джяна, шампанское полилось в стаканы и частично на пол. Разряды смолкли, дух перестал выть и заинтересованно повел носом. В ту же секунду из ниоткуда раздался звук кремлевских курантов, отбивающих полночь; в перерывах между ударами часов с верхних этажей слышалось монашеское пение на греческом. — Ребята! Да здравствует понедельник! Стаканы сдвинулись. Подошел благоухающий ромом Миша, приобнял Славу — стоять вертикально ему, кажется, было сложновато, — и жестом отказался от протянутого стакана с шампанским. — Хороший дух попался, — сказал он, растягивая слова и прикрывая рукой глаза от яркого света. — Нервный только немножко. — Дареному коню… — Ничего, полетит как миленький. Сорок витков продержится, а там пусть катится со своими нервами. — Одной бутылкой на черном рынке меньше, тоже результат. — Миша, точно не будешь? — Да посмотри на него, куда еще-то? Дубли откатили один из щитов, окружили материализовавшегося духа и потащили его к вибростенду. Дух трусливо причитал и неуверенно сулил всем подряд сокровища царей земных. Миша отцепился от Славы и слегка расшатанной походкой отправился следом. — Может, тебе лучше прилечь? — Слава догнал его и придержал за локоть, помогая скорректировать траекторию движения. — Магия вуду — это искусство, — объяснил Миша. — Такое же, как и поэзия. И для него нужны сильные души. — На выпивке, опять же, помогает сэкономить, — согласился Володя Аминов, подхватывая Мишу под второй локоть. — Как Новый год встретишь, так и проведешь, — напомнил Слава бакалавру черной магии, которого они с Володей довели, наконец, до вибростенда. За время, понадобившееся им, чтобы осилить этот путь, дубли уже закончили пристегивать лоа ремнями и прикреплять к нему микродатчики. — Как будто в первый раз, — отмахнулся Миша, к которому понемногу возвращалась координация движений. Духа стали трясти на вибростенде. Он хихикал и взвизгивал: «Ой, щекотно!.. Ой, не могу!..» — Уговаривать вас разойтись по домам, я так понимаю, бесполезно? — спросил Слава, глядя на отставивших стаканы и столпившихся у вибростенда ребят. — И оставить его тут куковать до утра? — Володя махнул рукой в сторону духа, приподнимая брови в комичном изумлении. — Не подозревал, Слава, что в тебе есть такая жестокость. — Это не во мне, это в трудовом кодексе, — Слава тоже поставил пустой стакан на стол. — Ну, выгнать вас из института я попытался, ничего не вышло, что поделаешь. Пойду тоже поработаю. — Вот и молодец, — хлопнул его по плечу Володя. — Понедельник начинается в субботу. Новогодняя ночь была ночью с четверга на пятницу, но напоминать об этом показалось мелочным, так что Слава кивнул и отправился в электронный зал, на ходу прикидывая, с чего он начнет, если Алдан будет нормально работать. Возражений против того, чтобы провести наступивший год так, как он его встретил, у него, в принципе, не было.***
Евстигнеев проснулся от того, что не мог дышать. И двигаться тоже не мог. Иначе бы он немедленно вскочил и выругался. Дышать на самом деле получалось, но с трудом, потому что на груди у него сидел незнакомый тощий пацан. — Какого… — начал было Ваня, подумал, что при детях ругаться нельзя, и сдержанно закончил: — ...черта? Пацан склонил голову набок, разглядывая Ванино лицо. Его руки лежали у Вани на плечах и ощущались неожиданно тяжело. Ваня уставился на него в ответ, потому что больше ничего особо сделать не мог. — Ты кто такой? — попробовал еще раз Ваня. — И почему ты на мне сидишь? — А почему бы и нет? — безмятежно ответил тот. — Тут довольно удобно. Голос у него был не мальчишеский, да и аккуратная бородка намекала на то, что пубертат ее хозяин уже миновал, — но впечатления взрослого человека он все равно не производил. — Так не делают, — чувствуя себя идиотом, сказал Ваня. — Это невежливо. — Неужели? — с легкой издевкой спросил пацан. — Ты вот на мне постоянно сидишь. — Я на тебе… Погоди. Ты что, диван? — Сам ты диван, — ответил тот, выпрямляясь и складывая руки на груди. — То есть транслятор, — поправился Ваня. И сообразил: — Ты мне сейчас это все транслируешь, да? Я на самом деле не просыпался? — А ты ничего, не совсем придурок, — одобрительно отозвался его собеседник. Ваня немедленно взбесился и открыл было рот, чтобы сказать ему пару ласковых, но осекся, когда его с детской непосредственностью потянули за нос. — Охренеть у тебя длинный нос, — восхищенно сказал пацан. — Должно смотреться по-дурацки, но выглядит очень грозно. Может, я тоже хочу длинный нос? Мне пойдет длинный нос? — Давай ты слезешь с меня и мы нормально поговорим? — предложил Ваня. — Да мы вроде и так нормально говорим, — слезать он явно не собирался. — Ты не пушинка. — Ты тоже, но я же терплю, — засмеялся тот. — Ну ладно, допустим, — он не вставал и не трансгрессировал, просто каким-то неуловимым образом оказался сидящим на подлокотнике дивана. — Доволен? Ваня почувствовал, что снова может двигаться, сел на противоположный подлокотник, не выпуская пацана из поля зрения, и похлопал себя по карманам. — Сигареты твои под диваном. Сигареты действительно были под диваном. Ваня закурил и почувствовал себя немного увереннее. — Как тебя зовут? — Понятия не имею. — Не могу же я называть тебя «диван»! — На твоем месте я бы не пробовал, — согласился тот. — Будешь Fallen, — решил Ваня, задержавшись взглядом на надписи на его бейсболке. — Фол-лэн, — задумчиво повторил тот. — Согласные мне нравятся. А вот гласные какое-то говно. — Тогда Филин, — предложил Ваня, проглотив просившееся на язык «сам ты говно». Пацан бросил на него такой взгляд, как будто умел читать мысли. Что, учитывая обстоятельства, было вполне вероятно. — Если я Филин, то ты Килин. Я не шучу. Проснешься, а ты по паспорту Килин. — Фаллен, — мстительно сказал Ваня. — Эдвард Фаллен. Брови у тебя как раз подходящие. — Фаллен, — повторил тот. — А ничего. С буквами все равно что-то не так, но мне нравится. Эдварда можешь оставить себе, — великодушно разрешил он. — Ладно, Фаллен, — сказал Ваня. — И как ты оказался… в диване? — Прилег, блядь, и задремал, — мрачно ответил тот. — Вопросы у тебя, дядь. — Значит, не знаешь. Ваня с силой надавил себе на глазное яблоко и снова посмотрел на Фаллена. Тот не спешил раздваиваться, зато немедленно передразнил его жест. — Теперь, когда мы выяснили, что никто из нас не наведенная галлюцинация, можем и о делах поговорить, — предложил он. — И какие у нас с тобой дела? — Хотелось бы стать настоящим мальчиком, — тон у Фаллена был издевательский, но смотрел он серьезно.