Пусть никто не спит!

      Сцилла ненавидит больницы.       Ненавидит стерильную ослепляющую белизну этого места, ненавидит въедливый запах хлорки, ненавидит скорбные лица врачей.       Все это навевает воспоминания.       Жуткие и болезненные воспоминания.       Как будто ничего не изменилось, как будто ей снова шестнадцать, и она снова узнает о смерти своих родителей.       Как будто весь ее мир вновь распадается на части.       Но больше всего Сцилла ненавидит ожидание. Как смертельный яд, парализующий жертву, ожидание вкупе с неизвестностью и тихим страхом, студит кровь, обездвиживает, но при этом постепенно съедает ее изнутри. Это медленная агония. Вечное чистилище.       Немигающим взглядом Сцилла смотрит на дребезжащий свет люминесцентных ламп в надежде, что скоро все закончится, и кто-то сообщит хорошие новости.       Но этого не происходит. Минутная стрелка часов свинцовой поступью совершает полный круг. Второй. Третий.       И ничего. Никаких известий.       Мучения Сциллы облегчает только то, что она не одна. Талли и Эбигейл тоже здесь. На их изнеможденных лицах девушка видит собственные переживания, в их глазах – свою боль и свою надежду.       И Байрон. Добрый, милый, заботливый Байрон сидит вместе с ней, обнимает ее за плечи и неловко пытается подбодрить.       Если бы только этого было достаточно.       Громкий хлопок дверьми заставляет всех резко поднять голову. Появившаяся в комнате ожидания фигура не врач и даже не представитель медперсонала. Неожиданный визитер – источник всех кошмаров Сциллы, причина всего этого безумства.       Бет Трифайн. 23 номер.       Байрон не успевает остановить Сциллу. В один момент девушка вскакивает со своего места, в другой уже толкает Бет к стене, мертвой хваткой сжимая ее горло и правое запястье.       – От-пусти, – хрипит Бет.       В голове у Сциллы бушует кровь, что-то нечеловеческое, свирепое, по-настоящему дикое и злое движет ею, так что она оставляет без внимания мольбу Бет, крепче стискивая горло хоккеистки.       – Я сломаю тебя, – тихо произносит Сцилла, в ее голосе – сталь.       – Это был игровой момент, – кряхтит Бет, безуспешно пытаясь оторвать от себя руку Сциллы.       – Скажи это Раэлль и ее сломанной спине, – говорит Сцилла, с садистским удовлетворением наблюдая, как зрачки Бет расширяются от страха. – Скажи это врачам, которые уже третий час делают ей операцию. Скажи, что это случайность, и я сотру тебя в порошок.       – Сцилла!       Байрон и Талли оттаскивают фигуристку от уже задыхающейся Бет. Но объятая внезапным чувством тупого бессилия Сцилла не сопротивляется, практически позволяя им себя увести.       – Что ты здесь делаешь? – резко спрашивает Эбигейл Бет, сама едва сдерживая злость.       Бет пытается глубоко вздохнуть, однако каждый ее вздох превращается в лающий кашель.       – Хотела узнать, как там Коллар, – наконец выговаривает Бет, сплевывая.       – Что ж, поздравляю, ты узнала, – холодно отрезает Эбигейл. – Мне плевать, что там у тебя – страх за собственную шкуру или чувство вины – я не подпущу тебя к Раэлль даже на пушечный выстрел.       – Это был игровой момент, – повторяет Бет слабо, умоляюще. – Уж ты-то должна знать. Это был игровой момент. Случайность.       Эбигейл лишь качает головой.       – Я так не думаю, – ее слова похожи на вердикт судьи. – Уходи, Бет. Уходи и не смей сюда возвращаться. ***       – Боюсь, что черепно-мозговая травма – это последнее, о чем вам нужно беспокоиться, – объясняет врач, рассматривая негативный снимок МРТ. – Внутренних повреждений нет. Ничего страшного. Швы мы уже наложили.       Сцилла, Талли и Эбигейл разделяют коллективный вздох облегчения. К сожалению, преждевременно. Врач меняет снимок и продолжает:       – Позвоночник, однако, другое дело. Удар пришелся на поясничный отдел и вызвал компрессионно-оскольчатый перелом. Нам пришлось удалить несколько осколков, попавших в мягкие ткани, но позвоночный столб стабилен.       – Что это значит? – спрашивает Сцилла, стараясь, чтобы ее голос не звучал истерически.       – Это значит, что с большой вероятностью ей не понадобится дальнейшее хирургическое вмешательство. Слава богу, что осколки не задели спинной мозг.       – Ваш прогноз на будущее? Как быстро она сможет восстановиться?       – Несколько месяцев постельного режима в лучшем случае, а потом… потом все будет зависеть от нее. С каждым пациентом по-разному. Иногда реабилитация длится несколько месяцев, а иногда и несколько лет. Я не хочу загадывать.       – Что насчет хоккея? – осторожно спрашивает Эбигейл.       Врач поджимает губы, и у Сциллы все внутри сжимается от нехорошего предчувствия.       – Главная задача сейчас – возвратить подвижность конечностей, – расплывчато отвечает доктор, и это уже звучит как приговор. – Обо всем остальном уверенно будем говорить после успешной реабилитации.       В комнате воцаряется подавленное молчание, неловкая атмосфера.       – Мы можем ее увидеть? – наконец подает голос Талли. ***       Лежащая на больничной койке Раэлль не похожа на саму себя. Глаза закрыты, на лице нет и свидетельства прежней здоровой краски. На лбу – широкая повязка, скрывающая полученную травму. Девушка кажется меньше, уязвимее. Как будто бы из нее выкачали всю энергию, искру, жизнь.       – Раэлль! – срывается с губ Сциллы, когда она подходит ближе к своей возлюбленной.       Никакой реакции.       – Она еще отходит от наркоза, – поясняет врач. – Придет в сознание через пару часов. Ваше присутствие сейчас необязательно.       – Я хочу остаться, – упрямо произносит Сцилла.       – И мы, – добавляет Талли.       – Я не вижу в этом необходимости, – начинает врач, но Эбигейл его останавливает.       – Док, могу с вами переговорить с глазу на глаз? – спрашивает хоккеистка, мотнув головой в сторону выхода.       Врач странно передергивает плечами, но выходит вместе с ней. Тишину больничной палаты неожиданно разрывает веселый рингтон.       – Ой-ой-ой, – пыхтит Талли, вытаскивая из своего кармана смартфон. Лицо девушки мрачнеет, когда она видит контакт звонящего. – Да, Эдвин?       Талли шепчет извинения, и тоже выбегает из помещения, оставляя Сциллу одну.       Это странный момент.       Вот Раэлль. Она всего в метре от Сциллы. Только протяни руку, проведи ладонью по знакомому шраму, блондинистым локонам, только легко сожми ее пальцы, и она откроет свои небесно-голубые глаза, уверенно сожмет твои пальцы в ответ и улыбнется задорной улыбкой, заверив, что все страшное уже позади.       Конечно, это всего лишь воображение Сциллы. Ее яркое воспоминание, ее мечта. Настоящая Раэлль остается такой же неподвижной и безмолвной.       Фигуристка присаживается на краешек кровати Раэлль и начинает делать то, чего она не делала уже много и много лет. Она начинает плакать. Слезы стекают по ее щекам и падают на больничную простыню крупными гроздями. Они падают нескончаемым потоком, и девушка уже не может остановиться.       – Ты поправишься, – произносит Сцилла, чуть успокоившись. – Ты поправишься, и все будет хорошо. Ты поправишься, и мы поедем куда-нибудь отдыхать. В какое-нибудь теплое местечко. Куда-нибудь, где есть море и пляж. Будем загорать и смотреть на уходящие и приходящие корабли. А если такое тебе не по душе, то мы всегда можем поехать в Швецию. Я покажу тебе свои любимые места, дом моих родителей, озеро, где мама учила меня кататься… Или махнем к тебе в Северную Каролину, ты возьмешь все свои кубки и медали, и мы наведаемся к этому придурку Гиббсу…       Сцилла невесело смеется и вытирает лицо рукавом.       – И Олимпиада, – горько подытоживает фигуристка и громко шмыгает носом. – Тебе столько всего нужно сделать, столько всего успеть…       Сцилла закрывает глаза, пытаясь остановить новую порцию рыданий.       Нужно собраться. Все будет хорошо. Нужно держать себя в руках.       Ее настрой сбивает чей-то голос. Слабый, медленный и скрипучий.       – Привет, красавица.       Сцилла тут же открывает глаза.       Раэлль!