Come what may

На следующий день я чуть всё не испортил. Неожиданное осознание себя вперемежку с диким возбуждением, от преследовавших меня образов моей обольстительной Красной Шапочки, я приправил изрядным количеством разнокалиберного алкоголя. Я метался по квартире, падая на кровать, разрывая и пачкая простынь, снова и снова не находя выхода своему вожделению, чувствуя, как схожу с ума вновь и вновь прокручивая в голове сон, дополняя его новыми фантазиями. И переходя границу между реальностью и вымыслом, мне казалось я даже слышу его запах: этот нежный запах тёплого топлёного масла, сливочного, смешанного с свежестью душистой земляники. Я погружался в этот запах до тех пор, пока не достигал кульминации, выворачивающей меня наизнанку и не приносящей ни капли удволетворения. И начинал всё сначала. Когда я увидел дно третьей бутылки, я уже стоял за углом нашей студии. — Помнишь ли ты этот день, Роджер? Я увидел тебя из-за угла. Ты стоял на крыльце, уткнувшись в какой-то лист бумаги… Мне тогда казалось, что плечи Роджа дрожат от холода. Он как-то жёстко сжимал зубами сигарету, выпускал дым, не вынимая её изо рта. Его глаза слезились от ветра, он вытирал их своим длинным рукавом. — Привет, куколка! — я навалился на него, наскакивая сбоку. Роджер вздрогнул, резко опуская вниз свою лохматую голову и, нацепив очки, продемонстрировал мне свой напряженный оскал. — Салют, чудовище! Какими судьбами? — Я приболел, Родж, — шепнул я. — Я чувствую, — Роджер помахал рукой перед носом. — Что там у тебя? — я выхватил листок. — «Обожги меня огнём в ночи»… — я запнулся, потому что воздух внезапно исчез, — Детка, да ты, оказывается, горячая штучка… — эти строки были настолько волнительны, что меня вновь захлестнули ощущения, пережитые во сне: молочный атлас раздвинутых узких бедер плавился под жестким напором моих рваных движений. Я горел и растекался воском. — Это не моё, — выплюнул обкусанную сигарету Роджер. — Это… — Дики. Моё сердце беспощадно рвануло из грудной клетки. — Дииикии, — я раскатал его имя прямо по своей несдержанной улыбке, — согласись, Родж, в малыше есть огонёк. Роджер исподлобья сверкнул на меня своими чёрными очками. — Да ладно тебе, дорогой! — я потрепал его по плечу, — Дай ему шанс, — он выхватил у меня из рук лист, — впусти пташку в своё распутное сердечко, — Роджер резко открыл дверь: тёплый воздух, вырвавшись из помещения, обдал меня запахом дикой земляники. Мои мышцы задрожали. — Я, кажется, уже… Ты идёшь? — Роджер кивнул на вход. — Нет! Нет, Родж, я… — я начал пятиться назад, — я вспомнил, что забыл…там… Роджер пожал плечами. Дверь захлопнулась. — Мы в тот день так надрались с Джоном, что я даже не помню, как добрался домой, — Роджер довольно замурлыкал, щурясь на свои воспоминания, — А ты? — А я… Я обошёл все пабы в округе, запивая ясную звёздную осень горечью своего осознания и горячим пуншем, закусывая ночным свежим воздухом с запахом прелых листьев. В груди сладко щемило от тоскливой безысходности, которая расширяясь, набухая во мне, уже нежно перебирала клавиши, заставляя звучать каждый мой нерв, заставляя губы беспрестанно подбирать слова. В какой-то момент это стало невыносимым, и я вспомнил про ключ от студии, который сделал, стащив оригинал. Ввалившись, я ударил по выключателям. Тусклая лампочка загорелась где-то в самом углу помещения. А я со стоном упал на рояль, прижимаясь щекой к клапу и тут же поднимая его, чтобы наконец рассказать всё то, что переполняло меня. Я ударил по клавишам, и она вдруг разлилась ручьём, бегущим с весенней горки, играя солнечными бликами, играя моим голосом:"Пожалуйста, больше не плачь. Неужели ты не видишь?» Мой голос казался мне чистым, как никогда. Он лишь немного дрожал от непролитых слёз, которые словно хрусталь ударялись о моё горло, заставляя каждую ноту звенеть, зависая в пространстве. Две минуты. Две минуты пронзительного счастья, две минуты стремительного полёта наверх, ввысь… Я уронил лицо в ладони, пытаясь отдышаться, пытаясь унять обезумевшее сердце… — Почему у тебя такой красивый голос? Оно вдруг пропустило несколько ударов и начало падать в бесконечность моего онемевшего тела. Из неосвещённого угла, где стоял ветхий растрепанный диван, из-под красного пледа на меня, не мигая, смотрели два дрожащих серебристых хрусталика.