Come what may

— То есть хочешь сказать, что вот этот круговорот мужиков в твоей жизни происходит из-за него? — Роджер пытался поймать мой взгляд. Мне ничего не стоило обнажать своё тело, что тело могло рассказать обо мне? Сейчас мне предстояло обнажиться гораздо полнее, гораздо откровеннее, чем просто раздеться перед человеком. Это вызывало волнение, это было на грани страха напополам со стыдом. Но я хотел это сделать. Нарушить молчание, которое годами сжигало меня изнутри. И это был Роджер, моя маленькая стерва, мой товарищ, тот мальчик, который принимал во мне почти всё, плюясь, матерясь, но принимал. — Ты же помнишь меня, Родж? Тогда. Тогда были девчонки, много, часто, хорошо. Мне было хорошо! И когда появилась Мэри, я чувствовал, что с ней могу найти счастье, покой, обрести семью. Никаких сомнений не было. До одного дня. А потом… Он дёргал струны своей бас-гитары, а у меня дёргалась вена в паху, — я засмеялся, — клянусь тебе, Родж, я даже не знал, что она существует. Я с ужасом осознавал, что смотря на него, пытаюсь представить, как он целует свою девушку. То как она его ощущает, — я помолчал, вспоминая свои первые робкие фантазии. Я засматривался на капризно изогнутые губы нашего малыша-басиста, пытаясь всё списать на художественный склад моего мышления. Я ценил красивые формы. Просто ценил красивые формы. — Джон! Каштановый хохолок показывается из-под установки Роджера, бровки, будто начерченные тонким пером божественного графика, чуть приподнимаются: — Что Фредди? Если бы в природе существовало серебристое шампанское — это были бы глаза нашего Дики. Я пьянел от первого глотка, по венам моим разлетались потоки искр, как от бенгальских огней. Я подходил к нему, с удовлетворением зная, что малыш робеет меня, позволял себе задумчиво касаться его теплых напряженных плеч, заправлять упругие пряди растрепанных волос за прозрачные ушки, приподнимать гладкий упрямый подбородок, вглядываясь в колебающееся отражение наивных ресниц в недосягаемой глубине печальных глаз. В моей груди рождался немой, тягучий стон. — Фредди? Я просто ценю красивые формы. — Завтра перед концертом придётся поработать над тобой, дорогуша. На завтра руки мои дрожат, я вытираю о полотенце вспотевшие пальцы и зажимаю карандаш, неловко скользящий по покорно опущенным векам. Ребро моей ладони прижимается к горячей скуле. Я опускаю голову, вплотную приближаясь к его лицу. Он приоткрывает один глаз и хитро тянет: — Фредди, почему у тебя такие большие глаза? — Чтобы лучше видеть тебя, мой Дик…и! Он тихо смеётся, обдавая мои губы своим лёгким дыханием. Это было бы ни яростно, ни с бешеной страстью, ни с дьявольским огнём, как я любил, это было бы до слёз нежно, это было бы со всей осторожностью, на которую я только был способен, это было бы как во сне: невесомо и обволакивающе… Мне казалось, что я уже скользил по губам Дики — Эй, Фредди, я свободен? Я вздрогнул. — Конечно, — блять, мои глаза защипало, — конечно, детка, ты свободен. — Даже слишком, — прошептал я, ломая карандаш вслед удаляющемуся Джону. Больше не было смысла себя обманывать.