Scars

      Модзу ввалился в каюту первым и тут же рухнул на койку. На чужую, аккуратно прибранную койку, до сих пор сохранявшую некое подобие свежести. Его собственная в первый же день превратилась в какое-то подобие птичьего гнезда — и дальше, разумеется, чище не становилась.       Зашедший следом Хьега, которому и принадлежала самая образцово-показательная койка в каюте «силовой команды» (а то и на всем корабле) недовольно заворчал, но избавиться от наглеца не попытался и даже не огрел его копьем по удачно подставленному затылку. Он вообще выглядел каким-то задумчивым. В смысле, еще более задумчивым, чем обычно, а это уже говорило о многом.       Дело явно было в небольшой бутыли с чем-то черным внутри, которую копейщик получил еще на палубе от Хрома, а теперь хмуро крутил в пальцах, с чего-то глядя как на злейшего врага.       Модзу поднял голову от чужой подушки и попытался понять, в чем же тут фокус. Вообще-то задумываться он, в отличие от Хьеги, совсем не любил, но тут память услужливо подкинула ответ сама, в первую же (и, скорее всего, последнюю) минуту размышлений.       Такая бутыль определенно была у Цукасы: с помощью нее и кисти он иногда подновлял те странные полосы на своем лице. Шрамы, появившиеся из-за мега-Медузы, а потом из-за их, островной, исчезнувшие. Большинство «современных» людей носили их с гордостью, вон, даже весь такой из себя суровый Цукаса не стеснялся размалевывать лицо.       Но Хьега-то таким не страдал, это уж Модзу, успевший изучить его тело во всех подробностях, заметил точно. Потому что до сих пор не считал себя частью Научного Королевства, или просто не желал тратить на это время — кто его знает. Болтать — и тем более, болтать о себе — Хьега не слишком-то любил.       Модзу иногда был не прочь поговорить, но драться и трахаться любил больше, так что его все устраивало.       Хьега тем временем бросил закрытый флакон на кровать, а потом бесцеремонно увел из запасов Цукасы небольшую кисточку. Зеркало у него, к легкому удивлению Модзу, нашлось свое.       Заинтригованный, воин перекатился на бок и подпер рукой подбородок, приготовившись наблюдать за интересным зрелищем. Он ни разу не видел Хьегу со шрамом, хотя иногда, от нечего делать, пытался представить. Что бы это могло быть? Отметины вокруг глаз, из-за которых и появилась привычка вечно щуриться? Следы на пальцах, танцующие вместе с копьем в его руках? Простые царапины, как у многих «современных»?       Однако Хьега не торопился: так и замер с зеркалом в руках, стянув на горло маску и совершенно игнорируя как бесстыдно разглядывающего его Модзу, так и пузырек с краской. Привычное равнодушное выражение с его лица не сошло, но теперь как будто смешивалось с ноткой угрюмости.       Что-то подсказывало Модзу, что его собственное лицо приобретет парочку новых синяков от древка копья Хьеги, если он что-нибудь скажет. Впрочем, ни терпением, ни инстинктом самосохранения воин никогда особо не отличался — так что даже уже успел открыть рот, когда Хьега наконец хмыкнул и потянулся за краской.       Модзу спешно прикусил язык. Поцапаться с копейщиком он всегда успеет, ровно как и потрахаться… а сейчас в действиях Хьеги было что-то до странности личное. Странно даже, что он просто не выставил Модзу за дверь — хотя наверняка просто понимал, что с того станется провертеть в ней дырку.       Первые черные мазки легли на бледную кожу копейщика недалеко от губ. Он нарисовал вокруг них несколько полос, потом повел линию от уголка рта к щеке. На секунду Модзу показалось, что это будет нечто вроде хищной улыбки — как у того пронырливого хитреца, Гена, — но тут кисть вдруг описала круг.       И продолжала свою работу еще десяток минут. Шрам Хьеги оказался огромной, разветвленной сетью отметин, занимавшей добрую половину его лица. Острые линии, короткие царапины, слегка искривленные круги… Копейщик достаточно уверенно рисовал все это по памяти, лишь изредка приостанавливаясь, чтобы снова обмакнуть кисть.       Когда он закончил, сложным узором была покрыта вся нижняя половина его лица. Черные отметины на светлой коже невольно останавливали на себе взгляд, странно искажали изящные черты лица — меняя его гораздо сильнее, чем у любого из «современных» людей, которых Модзу доводилось видеть.       Пожалуй, теперь можно было понять, почему Хьега не расставался с маской.       Сделав последний мазок (длинная линия, почти доходившая до горла), Хьега закрыл флакончик, тщательно протер кисть — и лишь потом впервые за все время обратил внимание на того, кто за ним наблюдал.        — Ну что, — насмешливо бросил он, — насмотрелся?       Модзу наконец поднялся с койки, теперь глядя на копейщика сверху вниз. Две картинки — Хьега с шрамами и Хьега без них — в его голове никак не могли сойтись, поэтому он промолчал, продолжая все так же бесстыдно разглядывать.       К его удивлению, Хьега отвел взгляд первым.        — Можешь не беспокоиться, — хмыкнул он, прикрывая глаза. — Краска быстро стирается, да и маска у меня как раз такая, чтобы скрыть это полностью. Твое чувство прекрасного не пострадает.       Модзу ощутил нечто, весьма ему непривычное и потому теперь с заметным трудом определенное как укол совести. Он частенько разглагольствовал о красоте, разглядывая других членов экипажа — отчасти чтобы позлить весьма ревнивого Хьегу, отчасти потому, что это занятие доставляло ему истинное удовольствие еще с острова. Вдобавок, стремясь затащить копейщика в постель, бывало, отвешивал ему комплименты вроде «на лицо симпатичней, чем любая девчонка». Хьега лишь фыркал и игнорировал это с ледяным спокойствием, но, как оказалось, все-таки запомнил.       Пожалуй, обнаружь Модзу такие шрамы на лице какой-нибудь девицы с его родного острова — пусть даже в остальном самой хорошенькой — мигом и думать бы о ней забыл.       Но ведь это же Хьега! Раздражающе сильный и умелый, с копьем обращающийся как с продолжением своей руки. Холодный и молчаливый, прячущий в маске и без того редкие улыбки. Вполне, оказывается, способный и на симпатию, и на искренность.       Нет, Хьеге определенно требовалось что-то куда серьезнее чуть попорченного личика, чтобы избавиться от внимания Модзу.       Оставалось теперь понять, как донести это до самого копейщика. В разговорах «словами через рот» Модзу, вообще-то, никогда силен не был, тем более если это касалось чего-то настолько сентиментального.        — Да ладно тебе! — все-таки попробовал он, с нарочито-бодрым тоном подходя к Хьеге ближе. — Мужчин шрамы только украшают.       Копейщик в ответ только скривил губы — шрамы причудливо изогнулись вместе с ними — и Модзу перешел к плану «Б».       То есть, цапнул Хьегу за ворот мехового плаща (действительно очень удобного для подобных случаев), притянул к себе, воспользовавшись секундной растерянностью. Рыкнул что-то вроде «ты красивый» уже в самые губы, за мгновение перед тем, как впиться поцелуем.       Первые несколько мгновений все было прекрасно: Модзу с наслаждением сминал тонкие горячие губы, заодно любуясь настоящим калейдоскопом эмоций на в кои-то веки не скрытом маской лице. Редкое зрелище — пожалуй, стоившее того, что потом воина отшвырнули от себя с такой силой, что он врезался спиной в стену каюты.        — Ну и какого черта это было? — зло поинтересовался Хьега, поднимая с койки зеркало и мрачно разглядывая через него размазанную по лицу краску. — Четверть часа работы в никуда…       Модзу потер ребра, куда пришелся крепкий удар кулака, и ухмыльнулся. Все-таки злой Хьега был явлением куда более привычным и нормальным, чем Хьега печальный.        — Захотелось, — пожал плечами он. — Ну давай, помогу тогда?       Хьега смерил его ледяным взглядом — а потом, к вящему удивлению воина, протянул ему кисточку и флакон с краской.       …к ужину Хьега вышел без маски, а Модзу с целой россыпью свежих засосов.