Грэм говорит много, красочно и жадно, вопросы задаёт с тем же рвением, он скучал, Деймон видит это и впервые за долгие-долгие месяцы чувствует себя счастливым. А разве могло быть иначе? Но почему-то, когда наступает короткое молчание, ему нечем его прервать, ему абсолютно нечего сказать Грэму — он отправил по кусочкам всего себя в тех письмах. Грэм о них не заикался, а спрашивать первым — стыдно.
Зато Грэм рассказал про то, как сдавал последние экзамены в колледже: «Боже, как давно это было!», про свою девушку и работу. «Преподаю в художественной школе неподалёку и, знаешь, мне кажется, это правда моё. Хотя иногда и поглядываю с тоской на гитару, вспоминаю наши наполеоновские планы», — он прыскает, но Деймону больно, у него будто все органы внутри стискивает от этого «наши планы». Да, когда-то у них было целое множество вещей, которые они делили между собой, и Деймон никогда не простит их обоих за то, что они позволили этому закончиться.
Грэм внезапно серьёзнеет и тихо произносит:
— Я думал, ты меня теперь ненавидишь.
Деймон давится апельсином (Грэм привёз ему фрукты) и отворачивается, чтобы прокашляться. Грэм встаёт из-за стола, чтобы, видимо, похлопать его по спине, но Деймон отрицательно машет ему рукой, мол, нет, садись обратно, приятель, сам справлюсь. Он садится. Деймон поворачивает к нему ошарашенное, покрывающееся красными пятнами лицо и смаргивает слёзы, горло ещё пару секунд сводят болезненные спазмы.
— Как?.. Почему? — выговаривает он с трудом, перетягиваясь через стол за стаканом воды, ничего в голове не укладывается.
— Ну, мы повздорили. Ты был зол, да и вы с Джастин, — тут Грэм запинается и отводит взгляд. — Я мог, нет, я должен был говорить с тобой чаще. Меня не было рядом.
Наступает короткое молчание.
— Прости меня, Дамо. Мне следовало появиться здесь раньше.
Деймон встаёт из-за стола и обходит его, он приближается к Грэму, смотря ему в лицо. Свет лампы освещает его волосы, а глаза и взгляд тёмные. Что-то смутно знакомое. Он долго думает, как оно будет звучать, когда в конце концов решается:
— Грэм, я никогда не смогу возненавидеть тебя, даже если очень захочу. Точнее, я не смогу возненавидеть тебя, потому что никогда этого не захочу. Я даже не злился, может, и злился, но совсем этого не помню и... Даже в голову не бери подобное, ты понимаешь, как глупо и невозможно это звучит? — сумбурно и жалко. Он, похоже, разучился говорить за время одиночества.
— Да, но, — Грэм запинается и неверяще смотрит на возвышающегося над ним друга. — Возможно, я просто не привык извиняться первым. Ты всегда делал это за меня.
Деймон непонимающе сводит брови. Он ведь, чёрт возьми, писал ему все эти письма, потому что тогда ему не пришлось бы звонить, а Грэму повезло не услышать его никчёмный, дрожащий голос — голос человека, у которого всё только начинает идти под откос. Тогда почему Грэм извиняется? Он правда их не читал?
— Письма.
— Что?
— Я отправлял тебе письма, много писем, особенно в последнее время. Ты должен был понять, что я не держу обид.
Грэм расправляет плечи, между бровями — складка, вдруг его глаза становятся похожи на блюдца, и он выпаливает:
— Ох. Я ведь переехал, знаешь.
«Блять». Деймон явственно ощущает как огромный булыжник, падающий с небес, приземляется на его пустую, болезную голову. «Блять».
— Я оставил тот же домашний телефон, когда въехал в новую квартиру, потому что первым делом ты обычно, — он утомлённо потирает глаза, приподнимая ладонью очки. — Обычно ты звонишь мне, и мы подолгу молчим, а потом по очереди извиняемся, и всё становится, как прежде.
Деймон думает, что терпеливо ждал эту встречу столь долго, но сейчас чувствует целое ничего. И это намного хуже, чем если бы он злился на свою глупость или неуверенность Грэма. Он пустой и потерянный.
— Письма — это так на тебя не похоже. Чёрт, несмотря на всю эту мороку с перевозками и хернёй в голове, надо было найти время...
— Знаешь, даже хорошо, что они до тебя не дошли, — перебивает его Деймон. Ему не нравится, когда Грэм оправдывается перед ним. — Главное, что сейчас ты здесь, верно? Мы оба глупые и поняли это, а теперь двигаемся дальше, да?
Он аккуратно берёт Грэма за руки и нежно проводит пальцами вдоль и поперёк, Грэм сжимает его ладони в ответ. Он выглядит таким виноватым и уставшим. Деймон ненавидит, что все люди вокруг него становятся несчастными. Грэм слишком трезвый для поцелуев, но Деймон всё равно нагибается, чтобы коротко поцеловать его в губы, прежде чем отстраниться и сесть обратно. Теперь Грэм выглядит растерянным, он хочет спросить что-то ещё, но не решается, поэтому Деймон спрашивает первым:
— Почему переехал? По работе?
— Да... И не только поэтому, то место, оно, — он замолкает, подбирая нужные слова. — Оно словно душило меня, понимаешь?
— Понимаю, — вторит ему Деймон, и это самое правдивое, что он сказал за весь этот вечер.
Грэм медленно моргает, бездумно потирая лицо ладонью. Сонный.
— Пойду-ка приготовлю тебе постель, — Деймон отодвигается на стуле, но Грэм хватает его за руку, не позволяя встать.
— Дамо, — Грэм внимательно смотрит ему в лицо, поджимая губы. — Почему ты плакал?
— Я плакал? — изумлённо спрашивает Деймон.
— Да, ты открыл мне дверь будучи в слезах.
Деймон всерьёз задумывается, почему же он плакал. Чуть погодя, он со всей искренностью отвечает:
— Просто так. Мне становится легче, ну, — он морщится, размахивая рукой. — Ты понял, приятель.
— Деймон.
— Гра, всё нормально, ну же, — канючит, совсем как ребёнок, продолжая уже срывающимся голосом. — Всё нормально.
Деймону есть на что пожаловаться лучшему другу. Он может рассказать о регулярном самобичевании, бессоннице, ночных прогулках, выветривающихся из головы, стоит ему перейти порог квартиры, недавно появившихся проблемах с памятью, страхе умереть одному в тесной, душной кровати. Он мог бы рассказать, что вода в последнее время пугает его, как и соседи, которых он в лицо-то не знает; что он разучился готовить, а набрать номер, чтобы заказать из местной кафешки не хватает либо смелости, либо денег. Что он забыл каково это, когда кто-то трогает тебя с нежностью и желанием, потому что он не уверен, любит ли его Грэм и любила ли Джастин. Что он живёт короткими, смутными воспоминаниями; что сколько бы он ни мылся, в итоге всё равно чувствует себя грязным и непонятным. Что ему только двадцать четыре, но его плечи иногда сводит такой болью, что Деймон только и может, что плакать-плакать-плакать. Что около года его сраной жизни состояло из писем, единственного ориентира, ведь чтобы писать нужно думать, а чтобы думать нужно спать, а чтобы спать нужно есть, а чтобы есть нужно выходить из дома... Но это неважно. Их, наверное, вскрыл и прочитал кто-то другой. А Деймон слишком опустошён для долгих разговоров по душам. Даже если напротив него — Грэм.
— Пятно.
— Что?
— Моя жизнь — пятно.
Грэм сильнее сжимает его руку.
— Тебе нужна помощь. Не знаю, моя ли или специалиста, но это ненормально, и я не хочу, чтобы это продолжалось. Ты понимаешь, о чём я?
Почему все спрашивают, понимает ли он, о чём ему говорят? Ему, блять, пять?
— Пойдём спать? Я устал не меньше твоего, уверяю. Внятных ответов не услышишь, — Деймон берёт Грэма за руку, но тот всё ещё колеблется. — Ну же, Гра? Пойдём спать.
Он заводит Грэма в свою спальню, — как вовремя он навёл порядок, говорит звать в случае чего, а сам уходит в Богом забытую гостиную. А ведь одно время его от ящика силком было не оттащить. Диван пыльный — нестрашно. Деймон стелет простынь, затем взбивает подушку и ложится, не переодевшись. Ночью ему ничего не снится.
***
На утро он чувствует себя лучше, даже можно сказать, значимее, а значит разговор с Грэмом — не такая уж и плохая затея. Они завтракают дешёвой лапшой домашнего приготовления и гогочут с набитыми ртами — счастье. Деймон перебирает слова в голове, самые разные, те, с которых лучше начать, а в конце — признается Грэму в том, что не осмеливался написать ни в одном из ныне бесполезных писем.
— У меня рейс вечером. Как думаешь, успеем прогуляться? — Грэм громко хлюпает, пока спрашивает. Деймон разбирает лишь пару слов.
— Дожуй, придурок, а уж потом, — он смеётся, утыкаясь лицом в плечо Грэма, свою порцию Деймон успешно добил.
— Спрашиваю, хочешь погулять, Дамо?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Ну, как сказать, я маленько отвык, — он отвечает, всё явственнее чувствуя, что откровения не за горами. От Грэма очень хорошо пахнет. Деймон сильнее зарывается носом в его лёгкий свитер.
— Ну вот и научим тебя заново, — Грэм треплет его по лохмам, продолжая хлюпать. Лёгкие Деймона сдавливает от невысказанной нежности.
Они выходят наружу, гитару, конечно же, тоже берут с собой. На улице ветер и слякоть, вчера был дождь, но если бы им только было дело... Улицы разверзаются в бесконечность, они хватаются за руки, а впереди лишь беззаботность и хохот.
Деймон напрочь забывает о бедах, горестях и признаниях.
***
Когда они возвращаются обратно в квартиру, на Деймона наваливается дикая, непривычная ему усталость, он отвык от прогулок с кем-то и тем более от физических нагрузок. Глаза слипаются, мышцы болят, ноги подкашиваются — полный набор пенсионера. Он смеётся своим мыслям вслух, Грэм, пыхтя, измождённо тычет его в бок, заодно спихивая с плеча гитару. Они падают на пол прихожей, разваливаясь в причудливых позах, Деймон думает, что заснёт на месте, но Грэм говорит:
— Мне пора.
Он приподнимается на локтях и внимательно смотрит Грэму в глаза. Наверное, у него всё на лице написано, потому что Грэм вдруг тревожится и повторяет вчерашнее:
— Помнишь, что я тебе говорил?
— Да.
— И? Не хочешь ничего сказать?
— Хочу.
— Тогда чего ждёшь?
Деймон вновь ложится на спину. Он солгал, он не хочет говорить, он хочет, чтобы Грэм остался навсегда. Грэм пододвигается к нему и кладёт руку ему на лоб. Деймон искренне надеется на то, что не выглядит так же жалко, как чувствует себя внутри. Органы сворачивает в трубочку от волнения, его немного подташнивает.
— Не уходи.
Оно вырывается против его воли и повисает в тишине, отражаясь от стен. Испуганно, он смотрит Грэму в лицо, боясь выпалить ещё что-нибудь несуразное.
— Деймон, — Грэм произносит его имя не как прежде, рука на лбу мелко подрагивает. Он надеется на понимание и поджимает губы, на лице появляется выражение вины и жалости.
И Деймон, конечно же, понимает его.
— Прости, Гра, я знаю, конечно, я знаю, — он замолкает на пару секунд, переводя взгляд на тускло-жёлтый потолок, а затем добавляет. — Я справлюсь с этим.
— Дамо, я... — Грэм как будто бы постарел за эту минуту, даже голос другой. Рука окончательно сползает с лица Деймона.
— Опаздываешь на свой рейс, да, — Деймон находит в себе силы встать с пола и протягивает руку Грэму. — Давай прощаться?
— Пообещай, что...
— Займусь этим? Обещаю тебе, дурачина, — у него даже получается улыбнуться вставшему перед ним Грэму.
Они неуверенно приближаются к двери, Грэм оборачивается и говорит тем же неузнаваемым голосом:
— Пожалуйста, ешь больше, ты жутко похудел. Ты несерьёзно к этому относишься, — он вытирает линзы очков о свитер. — Звони мне. Или пиши, как тебе удобнее.
Доносятся звуки шагов с верхнего этажа. Затем тишина и ровный голос Грэма, прерывающий её:
— То, что мы делаем друг с другом. Не выношу этого.
К горлу Деймона подступает болезненный ком, он знает, что чуть погодя у него начнут дрожать губы и голос, поэтому второпях обнимает Грэма и утыкается лицом в его тёплое плечо. Грэм крепко обнимает его в ответ, волнительно и с трепетом, словно в последний раз. Деймон хочет сказать: «Мы оба не выносим, приятель. Хотелось бы знать, станет ли легче». Но вместо этого взахлёб запинающимся голосом выговаривает в его плечо:
— Гра, я буду по тебе скучать. Я так буду скучать, Гра, ты просто представить себе не можешь.
Когда он отстраняется от Грэма, его лицо сухое и спокойное, рот расслаблен, а глаза привычно сонные, с поволокой. Грэма это заметно успокаивает, тоскливо улыбнувшись, он отвечает:
— А я по тебе — ещё больше.
Дальше всё как в тумане, благо без слёз. Он был стойким мальчиком сегодня — большо-о-ой молодец. Он смотрит как Грэм спускается вниз по лестнице, они машут друг другу на прощание. Деймон запирает дверь, усаживается на пол, ложится в полный рост. Холод паркета колет лопатки, копчик, голени. Из Колчестера Грэм привёз ему фрукты, две бутылки светлого пива, одну бутылку коньяка и ещё оставил записку с новым адресом, чтобы Деймон не краснел за самого себя в будущем. Деймон лежит и думает, что с коньяком лучше не откладывать.
