Ледяной осколок в сердце

      Прошли первые сутки пребывания солдат в Ботлихе. Молодые люди продолжали лечиться от пулевых ран, принимая антибиотики, и с каждым днём им становилось всё лучше и лучше. Ранним утром Рома Никонов отправился в милицейский участок, о котором сказал ему Марат Раджабович.       Придя в участок, Никонов взял под козырёк и заявил:       — Здравия желаю, товарищ участковый!       — И вам здравия желаю, товарищ солдат. Зачем прибыли? — задал вопрос высокий аварец в милицейской форме.       — Я рядовой Никонов Роман Сергеевич из новосибирской части. Пришёл в участок, чтобы сообщить вам о том, что нам нужна помощь. Я, рядовой Глазунов Александр Степанович, рядовой Циклаури Гела Амиранович и рядовой Проханов Вадим Андреевич сражались с чеченцами и, когда они чуть нас не убили, спрятались у Сулимова Марата Раджабовича, чтобы спасти свои жизни. Дом находится по адресу улица Заводская, дом тридцать девять. Теперь мы хотим отправиться в буйнакскую часть и доложить об обстановке.       — Хорошо, рядовой Никонов. Я сообщу в буйнакскую часть. Можете идти.       — Так точно, товарищ участковый!       Никонов вышел из здания милицейского участка и направился в дом Марата Раджабовича, и милиционер, подняв трубку и покрутив номеронабиратель, сказал:       — Буйнакский военкомат? Добрый день. Сообщаю, что четверо рядовых находятся по адресу село Ботлих, улица Заводская, дом тридцать девять. Срочно приезжайте туда.       Пока Рома ходил к участковому, чтобы сообщить о местонахождении, Гела, Саня и Вадик оделись в свою постиранную и заштопанную форму и уже начали проситься покинуть этот гостеприимный дом.       — Зарема Халимовна, — сказал Глазунов, — отпустите нас. Мы должны встретить Ромку и пойти ночевать в другое место, чтобы не подвергать вас опасности.       — Мы хотим пойти на остановку, чтобы поехать в буйнакскую часть и заночевать там, — вторил ему Проханов.       — А если на вас ночью нападут? — вставил Циклаури. — Пока мы здесь, вы в большой опасности. Вы прикрываете «кафиров». Из-за нас у вас будут большие неприятности.       — И мы должны знать, что случилось с нашими. Живы ли они? — добавил Саня. — Мы их бросили, а сами тут разлёживаемся.       — Вы не разлёживаетесь, а лечитесь, — ответила Зарема. — Пока полностью не выздоровеете, никуда не пойдёте. Вам надо беречь своё здоровье, чтобы были силы на следующий бой. И Рома уже пошёл в участок, чтобы сказать милиционерам. Они всё доложат.       — Только когда он наступит? Сейчас или через два дня? — задал вопрос Вадик.       — А если на нас вообще ночью нападут? — продолжал гнуть свою линию Гела. — Мы должны всегда быть наготове, чтобы защитить хотя бы свою шкуру.       — Мы даже себя защитить не можем, — взволнованно проговорил Проханов. — Какая от нас польза? Мы только приманим чеченов, и они нас всех прикончат. Всех до единого.       — Я хочу, чтобы вы поправились, — объяснила Зарема. — Я, как ваш лечащий врач, говорю вам, что вы должны отдыхать и соблюдать полный покой, чтобы раны затянулись.       — Ещё хорошо, что нас не ранили в живот или в грудь, — заявил Глазунов. — Иначе мы бы тут провалялись, не знаю сколько. И мы бы точно не смогли защитить даже себя.       Тяжело вздохнув, Гела, Саня и Вадик после плотного и сытного ужина легли на пол отдыхать и приходить в себя после травм. Чтобы раненые товарищи не скучали, Никонов взял книгу, которая стояла на полке, садился на пол и читал вслух книгу.       — Айша — это моя мать, — с выражением зачитывал Рома рассказ Абу-Бакара Ахмедхана. — Дядя не упускает случая похвалить её, будто старается задобрить. Это продолжается уже пятнадцать лет. Во всяком случае, я начал чувствовать это с пятилетнего возраста. И хотя какое-то непонятное чувство гложет меня, когда Даян-Дулдурум глядит на мать преданными глазами нашей собаки, я молчу...       Слушая чтение книги «Ожерелье для моей Серминаз», молодые люди хотели заснуть. Гела тем временем вспоминал, как читал младшим сёстрам сказки и рассказы русских, грузинских, армянских и других писателей, и невольно улыбнулся, понимая, как соскучился по Цицино и Наринэ, по маме и по дочери, которую ещё не видел.       — Ром, ты уже вторые сутки подряд одно и то же читаешь, — заявил Вадик.       — Мне понравилась эта история, — ответил Рома. — А что тебе прочитать? Боевик? Про войну? Нам боевика и войны в жизни хватает. Вы тут лежите, пузыри пускаете, и мы даже не знаем, что происходит. Вдруг на нас чечены нападут? Причём напасть они могут ночью.       — Вот именно. Мы обязаны быть всегда готовы в случае чего, — согласился с товарищем Саня. — Кстати, интересная история.       — Мне тоже давно нравится эта история. Я её ещё сёстрам читал, — вставил Циклаури. — Вот бы вернуть то время, когда мы ещё жили в Кутаиси, когда было так хорошо и спокойно, когда мой отец был жив.       — Увы, Гелыч, то время уже не вернётся, поэтому живи настоящим, — цинично заметил Глазунов.       — Я знаю, Сань, я знаю, — тяжело вздохнул Гела и задал вопрос: — Как твоя нога?       — Всё ещё болит.       — Вадь, а ты как себя чувствуешь? — продолжал задавать вопросы Циклаури.       — Тоже нога болит. А ты как?       — Не очень, но терпимо.       — Тебе больше всех досталось, — ответил Проханов. — Сколько ты выстрелов получил, Гелыч?        — Два в руку, один в ключицу, а один в ногу. Значит, четыре раза в меня стреляли. Я ещё не могу забыть, как размозжил череп одному чечену.       — Ты не просто так это сделал, — заявил Саня. — Ты сам говорил, что он напал на Арувджан. И потом — а твой дедушка не убивал фашистов? Так же убивал. Если бы он их не убивал, то они бы убили наших предков. Так и ты. Если бы ты его не убил, то он бы что-нибудь сделал с Арувджан.       — Может, ты прав. Или пытаешься меня утешить. Но я чувствую себя убийцей, — ответил Циклаури и, поднявшись с пола, посмотрел в большое окно, за которым солнце садилось за горизонт, озаряя красным светом горный пейзаж.       «Никогда не задумывался над этим, но сейчас у меня возникает ощущение, что солнце упадёт на землю и сожжёт здесь всё», — размышлял грузин, рассматривая алый закат.       Вскоре стемнело, и на ночном небе засияли маленькие звёздочки. Раненые солдаты уснули, ощущая слабость во всём теле. Зайдя в комнату к парням, Арувджан легла на пол и, свернувшись калачиком, задремала от усталости после сбора вишни. Рома не мог уснуть и, держа в руке пистолет, найденный у Марата Раджабовича, сидел на полу, прижавшись к стене и, глядя в окно, прислушивался к каждому подозрительному шороху. От ожидания возможного нападения чеченцев на «кафиров», парень быстро надел бронежилет, чтобы подстраховаться.       К утру совсем не спавший Никонов услышал со стороны двора тихие шаги, словно кто-то крался к дому Сулимовых. Проверив патроны в пистолете, Рома прислушался. За окном медленно, словно волки за добычей, шли чеченские солдаты. За стеной звучал шёпот на непонятном ему языке. Никонов заглянул в соседнюю комнату и, заметив зашедших в дом трёх боевиков, прицелился и выстрелил одному из них в голову.       От громкого хлопка проснулись все, кто был дома. Поднявшись с пола, раненые солдаты машинально схватили винтовки, которые были в доме Сулимовых; выглянув в окно, парни заметили толпу чеченцев и выстрелили в них. Прячась в шкаф, Арувджан вжалась в стену, желая стать маленькой и раствориться в воздухе. Один из боевиков прицелился в проснувшегося и ничего не понимающего ветерана Афганской войны и готов был спустить курок. Решив предотвратить убийство, Рома быстрым движением выстрелил и попал прямо в голову чеченцу. Его напарник быстро выстрелил и попал Сулимову чётко в глаз. Ничего не поняв, ветеран упал на кровать и уснул вечным сном, истекая кровью.       Зарема увидела смерть своего мужа и горько заплакала от осознания того, что только что стала вдовой. Заметив плачущую женщину, чеченец собирался выстрелить в неё, но Никонов успел спустить курок и перебить руку чеченцу. Выстрелив второй раз ему в голову, Рома подбежал к вдове и задал ей вопрос:       — Вы как?       — Как? Как? Нет моего Марата...       — Вы сейчас же должны спрятаться. Похоже, что дом окружён. Мы в ловушке.       Зарема поднялась с кровати и, перешагнув через тело убитого мужа, встала перед дверным проёмом, ведущим в соседнюю комнату.       — Пригнитесь! — потребовал Никонов, и вдова выполнила приказ.       Рома присел на корточки и медленно двигался из большой комнаты в ту, где ночевали солдаты и, приблизившись к окну, присоединился к однополчанам.       — Ты вовремя, — сказал Гела, целясь и спуская курок.       Сулимова последовала за ним и, откинув одеяла, подняла ковёр. Открыв люк, ведущий в погреб, вдова быстро спустилась вниз. Заметив, что появилось укрытие, Арувджан дождалась, когда Зарема окажется там, резко выскочила из шкафа, и, спустившись вниз, прижалась к крышкам банок с вареньями и соленьями.       В это время Гела, Саня и Вадик стреляли в толпу чеченцев, зашедших через калитку и окруживших дом, и прятались за стеной, чтобы не попало в них; противники спускали курки, надеясь попасть в молодых людей; пули летели, разбивая стекло, застревая в деревянной стене. Парням казалось, что боевиков становится всё больше и больше, что они окружили дом как тараканы кусок хлеба.       — Что делать? — испуганно задавал вопрос Проханов, не зная, как спастись из этой мясорубки.       — Они, похоже, размножаются почкованием, — мрачно сострил Циклаури, отстреливая чеченцев, особо не целясь в них.       — Нашёл время шутить! — проворчал Саня и от злости расстрелял двух боевиков.       — Нам нужно стрелять до тех пор, пока они все не передохнут! — отрезал Рома, продолжая спускать курок, чётко целясь в каждого чеченца.       — Только выживем ли мы, пока будем стрелять в каждого чечена? — задал вопрос Вадик.       Тем часом один из противников достал гранату и, нажав на спусковой рычаг, выдернул из неё чеку. Глазунов выглянул из окна, и ему в плечо полетела шальная пуля. Превозмогая боль, Саня прицелился и выстрелил в держащего взрывчатку боевика. Когда Глазунов спустил курок, пуля попала прямо в руки чеченцу, и тот от боли и неожиданности выронил гранату; через несколько секунд она взорвалась и серьёзно ранила нескольких противников, обдавая русских солдат каплями крови и кусками металла, земли и травы.       Заметив, что ещё несколько чеченцев подготовили гранаты и, нажав на спусковой рычаг, выдернув чеку, собрались кинуть взрывчатки в них, молодые люди начали стрелять, но Саня остановил их.       — Мы всех не перестреляем. Они сейчас кинут, и мы вчетвером взлетим на воздух. Надо выбежать отсюда.       — В погребе Зарема и Арувджан! — крикнул Рома.       Глазунов, Никонов и Проханов сжали оружие в руках и стремглав выскочили из дома, желая отогнать чеченцев от женщин и Циклаури, оставшегося там. Закрывая погреб, Гела сказал вдове и сироте:       — Теперь ложитесь, иначе вас свалит с ног от взрыва. Сидите здесь и не показывайтесь, пока все чеченцы не сдохнут или подмога не придёт.       Зарема и Арувджан легли и плотно прижались к грязному от пыли полу, закрывая ладонями уши. Сверху послышался стук упавшего металлического предмета о дерево. Ещё один стук. Ещё второй стук.       — Хорошо, что мы спрятались, иначе нас бы разорвало! — прокомментировала Махмудова.       — Если крыша рухнет, то нас завалит! — заявила Сулимова. — Как нам выбираться отсюда, если наших солдат не станет?       Дав совет, Гела быстро закрыл люк, ведущий в домашний погреб, чтобы бомбы не попали туда и не взорвали двух женщин, и, понимая, что взрывчатка вот-вот детонирует, выбежал из дома и отправился за товарищами, попадая под обстрел. Саня, Рома и Вадик быстро вылетели за калитку, превозмогая боли в ногах, и расстреливали чеченцев, приехавших наказать «кафиров», не желавших принимать ислам.       — Бегите отсюда! Они вооружены взрывчаткой! — потребовал грузин, пытаясь перекричать хлопки оружия и свисты пуль. — Дом заминирован!       Саня, Рома и Вадик бежали в сторону, понимая, что силы неравны; прикрывая товарищей от обстрелов, Гела спускал курки, целясь в головы чеченцам, находившимся вблизи его однополчан, вспоминая шуточный совет от инструктора по пулевой стрельбе:       — Когда будете стрелять во врага, то цельтесь ему в голову. Если не сдохнет, то дурачком станет.       Ощутив в правой щиколотке сильное жжение, словно его ужалила гигантская оса, Гела споткнулся и продолжил бежать, превозмогая боль в ноге. Покинув калитку, Циклаури спускал курок, уже толком не целясь в противников, и получил пулю в правую лопатку.       За спинами солдат послышались несколько оглушительных взрывов, и громкое эхо от грохота прозвучало в погребе. От домика в ауле остался один сгоревший кирпичный остов с прогнувшейся от воздушной ударной волны крышей, а деревянные доски, мебель, бытовая техника и тела убитых разлетелись на мелкие кусочки. Арувджан и Зарема прижались к стене, и на них падала штукатурка, кусочки дерева и старой мебели.       В щели на полу, образовавшиеся от взрыва, проникли слабые солнечные лучи. Поднявшись с пола, оглушённая взрывом Сулимова тихо плакала от горя, прикрыв лицо руками, и причитала:       — Что делать? Что делать? Моего Марата больше нет, и его даже не похоронить по-мусульмански, ведь от него ничего не осталось...       — Он сейчас в лучшем мире. Всё будет хорошо. Только потерпите, — попыталась утешить вдову Махмудова.       Услышав мощный взрыв, парни прикрыли уши и бежали, не оглядываясь. Чеченцы продолжали стрелять и кидать бомбы. Гела ощутил пулю в спине, и прямо за ним разорвалась брошенная чеченцем граната с выдернутой чекой. От ударной волны Циклаури отшвырнуло вперёд на несколько метров, и он упал на землю, больно ударившись скулой об выступивший на дороге большой камень.       — Это конец... Мила, прости меня... — прошептал Гела, ощущая невыносимую боль от удара взрывной волной и застрявших осколков в теле, и, прижавшись к земле, потерял сознание.       Заметив, что Циклаури отбросило и тяжело ранило мелкими осколками снаряда, Саня и Вадик хотели подбежать к нему, чтобы помочь, но Проханов получил пулю в живот. Рома оборачивался и отстреливал, стараясь уничтожить как можно больше боевиков.       Неожиданно приехал милицейский УАЗ, и оттуда выскочили два местных стража порядка в камуфляжной форме и в бронежилете. Рома посмотрел на милиционеров и узнал в одном из них Муршида Юнусовича. Вслед за машиной приехал КАвЗ-3976 цвета хаки, и оттуда выскочили несколько солдат.       — Муршид Юнусович, хорошо, что вы приехали, — сказал Никонов. — У нас проблемы. На нас напали чеченцы. И в погребе остались две женщины. Их надо будет срочно эвакуировать, если они выживут.       Выскочив из автобуса, молодые люди атаковали чеченцев, окруживших горящий остов деревенского дома. Выбираясь из погреба, Зарема откинула крышку и помогла Арувджан подняться наверх. Стоя в задымлённых развалинах, Сулимова заметила прибежавшую к ним роту русских солдат. Один из них, держа автомат, целясь в боевиков, помог женщинам выйти из горящего дома. Прикрывая их отход, другие солдаты стреляли в чеченцев и бросали в них гранаты, и с каждой выпущенной пулей, с каждой детонированной взрывчаткой их становилось всё меньше и меньше. Добравшись до автобуса, испуганные Зарема и Арувджан забежали в салон и сели на свободные места; к ним присоединились солдаты, и они быстро отправились в Буйнакск.       Тем часом Саня и Рома взяли за руки бесчувственного Гелу и, дотащив его до УАЗа, погрузили в салон. Когда Глазунов и Никонов уложили парня на пол и повернули его голову в сторону, Вадик сжимал рану на животе и, пытаясь сохранить ускользающее сознание, вошёл в салон военного автомобиля вслед за друзьями. Отстреливаясь от оставшихся чеченцев, Муршид Юнусович и его напарник сели в салон последними. Милицейский автомобиль тронулся.       Глядя на торчащие и его спины осколки, Никонов хотел извлечь один, но капитан схватил его за руку и потребовал:       — Не трогай! Иначе кровотечение усилится, он потеряет много крови, и мы не довезём его до больницы. Следи за пульсом.       Никонов потрогал руку друга и, поняв, что пульс ослабевает, крикнул:       — Быстрее езжайте! Он умирает!       Когда автомобиль набрал скорость и отправился по трассе в сторону Буйнакска, Рома задал капитану интересовавший всё эти четыре дня вопрос:       — Четыре дня назад на нас напали. Мы кое-как оттуда убежали и бросили Васю Минаева. Что с ним?       — Крепитесь, парни. Его убили.       — Как?!! — дружно подскочили Саня, Рома и теряющий сознание Вадик.       — Перерезали горло.       — За что? Бедный парень... — дружно запричитали молодые люди.       — Остальные солдаты либо ранены, либо убиты, — продолжил Муршид Юнусович. — Сейчас все выжившие в госпитале.       Глазунов и Никонов горько плакали от новости о потере друга. Рома поднял глаза, полные слёз, и сказал:       — Это мы во всём виноваты. Мы не уберегли Васю, и его убили.       — Не вини себя, — изрёк капитан. — Мы на войне. К сожалению, за всю историю человечества ни одна война не обошлась без потерь.       Проханов потерял сознание от кровопотери. Глядя на раненых товарищей, Глазунов, зажимавший окровавленное плечо, и Никонов молились, чтобы по дороге ничего не случилось, чтобы Гела и Вадик дожили до того, как их доставят в больницу. Рома трогал запястья Циклаури и Проханова, пытаясь нащупать пульс. Сердце Вадика билось слабо, но жизнь оставалась в его теле. Дотронувшись до руки Гелы, Никонов ощутил какой-то холод от его кожи, словно парень скоро умрёт.       — Пожалуйста, Гела, держись. Не умирай. У тебя ещё маленькая дочка осталась, — шептал ему Рома, утирая появившуюся слезу.       Через час УАЗ подъехал к буйнакской больнице, где лечились раненые солдаты. Саня взвалил на спину Гелу, а Рома, положив на плечи правую руку бесчувственного Вадика, обхватил его талию, а Муршид Юнусович схватил левую руку раненого Проханова. Вынеся потерявших сознание тяжелораненых из салона, солдаты отправились в больницу. Дойдя до операционной и постучав в дверь, Рома крикнул:       — Помогите! У нас раненые!       Выйдя из кабинета, хирург распорядился начать оперировать очередных раненых. Когда Гелу уложили на стол и сняли с него форму, окровавленные осколки гранаты рассыпались по полу операционной. Несколько часов хирург и его ассистенты удаляли пули и мелкие осколки из тела Циклаури и накладывали швы на более глубокие раны. Заметив зашитые раны на правой руке, на плече и на ноге, врачи удивились от того, как профессионально были наложены швы.       — Интересно, кто провёл эти операции? — задал вопрос один из врачей.       Заметив пулевое отверстие на щиколотке пациента, один из ассистентов задал вопрос:       — Олег Викторович, а что это за отверстие?       — Зашивай. У нас и так куча раненых. Когда ещё есть время удалять что-то? — отозвался хирург.       В это же время удалили пулю из тела Вадика. Когда его жизни уже ничего не угрожало, его подключили к аппарату искусственного дыхания и отправили в реанимацию. У Сани удалили из плеча пулю и отправили стационарно лечиться от ранений. Лёжа в палате, Глазунов смотрел на потолок и размышлял:       «Хоть бы Гелка и Вадька вылечились. Господи, хоть бы они выжили и вернулись домой. У них родители. У Гелки дочь, а у Вадьки невеста».       Через несколько часов прооперированный Гела Циклаури лежал в одной палате с Вадиком Прохановым, и на них висели трубки, подающие лекарства в вены, а к их лицам были прикреплены трубки, подающие кислород в лёгкие. Кардиограф отображал на дисплее короткий ритм сердцебиения Гелы, сопровождая картину писками при каждом подъёме. Казалось, что линия будет прямой, а писк длинным. Вадик тоже лежал, находясь на грани жизни и смерти, и его кардиограф показывал слабые удары сердца, словно оно готово остановиться навсегда.       Упав на землю и ударившись лицом о камень, Гела почувствовал холод, хотя на улице было тепло от лучей утреннего солнца. Подняв глаза, Циклаури понял, что очутился в каком-то тёмном и мрачном месте. Попытавшись подняться, парень упал на гранитный пол. Кое-как встав на четвереньки и осматриваясь, Гела ощутил страшную боль во всём теле, словно в него вонзились тысячи иголок.       — Где я? — простонал Циклаури, осматривая странное чёрное место, покрытое туманом.       Перед ним возникли два человека: одетый в белую рубаху, чёрные брюки, высокие сапоги и чёрную короткую каракулевую папаху старик лет восьмидесяти с короткой седой бородой и печальными чёрными глазами и высокий широкоплечий черноокий мужчина в белой рубашке, на которой красовались алые пятна от крови, чёрных брюках и чёрных туфлях.       — Дедушка? Папа? Это вы? — задал вопросы Гела, рассматривая призраков.       Ничего не говоря, Джумбери Михайлович и Амиран смотрели на внука и сына и сели рядом с ним. Циклаури рассматривал своих родственников и задал им вопрос:       — Вы пришли забрать меня с собой? Я не хочу умирать. У меня на земле осталась маленькая дочка. Я нужен ей. Пожалуйста, дайте мне жить! — Парень просил оставить ему жизнь, и по его щёкам катились слёзы.       — Гело, — ласковым голосом сказал дедушка, гладя его бритую голову, — я пришёл встретиться с тобой. Мальчик мой, ты должен жить. Ты единственный мужчина в нашей семье. Ты должен помогать матери, сёстрам и дочери.       — Я знаю. Я хочу вернуться домой, где меня ждут самые близкие люди... — ответил Гела, плача от отчаяния.       — Сейчас тебе нельзя просыпаться, — вставил отец. — Тебе будет невыносимо больно, если ты проснёшься. Подожди, когда извлекут все осколки.       — Папа, дедушка, я убийца. Я убил чечени, который приставал к одной девчонке. К Арувджан. Я схватил его за волосы и бил башкой об стену, пока он не сдох. И ещё я стрелял в людей.       — Я ещё больше фашистов убил, Гело, — сообщил Джумбери Михайлович. — Зато помог нашей Родине освободиться от этого сумасшедшего Гитлера.       — Правильно сказал Марат Раджабович, — заявил Гела, — что любая дурная идея в нечистой голове, которая ногам покоя не даёт, приносит с собой много бед. Это и про Гитлера, и про Басаева с Хаттабом.       — Гело, ты не должен себя в этом винить, — изрёк дедушка. — И Марат Раджабович был прав. Ни одна дурная идея в нечистой голове не должна воплощаться в жизнь.       — Только мне от этого не легче. Не могу забыть, как мозги этого чечени размазывались по стенке, когда ему башку размозжил.       — Я тоже не мог многое забыть, поэтому никому не рассказывал, что пережил на той Войне, — сказал Джумбери Михайлович. — Ты пойми, что в твоём поступке нет ничего страшного. Ты убил не человека. Ты уничтожил чудовище, которое напало на девочку.       Гела задумался над словами своего дедушки и понимал, что ничего плохого он не совершил, но вид окровавленной потрескавшейся стены пугал его, и он ощущал себя чудовищем, раз смог разбить голову противнику.       — Гело, — оживился Амиран, — ты должен вернуться к матери, сёстрам и дочери. Без тебя они пропадут.       — Я знаю, — тихо сказал Циклаури, наклонив голову. — Папа, моя дочь рождена вне брака. Я грешник. Я знаю, что прелюбодействовал, поэтому не заслуживаю места в раю.       — Ты не виноват в том, что девушка тебя обманула, чтобы жениться на тебе, — объяснил отец. — Ты хороший человек, потому что цепляешься за жизнь ради своих дорогих людей, ради дочери. Гело, ты должен быть с ней. Мать у неё неразумная, поэтому должен забрать дочь себе. Если не ты, то кто останется с этой девочкой? И не вини себя ни в чём. Жизнь слишком коротка, чтобы лишать себя наслаждений.       — Клянусь мамой, что буду заботиться о Миле, — заявил Гела. — Это мой долг, как и забота о маме, о Цицино, о Нарико.       — Как хорошо, что ты помнишь о семье, — улыбнулся Амиран, похлопав его по плечу.       Поговорив с отцом и дедом, Циклаури ощутил лёгкость во всём теле, словно он собрался левитировать. Ему хотелось парить по небу, словно пушинка, и наслаждаться этими мгновениями.       — Пора! — заявил Джумбери Михайлович. — Теперь ты должен вернуться к себе. Сейчас ты в коме, но теперь должен проснуться и вернуться к жизни. Тебе ещё многое предстоит, Гело. Прощай, мой мальчик. Проживи долгую жизнь.       — Прощай, мой сын, — добавил Амиран. — Наслаждайся тем, что даёт тебе жизнь. Человек смертен, поэтому должен наслаждаться каждым мигом, который подарит тебе судьба.       — Прощай, папа! Прощай, дедушка! — крикнул Гела и, обняв своих самых близких людей, почувствовал, что тает в тумане.       Открыв глаза, Циклаури осмотрелся и, увидев мрачную реанимационную палату, заметил, что его рот закрыт трубкой. Послышался писк кардиографа, и его сердце стало биться сильнее и чаще, и пульс постепенно выровнялся. Гела попытался подняться, но сильная слабость и боли от ран на всём теле не давали ему пошевелиться.       Когда в реанимационную палату зашла врач, высокая черноволосая девушка в белом халате, Циклаури хотел задать вопрос, но трубка мешала ему говорить. Когда реаниматолог убрала аппарат искусственного дыхания, Гела задал вопрос:       — Где я? Что с парнями?       — Ты лежишь в реанимации. Один твой товарищ лежит рядом с тобой, а другой на стационарном лечении в палате. Посмотри направо.       Гела осторожно повернул голову направо и посмотрел. На соседней кровати лежал Вадик Проханов. Циклаури ощутил слёзы на глазах от осознания, что он и его приятели чуть не погибли в очередной мясорубке.       — Что со мной? — простонал грузин.       — Тебя подорвало на гранате, и осколки застряли у тебя в спине. Ещё у тебя в правой лопатке и в правом плече застряли пули. Мы всё удалили. Все осколки и пули, что застряли в твоём теле. Теперь твоей жизни ничего не угрожает. Ох, что у вас там произошло?       Гела хотел рассказать о произошедшем сражении, в котором чуть не погиб, но почувствовал жуткую усталость и быстро уснул. Врач покачала головой и, оставив парня спать, проверила дозировку лекарства, поступавшего в вену Вадика.       Шло время. Боли от ран постепенно отступали, но правая нога Циклаури жутко болела, и парень боялся пошевелить стопой.       «Что с моей ногой? Я помню, что мне выстрелили в ногу. Как избавиться от этих болей?»       Через неделю интенсивной терапии Циклаури открыл глаза и, осмотревшись, понял, что его перевели в обычную палату. Посмотрев на других пациентов, Гела заметил других раненых солдат, которые были ему смутно знакомы.       — Что, генацвале, попал теперь к нам? — задал вопрос один из парней.       Циклаури посмотрел на него и вспомнил. Справа от него лежал Антон Яковлев, сирота из детского дома, который после школы отправился отдавать долг Родине.       — Да. Теперь я здесь лежу.       — Где тебя так угораздило? Мы думали, что ты дезертировал, а ты так же лежишь здесь после реанимации.       — Я убежал, чтобы отвести часть чеченов, а мои друзья прикрыли меня и расстреляли часть этих уродов. Я бежал и попал в дом одной местной девчонки. К нам ворвались, и нас пытались убить. Я и Ромка Никонов их расстреляли, а одному, который попытался изнасиловать девчонку, я размозжил голову, пока бил его об стену. Ромка рассказал, что они забежали к семье, где женщина, оказывается, профессиональный хирург. Она помогла нам. Сегодня ночью на нас напали, и мы побежали. Только мы спрятали в погреб двух женщин. Я слышал грохот и, когда упал, почувствовал сильную боль во всём теле. А потом очутился в темноте. Проснулся и понял, что лежу в реанимации. Кстати, Вадик Проханов лежит там же.       — Я думал, что ты трус, — заявил Антон. — А ты, оказывается, герой.       — Нет, я не герой. Я не знаю, что с вдовой Заремой Сулимовой и Арувджан Махмудовой. Они выжили? Если нет, то я себе это не прощу. У меня и так руки в крови. Я буду чувствовать себя убийцей, если узнаю, что с ними что-то случилось.       — Да чего ты так переживаешь? Ты же не эту самую беззащитную девчонку убил, — вставил ещё один солдат, Женя Милюков. — И потом — мы на войне. Ты думал, что играешь в стрелялки на игровой приставке?       Услышав слова «игровая приставка», Циклаури вспомнил, как любил в свободное время прийти в гости к Никите Прокудину и поиграть с ним в приставку. Мысли о довоенной жизни поднимали ему настроение.       «Надеюсь, Никита не попал в эту мясорубку...» — отметил про себя Гела и, вернувшись к разговору, задал волновавший его вопрос: — Где Вася Минаев? Его здесь нет.       — Крепись, генацвале, — обречённым голосом сказал Антон. — Нет Васи. Он погиб, прикрывая нас...       Услышав эту новость, Циклаури горько заплакал и прикрыл лицо ладонями. Перед его глазами кадрами кинофильма пронеслись воспоминания: знакомство в вагоне, защита Васи от злобных дедов, не дававших ему жить спокойно. Гела вспомнил, как они в субботу пятого июня праздновали Васино двадцатилетие после отбоя. Когда Минаев готовился ко сну, Циклаури, Глазунов, Проханов и Никонов пришли в его казарму и нестройным хором завели песню:       — Спросите у любого на Тверском бульваре: «Кто лучше всех танцует твист и рок-н-ролл? Кто лучше всех играет Пресли на гитаре?». Hа это каждый ответит, каждый ответит... Конечно, Вася! Вася! Вася! Ну, кто его не знает? Йе-е! Вася! Вася! Вася — стиляга из Москвы!..       Молодые люди громко пели, а Минаев с улыбкой слушал музыкальное поздравление. Остальные солдаты подпевали и хлопали в ладони. Один из них крикнул:       — Хоть какое-то разнообразие в наших армейских буднях, а то всё одно и то же! Сплошные патриотические песни!       Вспоминая день рождения Васи, Гела грустно улыбнулся и вновь зарыдал от горя, ощущая пустоту на душе. Утирая слёзы, Циклаури прошептал:       — Лучше бы меня убили, а не Васю. Он был так молод. Он ещё не успел пожить.       — Гела, не неси фигню! — отрезал Женя. — Ты что, забыл, что у тебя дочь? Да, мы всё про всех знаем. Поэтому живи для неё.       Гела лёг на бок и тихо плакал от услышанной новости, пытаясь осознать, что одного из его армейских друзей уже нет. Утирая слёзы, Циклаури прошептал:       — Хоть бы Вадик выжил. Хоть бы Вадик выжил.       Успокоившись, Гела повернулся на другой бок и быстро уснул. Через несколько часов Циклаури проснулся от какого-то шума. Ощущая головную боль, словно он с похмелья, грузин поднялся на кровати, сел и увидел перед собой Рому, Саню с перевязанной рукой, висящей на большой марле, перекинутой через шею, и Арувджан.       — Вы с Заремой всё-таки выбрались... — грустно улыбнулся Гела, глядя на Махмудову.       — Гел, мы думали, что погибнем, пока не пришли ваши войска и не провели нас через линию огня.       — Зачем я вас там закрыл? — задал вопрос Циклаури. — Я так волновался. Не знал, выберетесь ли вы.       — А было бы лучше, если бы нас расстреляли или взорвали?! — возмутилась Арувджан. — Гела, ты нас спас. Если бы не ты, то нас бы уже давно убили. А сейчас Зарема Халимовна отправилась к своей сестре поминать Марата Раджабовича, а я пошла к Рамизу, своему старшему брату.       — Я не смог спасти Васю Минаева, — чуть не плача заявил Гела. — Он погиб из-за меня.       — В той мясорубке погибли многие, — вставил Женя. — Ты ни в чём не виноват. А было бы лучше, если бы тебя там расстреляли вместе со всеми?       — И не забывай, что у тебя дочь, — добавил Саня. — Каково ей расти без отца? Тем более, как тебе сестра написала, мать у неё непутёвая. Неужели ты бросишь ребёнка на эту женщину? — Глазунов чуть не произнёс «детдомовка», но сдержался, чтобы не оскорбить Антона, выпускника детского дома.       — Как может такой человек, как я, воспитывать ребёнка? Что я ей дам?       — Гела, не надо расстраиваться, — ответил Никонов. — Ты был на войне. Ты сам пострадал. Ты сам чуть не погиб, когда за твоей спиной взорвалась граната, и тебя отшвырнуло. Ещё тебя ранили в спину. Похоже, ты с такими ранениями вернёшься обратно домой. Ты воевать не будешь. Как воевать-то с такими ранениями?       — Я не могу больше воевать. Я не могу видеть, как гибнут люди, как рушится мир. Теперь я понял, почему дедушка никогда не рассказывал о том, что случилось на той Войне. Он пережил то же, что и я. Он не только был на краю жизни и смерти. Он видел смерть. Он видел смерть своих товарищей. Это ужасно. Это нельзя пережить.       — Если бы ты не ушёл, тебе бы пришлось ещё долго на это смотреть, — вставил Глазунов. — Так что тебе нужно ехать домой. Приезжай домой и поправь здоровье.       — Вот именно, Гела, — продолжал Рома. — Теперь тебе надо подумать о своём здоровье. Ты как себя чувствуешь?       — Хорошо, только нога ужасно болит.       — Тебя досрочно демобилизуют и отправят домой. Да, Гела, вернись домой, к своим родным и друзьям. Они тебя ждут.       Поговорив с раненым другом, Саня, Рома и Арувджан вышли из палаты и отправились в часть. Идя с молодым человеком, Махмудова сказала:       — Теперь я спокойна. Я видела, как он, раненый, лежал на земле. Мне было так страшно. Я боялась, что он не доедет до Буйнакска.       — Всё хорошо, Арувджан. Только через год у нас дембель. В новосибирскую часть я уже не вернусь. Если меня не уволят в запас, я пока буду здесь воевать, хотя уже не могу больше здесь находиться. Не могу смотреть, как мои друзья и другие солдаты гибнут один за другим, и ничего не дождёшься от нашего правительства. За кого воевать? За этого алкаша Ельцина? Он только и может, что плясать под песню Осина на своей предвыборной кампании да ссать на трап самолёта! Он только водку жрёт и ничего не делает, чтобы улучшить нашу жизнь.       — Сань, я хочу, чтобы ты выжил. Ради меня сделай это.       — Хорошо, Арувджан. Ради тебя постараюсь выжить. Постараюсь выстоять до конца службы и вернуться в Бийск.       — Но если никто не будет воевать, то Россия потеряет одну из областей, — изрёк Рома. — А если эти муслимы ещё в другие части страны проникнут? Нет, Санёк, я остаюсь. Если мне предложат перевестись на контракт, я переведусь и буду дальше защищать нашу Родину.       — Ты меня осуждаешь? — задал вопрос Глазунов.       — Нет, Санёк. Это твой выбор. Тебе и нести за него ответственность.       — Я поеду с тобой, — заявила Арувджан. — Мне всё равно некуда идти. Сейчас я пока живу у Рамиза. Он мне помогает, но я не хочу его обременять. У него большая семья: жена и трое детей. Помоги мне, Сань. Возьми меня с собой. Я пойду учиться на педиатра.       Глазунов кивнул, и Махмудова убежала в сторону дома своего брата, где её приютили добросердечные родственники.       Прошло несколько дней. Раненые солдаты продолжали поступать в больницу, и Циклаури, проводя на кровати почти всё своё время, слышал звук колёс и скрип старых корпусов металлических каталок, везущих очередных раненых в операционную и очередных погибших в морг. Голова болела от этого шума, оповещающего о появлении нового пациента или нового героя, погибшего за Родину.       «Сколько жизней уносит эта война, — размышлял Гела. — Сколько людей не вернётся домой, где их ждут. Я приеду и буду дальше жить, хоть моя жизнь уже не станет такой, как прежде, а некоторые больше не увидят этот свет. Как жить дальше, пройдя через этот ад? Теперь я тебя понимаю, дедушка. Тебе было страшно вспоминать весь этот ад».       Циклаури прикрыл глаза, и перед ним возникла картинка из прошлого. Он, ещё маленький десятилетний мальчик, задал вопрос дедушке:       — Бабуо, ты действительно был на той Войне?       — Был, Гело, был, — улыбнулся Джумбери Михайлович.       — Расскажи, что там, бабуо.       Дедушка тяжело вздохнул и, посмотрев на внука, сказал печальным голосом:       — Ни дай бог оказаться в этом адском пекле, Гело. Пойми, что война — это не соревнование наподобие Олимпиады, а ад при жизни. Это страшно. Поэтому празднуют День Победы. Чтобы не забыть, какой ценой нам досталась эта Победа. Чтобы об этом знали мы, наши дети и внуки. Надеюсь, ты никогда не увидишь и не испытаешь то, что увидел и испытал я. Кровь, смерть товарищей, голод, страх за жизнь.       — Бабуо, ты настоящий герой. Поверь мне, бабуо, — заявил Гела.       — Ты ещё очень юн, Гело. Ты многое не понимаешь, — улыбнулся Джумбери Михайлович и потрепал тёмную макушку внука.       Прокрутив в голове воспоминание о далёком детстве, Циклаури быстро уснул под действием лекарств.       Спустя несколько часов сквозь сон Гела услышал шум, словно кто-то ушёл; через несколько минут прикатили в палату каталку. Когда санитары ушли, Циклаури посмотрел и увидел Вадика Проханова. Раненый товарищ крепко спал под капельницами. Его лицо было бледным. Гела рассматривал товарища и понял, что от того пухлощёкого весёлого и беззаботного паренька ничего не осталось — перед ним лежал похудевший измученный человек, переживший самое страшное в своей жизни.       «Что с тобой, Вадик? Что эта проклятая война с нами сделала? Зачем мы только согласились поехать сюда, чтобы зря отдать жизнь?»       Вадик очнулся через два часа. Гела посмотрел на него и задал вопрос:       — Ты как себя чувствуешь?       — Теперь хорошо, только мне нельзя двигаться, чтобы швы не разошлись, — ответил Проханов.       — Хорошо. Хорошо. Поправляйся быстрее.       — Скорее бы уже домой. Так хочу увидеть маму, батю, Катю. Так хочется быстрее приехать домой, в Юргу.       — И мне хочется побыстрее приехать домой. Я там оставил маму, сестёр, дочку. Скорее бы уже выписаться и приехать домой.       Время шло. Гела почти полностью поправился после ранений, и, когда через две недели после поступления в больницу сняли швы, наступил день выписки. Циклаури оделся в форму, выданную военкоматом, и ждал друзей. Вадик смотрел на товарища и прокомментировал:       — У меня скоро тоже снимут швы. Возможно, меня уже выпишут, и я поеду домой.       — Всё хорошо, Вадь. Ты только не грусти.       — Знаешь, так было хорошо в новосибирской части. Тогда было самое весёлое время в нашей армейской жизни. Я благодарю своего отца за то, что он настоял на службе, хоть я не хотел. Только чем обернулась эта служба здесь, в Дагестане?       — Всё будет хорошо. Помни обо мне.       — И ты не забывай меня, — слабо улыбнулся Проханов.       Саня, Рома и Арувджан зашли в палату. Глазунов с улыбкой сказал:       — Теперь пора, Гелыч. Тебе скоро уезжать, но перед отъездом тебе надо поехать в часть, чтобы забрать все документы. Твой военный билет уже заполнили, так что всё в порядке. Сегодня ты поедешь в Новокузнецк. Правда, придётся ехать с пересадкой в Волгоград. Хорошо, что тебе не придётся ночевать на вокзале. Удобное время для поездок выбрали, Гелыч. Кстати, с прошедшим днём рождения тебя.       — С днём рожденья! — хором крикнули Никонов и Махмудова.       Выйдя из палаты, Гела шёл с друзьями по коридорам больницы с ободранным линолеумом и стенами, на которых виднелись серые разводы. Саня, Рома и Арувджан заметили, что их друг хромает на правую ногу.       — Что с ногой? — спросила Махмудова.       — Я помню, что мне выстрелили в ногу. Может, от этого она у меня болит. Ничего. Я поеду в Новокузнецк и пойду к врачу. Как раз мне здесь врач сказала, что ещё надо наблюдаться какое-то время. А так не беспокойтесь. Всё в порядке.       Выйдя на улицу, Гела ощутил лёгкость и безмятежность, словно освободился от чего-то. Кое-как добравшись до УАЗа, Циклаури сел в салон и смотрел в окно. Глазунов, Никонов и Махмудова сели к нему, и автомобиль тронулся.       Гела смотрел на друзей и заметил, что Саня и Арувджан сидели рядом, и Глазунов с какой-то нежностью рассматривал девушку; Махмудова смущённо смотрела на парня и прикрыла глаза, словно пыталась отстраниться от чего-то, скрыть что-то от чужих глаз.       «Наверное, Саня влюблён в неё... Арувджан, наверное, тоже влюблена, только скрывает свои чувства или пытается выглядеть застенчивой», — про себя отметил Циклаури и слабо улыбнулся.       Рома глядел в окно и невольно сжимал винтовку, готовясь убить любого чеченца, который рискнёт напасть на УАЗ. Геле уже не терпелось сесть на поезд и отправиться в Новокузнецк. Автомобиль остановился, и Арувджан с грустной улыбкой сказала ему:       — Удачного пути, Гела. Выздоравливай поскорее и возвращайся домой.       — И ты тоже живи счастливо. Найди жениха хорошего.       Махмудова вышла из машины и отправилась по улице. Гела смотрел вслед уходящей домой к брату девушке и, когда машина тронулась, любовался городским пейзажем. Ему казалось, что в городе что-то случилось, и вскоре в окне промелькнули два разрушенных остова одного многоэтажного дома с выбитыми стёклами и треснувшей от взрывной волны штукатурки.       — Гел, тут вчера дом взорвали, — сообщил Рома. — Шестьдесят четыре человека погибли. Остальные ранены.       — Эти исламисты никак не успокоятся, — проворчал Саня.       Циклаури смотрел на удаляющиеся руины и про себя размышлял:       «Сорок первый год повторяется. Когда же это закончится? Когда исламисты перестанут убивать людей, не желающих принимать их веру?»       Через некоторое время УАЗ проехал через ворота и остановился возле буйнакской армейской части. Молодые люди вышли и Циклаури хромал до входа в казарму. Осматриваясь вокруг территории, отгороженной забором с колючей проволокой, Гела вспомнил армейские будни в новосибирской части.       «Теперь это всё осталось в прошлом. Скоро я приеду. Мама, Цицино, Нарико, Мила... Все мои друзья. Скоро вы увидите меня. Неужели я выжил после этой мясорубки?»       Зайдя в кабинет старшины, Циклаури получил все документы с билетами на поезд и положил всё в карман. Выйдя из кабинета и встретившись с Саней и Ромой, сказал им:       — Прощайте. Было очень приятно познакомиться с вами. Надеюсь, что ваша жизнь сложится лучше, чем моя.       — Удачи тебе доехать! — ответил Глазунов.       — Пусть у тебя всё будет хорошо, — вставил Никонов.       Быстро обнявшись с друзьями, Гела вышел из казармы и сел в УАЗ. Спустя два часа Циклаури оказался возле махачкалинского вокзала. Идя по мосту над железной дорогой, Гела спустился к платформе, где стоял поезд, направлявшийся в Волгоград, и, сев в плацкартный вагон, занял своё нижнее место в боковом отсеке. Подняв «стол», парень посмотрел на ясное небо. Осеннее солнце Кавказа сияло, грея и освещая землю. Циклаури смотрел на железнодорожные пути и проезжавший мимо грузовой поезд. Вроде всё хорошо, он ощущал лёгкость и свободу, но ему казалось, что ещё не всё закончено, что всё только начинается.       Поезд тронулся, и Гела смотрел на платформу, словно прощаясь с этим гостеприимным, но теперь таким враждебным Дагестаном, где остались самые страшные воспоминания в его жизни.       «Скоро у меня начнётся новая жизнь. Я демобилизовался раньше срока, но какова цена этой демобилизации? Надеюсь, что мне не припишут инвалидность. Я пока болен, но есть шанс вылечиться».       Поезд разогнался, и Циклаури смотрел на проплывающие мимо горы, леса и поля. Соседка по отсеку, высокая молодая черноокая девушка с чёрными, как смоль, волосами, прикрытыми платком, посмотрела на него и, сев перед ним, задала вопрос:       — Ты за кого воюешь?       — Я уже отвоевал за нас, за федералов. Теперь возвращаюсь домой. Я комиссован из-за ранений.       — А то я вижу, что ты не очень здоров.       — Мне всё равно надо будет ходить к врачу.       — Куда едешь?       — В Новокузнецк. Я высажусь в Волгограде, а там сяду на поезд, едущий с Адлера. А ты куда едешь?       — Возвращаюсь в Москву. Я ехала в Кяхулай к бабушке.       — Ты не попала под обстрел?       — Нет. Эта деревня рядом с Махачкалой, а не с Чечнёй, так что мы были в безопасности. Кстати, как тебя зовут?       — Гела. А тебя?       — Наджия.       — Красивое имя.       — У тебя тоже.       Коротая время, Циклаури разговаривал с почти незнакомой женщиной, слушая её рассказы о студенческих буднях.       — Знаешь, ты мне напоминаешь одного паренька из соседней группы, — рассказывала Наджия. — Правда, он русский, но взгляд у него как у тебя — такой же грустный. И у него такая же улыбка, как у тебя. Только это всё обман. Мне одна девчонка сказала, что он просто поспорил с друзьями. Он признался мне в любви, а я отказала ему. Решила не быть очередной жертвой отношений на пари.       — Это было правдой?       — Потом эта самая девчонка и начала к нему лезть, а он её отверг. Причём неоднократно отверг. Я была уверена, что он просто делает такие грустные глаза и притворно улыбается, но теперь смотрю на тебя и понимаю, что, наверное, это не так. Может, я ошиблась, послушав какую-то девчонку, а не своё сердце. А этот парень мне нравился.       Слушая рассказ Наджии, Гела вспомнил, как ещё на первом курсе Сеня Вебер попытался заговорить с девушкой из группы, обучавшейся на юридическом факультете, просто задав ей вопрос о предстоящей контрольной работе. Та отвечала на вопрос, разговаривая с ним, как с обычным человеком, и он удивился.       — Обычно, когда парень разговаривает с девушкой, она смущается. А эта таджичка не смущается, а говорит так спокойно, словно это девушка задала ей вопрос, — прокомментировал Сеня.       — Просто не все женщины скромные, — заявил Никита. — Даже не все южанки скромные.       Время прошло. Веберу удалось добиться эту черноокую смуглянку с длинными шёлковыми волосами цвета воронова крыла. Шахноза Шарипова согласилась с ним встречаться, ибо хотела избежать замужества с не очень приятным сыном родительских друзей, живущих в Таджикистане.       Гела вспомнил, как два года назад Сеня, Никита и он выманили Шахнозу, и та отправилась с Сеней в квартиру. Когда она сообщила родителям, что Вебер похитил её, они отреклись от неё и изгнали из семьи. Мать Вебера с радостью приняла южную красавицу, видя в ней хорошую невестку, которую готова назвать дочкой, ибо замкнутая и неразговорчивая девушка, не любящая, когда вокруг много народу, понравилась ей больше, чем бывшая девушка Сени, с которой он встречался всего полгода, а расстался из-за того, что та изменяла ему напропалую.       Вспомнив эту историю любви, Циклаури ощутил какое-то спокойствие и умиротворение, словно прикоснулся к чему-то светлому и красивому. Посмотрев на Наджию, Гела рассказал ей:       — Твоя история чем-то напоминает мою. Точнее, одного моего друга. Он влюбился в таджичку и со временем добился её. Потом мы устроили «похищение невесты», и она убежала с нами в гости к Сене. Правда, родители её выгнали, зато мать моего друга хорошо к ней отнеслась.       — Наверное, у твоего друга хорошая мама, раз приняла нерусскую девушку.       — Эта девушка очень скромная и милая, — улыбнулся Циклаури.       — Она всё правильно поняла. Жаль, что я не поняла, что нравлюсь тому парню.       — Ничего страшного, — утешил её Гела. — Главное, что ты теперь будешь слушать своё сердце, а не сплетни подружки.       — Она мне не подружка и никогда ею не была! — отрезала Наджия.       — Извини. Я не знал.       Попутчики ещё долго разговаривали обо всём и ни о чём, пока не наступил вечер. Попив чай и поев чипсы с шоколадкой, купленные на оставшееся довольствие, Циклаури задал девушке вопрос:       — Не хочешь лечь на нижнюю полку?       — Спасибо, но я откажусь, — заявила Наджия. — Я заплатила за верхнюю полку для того, чтобы ехать на ней, а не сгонять соседа с нижней полки. Тем более, когда ты идёшь в туалет, я заметила, что ты хромаешь. Меня загрызёт совесть, если я позволю раненому человеку залезать наверх.       — Хорошо. Как хочешь.       Девушка залезла на верхнюю полку. Гела опустил вниз столик и, разложив матрац с постельным бельём, лёг спать. Слушая сквозь дрёму стук колёс об рельсы, Циклаури отчего-то ощущал умиротворение. Вспоминая жизнь до армии, Гела невольно улыбнулся и крепко уснул.       Прошли сутки. Проснувшись и быстро позавтракав чипсами и газировкой, Циклаури вновь смотрел в окно и рассматривал горные вершины. Наджия пила чай и любовалась пейзажами родного края, который покинула, отправившись учиться в Москву, ставшей её второй родиной. Спустя несколько часов поезд остановился на длительную стоянку в Волгограде. В полдень Циклаури взял сумку с нехитрым скрабом и направился в начало вагона. Теперь уже бывшая соседка по отделу распрощалась с ним:       — Пока, Гела. Удачно тебе добраться до Новокузнецка.       — Пока, Наджия. И тебе счастливого пути. Желаю тебе встретить жениха хорошего.       Прихрамывая на правую ногу, Гела вышел из вагона и, кое-как идя по мосту над железнодорожными путями, отправился на вокзал. Осматриваясь по сторонам, Циклаури видел разных людей, которые ждали своих близких или поезда, который должен их отправить в желанное место назначения. Зайдя в вокзальный буфет, Гела купил сосиску в тесте, шоколад и стаканчик чая. Сидя за столиком и едя пирожок, Циклаури вспомнил Крытый Рынок. Вспомнил Валеру Доржиева и Пашу Теплова.       «Интересно, как вы сейчас поживаете? Скоро приеду, и всё будет хорошо».       Гела вспомнил бывшую начальницу, которая материлась, срывая на работников злость и про себя усмехнулся:       «Не думал, что мне будет не хватать матюгов моей начальницы. Весёлые были будни, когда мы с Валеркой работали в кафе и продавали пирожки. Теперь этот буфет напоминает мне то кафе, где я работал».       Вспоминая прошлое, Гела ел сосиску в тесте, запивая её чаем, и осмотрелся. На него с подозрением косились, словно боялись, что он может сделать что-то нехорошее. Стараясь не обращать на это внимание, Циклаури спокойно ел и про себя думал:       «Нет при мне оружия! Нет! Я всего лишь ем! Отстаньте и дайте подождать мой поезд».       Поев, Гела вышел из буфета и, постоянно озираясь по сторонам, отправился к выходу. Идя по улице, грузин рассматривал проезжающие мимо вагоны, словно желая приблизить час приезда своего поезда. Гуляя по волгоградскому вокзалу, Циклаури искал глазами знаменитый памятник, посвящённый Сталинградской битве, и про себя думал:       «Да, дедушка, ты до последнего сражался, а я сбежал с поля боя, как крыса с «Титаника». Я помню твою медаль «За отвагу!», но я недостоин её носить на своей груди. Я дезертир и трус, который неспособен воевать. Я слабак. Жаль, что я не такой, как Алексей Петрович Маресьев. После пустяковых ранений я бросил своих друзей, бросил погибать их на этой проклятой войне, которую не смогли предотвратить ещё в девяносто шестом году».       Слёзы подступали к его глазам, и Гела от бессилия сел на корточки и горько заплакал, не обращая внимание на случайных прохожих.       — Дяденька, вам плохо? — послышался чей-то детский голос, и чья-то маленькая ладонь потрепала его по плечу.       — Да, малыш, очень плохо из-за того, что у меня больше нет сил, и болит душа, — прошептал Циклаури и невольно улыбнулся, вспомнив Дато Когониа, сына его друга Тенгиза, оставшегося в Новокузнецке.       — Дяденька, не грустите. Вы живой, а это главное. Главное, что вы живы.       Гела поднял заплаканные глаза и посмотрел на мальчугана. Невысокий худенький лысый мальчик стоял на своих тоненьких ножках и смотрел на измученного парня своими голубыми наивными глазами. Слушая незнакомого мальчугана, Циклаури ощутил какую-то лёгкость на душе, словно рояль с плеч упал. Глядя на паренька, Гела улыбнулся и ответил:       — Ты прав, малыш. Главное, что я живой. Когда есть ради чего жить, я чувствую в себе силы. Просто мне больно после того, что пережил на этой проклятой войне.       — Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не подходил к незнакомым людям, тем более, к чуркам!? — послышался громовой голос матери мальчика.       — Но мам... — жалобным голосом простонал паренёк.       — Не мамкай! Пошли! Совсем уже от рук отбился! — Высокая полная женщина схватила паренька и повела его с собой.       «Что я сделал этой женщине? Ребёнок просто утешил меня, а она меня ни за что оттолкнула от своего сына. Хотя, она просто защищала своего ребёнка», — размышлял про себя Гела, глядя вслед мальчугану, идущему с мамой за ручку, и отчего-то ощутил какую-то тяжесть в сердце.       Через несколько часов наступил вечер. Диспетчер сквозь искажённые динамики громкоговорителя объявила о посадке поезда «Адлер — Новокузнецк». Посмотрев на несквитованный билет, Гела понял — его поезд приехал, и через три дня он будет дома.       Когда поезд сделал стоянку, Циклаури кое-как зашёл в свой вагон и сел на своё место на нижней полке в четырёхместном отсеке на плацкарте. С ним по соседству ехали бабушка, маленькая девочка и молодая девушка. Увидев высокого смуглого молодого человека кавказской внешности, старушка с коротко стриженными седыми волосами надела очки, рассмотрела солдата злым немигающим взглядом и грозно потребовала:       — А ну-ка убирайся отсюда, чурка!       — Что я вам сделал? — задал вопрос Гела, широко раскрыв глаза.       — Сколько душ загубили, чурки! Ещё тут собрался вагон взорвать!       — Давайте, я разденусь и выверну карманы, чтобы вы убедились, что я просто возвращаюсь домой после войны, — возмутился грузин. — Женщина, да я сам от этих же «чурок», как вы говорите, пострадал. Показать, что они со мной сделали? Да я еле хожу из-за пули в ноге, которой они меня наградили!       С этими словами Циклаури снял куртку, матроску и показал старушке затянувшиеся раны на спине. Рассматривая изуродованную спину, бабка громко охнула, а Гела продолжил:       — Я знаю, что не герой. Я всего лишь пытался выжить, чтобы вернуться домой. Пожалуйста, дайте мне спокойно доехать до дома. — С этими словами Циклаури показал свой паспорт гражданина Российской Федерации и военный билет и продолжил: — Видите? Это не поддельные документы.       — Хорошо. Поняла всё. Лежи уже, грузиняка! — проворчала старуха и легла на нижнюю полку.       Через несколько минут поезд тронулся. Гела быстро оделся, положил документы в карман и, когда проводница проверила его билет, посмотрел в окно вагона. Перед ним проплывали улицы большого города-героя на Волге. Вскоре появился Мамаев Курган со знаменитым памятником «Родина-мать зовёт!», посвящённым Великой Сталинградской Битве. Каменная женщина в лёгком платье, держащая в правой руке меч, призывала левой рукой солдат в бой. Циклаури рассматривал проплывающий мимо памятник и размышлял:       «Как же красив этот памятник. Сколько величия в нём. Ведь тогда армией руководил великий человек, в честь которого тогда назван был город Волгоград. Сталинград... А теперь кто руководит? Этот алкаш Ельцин? Что он вообще сделал для России? Только всё разрушил. Сколько жизней отняли девяностые годы? Что пришлось пережить людям в нищете, на войнах в Чечне? Теперь кругом наркомания, алкоголизм, бандитизм... А теперь ещё и войны...»       Получив постельное бельё, Гела расстелил его на старом матрасе, снял берцы и лёг на полку. Чувствуя страшную боль в лодыжке, Циклаури сжимал пододеяльник и едва сдерживал слёзы. Пережитое за этот месяц не давало ему покоя.       «Этот август принёс столько боли и страданий. Один мой друг погиб, а другой ранен. Меня самого чуть не убили. Скоро приеду и начну новую жизнь. Меня там ждут. Есть люди, ради которых я готов горы свернуть».       С этими мыслями Гела крепко уснул, не обращая внимание на стук колёс и лёгкую тряску в вагоне. Все остальные пассажиры тоже крепко уснули, не замечая ничего вокруг.       Проснувшись утром, Циклаури купил пирожки и шоколадку и налил себе растворимый кофе. Быстро завтракая, Гела смотрел в окно на проплывающие мимо леса и поля и наслаждался видами осенней природы. Спустившаяся с верхней полки десятилетняя девочка села перед окном и смотрела, наслаждаясь красивыми пейзажами.       — Ба, смотри, как красиво! — крикнула девчонка, широко улыбаясь.       — Да что там красивого? Лес и лес!       — Ба, почему ты такая злая?       — Потому что ты мне надоела! Раздражаешь уже! Ведёшь себя как твой папаша! Говорила я твоей маме, чтобы она вышла замуж за сына соседки Ваньку Ступина, а она выбрала себе какого-то выродка, который тоже вечно что-то вякает.       «Нормальная девочка. Интересно, чем же этой бабке зять не угодил?» — про себя подумал Гела.       Наступил полдень. По вагону носились и шумели маленькие дети. Превозмогая головную боль, Циклаури с восхищением смотрел на них и, невольно улыбнувшись, отметил про себя:       «Как хорошо, что они бегают и наслаждаются жизнью. Надеюсь, в будущем им не придётся пережить то, что пережил я, побывав на войне».       Внучка горела желанием присоединиться к этим играм. Девочка поднялась и собралась с ними побегать, но бабушка схватила её за руку и, швырнув её на нижнюю полку, грозно закричала:       — Ты не будешь играть с этими выродками!       — На каком основании вы считаете их выродками? — задал вопрос Гела, решив вмешаться, видя вопиющую несправедливость.       — Потому что вести себя не умеют! — рявкнула старуха. — И вообще не лезь, куда не просят. Я лучше знаю, как свою внучку воспитывать! Не то, что её родители выродки!       — Одного из этих «выродков» вы сами воспитали! — отрезал Циклаури, выделяя слово «выродки».       — Заткнись, чурка! Вас же обычно учат уважать старших! — продолжала бабка ворчать.       — Лично вас мне уважать не за что. Если у вас дочка «выродок», то кто вы сами?       Старуха не нашла, что ответить на этот вопрос. Внучка посмотрела на Гелу и сказала:       — Вы такой добрый. За что вас бабушка невзлюбила?       — За то, что она просто не очень умный человек. Не обращайте на неё внимание. И просто воспринимайте её слова всерьёз.       — Закрой рот, чурка! — заявила бабка.       — Вам тоже не мешает прикрыть свой поганый рот и перестать обзывать людей. Вас это не красит.       Старуха злобно зыркнула на Гелу и, ворча на «нынешнюю молодёжь», села пить чай. Девочка всё же присоединилась к играм детей и веселилась вместе с ними. Бабка вновь попыталась поймать внучку в толпе, но Циклаури крепко схватил её за руку и не позволил ей обидеть ребёнка.       Вечером поезд остановился на длительную стоянку в Самаре. Две соседки Гелы, бабушка и внучка, вышли из вагона. Глядя в окно, Циклаури заметил, как эту небольшую семью встретила приличная супружеская пара. Внучка радостно приветствовала родителей, а бабка зло смотрела на это и что-то ворчала. Вскоре два места заняла молодая парочка. Не обращая ни на кого внимание, девушка и парень раскладывали вещи.       «Надеюсь, эти соседи будут приятные, а то не хочется с очередной ворчливой бабкой в одной палатке ехать», — про себя думал Циклаури.       Эти два дня Гела ехал домой и наблюдал с нижней полки за тем, как приходят и уходят разные пассажиры. Ощущая озноб и высокую температуру, Циклаури быстро перекусывал и кое-как выходил из вагона, когда поезд останавливался на стоянку. Прогуливаясь по платформе вокзала города Уфа, Гела рассматривал большое красивое здание и, скрестив руки на груди, про себя размышлял:       «Как прекрасен мир, когда в нём нет войны. Как хорошо видеть мирное небо и понимать, что ничего не случится. Поезд или вокзал не взорвётся, а люди все мирные, спокойные. Никто не собирает стрелять или взывать во имя Аллаха».       Миновав горы Урала и степи Казахстана, Гела смотрел на леса Сибири и вспомнил армейские будни в новосибирской военной части. Вспомнил уроки вождения и уроки стрельбы. Вспомнил весёлые армейские будни с Саней Глазуновым, Ромой Никоновым, Вадиком Прохановым и Васей Минаевым. Вспоминая прошлое, Циклаури невольно улыбнулся, глядя в окно.       Через несколько часов ранним утром поезд прибыл на станцию Новокузнецка. Выйдя из вагона, Гела ощутил невыносимую боль в ноге, но, вспоминая, как бежал с ранами на руке, как стрелял, превозмогая боль, шёл по платформе и поднялся на мост над железнодорожными путями. Циклаури медленно шёл, и боли в щиколотке усиливались, заставляя его страдать.       Спустившись вниз, Циклаури отправился на улицу Вокзальную и зашёл в такую родную сталинку, где почти год не был. Кое-как поднявшись на нужный этаж, Гела остановился перед квартирой и посмотрел на дверь квартиры, где живут его самые родные люди. Нажав на звонок, Циклаури ждал. Когда открылась дверь, он сказал:       — Наконец-то, я теперь дома.