Ледяной осколок в сердце

      Шло время. Закончилась весна, прошло лето, наступила осень. Всё продолжалось как обычно: Настя ходила к Циклаури, а потом исчезала на несколько дней. Тамина и её дети удивлялись странностям в её поведении: то истерики, то хладнокровность, то обжорство, то отказ от еды... Гела помнил, что о ней сказал Никита, но не мог поверить, что это правда, что его бывшая любовница действительно колется.       «Может, она просто немного выпила, поэтому так веселилась и песни горланила, — предположил юноша. — Почему сразу наркоманию приплетают? А ходить в институт не хочет потому, что специальность не её. Она и так официанткой работает, а там особого ума не надо».       Однажды Гела и Валера скучали на работе. Посетителей не было, и молодые люди разговаривали ни о чём.       — Вчера мы с Пашкой поехали к моей бабушке. Она у нас спросила, дескать, невест вам не пора ли искать. Знаешь, Гел, я не хочу жениться. Просто не хочу.       — Почему? — сделал вид, что не понял Циклаури.       — Просто не хочу. Нет у меня такого желания.       — Не надо жениться, если ты не хочешь, — изрёк Гела и, подойдя к коллеге, шепнул ему на ухо, словно боясь раскрыть страшную тайну: — Знаешь, когда я увидел, как вы шепчетесь с Пашкой, как вы смотрите друг на друга, как по выходным проводите время. Я всё понял. У вас больше, чем дружба.       — Что ты понял? Что мы два... — ответил Доржиев и осёкся.       — Да, это так. Я понял, что вы любите друг друга как мужчина и женщина. Не бойся. Я вас не осуждаю, потому что сердце выбирает любимого по душе, а не по возрасту, полу, положению или национальности.       — Хорошо, что ты нормальный. Ты, по крайней мере, не такой, как эти «настоящие мужчины» вроде моего бати.       — Это твой выбор, и я его не осуждаю, — ответил Циклаури.       — Я помню, как ты ещё в мае рассказывал, как за Катю и Ника заступился. Вот это ты уделал эту вздорную бабу.       — Только мне совестно из-за того, что взрослому человеку нахамил.       — Гел, всё ты правильно сделал. Эта старая фашистка не уважает свою дочь и её парня, то почему ты должен её уважать? Она и тебя оскорбила. Почему ты мучаешься от совести? Говорят, старших надо уважать? А за что я должен уважать своего батю? Он руки распускает, меня из дома выгнал. Я его за это должен уважать?       Гела задумался над словами коллеги и понимал, что всё правильно сделал, раз дал волю эмоциям. Циклаури вспомнил, что сказала ему мама, когда он рассказывал о случившемся конфликте.       — Гело, — говорила Тамина, — ты перегнул палку и показал себя не с лучшей стороны. Ты чуть не опозорился перед братом, его девушкой, своими друзьями и посторонними людьми. Зато ты заступился за наших близких людей. Она тебя оскорбила, а ты ответил ей. Если она не уважает выбор своей дочери, то почему её должны уважать?       Прокрутив в памяти слова матери, юноша улыбнулся, и от воспоминаний его разбудил Валера с вопросом:       — Как там Настька поживает? Она к вам опять ходит или опять пропала?       — Не знаю, что с ней происходит. Всё как обычно. Ничего нового.       — Может, её с работы выперли? — предположил Доржиев. — Она где-нибудь поработает, её выгонят с работы за постоянные больничные, а она потом к вам приходит. Ты сам говорил, что у неё голова болит. Переставайте её кормить, и она перестанет к вам ходить. Тем более, вы с ней расстались.       — Как-то Никита сказал, что она наркоманка... Сам видел, как она ещё мрачная зашла в туалет, а через какое-то время вышла оттуда навеселе.       — Может, она напилась? — задал вопрос Валера и добавил: — Если она пьёт, то лучше уходи. Это не лечится. Помню, как батя бухал... Нет, с тех пор вообще алкоголь не переношу. И Пашка тоже не пьёт.       — Я придурок, Валер. Я виноват перед ней. Бросил её одну. Она теперь пьёт из-за меня...       — Ты не обязан держаться за неё. Просто ты знал, что у неё никого нет, и тебе было её жалко. И сейчас ты чувствуешь себя виноватым, поэтому пытаешься как-то загладить вину.       Гела ничего не ответил. Пришёл посетитель, и Циклаури принялся быстро обслуживать его, извлекая из витрины пирожок с капустой, наливая растворимый кофе и подавая заказ покупателю.       В это время Настя вернулась домой с небольшим пакетиком, в котором был «волшебный порошок». Переодевшись, Ожиганова разбавила «лекарство» в столовой ложке и сделала себе укол в пупок, чтобы никто не заметил следы на руках и ногах, становящиеся всё заметнее и заметнее.       «Опять этот козёл цены на дурь повышает! — ворчала про себя наркоманка, проваливаясь в тяжёлый сон. — Знает, что у меня уже ничего нет! Придётся ещё и дачу продать».       Настя открыла глаза и увидела перед собой маленькую златокудрую девочку с голубыми глазами, одетую в белоснежный хитон, что делало её похожей на ангела. Идя по лесной полянке, освещённой солнцем, девочка протянула ей руки. Неожиданно голубое небо стало чёрным, на нём появилась кровавая луна; поляна с цветами превратилась выжженную пустыню. Хитон маленькой девочки окрасился в кровь.       — Мама, за что ты убила меня? — задала вопрос малышка, протягивая руки.       — Уйди! Уйди! Уйди! — кричала Настя и хотела ударить девочку, но её рука прошла сквозь неё.       — Убийца! Убийца! Убийца! — кричал откуда-то чей-то голос, звучавший как раскат грома.       — Уйдите! — кричала Ожиганова, закрывая уши.       — Тебе некуда деваться! Мы везде тебя найдём! — продолжал смеяться голос.       Настя моргала глазами, но видения не исчезали. Через какое-то время «приход» прошёл, и Ожиганова ощутила опустошение. Девушка уже не помнила, когда впервые увидела эти галлюцинации. Они являлись ей раз в месяц, отчего Настя ощущала себя отвратительно. Она понимала, что это галлюцинация, иллюзия, но ложное чувство вины перед неродившимся ребёнком почему-то тяготило её.       «Это же просто глюки. Просто глюки. Никакого ребёнка ещё не было. Просто прочитала какую-то религиозную листовку, что аборт — это грех, поэтому меня так раскорячило», — размышляла Ожиганова.       Решив не думать об этом, девушка посмотрела в золотую резную шкатулку, где хранились ценности, доставшиеся ей от покойной бабушки. Увидев там только серёжки с изумрудами, Настя осознала, что потратила всё на наркотики.       «Продала уже все серёжки, цепочки, браслеты, колье, — думала Ожиганова. — Это же фамильные ценности моей бабушки. Когда-то прабабушка была женой купца и во время Революции спрятала все эти ценности в погребе. Удалось же прабабке с прадедом избежать раскулачивания. Они для моей бабушки сохранили эти сокровища. Ещё мой дед подарил ей серёжки, цепочку с кулоном и кольцо с рубинами. Всё золото ушло на дурь...»       Настя отставила шкатулку и, чувствуя голод, наделала себе бутербродов из дешёвой колбасы и хлеба и не могла остановиться — ела и ела.       «Так и проходит моя жизнь. Из института меня уже отчислили. Теперь перебиваюсь с хлеба на дозу. Кроме Гелки у меня никого нет, так хоть там меня хорошо покормят».       Шло время. Наступала зима. Настя продала в ломбард серёжки и шкатулку, чтобы заплатить за коммуналку, купить немного еды и на самое основное — «волшебные уколы», без которых она просто не выживала, ибо длительное «голодание» вызывало страшную ломку. Поняв, что «золотой запас» потрачен, девушка обратилась в агентство и выставила бабушкину дачу на продажу.       Идя по мёрзлому двору, Настя вспоминала детство, проведённое на даче. Вспомнила, как они с дедушкой, высоким пожилым мужчиной с белоснежными волосами и глубокими морщинами, подчёркивавшими его преклонный возраст, сидели на крылечке и разговаривали.       — Дедушка, — говорила пятилетняя девочка в белом платьице, — а ты меня любишь?       — Я тебя люблю, внучка. И бабушка тебя любит.       — Почему мама и папа меня не любят? — спрашивала Настенька.       — Потому что они тебя не хотели. Они не любят детей. Но ещё больше не любят придирки окружения из-за отсутствия детей и не любят платить налог на бездетность. Поэтому они тебя родили. Смирись с тем, что ты им не нужна.       Вспомнив этот разговор, Ожиганова горько заплакала. Дед её не обманывал, ибо не хотел, чтобы девочка разочаровалась в своих родителях потом, когда вырастет, поэтому решил, что пусть лучше знает правду уже в детстве.       Настя вспоминала другие эпизоды из деревенской жизни: купание в бассейне, беготня с соседскими детьми по улице, бабушкины пирожки и чай из самовара.       «Жаль продавать этот дом, но мне нужны они. И этот козёл цены повышает. Пора бы уже сделать золотой укол, чтобы прекратить свои мучения!».       Настя смотрела на бассейн и вспомнила Гелу. Человека, которого она любила и ненавидела одновременно. Ожиганова вспоминала, как они купались в бассейне, загорали на солнце, занимались взрослыми играми и разговаривали обо всём и ни о чём, сидя на крылечке. Девушка плакала, ощущая обиду на этого человека. В то же время Гела был единственным, кто пожалел её. Она сама себя обманывала, говоря ему о любви, и он просто расстался с ней, чтобы не мучить ни себя, ни её.       «Он мне сразу говорил, что не любит меня, что у нас ничего серьёзного не будет. Зачем я его доставала? Кому от этого стало лучше?».       Выйдя за калитку и закрыв её на ключ, Настя тяжело вздохнула и пошла к трамвайной остановке. Когда вагон подъехал, девушка прыгнула и отправилась в город. Сидя на креслице, Ожиганова ощутила головную боль, словно черепную коробку сжимало металлическим обручем.       «Чёрт! Опять ломка! Что делать?»       Заметив высокое красное здание с белой лепниной и цифрами «1951», Настя буквально выскочила из трамвая; когда загорелся зелёный, перебежала через дорогу и оказалась возле знакомого ей дома. Зайдя во двор, Ожиганова порылась в сумке.       «Блядь! Ничего нет! С этим черножопым козлом никак не накачаешь шприцы про запас, чтобы хоть как-то уколоться и не терпеть эти боли».       Не найдя дозу, Настя отправилась в знакомый до боли подъезд и постучала в дверь. Дверь открыл Гела. Его мать была на работе, сёстры гуляли по улице, а он смотрел комедию «Тупой и ещё тупее». Эта комедия с Джимом Керри его не смешила — наоборот, заставляла испытывать вторичный стыд; такое состояние возникает, когда ерунду творят окружающие, а стыдно человеку со стороны.       Услышав звонок, юноша отвлёкся и, ворча на американский кинематограф и на Сеню, предложившего ему посмотреть это «чудо», пошёл открывать дверь. Перед ним стояла Настя, закутанная в лёгкую куртку из материала «джордан».       — Привет! — улыбнулся Гела, хоть и не ждал гостей. — Хочешь хачапури на мацони?       — Нет, я есть не хочу... Гел, у меня голова болит. Можно принять таблетку?       — Хорошо.       Девушка сняла куртку и грязные кроссовки; Циклаури проводил её на кухню и достал аптечку. Он заметил, что его бывшей любовнице действительно плохо — Настя дрожала от озноба. Гела налил в стакан воду, пошёл с Ожигановой в свою комнату, поставил на стол стакан и аптечку со словами:       — Выпей таблетку и полежи. Может, пройдёт.       Циклаури вышел из комнаты и, решив не досматривать глупую комедию, нажал на «стоп», отмотал плёнку к началу фильма, вытащил видеокассету и положил её в футляр.       «Сеня, ё-моё! Зачем ты мне эту херню предложил? Мне совсем не смешно!»       Тем временем Настя покопалась в аптечке и нашла цитрамон. Приняв лекарство, девушка ощутила только временное облегчение, но озноб не проходил — ей нужна была жизненно необходимая доза, от которой зависело её состояние.       — Блин, почему так больно!       Настя свернулась калачиком и чесалась, ощущая непрекращающуюся боль, с которой не может справиться даже анальгетик. Гела зашёл посмотреть, что происходит с его бывшей девушкой. Настя чуть ли не до крови расчёсывала кожу, и Циклаури заметил на её руках «дорожки» от уколов в вену.       — Всё-таки парни всё правильно заметили. Ты колешься. Теперь понятно, почему ты ешь всё подряд, а потом отказываешься от еды, то сентиментальная, то бессердечная, то приходишь, то пропадаешь надолго.       — Теперь ты всё понял? — спросила Ожиганова. — Да, я колюсь. И это не лечится.       — Настя, как ты до такого дошла? Зачем ты травишь свой организм?       — Мне Алёнка, девочка с которой я работала в «Москве», предложила покурить и потом дала мне адрес одного цыгана. Он предложил мне уколы, и я согласилась. Так и подсела на эту дурь. Да, меня выгнали с работы, отчислили из института. Я распродала все бабушкины фамильные ценности и просто её подарки от дедушки. А всё ради желанных уколов. Теперь ты видишь, в кого я превратилась...       Гела рассматривал девушку и вспоминал. Когда они впервые встретились, Настя была скромной девушкой, грустившей из-за разрушенной любви и разрушенной дружбы; когда они занимались сексом, Ожиганова превращалась в тигрицу, готовую своей страстью делать с ним всё, что описано в «Камасутре». Теперь перед ним сидела грязная, непричёсанная наркоманка, чьё существование зависело от иглы. Циклаури ощутил чувство вины и, заплакав, сказал:       — Это я во всём виноват... Ты из-за меня начала колоться.       — Нет, Гела, я сама сделала такой выбор. Я привыкла тонуть в иллюзиях, чтобы как-то избежать суровой реальности, где меня никто не любит. Но реальность догнала меня. Мне было плохо в душе, и я кололась из-за этого, но теперь колюсь только из-за ломок. Чтобы снять невыносимую боль, когда я голодаю из-за отсутствия героина.       Циклаури позвонил в «скорую помощь» и сообщил:        — Добрый день. У молодой девушки ломка. Приезжайте по адресу улица Вокзальная, дом тридцать три, квартира двадцать один.       Пока скорая приезжала, Настя сидела на кровати и горько плакала от боли в теле, от разочарований в жизни, рассказывая о своих сожалениях:       — Знаешь, я сейчас о многом жалею. Однажды в школе со мной хотела дружить Лиза Капустина. Из-за того, что она не понравилась Милене, я с ней не разговаривала. Ведь с Миленой я была знакома давно, а Лизу вообще не знала. Она к нам перевелась из-за переезда. Потом я отшила Сашку Сотникова. Да, он был ботаником, но зато он бы меня любил. А я выбрала Андрея потому, что он спортсмен. И что теперь?       — Интересно, кроме меня тебе кто-то предлагал любовь? — поинтересовался Гела.       — Да. Я понравилась Вадику Лавренёву, но он мне не понравился — тощий, прыщавый, неухоженный. Но я выбрала тебя, ведь ты горячий парень.       — Знаешь, не стоит себя винить, — изрёк Циклаури. — Ты имела право не дружить с теми, кто тебе не нравится. Не надо себя насиловать. Ради чего?       — Зато теперь до этого я дошла из-за своего выбора. У меня могло бы быть всё по-другому, если бы я не цеплялась за эту Миленку, не втюрилась в этого Андрея.       Гела молчал и слушал Настины сожаления. В это время приехала бригада скорой помощи, и врачи забрали девушку. В это же время домой вернулись Цицино и Наринэ. Заметив, как Настю уносят в «карету» скорой помощи, средняя сестра спросила молодого человека:       — Гело, что случилось?       — Никита был прав. Настя колется.       — Всё очень плохо? — задала вопрос Цицино.       — Это почти неизлечимо, — ответил фельдшер. — Можно очистить организм от наркотиков, но тяга к ним всё равно останется.       Юноша смотрел вслед уходящей скорой и ощущал себя во всём виноватым. Это из-за него девушка подсела на дурь и уже не станет прежней. Отправившись в свою комнату, Гела свернулся калачиком и горько заплакал от гложущего его чувства вины перед этой девушкой, ставшей опустившейся наркоманкой.       Тамина вернулась домой. Встречая мать, Цицино сообщила ей:       — Всё-таки это правда, что Настя колется. Гела сидит в комнате и рыдает.       Женщина зашла в комнату к сыну. Гела выплакал все накопившиеся слёзы, успокоился и, глядя на мать, задал ей вопрос:       — Мам, я урод?       — Почему ты так считаешь? — не поняла Тамина.       — Это из-за меня Настя употребляет наркотики. Это из-за меня она в таком состоянии.       — Гело, не вини себя. Она сама подсела на наркотики.       Мать подсела к сыну и гладила его плечи, успокаивая парня. Циклаури смотрел на женщину и понимал, что она бы и без него начала колоться, но осознание причастности к этому вызывало в нём стойкое чувство вины.       — Это всё из-за меня. Если бы я её не бросил...       Ничего не говоря, Тамина обняла сына. Ему стало легче, но ненамного. Прижимаясь к матери, Гела вспомнил детство, и эти воспоминания отвлекли его от тяжёлых мыслей о происходящем. В его памяти ожила картинка, как мама читала ему, ещё маленькому мальчику, грузинскую сказку о голубом ковре, и юноша улыбнулся.       Так и прошёл декабрь. Наступил Новый 1996 год. Зимние дни пролетели незаметно. Настя сбежала из больницы, продала дачу и потратила все деньги на наркотики; после разоблачения девушка больше не приходила к Циклаури. Гела звонил ей, но она не брала трубку. Решив, что Ожиганова не хочет с ним общаться, юноша перестал набирать её номер.       Приближалась весна. Закончив работать и закрыв кассу, Гела отправился в детский магазин. Приближался день рождения младшей дочери Тенгиза, и Циклаури выбирал подарок. Глядя на кукол, плюшевых животных, юноша заметил плюшевого зайца. Зелёная зверушка с чёрными пятнышками привлекла его внимание, и Гела про себя сказал:       — Беру...       Взяв игрушку и заплатив за неё, Циклаури прижал её к себе, словно какую-то ценность, и отправился к остановке. Наконец-то подъехал трамвай, и юноша, сев на свободное место, гладил зайчика, которого планировал подарить маленькой Нане.       Пока Гела ехал домой, Настя зашла в знакомый до боли подъезд и постучалась в квартиру Циклаури. Дверь открыла Тамина и, не слушая девушку, грозно заявила:       — Уходи отсюда, пока я милицию не вызвала! Нечего тебе тут делать! Уходи и не возвращайся! Забудь вообще сюда дорогу! Этой квартиры для тебя не существует!       Для большей убедительности Циклаури схватила наркоманку за руку и, подтолкнув её к лестнице, оставила её и ушла. Не удержав равновесие, Ожиганова упала и ударилась коленом о ступеньку.       Мимо прошёл Гела, державший в руке плюшевого зайчика. Заметив лежащую на лестнице плачущую Настю, Циклаури подошёл к ней, но та ответила:       — Иди домой. Иди и не оглядывайся. Не помогай мне. Я уже не вылечусь.       Молодой человек хотел остановиться, чтобы помочь девушке, но Ожиганова, злобно посмотрев на него, молвила:       — Прощай, Гела. Помни обо мне только хорошее. Дай мне уйти. Всё равно я не выживу. У меня нет смысла жить.       Поднявшись на свой этаж, юноша зашёл в свою квартиру и освободился от верхней одежды. Встретив сына, Тамина сказала ему:       — Да, Гело, я её выгнала. Не хочу, чтобы она сюда ходила. Мало ли. Я за вас переживаю. Вдруг она наших девчонок подсадит на эту дурь. Забудь её и не переживай за неё. Она свой выбор сделала. Ты ни в чём не виноват. Ты же не подсаживал её на наркотики.       Ничего не отвечая, Гела отправился к себе в комнату и поставил плюшевого зайца на стол. Глядя на игрушку, Циклаури предвкушал праздник, который должен наступить в семье его лучшего друга.       — Гело, а что это за игрушка? — задала вопрос Наринэ, зайдя в комнату брата.       — Это зайчик. Подарок для Наны. У неё первое марта день рождение.       — Можно, я пойду с тобой?       — Цицино пойдёт? — спросил Гела.       — Нет, ей это неинтересно. Она сейчас доклад готовит. И потом — хочется поиграть с Дато. Давненько его не видела. Когда ещё появится возможность поиграть?       — Ты выбросила все свои игрушки, чтобы расстаться с детством. Жалеешь об этом?       — Ну да. Просто как-то некруто играть в игрушки, как маленькая. Я об этом не жалею, но так хочется расслабиться и немного поиграть с Дато.       — Хорошо. Вместе пойдём на день рождения. Не забудь поздравить Нану.       Наступило первое марта. Первый день весны, день мартовского кота и день рождения Наны Когониа. Гела вернулся с работы, взял плюшевого зайчика и с порога крикнул:       — Нарико, собирайся! Забудь об уроках! У нас сегодня праздник.       Наринэ бросила учебники и тетрадки, быстро надела красную кофточку с бабочками, тёплые синие колготки с ромбиками по краям, чёрную вязаную юбку с розовыми полосками внизу, накинула куртку, надела сапожки и сказала:       — Гело, я готова! Пошли!       Циклаури взял младшую сестру за руку и отправился с ней к остановке на вокзале. Сев на троллейбус, Гела и Наринэ спустя несколько минут очутились на остановке «Левый берег». Выйдя из троллейбуса, брат и сестра пошли во двор улицы Кирова. Зайдя с сестрой в подъезд, Циклаури постучал в дверь.       — Гело! — открыв дверь, крикнул Тенгиз, встречая друга. — Ты Наринэ привёл? Это хорошо, потому что Дато как раз скучает. Пока Нана ещё маленькая, ему пока с ней неинтересно.       — Хорошо. Ему как раз нравится играть со мной, — улыбнулась Наринэ.       — Отлично, Нарико! Будет весело! Сегодня праздник! Надо веселиться! — тараторил Когониа.       Брат и сестра зашли в квартиру, сняли куртки и обувь и отправились в большую комнату, где сидела пожилая женщина, одетая в розовую вязаную кофту и цветастую юбку. Это была мать Тенгиза, Когониа Теона Левановна.       — Здравствуйте! — поздоровались гости.       — Давно я вас не видела! Как вы? — задала вопрос Теона Левановна, поправляя свои вьющиеся коротко подстриженные седые волосы.       — У нас всё хорошо, — ответил Гела. — Я работаю и учусь, а мои сёстры в школе учатся.       Из комнатки выбежал счастливый Дато. Заметив мальчика в штанах из синтетики и серой майке с Микки Маусом, Циклаури улыбнулся и поздоровался:       — Привет, Дато!       — Привет, Гело! — Пятилетка прыгал по комнате и кричал: — Наринэ пришла! Наринэ пришла! Во что поиграем?       — Давай разыграем сценки из мультика «Малыш и Карлсон?», — предложила девочка.       — Давай! Как раз люблю играть в мультики. Хочу, чтобы меня отправили на спектакль.       Дети отправились играть в комнатку Дато. Гела сел за стол, на котором стояли салаты и закуски. Ламара привела младшую дочку. Циклаури рассматривал малышку и заметил, что Нана кажется ему всё взрослее и взрослее. Девочка была одета в футболку с далматинцами, доставшуюся от старшего брата, и розовые колготки. Курчавые волосы, собранные в высокий хвостик, почему-то веселили юношу.       — Как ты быстро растёшь, Нана, — сказал ей Гела. — Ты же ещё недавно родилась. Как время летит...       — Скоро она вырастет, — ответила за неё мать. — Будет самой красивой девочкой.       — С днём рожденья! — Циклаури протянул малышке плюшевого зайчика. — Желаю тебе вырасти хорошей девочкой.       — Сьпясибё, Геля! — крикнула от радости Нана и запрыгала.       — Она ещё плохо говорит, — прокомментировал Тенгиз, принося пирог по-осетински. — Ничего. Помнишь, как заговорил Дато? И Нана заговорит.       Взрослые громко разговаривали о жизни, время от времени перекусывая. Держа в руках подаренного зайчика, Нана смотрела на включённый чёрно-белый старенький телевизор, по которому шёл очередной концерт. Девочка рассматривала певцов, слушала песни, не понимая их смысл. На сцене появился Филипп Киркоров и пел ремейк на композицию Андрея Никольского:       — Глазами умными в глаза мне посмотри. Словами нежными меня заговори. Чтоб снова дрогнуло, как в юности, в груди. Чтоб я остался пьян тобою до зари...       Слушая перепевку романса, Гела рассмеялся над этими словами и прокомментировал:       — Вы это слышали? Собачья песня.       — Почему? — не поняла Теона Левановна.       — «Глазами умными в глаза мне посмотри», — процитировал Циклаури и объяснил: — Так собаки смотрят в глаза человеку. Когда они смотрят в глаза, их взгляд кажется таким умным. Таким... осмысленным, словно они что-то пытаются разглядеть.       Тенгиз, Ламара и Теона Левановна рассмеялись над словами юноши. Гела заметил, что Нана не сводит глаз с экрана, ибо на концерте, передаваемом по телевидению, выступал высокий молодой мужчина с длинными вьющимися чёрными волосами; его яркий концертный костюм приковывал взгляд.       — Если Нана увидит красивого человека, то будет смотреть на него, не отводя глаз... — рассмеялся Тенгиз.       Циклаури вспомнил, как приходил в гости к семье Когониа, и Нана, сидя на диване, отвлекалась от своих игрушек и смотрела прямо на него, не отводя глаз. Юноша тогда не совсем понимал, почему девочка так делает, пока Тенгиз не объяснил ему:       — Если она кого-то увидит, то может смотреть на него долго-долго. Она как-то на нашу соседку-проститутку Риту смотрела. Эта девушка ходит в короткой юбке и блестящей кофте. Нана смотрела на неё и говорила: «Клясивая тётя».       Вспомнив эти моменты, юноша смотрел на дочь своего лучшего друга. Девочка отвернулась от телевизора и приковала своё внимание к Геле.       — А теперь ты смотришь на меня, Нанико, — улыбнулся Циклаури. — Видимо, я очень красив, раз ты так любишь рассматривать моё лицо.       — Геля, ти тякой клясивый, — пролепетала малышка, сидя на ковре.       — Хочешь, я с тобой поиграю? — предложил юноша.       — Дя! — улыбнулась девочка и отправилась в свою комнатку.       Гела пошёл за ней. Зайдя в маленькую комнатку, Гела сел на пол и разглядывала игрушки. Нана принесла подаренного им зайца и сказала:       — Смотли. Это зяяц.       — Ты умная девочка. Знаешь, что это заяц. — Взяв игрушечную плюшевую рыбку, Циклаури спросил: — Это кто?       — Это либа.       — Молодец какая! Хочешь, я расскажу тебе стишок?       Гела вспоминал, как он учил маленькую Наринэ читать стихи, и рассказал наизусть стих Агнии Барто:       — Наша Таня громко плачет — уронила в речку мячик. Тише, Танечка, не плачь — не утонет в речке мяч. Нанико, теперь повторишь этот стишок?       — Няся Тяня глёмко плячет...       — Уронила в речку... что?       — Мячик...       — Тише, Танечка, не плачь — не утонет в речке...       — Мяч! — крикнула Нана.       — А ты хорошо всё усваиваешь.       Рассказав наизусть стихи Агнии Барто о мишке, зайке, бычке и об одиноком щенке, Гела заметил, что девочка начала засыпать. Посмеявшись над ней, Циклаури осторожно взял её на руки, уложил на кровать и укрыл тёплым клетчатым пледом.       — Нана уснула, — сообщил Гела, выйдя из комнаты, и задал вопрос: — Я так скучно рассказываю стихи?       — У тебя голос красивый — заслушаешься, — ответила Теона Левановна. — Тебе бы на сцене выступать. Ты сможешь покорить эстраду.       — Теона Леванис асули, я не думаю, что хорошо пою. Но я рад, что вам понравилось.       — Спой нам что-нибудь, — попросил Тенгиз.       Прокручивая песни в своей голове, Гела решил исполнить песню любимого исполнителя, который мёртв, но остался жив в сердцах поклонников, и завёл:       — Песня без слов, ночь без сна. Всё в своё время — зима и весна. Каждой звезде свой неба кусок. Каждому морю дождя глоток. Каждому яблоку место упасть. Каждому вору возможность украсть. Каждой собаке палку и кость. И каждому волку зубы и злость. Снова за окнами белый день — день вызывает меня на бой. Я чувствую, закрывая глаза, — весь мир идёт на меня войной...       — Ты даже лучше этого Цоя поёшь, — сказала пожилая женщина.       — Мам, всё-таки Цой — есть Цой. У него была своя манера пения. Знаешь, Гело, как я мечтал поехать в Москву и услышать его. Увидеть его вживую.       — Я и мои друзья тоже об этом мечтали, но этот «Икарус» отнял у нас мечту, — ответил Циклаури.       На улице начало темнеть. Гела заглянул в комнату Дато и спросил:       — Дети, вы продолжаете изображать Малыша и Карлсона?       — А вот и домомучитель пришёл! — крикнула Наринэ, отчего мальчик рассмеялся.       — Почему это я домомучитель? — усмехнулся Циклаури.       — Ты хочешь забрать меня отсюда.       — Конечно. Нам пора домой.       Взяв сестру за руку, юноша направился к выходу и попрощался с лучшим другом и его семьёй:       — До свидания. Нам нужно идти домой, потому что мама волнуется.       — Счастливой дороги, Гело.       — Спасибо, что убаюкал Нану, — вставила Ламара. — Её не успокоишь, а с тобой она крепко уснула.       — С Дато было так весело, — добавила Наринэ.       — Ты же знаешь, что мы уходим, но обещаем вернуться, — усмехнулся Гела.       Брат и сестра собрались и, распрощавшись с этим гостеприимным домом, оделись в тёплые куртки и вышли на улицу. Дойдя до остановки, они поняли, что ждать трамвай им придётся долго — уже было темно, из-за чего общественного транспорта становилось меньше. Наконец-то подъехал трамвай. Циклаури посмотрел на номер и понял — удача на их стороне. Гела и Наринэ сели в вагон и отправились к вокзалу.       Через несколько минут брат и сестра прибыли к своей остановке. Выйдя на вокзале, Гела и Наринэ прошли по мосту через железнодорожные линии. Идя по улице, Циклаури вспомнил, что два года назад на этом месте погиб его отец. Осторожно озираясь по сторонам и крепко сжимая руку сестры, юноша готов был бежать, вздрагивая от каждого шороха.       Дома их встретила Тамина. Женщина волновалась, долго не могла найти себе место. Когда Гела открыл дверь, мать крикнула:       — Наконец-то, вы пришли! Я уже беспокоюсь за вас.       — Всё хорошо, мам. Мы с Наринэ поиграли. Я рассказывал Нане стихи, а Наринэ играла с Дато в «Малыш и Карлсон».       — Повеселились? — задала вопрос успокоившаяся Тамина.       — Очень. Столько впечатлений за один день, — вставила Наринэ.       После разговора с матерью Гела переоделся и, сидя на диване, читал книгу Эдмонда Гамильтона «Звёздные короли». Циклаури увлёкся историей о человеке, попавшем в тело принца, и почему-то задумался о Насте. Маленькая Нана отвлекла его от мрачных мыслей о наркозависимости Ожигановой.       «Интересно, как она там? Что с ней?»       Решив не думать о плохом, Циклаури наслаждался чтением «космооперы», казавшейся ему детским наивным рассказом о приключениях, только действо происходит на других планетах спустя двести тысяч лет, но мысли о бывшей любовнице не давали ему покоя. Юноша понимал, что Настя хотела заглушить свою боль после предательства самых близких ей людей, но ощущал вину перед ней.       Циклаури вспомнил свой девятнадцатый день рождения. Были все его близкие: мама, сёстры, Тенгиз со своей семьёй, Валера со своим возлюбленным, Никита и Сеня, Нико с девушкой и младшим братом. Насти не было на этом празднике. Гела отмечал своё девятнадцатилетие: пел грузинские и русские песни, выпивал вино из латунного кханци, золотистого рога. Настя тогда не пришла на праздник, и юноша ощущал, что без неё как-то невесело, хоть гости, знавшие грузинский, ему подпевали.       Шло время. Наступил май, пролетели майские праздники и сопутствующие выходные, на которых Циклаури продолжал подрабатывать. Гела продолжал днём работать и иногда брать подработки грузчиком, чтобы как-то свести концы с концами. Вечером юноша посещал лекции, отрабатывал на семинарах, писал курсовые работы. Циклаури брал подработки на выходные. Глядя на это, Тамина говорила:       — Гело, перестань уже себя насиловать. Отдохни уже хоть денёк. Я тоже зарабатываю. Я не сижу у тебя на шее.       Гела знал, что его мать ещё перед Новым Годом уволилась из школы, ибо платили мало, а работы было много. Женщина торговала цветами в магазине Тенгиза и подрабатывала репетиторством у двух дочерей таджикских мигрантов. Их родители из-за тотальной занятости не могли помочь девочкам освоить русский язык, поэтому Тамина помогала им поставить произношение и разобраться со сложной грамматикой русского языка, наполненной множеством нюансов.       Решив немного отдохнуть, Циклаури взял выходной. Гела шёл по улице Вокзальной и направился к знакомому ларьку. Увидев друга, Тенгиз крикнул:       — Привет, Гело! Наконец-то ты пришёл.       — Привет, Тенгиз. Работы много. Надо маме помочь, если есть такая возможность. Я не могу сидеть без дела.       — Если бы были другие времена, то ты бы не упахивался до ломоты в костях?       — Наверное, нет... — ответил Гела.       — Может, ты так упахиваешься, чтобы Настю забыть?       — Не знаю...       — Завтра воскресенье. Лучше прогуляйся по городу. Сходи на Томь. Ты любишь ходить на берег Томи и смотреть на воды. Гело, тебе надо отдохнуть. Смотри, какой ты бледный!       — Да, Тенгиз, пора мне отдохнуть. Прокачусь сейчас я на трамвае.       — Лучше на трамвае прокатись, а то смотри, какой измотанный.       Распрощавшись с Тенгизом, Гела сел на трамвай и отправился в Точилино к знакомой ему даче Насти Ожигановой. Он надеялся увидеть там пустоту, но там был оживлённый двор. Гела постучал в калитку, и ему открыла приветливая молодая женщина с русыми волосами и карими глазами. На незнакомке было чёрное платье с зелёными цветами и вязаная белая шаль. Со двора слышался детский смех, наполненный радостью.       — Вам кого?       — Это была дача Анастасии Ожигановой. Я просто шёл мимо и хотел посмотреть, что тут.       — Она продала нам её ещё перед этим Новым Годом. На что денег хватило, то и смогла купить. Зато свой дом, где нет соседей, которым мы мешаем, нет бабок, которые обзывали меня шалавой просто потому, что мой бывший бросил меня, когда узнал, что я беременна. Продала свою квартиру и купила тут дом. По крайней мере, я совру соседям, что отец моих детей погиб в Чеченской войне.       — Я не хочу это говорить, но врать нехорошо. Просто соседи всё равно всё поймут. Что не было у вас никакого мужа-чеченца. Если будут осуждать — не обращайте на это внимание. Если ваши дети будут им мешать — пусть шумят. На то они и дети, чтобы шуметь. Вы ни в чём не виноваты. Он вас обманул. Он хотел просто потрахаться, а нести ответственность за последствия своего оргазма не захотел. Не бойтесь. Я вас не осуждаю. Просто вы ошиблись в человеке. Пусть у вас всё будет хорошо. Живите счастливо.       — Как тебя зовут? — спросила незнакомка.       — Гела. Гела Циклаури.       — Я Наташа Маркова. Вот мои шалопаи Женя и Веня. Близнецы.       — Сколько им лет?       — Им по пять лет. Хочешь чаю попить?       — Спасибо, но сейчас я тороплюсь. Извини, Наташ. Мне нужно бежать.       — Если хочешь, то приходи ко мне. Нет, я не ищу нового папу своим детям. Нам и так хорошо. Просто у меня нет друзей, и иногда хочется простого человеческого общения.       — Я вижу, что вы счастливы. Живите хорошо в этом уютном доме. Обращайся, если нужна будет помощь. Захочешь поговорить? Я приеду, когда смогу. — Гела продиктовал свой номер телефона.       — Ты тоже живи счастливо, Гел. И зачем ты ищешь эту девушку? Она какая-то странная была. Она какая-то больная. Бледная, немытая. Я ещё думала, что у неё бомжатник, но нет — хорошая дача. Даже ремонт не стала делать. Только комнату переоборудовала под детскую. Выбросила весь ненужный хлам. Детям хорошо вместе. Им нравится спать в одной комнате, но на разных кроватях.       — Просто одно время я с ней встречался. Я знаю, что она наркозависима, но всё равно хочу знать, как она теперь живёт. С тех пор, как мы разошлись окончательно, мы с ней не общались. Но я всё равно волнуюсь. Душа за неё болит.       — Узнай, что с ней. Успокой свою душу, — улыбнулась Наташа.       Маркова закрыла калитку. Циклаури отправился на остановку и ждал трамвай. Когда подъехал нужный вагон, Гела запрыгнул в него, сел на свободное место и, глядя в окно, размышлял:       «Теперь Настя дачу проколола. Интересно, а она дома? Надо будет заехать и узнать, как она живёт. Я столько работал, что у меня не было времени поинтересоваться ею. Я тогда был трусом. Не помог Насте, когда она лежала на лестнице и послала меня. Как она жалко выглядела. Мне так её жаль».       Наступило воскресенье. Гела отправился на Кузнецкстроевский проспект, зашёл в знакомый подъезд и постучал в дверь. Дверь ему открыл высокий рослый мужчина лет сорока. Посмотрев на молодого человека, незнакомец заявил:       — А, ты к этой девке, которая нам квартиру продала. Дык, не знаю, где она. Мы с женой у неё купили хату, когда в Кузню переехали. Больше она сюда не являлась.       — Спасибо, — ответил Гела и отправился на улицу.       Идя по проспекту Пионерскому, Циклаури заметил перед собой двух девчонок лет тринадцати. Школьницы шли и о чём-то весело разговаривали. Им навстречу шла старушка в серой косынке, красной вязаной кофте и сиреневой юбке. Женщина остановила девчонок; Гела, приблизившись к ним, услышал её просьбу:       — Девочки, помогите мне дверь открыть. Замок отчего-то заедает.       — Давайте, я вам помогу, — предложил Циклаури, не давая девочкам и слова сказать. — Я умею чинить замки. Давайте, я пойду с вами и посмотрю, что у вас с замком.       Юноша сказал чистую правду. Гела вспомнил, как отец учил его ставить розетки, чинить замки и другие сложные предметы. Циклаури оживил в своей памяти картинки: отец что-то делал со своим «Жигулёнком» и рассказывал мальчику о каждой детали автомобиля и способе его починки.       — Те чё надо, чурка? Без тебя разберусь со своей дверью! Лезешь тут, блядь, со своей помощью! — грубо заявила старушка и отправилась в сторону Кузнецкстроевского проспекта.       — Странная какая-то бабка... — заявила одна из девочек. — Предложили помощь, а она ещё и нос воротит.       — Значит, помощь ей не слишком нужна, — изрёк Гела и заявил: — Девочки, не надо помогать незнакомцам. Мало ли.       Циклаури шёл дальше и направился по улице Спартака в сторону Кирова. Понимая, что Насти нигде нет, юноша задал сам себе вопрос:       «Интересно, что с ней? Может, её уже нет в живых? Или она где-то колется? Может, уже докололась до смерти или кто-то из наркоманов её убил. Или она теперь где-то живёт, но мне не сказала. Надо будет поговорить с её матерью. Может, она захочет узнать, что с её дочкой. Не знаю... Может, у неё проснётся хотя бы слабый материнский инстинкт».       Идя по городу, Циклаури ощущал слёзы на щёках. Он вспоминал все приятные моменты, которые они с Настей пережили. Вспомнил их встречу на танцплощадке. Вспомнил, как провожал её до дома и проучил Милену, её бывшую подругу. Вспомнил их прогулки по улице Кирова и по реке Томь. Вспомнил, как она с ним и его сёстрами приезжала на дачу к Тенгизу. Вспомнил её дачу, их купание в бассейне и разговоры. Вспомнил страстный секс с ней, от которого юноша на короткое время забывал обо всём.       «Не умеем мы ценить людей, которые с нами... — размышлял Гела. — Думаем, что они всё время будут с нами, но нет... Это не вечно».       Прошла неделя. Гела на субботу взял выходной и отправился в Кузнецкий район на трамвае. Приехав к скверу Борцов Революции, парень вышел на остановке и шёл по улице Ленина, вспоминая, как он провожал Настю домой. Добравшись до улицы Обнорского, до знакомого ему дома, Циклаури зашёл в подъезд и позвонил в дверь. Открыла ему высокая грузная женщина в чёрном хлопковом халате и задала вопрос:       — Те чё надо?       — Я хочу с вами поговорить насчёт вашей дочери. Насти Ожигановой.       — А чё мне о ней говорить? Эта идиотка меня даже не навещает. Как ушла из дома к бабке, так и не навестила меня. Даже не позвонила и не поинтересовалась, как у меня дела.       — А вы не задумывались, почему она к вам так относится?       — Я её вырастила. Долг свой выполнила. Теперь пусть мне возвращает этот долг! Пусть теперь обо мне заботится!       — Вот именно! — отрезал Циклаури. — Вы хоть раз похвалили её за хорошие оценки? Хоть раз оценили её рисунки, стихи и поделки? Хоть раз поговорили с ней по душам? Что вы сделали, чтобы она вас хотя бы уважала? Ещё долг от неё требуете! А вы его заслужили? Вы заслужили эту заботу?       Гела не мог сдержать свой гнев, вспоминая рассказы Насти о её маме. Мать Ожигановой смотрела на молодого человека и злилась из-за правды, колющей ей глаза. Циклаури продолжал высказывать ей всё, что думал о ней:       — Это из-за вас Настя начала колоться! Вы не любили её и ни разу не поинтересовались ей, и ещё удивляетесь, что она о вас ни разу не вспомнила! Вы хоть знаете, что она продала дачу, квартиру, которая ей от бабушки досталась, и вообще как сквозь землю провалилась! Может, её вообще нет в живых.       — Да мне насрать, где эта дура! Сдохла — да и хуй с ней! Лучше бы эта тварь задохнулась, когда из пизды вылезала! Вырастила грязную наркоманку! — отрезала Ирина Леонидовна.       Не желая слушать правду о себе, женщина захлопнула дверь. Разозлённый Гела смотрел на ручку и понимал, что зря пришёл. Он ощущал себя отвратительно, словно его только что облили грязью и плюнули в лицо. Циклаури спустился вниз и встретился с Миленой. Девушка в стильных очках, в коротком красном платье и тёплых колготках смотрела на него и спросила:       — Ты эту дуру ищешь? Значит, она теперь колется, да, как я поняла? И как я с такой дурой дружила-то? Хорошо, что я вовремя прекратила с ней общаться, иначе она бы и меня на дурь подсадила.       — Ты не подумала, что в этом есть и твоя вина? — продолжал озвучивать тираду Циклаури. — Ты знала, что она встречается с Андреем, и тоже начала с ним крутить роман за её спиной. Зачем ты это сделала?       — Просто Андрюша хотел секс, а Настька долго не давала ему. Типа, она же приличная девушка. А я давала ему такой секс. Хочешь, я с тобой пересплю? Наверное, Настька была бревном в постели. Давай. Я покажу тебе такую страсть. После Настьки, наверное, ты поймёшь, что такое настоящий жаркий секс.       — Мне противно спать с тобой. Иди теперь на панель, раз на большее ума не хватает, — отрезал Гела и, развернувшись, отправился вниз.       Идя до остановки, Циклаури размышлял о жизни. Он встретился с двумя самыми близкими людьми Насти, которые предали её. Они даже не видели своей вины в том, что случилось с Ожигановой. С тяжёлыми мыслями Гела сел на трамвай и через некоторое время приехал на остановку «Левый берег».       Выйдя из вагона, Циклаури отправился во двор. Зайдя в подъезд, юноша постучался в дверь своего лучшего друга. Тенгиз открыл свою квартиру и с улыбкой сказал:       — Проходи, Гело. Посиди у нас. Отдохни. А то ты какой-то измотанный.       — Привет, Тенгиз, — молвил Гела и отправился в большую комнату.       Ламара заварила чёрный чай и положила на большую тарелку пряники, печенье, конфеты и куски пирога с мясом. Дато катал зелёную машинку, приговаривая «Би-би-би!». Нана взяла другую машинку брата и пыталась угнаться за ним. Женщина принесла чай и тарелку со вкусностями. Циклаури пил чай, ел пирог и продолжал думать о произошедшем.       — Что случилось, Гело? Почему такой грустный? — задал вопрос Тенгиз.       — Сижу и думаю. Недавно пытался найти Настю Ожиганову. Она продала дачу и квартиру, а потом исчезла в неизвестном направлении. Где она теперь — не знаю.       — Ты говорил, что она колется, — ответила Ламара. — Может, она где-нибудь в подвале с другими наркошами колется. Или уже докололась до смерти. И так понятно было, что она уже нежилец. Это не лечится.       — Знаете, что меня больше всего поразило?       — Что? — хором спросили супруги.       — Сегодня я поехал к Настиной маме. Я знаю её адрес потому, что провожал Настю, когда ещё на дневном учился. Приехал к её мамаше и сказал ей, что Настя пропала, что она колется. Её матери было всё равно, что случилось с Настей. Ещё и с Миленой, её бывшей подругой, столкнулся. Она такое про Настю сказала... Даже повторять не хочу... Знаете, каково мне было осознавать, что у Насти никого не было? Что она была одинока и никому не нужна. Даже матери родной. Я впервые с этим столкнулся.       — Да, Гело, тебе повезло, — изрекла Ламара. — Твои родители любили тебя и заботились о тебе, Цицино и Наринэ. Они не думали, что вы им не нужны. Они вас родили потому, что хотели, а не потому, что знакомые давят. Не потому, что налог платить не хотели. Ты просто не знал, что бывает по-другому.       — Вот именно, Ламар. У меня это в голове не укладывается. Знаешь, что её мать сказала о ней? Что лучше бы Настя умерла во время родов.       Попив чай, Циклаури поставил чашку, прикрыл лицо руками и горько заплакал. Муж и жена смотрели на друга семьи и понимали, что он оплакивает свою одинокую подругу, которую жалел.       — Как так? Почему жизнь такая хреновая? Почему одним достаётся любящая семья и хорошие друзья, а другим с такими родителями и с такими друзьями и врагов не надо? Как же так?       Тенгиз и Ламара были в шоке от услышанного. Нана с интересом смотрела на плачущего молодого человека и не понимала, что с ним. Дато отвлёкся от игрушки и задал вопрос:       — Гело, что с тобой? Ты поранился?       — Можно сказать и так, Дато. Только раны у меня на душе, а не на теле.       — Давай, мы вылечим твою душу. Где она?       — В голове. — Циклаури легонько постучал пальцем по виску.       — Отчего она может болеть? — продолжал спрашивать мальчик.       — От многого. От предательства самого близкого человека. От потери самого дорогого и родного человека. От осознания того, что бывают плохие люди, которые причиняют другим боль. От осознания, что человек порой бывает одиноким и никому не нужным. Желаю тебе и Нане никогда не пережить такое. Хоть это порой невозможно...       — Гело, всё будет хорошо! Только выше нос, парень! — улыбнулся Дато.       — Ты ещё слишком мал и наивен, — изрёк Гела. — Когда вырастешь, поймёшь, что в мире нет такого бесконечного счастья. Что бывает в этой жизни ещё и горе.       Посидев в гостях у лучшего друга, Циклаури успокоился, распрощался с семьёй Когониа и отправился на остановку. Едя по проспекту Дружбы, по улице Кутузова, по проспекту Циолковского, юноша смотрел в окно и после разговора с лучшим другом, его женой и сыном ощущал лёгкость на сердце, словно камень с души свалился.       Прошли выходные. На рынке наступил очередной рабочий день. Гела и Валера стояли за прилавком и ждали очередных посетителей. Когда никого нет, молодые люди сплетничали, чтобы скоротать время.       — Значит, Насти нигде нет. Дачу и квартиру продала. И пропала непонятно где. Я уверен, её уже нет в живых. Либо передознулась, либо её грохнули.       — Знаешь, что самое обидное? Что кроме меня никому и дела нет. Матери наплевать на родную дочь, а бывшая подруга просто отмахнулась от неё и сказала, что зря она с ней дружила. Такова суть её речи. Я знаю, что сам виноват. Из-за меня Настя начала колоться.       — Не вини себя. Всё началось из-за её мамаши, а потом подтянулось и всё остальное. Она не смогла справиться с чувством одиночества, поэтому её и потянуло в «рай», который оказался адом.       — Да, Валер. Я жил в любящей семье и не знал, что может быть по-другому. Что мать может не любить свою дочь, и ей может быть всё равно, как она и что с ней случилось. Что муж может бить свою жену. Что жена не хочет уйти от мужа-боксёра, несмотря на то, что он опасен для неё и для её ребёнка.       — Не переживай, Гел. Такое бывает. Это жизнь, и ничего ты с этим не сделаешь.       Пришёл посетитель. Отвлекаясь от мрачных мыслей, Циклаури принялся обслуживать покупателя. Продав пирожок с капустой и чай, Гела смотрел на дверь и отчего-то хотел верить, что Настя всё же уехала в другой город, купила новую квартиру и лечится от наркозависимости; но разум упорно настаивал на версии, что она просто погибла и неизвестно где нашла свой последний приют.