Ледяной осколок в сердце

      После окончания первого курса обучения в институте Гела работал на рынке. Понимая, что мать еле сводит концы с концами, пытаясь прокормить семью, Циклаури перевёлся на вечернее обучение, чтобы продолжить получать образование для более прибыльной работы. Днём Гела работал на рынке, болтая с Валерой и слушая мат от начальницы, а вечером шёл в институт, где записывал лекции и потом, когда на работе было мало посетителей, потихоньку готовился к очередным семинарам.       Так и прошёл третий семестр обучения Гелы в университете. После зимней успешно закрытой сессии Циклаури пришёл на работу. Валера встретил его с вопросом:       — Как сессию закрыл?       — Отлично. Просто отлично.       — У меня тоже всё хорошо, только надо немного английский подтянуть. У меня по нему тройка.       — У меня вообще ни одной тройки. Я в ударе. Как там твой Павлик поживает?       — Хорошо, — смущённо проговорил Доржиев и, когда подошёл посетитель, принялся обслуживать его.       Когда посетитель, рассчитался, сел за стол и ел пирожок с квашеной капустой, Валера спросил у коллеги:       — Гел, а как твоя Настя поживает?       Циклаури тяжело вздохнул и вспомнил последние выходные, проведённые с девушкой у неё в квартире, где они встречались и занимались любовью. Ожиганова уже который раз сказала юноше:       — Гел, знаешь, мне всё-таки хочется, чтобы меня просто любили. Я знаю, что я тебе нужна только для сексуального обучения. Но всё-таки...       Обычно Циклаури отмахивался от её слов, говоря, что им и без любви хорошо, но в тот раз он напрямую заявил ей:       — Насть, почему ты от меня не уйдёшь? Ты не должна терпеть, если тебе это не нравится. Лучше освободись и не держись за меня.       — Гел, я просто хочу быть с тобой. Мы уже год встречаемся, а ты только спишь со мной. Почему ты меня не любишь?       — Насть, прости меня... У нас просто секс без обязательств. Пока я не могу никого любить.       — Просто я уже не хочу с тобой спать! Надоело! Надоело, что меня просто используют для снятия напряжения! Ещё ты никак свою Машико не забудешь! Её уже нет! Она не вернётся! Смирись с этим!       — Насть, давай разойдёмся, — предложил Гела. — Нам всё равно не по пути, поэтому давай мы просто расстанемся и не будем мотать друг другу нервы.       — Что ты сказал!? — сорвалась на крик Ожиганова. — Ты меня кидаешь? Да пошёл ты нахер, скотина!       Не желая дальше слушать оскорбления Насти, молодой человек быстро оделся, отправился на остановку и сел на троллейбус, маршрут которого направлялся в сторону вокзала. Глядя в окно на проплывающие мимо дома и деревья, Гела размышлял о жизни.       «Насть, зачем ты себя обманывала? Ты знала, что у нас отношения без обязательств, что мы просто весело проводим время. Зачем ты что-то просишь у меня? Зачем тебе это?».       Циклаури не знал, что делать. Приехав к вокзалу, юноша вышел из троллейбуса и прошёл через лестницу над железнодорожной станцией. Придя домой, Гела сел за стол, и Тамина, заметившая грустное лицо сына, задала ему вопрос:       — Гело, что случилось? Ты с Настей поссорился?       — Мам, я одного не понимаю. Я Насте всё честно сказал, что у нас с ней ничего серьёзного нет, но она опять начала свою старую пластинку играть. Это уже который раз. Как об стенку горох. Я предложил расстаться, и она послала меня на три буквы.       — Не унижайся перед ней, Гело. Ты правильно сделал. Зато ты честен хотя бы перед собой и перед ней.       — Но всё равно меня мучает совесть. Я чувствую себя подлецом. Я дал ложную надежду человеку. Как мне на душе тяжко.       Тогда Гела вспомнил, как он, ещё четырнадцатилетний подросток, возвращался из школы домой и заметил возле забора двух маленьких котят. Белые комочки с пятнышками от грязи тоненько мяукали, словно зовя на помощь. Циклаури хотел помочь, но вспомнил, что родители не разрешают заводить какую-либо живность, поэтому прошёл мимо.       «Это просто животные. Кто-то всё равно им поможет», — про себя думал юноша, уходя восвояси.       Гела в тот день заглушил совесть, но вскоре ощутил чувство вины, изредка вспоминая жалобный писк двух беззащитных котят, которые хотели есть, мёрзли на холодной осенней улице. Он мог бы им помочь, но смалодушничал, из-за чего ощущал себя последним ничтожеством.       И снова муки совести. На сей раз Циклаури ощущал себя самым плохим человеком на свете из-за того, что так поступил с Настей, что спал с ней и вовремя не прекратил это, а она начала надеяться, что он полюбит её.       — Мама, я урод? — задал вопрос Гела.       — Нет, сынок, ты сделал свой выбор. Зато ты не лицемерил и не сорил пустыми обещаниями. Не говорил, что любишь, что женишься.       — Но всё равно чувствую себя сволочью...       Циклаури прокрутил воспоминания о предыдущих выходных в голове и сообщил коллеге по работе:       — Валер, мы с Настей расстались.       — Почему?       — Когда мы начали встречаться, я ей сразу сказал, что у нас просто отношения без обязательств. Я её никогда не любил и не собирался на ней жениться, но она же выдумала себе, что я должен её любить. Поэтому решил не мучить её и себя и ушёл, хоть и не хотел.       — А почему ты тогда с ней встречался, раз не любил её?       — Мне просто было её жалко. Мать её никогда не любила. Отец даже не интересовался ею, а бабушка умерла. Парень и лучшая подруга её предали, и она осталась одна. Мне было её жаль.       — Ты встречался с ней только из жалости? — задал вопрос Доржиев. — А ты не подумал, что если уйдёшь от неё, то она останется совсем одна? Что она привяжется к тебе и не отпустит?       Гела молчал, ибо не знал, что ответить; юноша не задумывался о том, что будет с Настей, если он от неё уйдёт. С ней он спал так, словно это будет длиться вечно, но не задумывался над тем, как Ожиганова будет жить, если останется одна-одинёшенька.       «Может, Настя всё же найдёт подруг. В ресторане она с кем-то общается».       Циклаури успокаивал себя, но ощущал укол совести в сердце. От стыда ему хотелось провалиться сквозь землю.       — Я понимаю, что тебе стыдно, — словно разбудил его Валера. — Да, Гел, ты просто эгоистичный придурок. Ты думаешь только о себе и своём удовольствии.       В кафе пришли посетители, и Доржиев вернулся за свой прилавок. Молодые люди выдавали пирожки с чаем или кофе. Забыв на время о Насте и муках совести, Циклаури обслуживал покупателей, пришедших перекусить во время перерыва. Вскоре посетители ушли, и парни снова остались одни.       — Да, Циклаури, ты придурок, — продолжал свою тираду Валера, глядя на коллегу. — Ты любишь только себя. Хорошо, что хоть семью свою любишь, а так думаешь только о себе. Ты хотел почувствовать себя героем, но не подумал, каково будет Насте, если ты её бросишь.       Гела понимал, что Доржиев прав, поэтому ничего ему не ответил и продолжил записывать продажи в тетрадь.       После работы Циклаури сел на трамвай и отправился в сторону перекрёстка проспекта Курако и улицы Кутузова. Идя по заснеженной дороге, юноша размышлял над разговором с Валерой.       «Я придурок, Валер. Ты прав. Я хотел побыть героем, а оказался такой скотиной. Да, Настя, ты всё правильно сказала обо мне... Я скотина...»       Пока Циклаури сидел на занятиях, пытаясь вникнуть в суть экономической теории, Настя обслуживала посетителей ресторана, принося им разные вкусности и напитки. Чувствуя усталость перед окончанием рабочего времени, девушка отправилась покурить. Порывшись в сумке, Ожиганова не нашла там пачку сигарет.       — Блин, где я сиги посеяла?       — Тоже вышла покурить? — спросила её коллега Алёна Шулякова, невысокая полная девушка с большими голубыми глазами и светлыми вьющимися волосами.       — Да, — ответила Настя.       — Хочешь, свою одолжу? Тебе понравятся.       Ожиганова взяла сигарету и, прикурив её, затянулась и ощутила, что её настроение поднимается, что ей становится весело и хорошо, что от счастья даже немного голова закружилась.       — Интересно, почему мне стало так весело, хотя было грустно? — задала вопрос девушка.       — Потому что курение расслабляет, поэтому ты повеселела, — улыбнулась Алёна. — Не надо грустить! Жизнь прекрасна!       — Прекрасна жизнь, когда ты одинок! — проворчала Настя, затягиваясь и снова чувствуя подъём и прилив сил.       В эти моменты ей казалось, что никаких бед у неё нет, и, несмотря ни на что, Настя Ожиганова понимала, что она самый счастливый человек в этом мире. Ей хотелось расцеловать всех, кто её окружает. Об «этом предателе» Геле девушка хотела забыть навсегда и не вспоминать о нём. Ей казалось, что на улице не холодно, что вокруг ясное солнышко, голубое небо, яркие цветы, изумрудная трава и разноцветные бабочки. Увиденные ею пейзажи напоминали красивые иллюстрации, которые Настя рассматривала в детских книжках.       — Прикольно! Дашь ещё сиги? — задала вопрос девушка, просыпаясь от «прихода».       Ничего не говоря, Шулякова протянула девушке блокнотный лист, на котором был написан адрес некоего Хармана, проживавшего на Форштадте.       «Странные какие-то сиги, что их в киоске не найдёшь? Вроде времена дефицита ушли, а редкие сигареты ещё остались», — подумала Ожиганова и решила купить новые для себя «никотиновые палочки».       На следующий день после пар Настя села на трамвай, отправилась в такой родной для неё Старокузнецк, вышла на остановке «Советская Площадь» и свернула в сторону Форштадта. С трудом найдя нужный дом, девушка подошла к старой полуразвалившейся избушке, по сравнению с которой дом купца Фонарёва, расположенный напротив Спасо-Преображенского Собора, выглядел самым новым и современным зданием. Ожиганова постучала в калитку, и ей открыл смуглый молодой человек в красной куртке и шапке из соболиного меха.       — Здравствуйте. Это вы продаёте редкие сигареты? — задала вопрос Настя.       — Не только сигареты, но и чудо-уколы.       — Сколько чудо-уколы стоят?       — Две тысячи рублей. Хочешь попробовать?       Ожиганова протянула купюры, лежавшие у неё в кошельке, и получила два пакетика с каким-то белым порошком. Цыган рассказал ей:       — Сыпь порошок в ложку, разбавь водой и набери в шприц. Коли себе в вену и получишь такой кайф! Ты забудешь обо всех бедах, и тебе будет хорошо. Купи. Не пожалеешь.       Получив «волшебный порошок», Настя спрятала мешочки в сумки и отправилась к себе домой. Зайдя в квартиру, Ожиганова нашла в бабушкиной аптечке стеклянный шприц и иглы к нему, насыпала порошок в столовую ложку, разбавила водой. Набрав пятнадцать кубиков смеси, девушка перетянула плечо резиновым жгутом и поставила себе укол в локоть.       Через несколько секунд Настя почувствовала, что забывает обо всём, что для неё не существует ни мамы, ни Андрея, ни Милены, ни Гелы, ни сокурсников. Никого. Ей хотелось летать, смеяться и веселиться. Девушке казалось, что у неё выросли большие белые крылья, как у ангела, что она летает по голубому небу среди белых слоистых облаков. Она ощущала полёт, словно её несло на облаках.       Но эйфория быстро прошла. Осталась реальная жизнь со своими проблемами и заботами. Ожиганова села решать задачи по экономике, но не могла сосредоточиться — впечатления от пережитого не давали ей покоя. Ей хотелось ещё раз испытать это ни с чем несравнимое наслаждение, словно она оказалась в раю. Насте не нужно было ничего — только этот успокаивающий укол, погружающий её в другие миры. Миры наслаждения.       Наступили очередные выходные. Чувствуя уколы совести, Гела сел на трамвай и отправился на остановку «Левый Берег». Придя к знакомому дому, знакомому подъезду, знакомой квартире, Циклаури нажал на звонок.       — Гело, ты пришёл! — крикнул счастливый Тенгиз. — Заходи. Давненько тебя не было.       — Просто у меня дела, — улыбнулся юноша, кладя на стол шоколадку, купленную для старшего сына лучшего друга. — Работа, учёба, личная жизнь.       — Как на личном? — задал вопрос Когониа.       — Мы с Настей расстались...       — Почему?       — Я эгоист. Я думал только о себе. Я говорил Насте, чтобы она не ждала от меня серьёзных отношений, но она надеялась, что я полюблю её. Пришлось расстаться, хоть я это не хотел.       — Почему ты не хотел с ней расставаться? — не понял Тенгиз.       — Мне жаль её. Она сирота при живых родителях. После развода отец не общался с ней, а мать унижала её. Бабушка умерла. Её парень и лучшая подруга предали её. Я думал, что хотел помочь ей почувствовать себя не такой одинокой, но Валера сказал мне, что я делал это только из-за эгоизма. Хотел почувствовать себя героем и не думал, каково ей будет, если мы расстанемся. Мне так стыдно перед ней...       — Я не могу тебе ничего советовать. Каждый проживает свою жизнь по-своему. Не вини себя. Просто вы с Настей ошиблись. Надеюсь, что ты усвоишь этот урок.       По большой комнате бегал Дато в оранжевых штанишках и синей футболке с нарисованными щенками-далматинцами из мультика «Сто один далматинец» и играл в маленькие машинки, подаренные ему от друзей Тенгиза. Гела посмотрел на зелёный крохотный автомобильчик и вспомнил, как подарил мальчику эту игрушку на четырёхлетие.       — Привет, Гело, — пролепетал карапуз и продолжил играть.       — С каждым днём всё лучше и лучше разговаривает, — улыбнулся Циклаури, глядя на сына своего друга.       — Он уже бегло читает стихи Чуковского, — вставила Ламара. — И не только читает — ещё и наизусть рассказывает.       — Дато, расскажи нам стишок, — попросил Гела.       — У канавки две козявки продают ежам булавки, а ежи-то хохотать всё не могут перестать: «Эх вы, глупые козявки! Нам не надобны булавки — мы булавками сами утыканы». — Мальчик с выражением прочитал наизусть стих великого детского писателя и поэта.       — Стих Корнея Чуковского, — сказал Тенгиз. — Это у него любимый поэт. Зря, Гело, ты попросил рассказать стишок. Он сейчас выдаст всё.       — Ехали медведи на велосипеде, а за ними кот задом наперёд, а за ним комарики на воздушном шарике... — продолжал мальчик рассказывать поэмы.       Далее Дато рассказал «Айболита», «Муху-Цокотуху» и «Бармалея», а закончил своё выступление песней Андрея Губина:       — Лиза, не исчезай. Лиза, не улетай. Прошу, побудь со мной совсем немного, Лиза. Как жаль, что расставанья час уже так близок...       Гела рассмеялся над пением мальчика и вспомнил Наринэ, когда-то певшую песни группы Мираж. Циклаури прокрутил в голове слова, звучавшие из уст младшей сестры «Музыка нас связала, тайною нашей стала».       Слушая стихи и песни в исполнении Дато, юноша не заметил, как маленькая Нана, одетая в белую распашонку и зелёные ползунки, приползла к нему и что-то пролепетала. Гела взял малышку на руки и, качая её, спросил:       — Нана, почему ты ползаешь без разрешения мамы? Вдруг ты заползёшь не туда.       Малышка посмотрела на молодого человека более осмысленным взглядом и что-то пролепетала, протягивая ему свою крохотную ручонку. Циклаури вспомнил, как отмечал своё восемнадцатилетие с мамой, сёстрами, Джамалом, Татьяной, Нико, Серго, Настей, Катей, Валерой, Пашей, Никитой, Сеней, Тенгизом и Ламарой, которая привела с собой двух детей. Гела вспомнил, как держал на руках маленькую Нану, которой уже исполнилось полгода, которая уже научилась сидеть. Когда Циклаури чувствовал умиротворение, словно прикоснулся к чему-то нежному и хрупкому.       — Знаешь, из тебя бы вышел отличный отец, — улыбнулся Никита, глядя на Гелу.       — Думаешь?       — Ты так хорошо ладишь с детьми, — продолжал Прокудин.       — Просто мне нравится держать детей на руках. Они такие милые и такие красивые. Когда я их держу на руках, так успокаиваюсь. Помню, как держал на руках Наринэ, когда она плакала.       — Да, Гело, она у тебя на руках всегда быстро успокаивалась, — вставила Тамина. — Я понимаю, что ты более спокоен. Это мы, мамаши, всё время кипиш поднимаем, если что-то не так.       Гости рассмеялись над словами Тамины, только Настя грустно смотрела на мать своего парня. Гела понимал, что она вспоминала свою мать, которая никогда её не любила и не хотела, а родила только по двум причинам — из-за давления родственников мужа и нежелания дальше отчислять государству налог «на яйца».       Вспомнив этот печальный взгляд на свою маму, Циклаури посмотрел на Тенгиза и задал вопрос:       — Я эгоист?       — Знаешь, каждый человек сам по себе всегда эгоист, — изрёк Когониа. — Он всегда думает и о себе, даже если кому-то помогает. Признаться, я иногда думаю, а оценит ли меня мой друг, если я ему помогу.       — Почему я чувствую себя такой сволочью?       — Тебя мучает совесть, ведь ты бросил человека в беде. Одного. Зато ты честно всё сказал. Ты не обманывал девушку, кормя её завтраками — она сама думала, что ты рано или поздно женишься на ней, но ты это не обещал.       — Я никогда не обещал ей любви. Потому что не умею врать и притворяться.       — И не надо.       Маленькая Нана зашевелилась на руках Гелы. Молодой человек посмотрел на девочку и рассмеялся:       — Видимо, устала малышка отдыхать у меня на руках. Хочет поползать ещё.       Отпустив Нану на пол, Гела наблюдал, как она ползала по ковру. Рядом бегал Дато, и Ламара говорила ему:       — Дато, аккуратнее. Не задень Нану!       Циклаури смотрел на мать с детьми и смеялся. Старший сын не хотел успокаиваться и останавливаться, и Гела поймал его. Взяв мальчика на руки, юноша качал его и спрашивал:       — Кто тут непослушный? Кто такой шустрый?       — Дато! — ответил карапуз, размахивая руками.       — Ты признаёшь, что ты маленький шалопай и хулиган. Хорошо. Таким и должен быть маленький мальчик.       Циклаури отпустил Дато и сел на кресло. Оставив мужа присматривать за детьми, Ламара отправилась на кухню и принесла поднос с тремя чашками чая и несколькими кусочками хачапури из лаваша.       — Интересно попробовать что-то новенькое, — улыбнулся молодой человек и взял кусок творога с сыром, завёрнутого в лаваш и запечённого в духовке.       — Ну как? — задала вопрос Ламара.       — Очень вкусно, — ответил Гела, откусив кусочек и попробовав его на вкус.       — Хорошо, что тебе понравилось. Кстати, Гело, не мучай себя так. Мало ли, что Настя себе придумала. Но я её понимаю. Как женщина. Она в тебя влюбилась и хотела тепла. Из-за того, что ты не смог ответить на её чувства, она обиделась. Знаешь, ты правильно сделал, что не дал ей ложную надежду. Может, со временем она это поймёт и простит тебя.       — Да, Ламаро, я тоже надеюсь, но так душа за неё болит. Мне было жаль её, и я не подумал, что с ней будет, если я её брошу.       — Не казни себя. Ты не должен переживать. Ты всё сделал правильно.       Поев хачапури, попив чай и поговорив с другом и его женой, Гела распрощался с этим гостеприимным домом и с лёгким сердцем отправился домой. Сев на трамвай, юноша смотрел на заснеженную улицу и думал о жизни.       «Я расстался с Настей. Вроде бы мы уже ничего друг другу не должны. Я выговорился со всеми, но почему мне так тяжко?».       Время шло. Настя продолжала принимать «успокаивающие уколы», от которых она чувствовала себя счастливой. Поначалу всё было сравнительно хорошо, но со временем девушка испытывала невыносимую боль во всём теле, которую могла снять только принятием растворённого порошка. Ожиганова даже не заметила, как лишилась работы. Когда она пришла в ресторан, директор, высокий пожилой мужчина, вызвал её в кабинет и закричал:       — Ты почему десять дней не выходила на работу? Если болеешь, хоть справку предоставь.       — Я заболела... — ответила девушка.       — Десять дней — это уже слишком много. Ты чё, бухаешь? Ожиганова, ты можешь быть свободна. Болей и бухай сколько влезет у себя дома.       Настя вышла из ресторана и отправилась по улице Энтузиастов. Ощущая озноб и приближающуюся ломку, девушка взяла заранее заготовленную дозу и, наклонившись, сделала себе укол в лодыжку, бросила одноразовый шприц с несколькими каплями крови на дорогу. Словив кайф, Настя ощутила резкий прилив сил и чуть ли не бегом пошла по улице, улыбаясь ясному солнышку.       «Хорошо, что я беру с собой запасные шприцы».       Сквозь временное помутнение рассудка Ожиганова с улыбкой вспомнила бабушку. Вспомнила, как её, ещё маленькую девочку, Алевтина Дмитриевна учила:       — Настя, всегда нужно иметь про запас. Идёшь в магазин — возьми лишние деньги. Собираешься куда-то в дальнюю поездку — возьми с собой больше еды, чтобы не голодать до приезда.       От тёплых воспоминаний из детства девушка улыбнулась и почувствовала ещё большее наслаждение. Ей хотелось танцевать и петь. Пока никто не видел, Настя пела песню известного шведского исполнителя родом из Нигерии:       — It’s my life! It’s my life! It’s my life! It’s my life!       Счастье длилось недолго, но это были лучшие мгновения в жизни девушки, невзирая на то, что это иллюзия, которая физически и морально губила её, опуская на дно. Ниже и ниже. Ниже и ниже. Ниже и ниже.       Когда наступили выходные, Ожиганова отправилась к своему уже бывшему любимому. Зайдя в тёплый подъезд и нажав на звонок, Настя ждала, что ей откроют, благо, что на двери есть глазок, позволяющий увидеть пришедшего человека. Цицино открыла дверь и с улыбкой сказала:       — Насть, привет. Ты к Геле? Он сейчас прогуливается с Наринэ, а я маме помогаю готовить. Просто люблю это делать. Заходи.       Чуя ароматы чего-то остренького, Ожиганова зашла внутрь и села на кресло. В это же время Гела и Наринэ вернулись домой. Увидев бывшую девушку, молодой человек растерянно молвил:       — Привет, Насть...       — Привет, Гела, — улыбнулась девушка.       — Зачем ты пришла?.. — удивлённо задал вопрос Циклаури.       — Просто решила зайти к тебе. Всё хорошо. Я зла на тебя не держу. Ты имеешь право выбирать, с кем тебе встречаться. Да и меня никто не обязан любить. Даже мама родная.       Молодой человек заметил, что Настя была немного навеселе — она улыбалась, словно готова расцеловать весь мир, она была довольна жизнью, она была весела и бодра как никогда.       — Насть, у тебя хорошее настроение. Что произошло?       — Просто мне так хорошо. Ты не представляешь, насколько.       — Парня нашла?       — Нет, просто я тебя простила. Ты как?       — Всё как всегда: работаю, учусь. А ты?       — У меня тоже всё хорошо. Чувствую себя прекрасно.       Молодые люди отправились на кухню и сели за стол. Настя с упоением поедала чахохбили и макароны. Тамина и девочки съели только половину, Геле осталось совсем чуть-чуть, а Ожиганова уже всю порцию слопала и попросила:       — Дайте, пожалуйста, мне ещё! Я не могу наесться.       — Что с тобой? — удивился Циклаури. — Не замечал за тобой такое. Ты никогда не отличалась таким аппетитом.       — Насть, у тебя глаза красные, — вставила Цицино. — Ты не высыпаешься?       — Просто у меня в последнее время голова болит, — ответила девушка. — Я не высыпаюсь, поэтому такие глаза.       Тамина положила Насте ещё одну порцию чахохбили и макарон. Ожиганова ела и ела, пока не ощутила тяжесть в желудке.       — Ох, вот это я наелась...       — Насть, зачем ты столько съела? — удивился Гела. — Лопнешь же от обжорства.       — Гел, иди ты в жопу! — отрезала Ожиганова. — Хочу — и буду есть до тех пор, пока не разорвёт!       На кухонной полке стоял радиоприёмник «Москва» с чёрным корпусом и белой пластиковой сеточкой, закрывающей колонку, воспроизводящую звук; на проигрывателе был круглый регулятор громкости и две большие антенны, ловящие волну. Этот приёмник остался ещё со времён профессора Алексея Валентиновича, отца Татьяны, дедушки Нико и Серго. Бесстрастный голос диктора сообщил жуткую новость:       — Утром в понедельник было найдено тело восемнадцатилетней девушки. Жертва была изнасилована и задушена. Ведётся следствие по делу об убийстве...       Услышав это, Тамина ощутила страх и жалость к безвременно ушедшей незнакомой ей девушке, пережившей самое страшное в последние минуты своей недолгой жизни.       — Какой ужас... — прокомментировала мать. — Бедная девочка. Каково теперь её маме?       — Если бы это случилось со мной, моей маме было бы всё равно, что со мной произошло. Она же меня любить не обязана. И вообще, зачем слушать этот негатив? Когда уже песни заиграют?       Слушая Настю, Гела не узнавал её. Обычно добрая и милая девушка теперь стала какой-то нервной. Когда Ожиганова собралась уходить, Циклаури спросил у неё:       — Насть, с тобой всё в порядке?       — Да. Со мной всё в порядке. Я себя отлично чувствую.       — Смотри. Если что, то обращайся. Я помогу.       Распрощавшись с бывшим парнем и его семьёй, девушка пошла по холодной улице и ощущала озноб.       «Блядь! Опять двадцать пять! Ничего. Сейчас это прекратится». — Настя забежала в проезд, под лай собак быстро сделала укол в щиколотку и, ощущая облегчение, словно рояль с плеч упал, бодрым шагом пошла по дороге.       Прошло десять дней. Наступал конец февраля. Немного отойдя от «прихода», Настя снова пришла в дом на улице Вокзальной, где жил её бывший возлюбленный со своей семьёй. Ожиганова позвонила в дверь, и на сей раз открыл Гела.       — Привет, Насть. Давно тебя не было. Ты где пропадала?       Зайдя в дом, девушка осмотрелась. Циклаури готовился к парам, а его сёстры делали уроки. Мать работала в цветочном магазине Тенгиза. Настя сняла куртку, и Гела отпрянул, ибо от девушки неприятно пахло; когда Ожиганова скинула шапку с головы, Циклаури заметил, что её волосы давно немыты и топорщились так, словно она давно их не расчёсывала.       — Насть, тебе надо помыться и привести себя в порядок... — сделал замечание молодой человек.       — Я не хочу...       — Насть, на сегодня у нас мало еды, и мы не сможем тебя ничем угостить.       — Спасибо, не надо. Я не голодна.       Девушка села на диван и включила телевизор. По экрану шёл мультик «Приключения Мамонтёнка», и заиграла знаменитая песня: «Пусть мама услышит, пусть мама придёт, пусть мама меня непременно найдёт». Услышав эти строки, Настя прикрыла лицо руками и горько заплакала.       — Насть, что с тобой? — задал вопрос юноша.       — Смотрю этот мультик и не могу сдержаться.       — Я понимаю, что тебя мама никогда не любила, но не замечал у тебя признаков сентиментальности.       — Ты меня плохо знаешь, Гел. И вообще, дай поплакать. Задолбал! Без тебя тошно!       — Десять дней назад ты простила меня, а теперь-то что?       — Отъебись, скотина!       Циклаури был в шоке от услышанного, ибо Ожиганова никогда не выражалась такими словами; более того — ему казалось, что она даже не думает матом.       — Во-первых, не матерись. Здесь маленький ребёнок. Во-вторых, зачем тогда пришла к «скотине», милая моя? Не нравится — дверь там! — Гела указал в сторону входной двери.       — Гело, что такое? — выбежали на шум Цицино и Наринэ.       — Девочки, ваш брат — предатель! — громко хохоча сквозь слёзы, заявила Настя. — Сначала в дом пригласил, а теперь гонит.       — Ты думаешь, мы ничего не слышали? — спросила средняя сестра. — Пришла без приглашения и ещё выступаешь тут! Не нравится — иди отсюда!       — Я пошла! Идите вы знаете куда!       Ожиганова встала с дивана, надела шапку и куртку, вышла из подъезда и громко хлопнула дверью. Гела смотрел ей вслед и не понимал, что только что произошло. Цицино и Наринэ переглянулись, и младшая сестра сказала:       — Почему она злится? Это ты её обидел?       — Я не знаю. У неё перепады настроения. Знаете, так бывает. То истерит, то ведёт себя подозрительно спокойно.       — Может, она не высыпается... — предположила девочка-подросток.       — От неё почему-то воняет, и она какая-то грязная, непричёсанная, — вставила Наринэ. — Чем она болеет?       В это время Тамина вернулась домой, ибо покупателей было мало. Заметив взволнованных детей, женщина задала им вопрос:       — Что-то случилось?       — Настя приходила... — ответил старший сын. — Пришла какая-то немытая, непричёсанная. От еды отказалась. Заплакала над мультиком про мамонтёнка. Потом она мне нахамила. Мы немного поругались. Знаешь, мам, я никогда от неё таких слов не слышал, но сегодня она сказала одно такое слово.       — Горе мне с тобой, Гело. Как ты так вляпался?       Гела опустил голову и пытался понять, что случилось с его бывшей возлюбленной. Две недели назад сказала, что простила его, слишком много съела и безразлично отнеслась к новости об убитой девушке; а в тот день Настя нагрубила ему, наотрез отказалась от еды и заплакала над песней о маме.       «Что с ней происходит? Раньше такого не было. Почему Настя перестала следить за собой, ведёт себя странно: то плачет, то грубит, то истерит, то жрёт всё подряд, то от еды отказывается. Она чем-то больна?»       Шли дни, недели, месяцы. Странности продолжались. Настя пропадала где-то на десять дней, а потом приходила к семье Циклаури; Тамина и её дети заметили, что Ожиганова то ест всё подряд, то упорно отказывается от еды; девушка часто приходила к ним с бледным лицом, немытая, непричёсанная; глаза у неё красные, зрачки то сужены, то расширены.       Прошло время. Закончилась зима, наступила весна. Почти полностью растаял снег, зацвели зелёные листья. Решив немного отвлечься от работы, учёбы и проблем с Настей во время майских праздников, Гела позвонил своему старшему кузену. Когда брат поднял трубку, Циклаури задал вопрос:       — Привет, Нико. Хочешь пойти потанцевать?       — Давай. Очень хочу.       — И Катю с собой возьми.       — С радостью!       — Встретимся в час на нашей любимой танцплощадке?       — Окей!       Поговорив с братом, Шенгелия положил трубку. Услышав разговор, счастливая Катя задала ему вопрос:       — Так мы пойдём потанцуем?       — Давай. Эх, давно мы никуда не выбирались. Так и хочется потанцевать. Уже не терпится пойти.       Наступил час «икс». Гела в джинсовом костюме, ярко-синей футболке и серых кроссовках от фирмы «PUMA» подошёл к танцплощадке.       — Привет, Гело! — услышал юноша знакомый голос, и перед ним появился Нико со своей спутницей.       — Привет-привет, — улыбнулся Циклаури. — Давно не виделись.       — Привет! — крикнула Романчук, помахав рукой.       Циклаури рассматривал кузена и его возлюбленную: Шенгелия надел джинсы, кожаную куртку и чёрные кроссовки; девушка надела красный свитер с бабочками, тёплые коричневые рейтузы, юбку из денима и туфли на невысоком каблуке.       — Вот это вы нарядились! — заявил Гела.       Молодые люди втроём зашли в помещение и под песню Александра Буйнова о падающих листьях двигались, исполняя незатейливые импровизированные танцы. Забывая обо всём и расслабляясь, Циклаури ощущал себя самым счастливым человеком на планете.       — Гел, привет! Давно не виделись! — услышал сквозь громкую ритмичную музыку юноша знакомый до боли голос и обернулся.       Перед ним стояли Сеня Вебер и Никита Прокудин. Счастливый от такой неожиданной встречи Гела крикнул сквозь музыку:       — Вот это да! Давно не виделись!       Выйдя на улицу, чтобы спокойно поговорить, не отвлекаясь на громкую весёлую музыку, бывшие сокурсники наперебой расспрашивали товарища обо всём:       — Как работа? Успеваешь учиться на вечерке?       — Знаете, работа есть работа, — с улыбкой ответил Гела. — Бывает тяжело, но мне нравится, несмотря на то, что начальница на нас прям при посетителях матом лает, бывает тяжело таскать контейнеры с водкой, бывает трудно, когда слишком много посетителей. На учёбе всё успеваю — даже на работе понемногу готовлюсь к парам, когда выдаётся свободная минутка.       — Это хорошо... — улыбнулся Сеня.       — Не хочу тебе говорить, но Настька Ожиганова начала подолгу прогуливать пары, — вставил Никита. — Она, похоже, на отчисление пойдёт.       — Такое чувство, что она колется, — вставил Вебер.       — Как понять «колется»? Наркотики принимает? — задал вопрос Циклаури.       — Вроде того, — ответил Никита. — Не так давно Настька соизволила прийти на пары. На перемене я заметил, что она зашла в туалет мрачная, а через несколько минут вышла такая счастливая. Ржала и песни горланила. Не думаю, что она от облегчения такая счастливая. Тут что-то другое...       Гела не мог поверить в услышанное об Ожигановой. Не успев обдумать новости от бывших сокурсников, Циклаури заметил, как какая-то высокая худощавая сорокапятилетняя женщина с русыми аккуратно уложенными волосами, одетая в белый жакет, короткую чёрную юбку «карандаш», колготки и туфли на высоких стаканообразных каблуках, выходила из здания дискотеки и тащила за руку Катю Романчук. Нико шёл за ней и требовал:       — Отпустите Катю!       — Ах ты, гадина! — громко возмущалась незнакомка. — С чуркой встречаешься! Как тебе не стыдно? Я же тёте Римме давно обещала, что выдам тебя замуж за её Вадика. Чем тебе Вадик не нравится? Хороший мальчик!       — Он противный, если ты не заметила! — отрезала Романчук.       Решив вмешаться, Гела встал прямо перед женщиной и задал вопрос:       — По какому праву вы тащите Катю из танцев, мешая ей веселиться?       — Она моя дочь, и я имею полное право наказать её за то, что она меня не слушается.       — Она не ваша собственность и не ваша рабыня, ясно? Она уже взрослый человек и имеет полное право решать, что ей делать, и даже вы, мать родная, ей не в указ! Если это не что-то противозаконное... И у нас не времена Романовых, когда женили без согласия жениха и невесты.       — Убирайся отсюда, чурка! Вали в свой аул и не порть русских девушек, ясно? Развелось тут вас, чернозадых!       Пользуясь замешательством матери, Катя вырвалась из её рук и подбежала к Нико. Циклаури не выдержал и высказал ей всё, что о ней думает:       — Ах ты, старая фашистка! Тебе всё равно на счастье дочери! Ты думаешь только о себе! Не нравится зять? Смирись с выбором дочери! Она не обязана любить одобренного тобой мальчика на том основании, что он сын вашей подружки!       — Ты как со старшими разговариваешь!?       — Я должен тебя уважать за количество прожитых лет? Тогда и ты меня уважай! За то, что я родился в ауле!       — Гело, успокойся! — вмешался Нико и схватил его за плечо.       Услышав голос кузена, Циклаури глубоко вздохнул и оглянулся вокруг. Столпились мимо проходившие зеваки, далеко не каждый день видевшие подобные «концерты». Гела злобно смотрел на вздорную женщину и готов был её на куски разорвать; Катина мама кричала на него:       — Слышь, чурка, уёбывай давай из России! Нечего наших русских красавиц портить! Иди к своим обезьянам!       Нико смотрел на орущую благим матом потенциальную тёщу и не понимал, как такая с виду приличная женщина может вести себя как рыночная торговка: кричать на всю улицу, ни за что оскорблять человека и унижать его из-за принадлежности к другой этнической группе.       — Мама, заткнись! — вмешалась Катя. — Это мой выбор. Если я хочу встречаться с Ником — я буду встречаться с Ником. Я его люблю. И мне не нужен другой, пусть хоть трижды русский. Особенно мерзкий сынок тёти Риммы, который ничегошеньки собой не представляет, зато мнит о себе дофига. Важна не национальность, а человеческие качества. Если ты не уважаешь мой выбор, то ты мне больше не мать! Сама выходи замуж за этого Вадика! Пугачиха же вышла замуж за Филю Киркорова — и ты выходи за Вадика.       — Да и пошла ты! Мне не нужна такая дура! Какую ошибку я допустила в воспитании?       Гела, Нико и Катя отвернулись и отправились гулять по проспекту Металлургов. Молодых людей нагнали Сеня и Никита.       — Гел, ты был крут! Так эту фашистку уделал! — восхищался Прокудин.       — И какая ей разница, какой цвет кожи у зятя? — вторил ему Вебер.       — А чем сынок маминой подруги лучше Ника? — задал вопрос Гела.       — Моя мама и тётя Римма дружили ещё с детского сада. Сначала родился Вадик. Он на пять лет старше меня. Когда родилась я, мама поклялась ей, что мы с Вадиком поженимся, чтобы стать друг другу родственниками. Только они не предусмотрели возможные исходы событий.       — Если твоя мама так хочет породниться с подружкой, то пусть сама выходит замуж за её сына! — отрезал Прокудин. — А что? Филя Киркоров год назад женился на Пугачихе, и ничего. Никто особо не осуждает.       — Ага, — вторил ему Сеня, — и пусть тётя Римма ебёт мозги твоей маме как самая настоящая злобная свекровь!       — Моя мама навязывала мне Вадика, а он мне совсем не нравится, — продолжала Романчук. — Конечно, я раньше встречалась с мальчиками, но она ко всем цеплялась. Мой первый парень, Лёшка Михайлов, был нищим, ибо родители работали на рынке. Второй парень, Антон Караваев, детдомовец, а это плохие гены — видимо, родители алкаши. Третий парень, Вася Астахов, страшный, ибо у него большой нос. Четвёртый парень, Слава Бессонов, матерится через каждое слово. Все четыре парня меня бросили, ибо мама требовала, чтобы они оставили меня в покое, и ещё приплачивала им.       — Я отказался оставлять Катю в покое, — оживился Шенгелия. — Её мать пришла к нам домой и предложила мне две тысячи рублей, чтобы я свалил из жизни Кати, но я наотрез отказался, ибо мне важны чувства, а не деньги. Да, я тогда получил столько матов... Как она меня оскорбляла... Ещё говорила, что я порчу Кате жизнь, ведь Вадик такой замечательный, а я ничего ей не дам. Я кинул эти деньги ей в лицо. Ещё моя мама пригрозила ей, что если ещё раз увидит её у нашего порога, то она полетит с лестницы. Ещё схватила за руку и подвела к ступенькам. Нужно было видеть, как эта дура вырвалась, упала на лестницу и больно ударилась. Мама молча зашла в квартиру. Больше эта мымра к нам не приходила и деньги не совала.       — Да у тебя мама крутая! — усмехнулся Вебер.       — А ты мне нравишься, Ник, — восхитился Никита. — У тебя есть гордость. Ты стойкий. Ты не бросил девушку ни из-за её скандальной мамы, ни ради денег.       — Деньги быстро тратятся, мать может передумать, а любовь, если она настоящая, всегда остаётся, — улыбнулся Нико.       Молодые люди смеялись, ощущая себя счастливыми. Гела ощущал себя героем, хоть и испытывал муки совести, ибо нагрубил взрослому человеку. Его, ещё советского школьника, всегда учили уважать старших и не отказывать им, но теперь эта теория дала серьёзную трещину.       «Так-то за что я должен уважать человека? — недоумевал Циклаури. — За количество прожитых лет? Я отстаивал право Нико и Кати на любовь. Почему они не могут быть просто счастливы друг с другом? Почему Катя должна выходить замуж за нелюбимого только потому, что он сын маминой подруги?»       Гела почему-то вспомнил Настины рассказы о её маме. Ощущая какую-то грусть, молодой человек посмотрел на дорогу и про себя подумал:       «Я всегда считал, что мать любит своего ребёнка просто потому, что это её ребёнок. Она его носила девять месяцев, кормила грудью, растила. Видимо, не все матери такие. Одни просто ненавидят своих детей, а другие требуют выполнять свои нереализованные желания. Где тут материнский инстинкт?»